Только на дороге не попадайся.
Раздавлю. Что мое, то мое, будь добр, отдай, не греши.
– Но это же не ваше?
– А чье?! – торжествующий вопрос гулко завис в воздухе, и Егорка промедлил с ответом. Понял, что в полемике ему с паханом не совладать, смиренно произнес:
– Вы меня убедили, Иван Иванович, согласен.
– На что согласен?
– Прокрадусь незаметно, пока Жакин спит, заберу триста рублей.
Иван Иванович кликнул подручных. Вбежали двое громил, подняли Егорку вместе со стулом и отволокли в подсобку. Здесь было тем удобно, что никакой мебели, стены в клеящихся обоях и на полу линолеум. Сперва Егорку избивали двое, потом к ним добавились еще трое, и в подсобке стало не развернуться. Били кулаками, железными прутами, каблуками, каучуковыми дубинками, а с опозданием подоспевший Микрон решил, что непременно размозжит гадюке голову оцинкованной кастрюлей, но его остановили. Старший, кто руководил экзекуцией, раздраженно заметил: "Не ведено пока мочить, или ты без понятия?"
– Он мне ногу прострелил, ногу прострелил, сучара! – завопил Микрон, но товарищи вытолкали его из подсобки вместе с красивой двуручной кастрюлей и тем самым спасли Егорке жизнь.
Впрочем, метелили его как-то без азарта. Когда он по-настоящему вырубился, отвязали от стула, облили ушатом ледяной воды, прислонили к стене, и кто-то сердобольный сунул ему в зубы зажженную сигарету, правда, горящим концом. Егорка ее тут же выплюнул.
Старший, видно, справедливый и аккуратный мужик, попенял:
– Чего ты, паренек, кобенишься зря? Все равно тебя Спиркин сломает. Нам только лишние труды. Отдай, чего просит, и дело с концом.
Егорка ответил с обидой: "Я отдаю, он сам не берет".
Но, может, почудилось, что сказал: к тому времени он превратился в сплошной кровоточащий рубец, и слова не просачивались сквозь разбитую гортань.
Немного отдохнув, бойцы снова принялись отрабатывать рукопашные приемчики, то ставя Егорку на ноги, то сшибая на пол, как резиновую чушку, и в конце концов, после какого-то изощренного удара кастетом в живот, его оробевшая душа взметнулась так высоко, или, напротив, запряталась в сокровенный кровяной сосудик так глубоко, что больше не отзывалась на внешние сигналы.
…Ожил впотьмах на кровати – рядом лежала Ирина.
Еще прежде, чем произвести ревизию в организме, он угадал, что это она. Теплый, знакомый запах земляничного мыла проник ему в ноздри. В отдалении (в первую секунду показалось, за километр) светился желтый ночник, как око волка, устремленное на добычу. Укрыты они были одним худым шерстяным одеяльцем, под головой, вместо подушки, свернутый ватник. Через несколько мгновений он осознал, что остался живой, что сейчас ночь и что все не так уж худо, как вначале.
– Чего ты добился? – сказала Ирина. – Гордец несчастный!
– Ты разве не спишь?
Ирина лежала к нему боком, подперев голову кулачком. Он видел, что это она, но как бы не вполне этому верил.
– Завтра тебя убьют. И меня тоже, – сообщила она, как о незначительной подробности.
– Тебя-то за что?
– За все хорошее.
– И что предлагаешь?
– Ничего.
Ответ поразил его своей безнадежностью и какой-то глубокой искренностью. Она это все-таки или не она?
Вздохнув, он пошевелился. Внешне это никак не проявилось. Волевым усилием он послал импульс от пяток к коленям, потом к животу – и выше, выше, до самой макушки. Тело чувствовало боль: маленькая, но радость.
– Жакин живой? – спросил он.
– В лес ушел. Гирей предупредил… Зря ты плохо обо мне подумал, Егорка.
– Правда'?
– Я вас не сдавала. Я к вам привыкла, хоть вы и чудики. Мне тебя жальче, чем себя. Ты ведь по возрасту совсем мальчик, жить бы и жить.
Егорке не хотелось с ней разговаривать и не хотелось, чтобы она лежала рядом. От ее вечного заунывного вранья его замутило. Если бы она их не сдала, то ушла бы вместе с Жакиным. Но она не ушла.
– Большой десант высадился?
– Человек десять, не меньше. Все самые отпетые. Из Спиркиной дружины. Покажи, где болит?
Егорка закряхтел и начал подниматься.
– Ты чего? – испугалась она.
– Чего, чего… Помочиться надо. Сколько можно терпеть?
Покачался и встал, хотя было очень худо. Словно вылез из-под чугунного пресса. Но больших повреждений не обнаружил. Ноги, руки двигаются, коленки скрипят, в спине что-то сомнительно похрустывает, глаза не смотрят, а в остальном терпимо. Могло быть значительно хуже. После сильных побоев всегда остается некая общая отечность в организме, это нормально.
Ирина поддерживала его за бок.
– Обопрись на меня, милый, обопрись.
– Где горшок?
– Нету горшка, милый, нету. Может, попробуешь в бутылочку? Вон на окне стоит.
– Не надо смеяться над чужой бедой, – заметил Егорка.
Доковылял до двери. Ирина постучала в нее сжатыми пальцами, каким-то условным стуком. Опять себя выдала.
Но это все уже не важно.
Отворил дверь, пощелкав замком, здоровенный детина монголоидной внешности: раскосые глаза, высокие скулы и черный волос на затылке в пучке.
– Чего надо?
Егорка объяснил свою нужду. Детина узким, освещенным коридором проводил его до уборной. Ирина хотела нырнуть за Егоркой следом, но он успел защелкнуть дверь на собачку. У него сначала ничего не получалось, а когда получилось, пошла черная кровь. Значит, почки отбили.
Рядом с унитазом – умывальник, кран с проржавевшей ручкой. Вода потекла желтоватая, розоватая, будто тоже с кровцой. Егорка умылся, причесался пятерней, привел себя в порядок.
Ирина прикуривала от зажигалки монгола, когда он вышел из туалета. Как-то испуганно на него поглядела – не на монгола, а на Егорку.
– Служивый, когда хозяина увидишь?
– Чего надо?
– Передай, у меня есть предложение.
Детина важно кивнул. В коридор выходило три двери, вокруг тишина и покой. У Егорки хватило бы сил завалить монгола и уйти, но он не видел в этом смысла.
Вернулись в комнату. Егорка улегся на кровать, как был – в брюках и рубашке, Ирина уселась в ногах. Озабоченно спросила:
– Как ты?
– Дай докурю.
Отдала сигарету, и он затянулся с удовольствием. Голова больше не кружилась.
Ирина подвинулась ближе.
– Чего решил, Егорушка? Отдашь клад?
– Куда денешься. Придется отдать. Может, отпустят.
Прилегла, привалилась грудью, возбужденно зашептала:
– Обязательно отпустят, милый. Я Спиркина знаю, он не зверь. Ему главное свое получить. Тут он прет, как танк. А когда получит, сразу успокаивается.
– Дорогу бы найти.
– Я помогу. Я же помню, как мы ходили.
– Давай поспим, Ир.
– А не хочешь?..
– Ты что, с ума сошла? У меня ни одна жилка не работает.
– Если потихоньку, то ничего. Лекарство верное, от всех болезней.
– Угомонись, озорница.
Уснул мгновенно и крепко, как в прорубь провалился. Очнулся, Ирина трясла за плечо:
– Проснись, милый, проснись! За тобой пришли…
* * *
Спиркин на сей раз угостил его кофе, сигаретой и налил в тонкую хрустальную рюмку коньяка из пузатой бутылки. Растроганный, Егорка униженно благодарил. У него шея скрипела, когда кланялся.
– Хочется тебе верить, – сказал Спиркин, почесывая щеку. – Рад, что вовремя спохватился. Помяли тебя мои хлопцы изрядно, вижу, но ты на них зла не держи. Люди подневольные, наемные.
– Вот этот, по кличке Микрон, вообще какой-то неуправляемый.
– Да уж, не позавидуешь его жене… Но мы его удержим в рамках. Главное, сам больше не крути.
– Жакин не помешает?
– Это мои проблемы. Об этом не думай. Старый подонок в нору забился, скоро мои ребята его оттуда выкурят.
– Хорошо бы, – усомнился Егорка. – А то ведь он тоже на расправу скорый.
Спиркин поморщился, поднес к бледным губам рюмку, понюхал, но не выпил.
– Хватит об этом. Питон – одиночка, беглец. Сейчас играют только командой. За ним никто не стоит. Его время сдохнуть.
– Может, обождать, пока его отловите?
Спиркин пропустил его замечание мимо ушей.
– Сегодня отлежишься, врача дам. Завтра с утречка двинем. Сколько до места добираться?
– Нормальным ходом – день, от силы – три… – Егорка отхлебнул кофе, откусил булку с маслом, – Иван Иванович, все же хотелось бы с вашей стороны иметь какие-нибудь гарантии.
– Ты о чем?
– Как же… Я вас отведу к тайнику, а потом? Зачем я вам потом нужен? Ну и, естественно…
Спиркин уставился на него тяжелым взглядом, но внезапно просветлел, заулыбался.
– Правильно мыслишь, молодец. Жестокий век, беспредел. Только гарантий, какие ты просишь, у меня нету.
Кроме честного слова бизнесмена. Это весомо, Егор. Объясняю популярно. Кидают обычно друг дружку те, что плавают в рублевой зоне, что не скакнули на международные линии. Эти – да, мелочь голопузая, отца с матерью продадут за лишний лимон. Но кто перешел в высшую лигу, а я в ней уже года три, тот играет честно.
Догадываешься почему?
– Догадываюсь.
– Ну-ка, ну-ка? Сверкани умишком.
– В высшей лиге репутация дороже прибыли.
– Именно так, дорогой! Давай-ка чокнемся. Утешил.
Не весь еще молодняк мозги пропил и прокурил. Именно, репутация дороже прибыли. Точнее, она и есть та самая прибыль, выраженная в условных единицах. В высшей коммерческой лиге народу негусто, все друг про друга наслышаны, количество нулей там не имеет особого значения. Пробиться туда трудно, зато выйти оттуда вообще нельзя. Все эти крупные банкротства, которые сейчас на слуху, – это все липа, туфта. Перекачка денег из одного кармана в другой. Сказка для бедных. Кидать друг дружку там не кидают. Исключено. Это подобно самоубийству.
– Я понял. – Егорка уважительно пригубил рюмку. – Все толстосумы повязаны общей золотой цепью, но я-то вам не ровня. Я-то как раз голытьба. Со мной чего цацкаться? Придавил, как клопа, и концы в воду. Нет человечка, нет проблемы. Хорошо бы, Иван Иванович, получить гарантию в виде реального факта.
– Чего? – Спиркин надулся, как жук. Это понятно.
Так красиво все объяснил молодому юноше, и опять возражение. Похоже на наглость.
– Я к тому, Иван Иванович, что хотелось бы получить письменное заключение.
– Какое заключение?
– Допустим, напишите, что некто Егор Жемчужников по вашему поручению отправился туда-то и туда-то, чтобы принести то-то и то-то. За это гарантирую ему полную неприкосновенность и свое покровительство, а также некую сумму вознаграждения. Это по вашему усмотрению, Иван Иванович. Можно без вознаграждения. Лишь бы не били.
– Зачем тебе такая бумажка?
– Бумага за вашей подписью, да еще с печатью фирмы, имеет юридический смысл. Хоть какая-то зацепка.
Спиркин разнервничался, залпом опрокинул рюмку.
– Ты сам-то понимаешь, какой бред несешь? Или издеваешься надо мной?
Егорка смутился.
– Может, мне действительно вчера мозги отшибли.
Но поймите меня, Иван Иванович. Утопающий за соломинку хватается, так и я. Хочется ведь, правда, еще пожить чуток.
Спиркин не спускал с него горящего близким гневом, затуманенного взгляда.
– Парень ты мудреный, вижу. Поднатаскал тебя Питон на свою голову. Ничего, мне такие нравятся… Значит, так. Покажешь, где дед казну прячет?
– Покажу.
– Слова бизнесмена тебе достаточно?
– Ну, если ничего другого нету…
– Все, пшел вон. Выспись как следует. Врача попозже пришлю. Спозаранку – в путь.
Глава 5
На третьи сутки добрались до Святых пещер, вышли к каменистой площадке на уступе – прошлогодней стоянке.
Чудно, грустно склонились над обрывом две могучие сосны, неизвестно как уцепившиеся за склон. Казалось, упадут под ударами ветра и утянут за собой всю гору. Но шли годы, десятилетия, и ничего подобного не происходило.
Жизнь деревьев иногда еще загадочнее, чем жизнь человека.
Две ночевки в палатках, одна под дождем, тяжелее всех дались Спиркину. Избалованный довольством и негой последних лет, он, видно, не подрассчитал своих сил и к третьему дню сник, почернел лицом, и его постоянно знобило. После второй ночевки еле выполз к костру, сидел смурной, нахохленный, с презрительно оттопыренной губой. С каким-то детским удивлением обозревал каменистый ландшафт. Егорка осмелился спросить:
– Может, вернемся, Иван Иванович? Вроде вы немного приболели.
– Эх, малыш, – со странной улыбкой ответил Спиркин. – Такие, как я, на попятную не ходят. Запомни хорошенько, чтобы не попасть впросак.
Неожиданная немочь его злила, он шпынял попутчиков, как свору недоумков, за любую оплошность, чаще мнимую, грозя оторвать башку, а тех, что неудачно подворачивались под руку, иногда доставал неуклюжим пинком. Больше всех почему-то доставалось Ирине. Ей он грозил такими карами, из которых самой гуманной было обещание испечь ее заживо на углях. На первом привале, когда подала ему, не предупредив, чересчур горячую кружку с чаем, плеснул ей кипятком в лицо, но женщина ловко увернулась. Лишь несколько капель задели щеку.
С собой Спиркин взял пятерых боевиков, среди них были и монгол, водивший Егорку в туалет, и двое мужиков, которых он запомнил по побоям в подсобке, и, конечно, неугомонный Микрон, не выпускающий из руки пушку, снятую с предохранителя. Еще в поселке матерый бандюга сообщил Егорке, что живым из путешествия тот не вернется, пусть зря не надеется. На робкий вопрос:
"Чем я вас так обидел, Микрон Микронович?" – бешено рявкнул: "Ты, падаль, мне колено прострелил, видишь, хромаю. Ничего, недолго тебе куковать".
– Это же не я, – напомнил Егорка. – Это Жакин.
– Он тоже никуда не денется, – с ужасающей уверенностью ответил Микрон. – Его очередь вторая. Я вас, падлов, научу родину любить.
С каждым часом пути его ненависть к Егорке все крепла и наконец достигла фантастического уровня. Он не спал по ночам, сидел на корточках напротив Егорки, поигрывая пушкой, наводя дуло то в живот, то в лоб, иногда щелкал вхолостую – и дико гоготал. Глаза его светились невыносимым голодным блеском.
Егорка пожаловался Спиркину:
– Вот вы, Иван Иванович, обещали сохранить мне жизнь, а как же Микрон? Он непременно меня укокошит.
Видите, какой у него большой заряженный пистолет?
Спиркин цинично усмехнулся:
– Уж это, голубчик, твои личные проблемы. Или тебе нянька нужна?
– Он же совсем как будто невменяемый.
– Да, Микрон – человек непростой, обид не прощает. Так у него судьба сложилась. Никто его в жизни не жалел, он и одичал… Но ты неглупый парень, найди с ним общий язык.
– Как?
– Подари чего-нибудь. Он подарки любит.
– А вы не замолвите словечко? Он же ваш подчиненный.
– Казну отдашь, разберемся.
За Егоркой приглядывал не только Микрон, но и все остальные. Наверное, каждый получил особый приказ не спускать с него глаз, и, хотя он шел расконвоированный, без пут, но, куда бы ни оглянулся, отовсюду встречал зловещий прищур: чего, мол, чего?! В рыло хошь?
Егорка ни к кому не набивался в собеседники, разве что с монголом, которого звали Михря, завязалось у него мимолетное приятельство. Как-то тот, судя по неловкости – истый горожанин, оступился на скользкой тропе и чуть не ухнул в канаву, полную гнилой воды. Егорка успел ухватить его за руку, выдернул наверх, как репку из грядки. Михря, оглянувшись на братков, тихо сказал: спасибо!
С тех пор протянулась меж ними ниточка взаимопонимания, хотя ни о чем серьезном не говорили. Однако в его повадке не было той ледяной, свирепой настороженности, как у остальных. Михря среди всех братков выделялся богатырской статью, оттого, наверное, и тащил на себе поклажи столько, сколько все другие, вместе взятые.
И ни разу не выказал неудовольствия, только улыбался всю дорогу рассеянной амбальской улыбкой.
Ирина, одетая в яркую альпинистскую куртку поверх свитеров и в меховые штаны, держалась с Егоркой подчеркнуто предупредительно, как с давним знакомцем, но не больше того. Правда, на вторую ночь в палатке подкатилась под бочок, чтобы перекинуться тайным словцом.
Вероятно, по распоряжению Спиркина, потому что иначе нельзя было сделать это незаметно.
– Егорушка, милый, ты как?! – завороженно прошептала в ухо.
– Да так как-то… Микрон донимает. Тычет пушкой в брюхо, неприятно же…
– Он бешеный, бешеный. – Ирина просунула руку ему под ватник. – Но ты не бойся, Спиркин его урезонит.
Без его указки никто тебя не тронет.
– Хотелось бы верить… Иван Иваныч слово дал, как только казну найдем, тут же мне отпускной билет. Плюс – вознаграждение. Как думаешь, не обманет?
– Как можно, что ты! Спиркин человек солидный, авторитетный. В команду тебя хочет взять, сам мне говорил. Ты только не оплошай, Егорушка.
– В каком смысле?
– Не придумывай ничего. Делай, как он велит. От тебя наша судьба зависит.
– Твоя тоже?
– А как же? Коли ты какой-нибудь фортель выкинешь, моя бедная головушка первая с плеч слетит.
Ее рука уже бродила по его животу, от быстрой, умелой ласки ему стало тепло, как от грелки.
– Ирина, услышат!
– Да мы потихоньку, все же спят, – заворочалась, пристраиваясь половчее. – Ох соскучилась, Егорушка, ох соскучилась… Жду не дождусь, когда удерем на волю.
– Вместе удерем?
Лишь на мгновение отстранилась.
– О чем ты, родной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Раздавлю. Что мое, то мое, будь добр, отдай, не греши.
– Но это же не ваше?
– А чье?! – торжествующий вопрос гулко завис в воздухе, и Егорка промедлил с ответом. Понял, что в полемике ему с паханом не совладать, смиренно произнес:
– Вы меня убедили, Иван Иванович, согласен.
– На что согласен?
– Прокрадусь незаметно, пока Жакин спит, заберу триста рублей.
Иван Иванович кликнул подручных. Вбежали двое громил, подняли Егорку вместе со стулом и отволокли в подсобку. Здесь было тем удобно, что никакой мебели, стены в клеящихся обоях и на полу линолеум. Сперва Егорку избивали двое, потом к ним добавились еще трое, и в подсобке стало не развернуться. Били кулаками, железными прутами, каблуками, каучуковыми дубинками, а с опозданием подоспевший Микрон решил, что непременно размозжит гадюке голову оцинкованной кастрюлей, но его остановили. Старший, кто руководил экзекуцией, раздраженно заметил: "Не ведено пока мочить, или ты без понятия?"
– Он мне ногу прострелил, ногу прострелил, сучара! – завопил Микрон, но товарищи вытолкали его из подсобки вместе с красивой двуручной кастрюлей и тем самым спасли Егорке жизнь.
Впрочем, метелили его как-то без азарта. Когда он по-настоящему вырубился, отвязали от стула, облили ушатом ледяной воды, прислонили к стене, и кто-то сердобольный сунул ему в зубы зажженную сигарету, правда, горящим концом. Егорка ее тут же выплюнул.
Старший, видно, справедливый и аккуратный мужик, попенял:
– Чего ты, паренек, кобенишься зря? Все равно тебя Спиркин сломает. Нам только лишние труды. Отдай, чего просит, и дело с концом.
Егорка ответил с обидой: "Я отдаю, он сам не берет".
Но, может, почудилось, что сказал: к тому времени он превратился в сплошной кровоточащий рубец, и слова не просачивались сквозь разбитую гортань.
Немного отдохнув, бойцы снова принялись отрабатывать рукопашные приемчики, то ставя Егорку на ноги, то сшибая на пол, как резиновую чушку, и в конце концов, после какого-то изощренного удара кастетом в живот, его оробевшая душа взметнулась так высоко, или, напротив, запряталась в сокровенный кровяной сосудик так глубоко, что больше не отзывалась на внешние сигналы.
…Ожил впотьмах на кровати – рядом лежала Ирина.
Еще прежде, чем произвести ревизию в организме, он угадал, что это она. Теплый, знакомый запах земляничного мыла проник ему в ноздри. В отдалении (в первую секунду показалось, за километр) светился желтый ночник, как око волка, устремленное на добычу. Укрыты они были одним худым шерстяным одеяльцем, под головой, вместо подушки, свернутый ватник. Через несколько мгновений он осознал, что остался живой, что сейчас ночь и что все не так уж худо, как вначале.
– Чего ты добился? – сказала Ирина. – Гордец несчастный!
– Ты разве не спишь?
Ирина лежала к нему боком, подперев голову кулачком. Он видел, что это она, но как бы не вполне этому верил.
– Завтра тебя убьют. И меня тоже, – сообщила она, как о незначительной подробности.
– Тебя-то за что?
– За все хорошее.
– И что предлагаешь?
– Ничего.
Ответ поразил его своей безнадежностью и какой-то глубокой искренностью. Она это все-таки или не она?
Вздохнув, он пошевелился. Внешне это никак не проявилось. Волевым усилием он послал импульс от пяток к коленям, потом к животу – и выше, выше, до самой макушки. Тело чувствовало боль: маленькая, но радость.
– Жакин живой? – спросил он.
– В лес ушел. Гирей предупредил… Зря ты плохо обо мне подумал, Егорка.
– Правда'?
– Я вас не сдавала. Я к вам привыкла, хоть вы и чудики. Мне тебя жальче, чем себя. Ты ведь по возрасту совсем мальчик, жить бы и жить.
Егорке не хотелось с ней разговаривать и не хотелось, чтобы она лежала рядом. От ее вечного заунывного вранья его замутило. Если бы она их не сдала, то ушла бы вместе с Жакиным. Но она не ушла.
– Большой десант высадился?
– Человек десять, не меньше. Все самые отпетые. Из Спиркиной дружины. Покажи, где болит?
Егорка закряхтел и начал подниматься.
– Ты чего? – испугалась она.
– Чего, чего… Помочиться надо. Сколько можно терпеть?
Покачался и встал, хотя было очень худо. Словно вылез из-под чугунного пресса. Но больших повреждений не обнаружил. Ноги, руки двигаются, коленки скрипят, в спине что-то сомнительно похрустывает, глаза не смотрят, а в остальном терпимо. Могло быть значительно хуже. После сильных побоев всегда остается некая общая отечность в организме, это нормально.
Ирина поддерживала его за бок.
– Обопрись на меня, милый, обопрись.
– Где горшок?
– Нету горшка, милый, нету. Может, попробуешь в бутылочку? Вон на окне стоит.
– Не надо смеяться над чужой бедой, – заметил Егорка.
Доковылял до двери. Ирина постучала в нее сжатыми пальцами, каким-то условным стуком. Опять себя выдала.
Но это все уже не важно.
Отворил дверь, пощелкав замком, здоровенный детина монголоидной внешности: раскосые глаза, высокие скулы и черный волос на затылке в пучке.
– Чего надо?
Егорка объяснил свою нужду. Детина узким, освещенным коридором проводил его до уборной. Ирина хотела нырнуть за Егоркой следом, но он успел защелкнуть дверь на собачку. У него сначала ничего не получалось, а когда получилось, пошла черная кровь. Значит, почки отбили.
Рядом с унитазом – умывальник, кран с проржавевшей ручкой. Вода потекла желтоватая, розоватая, будто тоже с кровцой. Егорка умылся, причесался пятерней, привел себя в порядок.
Ирина прикуривала от зажигалки монгола, когда он вышел из туалета. Как-то испуганно на него поглядела – не на монгола, а на Егорку.
– Служивый, когда хозяина увидишь?
– Чего надо?
– Передай, у меня есть предложение.
Детина важно кивнул. В коридор выходило три двери, вокруг тишина и покой. У Егорки хватило бы сил завалить монгола и уйти, но он не видел в этом смысла.
Вернулись в комнату. Егорка улегся на кровать, как был – в брюках и рубашке, Ирина уселась в ногах. Озабоченно спросила:
– Как ты?
– Дай докурю.
Отдала сигарету, и он затянулся с удовольствием. Голова больше не кружилась.
Ирина подвинулась ближе.
– Чего решил, Егорушка? Отдашь клад?
– Куда денешься. Придется отдать. Может, отпустят.
Прилегла, привалилась грудью, возбужденно зашептала:
– Обязательно отпустят, милый. Я Спиркина знаю, он не зверь. Ему главное свое получить. Тут он прет, как танк. А когда получит, сразу успокаивается.
– Дорогу бы найти.
– Я помогу. Я же помню, как мы ходили.
– Давай поспим, Ир.
– А не хочешь?..
– Ты что, с ума сошла? У меня ни одна жилка не работает.
– Если потихоньку, то ничего. Лекарство верное, от всех болезней.
– Угомонись, озорница.
Уснул мгновенно и крепко, как в прорубь провалился. Очнулся, Ирина трясла за плечо:
– Проснись, милый, проснись! За тобой пришли…
* * *
Спиркин на сей раз угостил его кофе, сигаретой и налил в тонкую хрустальную рюмку коньяка из пузатой бутылки. Растроганный, Егорка униженно благодарил. У него шея скрипела, когда кланялся.
– Хочется тебе верить, – сказал Спиркин, почесывая щеку. – Рад, что вовремя спохватился. Помяли тебя мои хлопцы изрядно, вижу, но ты на них зла не держи. Люди подневольные, наемные.
– Вот этот, по кличке Микрон, вообще какой-то неуправляемый.
– Да уж, не позавидуешь его жене… Но мы его удержим в рамках. Главное, сам больше не крути.
– Жакин не помешает?
– Это мои проблемы. Об этом не думай. Старый подонок в нору забился, скоро мои ребята его оттуда выкурят.
– Хорошо бы, – усомнился Егорка. – А то ведь он тоже на расправу скорый.
Спиркин поморщился, поднес к бледным губам рюмку, понюхал, но не выпил.
– Хватит об этом. Питон – одиночка, беглец. Сейчас играют только командой. За ним никто не стоит. Его время сдохнуть.
– Может, обождать, пока его отловите?
Спиркин пропустил его замечание мимо ушей.
– Сегодня отлежишься, врача дам. Завтра с утречка двинем. Сколько до места добираться?
– Нормальным ходом – день, от силы – три… – Егорка отхлебнул кофе, откусил булку с маслом, – Иван Иванович, все же хотелось бы с вашей стороны иметь какие-нибудь гарантии.
– Ты о чем?
– Как же… Я вас отведу к тайнику, а потом? Зачем я вам потом нужен? Ну и, естественно…
Спиркин уставился на него тяжелым взглядом, но внезапно просветлел, заулыбался.
– Правильно мыслишь, молодец. Жестокий век, беспредел. Только гарантий, какие ты просишь, у меня нету.
Кроме честного слова бизнесмена. Это весомо, Егор. Объясняю популярно. Кидают обычно друг дружку те, что плавают в рублевой зоне, что не скакнули на международные линии. Эти – да, мелочь голопузая, отца с матерью продадут за лишний лимон. Но кто перешел в высшую лигу, а я в ней уже года три, тот играет честно.
Догадываешься почему?
– Догадываюсь.
– Ну-ка, ну-ка? Сверкани умишком.
– В высшей лиге репутация дороже прибыли.
– Именно так, дорогой! Давай-ка чокнемся. Утешил.
Не весь еще молодняк мозги пропил и прокурил. Именно, репутация дороже прибыли. Точнее, она и есть та самая прибыль, выраженная в условных единицах. В высшей коммерческой лиге народу негусто, все друг про друга наслышаны, количество нулей там не имеет особого значения. Пробиться туда трудно, зато выйти оттуда вообще нельзя. Все эти крупные банкротства, которые сейчас на слуху, – это все липа, туфта. Перекачка денег из одного кармана в другой. Сказка для бедных. Кидать друг дружку там не кидают. Исключено. Это подобно самоубийству.
– Я понял. – Егорка уважительно пригубил рюмку. – Все толстосумы повязаны общей золотой цепью, но я-то вам не ровня. Я-то как раз голытьба. Со мной чего цацкаться? Придавил, как клопа, и концы в воду. Нет человечка, нет проблемы. Хорошо бы, Иван Иванович, получить гарантию в виде реального факта.
– Чего? – Спиркин надулся, как жук. Это понятно.
Так красиво все объяснил молодому юноше, и опять возражение. Похоже на наглость.
– Я к тому, Иван Иванович, что хотелось бы получить письменное заключение.
– Какое заключение?
– Допустим, напишите, что некто Егор Жемчужников по вашему поручению отправился туда-то и туда-то, чтобы принести то-то и то-то. За это гарантирую ему полную неприкосновенность и свое покровительство, а также некую сумму вознаграждения. Это по вашему усмотрению, Иван Иванович. Можно без вознаграждения. Лишь бы не били.
– Зачем тебе такая бумажка?
– Бумага за вашей подписью, да еще с печатью фирмы, имеет юридический смысл. Хоть какая-то зацепка.
Спиркин разнервничался, залпом опрокинул рюмку.
– Ты сам-то понимаешь, какой бред несешь? Или издеваешься надо мной?
Егорка смутился.
– Может, мне действительно вчера мозги отшибли.
Но поймите меня, Иван Иванович. Утопающий за соломинку хватается, так и я. Хочется ведь, правда, еще пожить чуток.
Спиркин не спускал с него горящего близким гневом, затуманенного взгляда.
– Парень ты мудреный, вижу. Поднатаскал тебя Питон на свою голову. Ничего, мне такие нравятся… Значит, так. Покажешь, где дед казну прячет?
– Покажу.
– Слова бизнесмена тебе достаточно?
– Ну, если ничего другого нету…
– Все, пшел вон. Выспись как следует. Врача попозже пришлю. Спозаранку – в путь.
Глава 5
На третьи сутки добрались до Святых пещер, вышли к каменистой площадке на уступе – прошлогодней стоянке.
Чудно, грустно склонились над обрывом две могучие сосны, неизвестно как уцепившиеся за склон. Казалось, упадут под ударами ветра и утянут за собой всю гору. Но шли годы, десятилетия, и ничего подобного не происходило.
Жизнь деревьев иногда еще загадочнее, чем жизнь человека.
Две ночевки в палатках, одна под дождем, тяжелее всех дались Спиркину. Избалованный довольством и негой последних лет, он, видно, не подрассчитал своих сил и к третьему дню сник, почернел лицом, и его постоянно знобило. После второй ночевки еле выполз к костру, сидел смурной, нахохленный, с презрительно оттопыренной губой. С каким-то детским удивлением обозревал каменистый ландшафт. Егорка осмелился спросить:
– Может, вернемся, Иван Иванович? Вроде вы немного приболели.
– Эх, малыш, – со странной улыбкой ответил Спиркин. – Такие, как я, на попятную не ходят. Запомни хорошенько, чтобы не попасть впросак.
Неожиданная немочь его злила, он шпынял попутчиков, как свору недоумков, за любую оплошность, чаще мнимую, грозя оторвать башку, а тех, что неудачно подворачивались под руку, иногда доставал неуклюжим пинком. Больше всех почему-то доставалось Ирине. Ей он грозил такими карами, из которых самой гуманной было обещание испечь ее заживо на углях. На первом привале, когда подала ему, не предупредив, чересчур горячую кружку с чаем, плеснул ей кипятком в лицо, но женщина ловко увернулась. Лишь несколько капель задели щеку.
С собой Спиркин взял пятерых боевиков, среди них были и монгол, водивший Егорку в туалет, и двое мужиков, которых он запомнил по побоям в подсобке, и, конечно, неугомонный Микрон, не выпускающий из руки пушку, снятую с предохранителя. Еще в поселке матерый бандюга сообщил Егорке, что живым из путешествия тот не вернется, пусть зря не надеется. На робкий вопрос:
"Чем я вас так обидел, Микрон Микронович?" – бешено рявкнул: "Ты, падаль, мне колено прострелил, видишь, хромаю. Ничего, недолго тебе куковать".
– Это же не я, – напомнил Егорка. – Это Жакин.
– Он тоже никуда не денется, – с ужасающей уверенностью ответил Микрон. – Его очередь вторая. Я вас, падлов, научу родину любить.
С каждым часом пути его ненависть к Егорке все крепла и наконец достигла фантастического уровня. Он не спал по ночам, сидел на корточках напротив Егорки, поигрывая пушкой, наводя дуло то в живот, то в лоб, иногда щелкал вхолостую – и дико гоготал. Глаза его светились невыносимым голодным блеском.
Егорка пожаловался Спиркину:
– Вот вы, Иван Иванович, обещали сохранить мне жизнь, а как же Микрон? Он непременно меня укокошит.
Видите, какой у него большой заряженный пистолет?
Спиркин цинично усмехнулся:
– Уж это, голубчик, твои личные проблемы. Или тебе нянька нужна?
– Он же совсем как будто невменяемый.
– Да, Микрон – человек непростой, обид не прощает. Так у него судьба сложилась. Никто его в жизни не жалел, он и одичал… Но ты неглупый парень, найди с ним общий язык.
– Как?
– Подари чего-нибудь. Он подарки любит.
– А вы не замолвите словечко? Он же ваш подчиненный.
– Казну отдашь, разберемся.
За Егоркой приглядывал не только Микрон, но и все остальные. Наверное, каждый получил особый приказ не спускать с него глаз, и, хотя он шел расконвоированный, без пут, но, куда бы ни оглянулся, отовсюду встречал зловещий прищур: чего, мол, чего?! В рыло хошь?
Егорка ни к кому не набивался в собеседники, разве что с монголом, которого звали Михря, завязалось у него мимолетное приятельство. Как-то тот, судя по неловкости – истый горожанин, оступился на скользкой тропе и чуть не ухнул в канаву, полную гнилой воды. Егорка успел ухватить его за руку, выдернул наверх, как репку из грядки. Михря, оглянувшись на братков, тихо сказал: спасибо!
С тех пор протянулась меж ними ниточка взаимопонимания, хотя ни о чем серьезном не говорили. Однако в его повадке не было той ледяной, свирепой настороженности, как у остальных. Михря среди всех братков выделялся богатырской статью, оттого, наверное, и тащил на себе поклажи столько, сколько все другие, вместе взятые.
И ни разу не выказал неудовольствия, только улыбался всю дорогу рассеянной амбальской улыбкой.
Ирина, одетая в яркую альпинистскую куртку поверх свитеров и в меховые штаны, держалась с Егоркой подчеркнуто предупредительно, как с давним знакомцем, но не больше того. Правда, на вторую ночь в палатке подкатилась под бочок, чтобы перекинуться тайным словцом.
Вероятно, по распоряжению Спиркина, потому что иначе нельзя было сделать это незаметно.
– Егорушка, милый, ты как?! – завороженно прошептала в ухо.
– Да так как-то… Микрон донимает. Тычет пушкой в брюхо, неприятно же…
– Он бешеный, бешеный. – Ирина просунула руку ему под ватник. – Но ты не бойся, Спиркин его урезонит.
Без его указки никто тебя не тронет.
– Хотелось бы верить… Иван Иваныч слово дал, как только казну найдем, тут же мне отпускной билет. Плюс – вознаграждение. Как думаешь, не обманет?
– Как можно, что ты! Спиркин человек солидный, авторитетный. В команду тебя хочет взять, сам мне говорил. Ты только не оплошай, Егорушка.
– В каком смысле?
– Не придумывай ничего. Делай, как он велит. От тебя наша судьба зависит.
– Твоя тоже?
– А как же? Коли ты какой-нибудь фортель выкинешь, моя бедная головушка первая с плеч слетит.
Ее рука уже бродила по его животу, от быстрой, умелой ласки ему стало тепло, как от грелки.
– Ирина, услышат!
– Да мы потихоньку, все же спят, – заворочалась, пристраиваясь половчее. – Ох соскучилась, Егорушка, ох соскучилась… Жду не дождусь, когда удерем на волю.
– Вместе удерем?
Лишь на мгновение отстранилась.
– О чем ты, родной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46