нищим, солдатам, оставшимся без службы, всякому безработному, но жизнеспособному сброду – им всем ждать было не по карману. Недовольные стремились к морю и зубами хватались за заработок, который могли получить в гаванях от мореплавателей, бросавших золото горстями. Каравеллы отчаливали от берегов, переполненные людьми, еще не составлявшими определенного класса общества, но скоро они должны были стать им.
Это были люди, подобные Родриго из Трианы, тому моряку, который первый увидал землю с «Пинты», но не получил обещанной пожизненной ренты в 10 000 мараведисов; он был обижен и возмущен на всю жизнь этой несправедливостью; деньги достались адмиралу, который первый увидел свет с земли еще накануне вечером, – ого! как будто речь шла о том, чтобы увидать свет, а не землю!.. Но адмирал добился своего, сам решив дело в свою пользу,
– справедливость дороже всего, первый есть первый! Родриго возмущался весь остаток пути, весь обратный путь домой и положительно выходил из себя от негодования, когда они полгода спустя вернулись и поразили Испанию беспримерными новостями.
Адмирала чествовали в Севилье как принца, и он получил приглашение явиться к королевскому двору в Барселоне; бывший чертежник карт пошел в гору, стал дворянином, которым якобы в с е г д а и был, а Родриго, умчавшись в свою Триану, совершал набеги на кабаки, откуда, собственно, и вышел, стучал кулаком по всем столам и угрожал смертью всем бездельникам на свете; на самом же деле он пальцем никого не тронул и, то обливаясь пьяными слезами, то смеясь, качая головой, беседовал со своим стаканом:
– Кто первый, тот первый. Знать всегда сумеет устроиться! А всякий навоз знай свою навозную кучу! Он увидал свет в темноте… не в пузе ли у себя, Мадонна меня побери!
Пьяный, с ножом наготове, шатался Родриго по улицам Севильи, громко разговаривая сам с собой, с иканьем и громким хохотом расчищая себе путь ребром ладони, даром что был совершенно один и сам составлял всю свою свиту. В это время уже разнеслась молва о триумфальной поездке Колумба по всей Испании – шутовской поездке с попугаями и золотыми масками, красильным деревом и бамбуковыми тростями, в сопровождении дюжины бедных дикарей с кольцами в носу. (Недурное впечатление получили эти бедняги от Испании, где все верные христиане сбегались смотреть на них, разинув рот!) А во главе процессии ехал сам Колумб, взгромоздившись на коня, которого, небось, тянули сзади за хвост, чтобы всадник мог справиться с ним! На все эти шутовские почести, сидение Колумба на стульях рядом с королями, на его свежекупленный дворянский герб, на золотую цепь вокруг шеи, на поездки на охоту с самим королем – на все это Родриго плевал! Как на те нечистоты, которыми воспрещается пачкать церковные стены.
Но по мере того как слухи о славе адмирала все росли и крепли, – теперь он уж, наверное, хлебал из одной миски с королем, и, небось, они взапуски таскали ложками клецки из супа! – у Родриго стал пропадать аппетит к родным кушаньям, и он стремительно переселился в Африку. Здесь он перешел в магометанство, уступив Колумбу свою долю небесного царства. Не хотел он больше дышать одним воздухом со всей этой христианской сволочью!..
До самой смерти просидел Родриго в Африке, славя Аллаха, в бурнусе и в чалме, отличаясь от других мусульман только своими сердитыми голубыми глазами. С профессией моряка Родриго распростился навеки! Весь остаток дней своих он разбивал камни и всякий раз, прежде чем, поплевав на ладони, взяться за новую каменную глыбу, грозил кулаком на север, по направлению Европы, и срывал сердце, ругаясь по-арабски; пусть у него язык отсохнет, коли с него когда-нибудь сорвется хоть словечко на родном языке!..
Вот как сердит был Родриго!
Но если Америка оказалась не для него, то она пригодилась тысячам других, кто без сожаления навеки повернул спину Европе.
Первыми были конкистадоры с их присными: Кортес и Писарро, Диего Альмагро, завоеватель Чили, тоже железный человек с теми чертами характера, которые невольно наводят на мысль об экстременосах, соединивших в себе все лучшие и худшие качества арабов и готов; затем Олид и Альварадо, а с ними целые полчища безыменных. Казалось, все, что оставалось в Испании от древних северян, от беспокойных племен, в свое время упорно стремившихся на юг, теперь обрадовалось случаю сняться с места и возможности отправиться дальше. Казалось, за океаном была огромная магнитная гора, которая издалека притягивала все гвозди из Испании.
За исследователями и авантюристами потянулись переселенцы. Но это дело делалось уже не так скоропалительно, – пришла в движение ведь самая почва; да и спешить было некуда; и самое дело не закончено ведь и до сих пор.
Об этом движении рассказывает великая книга судеб переселенцев. Двумя потоками изливались переселенцы в Америку: один, более ранний, лился из южной Европы в латинскую часть Америки; верхнее течение его было норманнским, или продолжением великого переселения народов, просеянных югом, а нижнее – романским; другой поток хлынул позднее с севера Европы, где находились истоки великого переселения народов; этот поток положил начало Северо-Американским Соединенным Штатам.
Опять хлеборобы отдавали себя на волю волн, безыменными неведомыми толпами покидали родину, и опять скрипели переселенческие обозы по бездорожным путям, но уже в Новом Свете. Опять из-под холщового верха повозок выглядывали спереди детские личики, а сзади торчали длинные потертые сошники и рукояти разных земледельческих орудий; соха снова пустилась в путь; снова крестьяне ставили по ночам свои повозки в круг, куда загонялся скот и где разводился костер, на котором готовился скромный ужин под открытым небом, а вокруг этого переселенческого лагеря расстилались чуждые враждебные степи, с сильным свирепым туземным населением. Начался индейский роман с многими кровавыми и сентиментальными главами, со стрелами, вонзающимися в холщовые верхи переселенческих телег, с длинными винтовками пограничников, выбивающими из седла разукрашенных перьями всадников на невероятной дистанции… Даниил Бооне и последний из могикан!.. Калифорния, трубным гласом возвестившая о себе не дальше, как во времена юности наших отцов!.. Клондайк – прославленный уже на нашей памяти!..
Огромная, пестрая, оживленная книга. Чего только не насмотрелись переселенцы в пределах этой необозримой девственной страны с ее берегами, горными цепями, прериями и пампасами, бесконечными реками, Кордильерами. Бурным потоком несутся воспоминания; никогда, никогда уже не бывать миру земному столь свежим!.. Нет, не обновится он больше! Детство утрачено! И пора первой зрелости утрачена!..
Это та пора, когда убогий «корабль прерий» – телега переселенца двигалась на запад, оставляя первые колеи на нетронутой до тех пор земле, неся в себе семью – залог будущего населения; телегу окружали длинноволосые, морщинистые решительные всадники с ружьем, зажатым в кулаке, а вдали у крутого перевала маячил профиль всадника индейца… Так было тогда. Теперь между Атлантическим и Тихим океаном мчатся длинные поезда, а из суровых молчаливых переселенцев вышли бравые фермеры, миллионы людей, питающих другие миллионы…
Над всем миром нависла тень Игдрасиля, древа переселения народов; корень его на севере, а ветви раскинулись по всему свету!..
Растения и животные снимаются с места, передвигаются на новое, но одни приживаются там, другие погибают; словно чудовищной стихийной катастрофой сметается с лица земли северо-американский бизон, а его место занимает перевезенный из Европы домашний скот. Лошадь завезена в Америку на каравеллах первых исследователей; неделями и месяцами стояли кобылы в тесных качающихся стойлах, косясь краем глаза на водную пустыню, стуча копытами о деревянный настил, принося долговязых мохнатых жеребят, которых набегающие волны валили с ног всякий раз, как они пытались подняться. Наконец, для них перебросили сходни, чтобы перевести их на берег; но лошади брыкаются и упираются, вскидывают головой и ногами, пока их силой не перетаскивают на берег; и вот они на суше! Прерии!.. Нет ли у лошадей каких воспоминаний об этих местах? О, нет, если они и живали здесь, так целую геологическую эру тому назад и не помнят об этом. Зато как они трясут головами, почуяв землю под копытами, как развеваются их гривы, и как они бьют задом от радости!..
Они рысью вступают в Новый Свет, приникают мордою к траве пастбища и топчут американский прах, кладя на него отпечаток своих копыт. От самой северной оконечности Северной Америки до южной Патагонии скачут они, ржут и снова дичают, весь материк наполняется потомством от нескольких первых пар, быстрыми мустангами, первое время свободными как птицы, но затем снова пойманными арканом-лассо и взнузданными; сначала они мотают головами, лягаются, но их берут в шпоры, дрессируют, делают из них послушных, холеных, превосходных скакунов!..
Овца приехала в Америку вместе с Колумбом, засеменила по новой земле своими маленькими копытцами, потрясла хвостом и, наложив своих орешков, сразу придала жилой вид полю своего хозяина; весной ягнилась и мерзла, раз в году остриженная ради человеческой выгоды, кротко жевала свою жвачку и очень решительно топала передней ногой, если кто-нибудь приближался к ее привязи. Святая простота! Но и овца в Новом Свете быстро дичает и собирается в огромные стада, пасущиеся в горах вместе с ламой и альпака на необозримых каменистых пастбищах нагорья, которых и не перечислить.
И пшеница переселяется сюда, меняясь местом с маисом, который несет в Европу свои большие листья и сытные початки; вся мексиканская пшеница зародилась от двух зернышек, найденных каким-то негром в мешке с рисом еще во времена Кортеса. Апельсиновые рощи Мексики разрослись из семян дерева,
посаженного Берналем Диасом позади одного из храмов. Источник жизни и питания – малое зерно способно прокормить весь мир; стоит только бросить зерна в землю и позабыть о них.
На одном из плоскогорий Чили или Перу, пока так и не выяснено, где именно, рос паслен, в трудные периоды спасавший свою жизнь запасом пищи, накопленным в подземных клубнях, – картофель!
Другой блеклый паслен, табак, завоевал себе такое выдающееся положение, как ни одно другое растение на земле, даром что он вовсе не питателен, порождает трусость и укорачивает жизнь: ему покровительствует присущая человеку потребность в самоотравлении ядами, ради ощущений, хотя бы и болезненных. Появился шоколад и сахар; портились и уничтожались зубы. В Новый Свет повезли из Европы домашнюю птицу, а в Старый отправили индюка!..
Ну, а как чувствовали себя туземцы? Да неважно. В стране, где к местному населению прибавилось еще миллионное новое, кто-нибудь должен был уступить место. И уступить пришлось туземцам, которые вежливо вымирали. Уже конкистадоры собственными глазами видели, как пустеют земли, и вка-честве хороших хозяев заселяли их свежим народом, вывезенным из Африки и хорошо размножавшимся в изгнании.
Слабосильные жители тропиков уходили первые; они не могли делить землю с испанцами и недоверчиво качали головами при упоминании о будущей жизни, раз им не давали жить в настоящем. Про одного касика на Кубе, по имени Гатуэй, которого сожгли живьем, рассказывают, что он, когда ему перед смертью предложили сподобиться святого крещения, спросил: попадут ли и белые в рай; ему ответили утвердительно, и тогда он предпочел огонь воде, взошел на костер нераскаянным язычником. Северные индейцы угрюмо удалялись в дебри лесов и степей.
Людоед отжил свое время. От счастливых островитян не осталось ничего, кроме голода–исхудалой тени на вершине холма из черепов, скалящих зубы над символом Надежды, повешенным насупротив на пальме.
Не все конкистадоры были одинаково удачливы, немногих из них покарала совесть или Немезида, и немногие пали в бою; большинство погибло насильственной смертью.
Вздох примирения доносится до нас из уст блестящего, всеми обожаемого Альварадо. Он нашел смерть во время экспедиции в Калифорнию, в свойственном ему грандиозном стиле. При штурме одной природной крепости в горах воинам пришлось взбираться по такой крутизне, что всадники срывались с тропы, и один из них свалился на Альварадо. Ему удалось уклониться от падающих коня и всадника, но за ними последовал обломок скалы, который раздробил ему все кости. Он прожил после этого несколько дней, оплакивая, как говорят, свои многочисленные заблуждения, легкомысленные выходки и несправедливости по отношению к туземцам. На вопрос одного из друзей, где у него больше всего болит, этот в буквальном смысле раздавленный бедняга, вздыхавший и жаловавшийся в тот день больше обыкновенного, ответил: «el alma», то есть «в душе», и последняя воля его была отпустить на свободу всех заклейменных им рабов из туземцев. Так умер добрый малый, искупая свои грехи муками душевными и физическими.
Разумеется, его раскаяние не могло воскресить сотни тысяч туземцев, которых испанцы зверски замучили, сожгли, заразили, засекли в рудниках, ограбили, разорили…
Но корень бед лежал глубже, нежели в обычной людской злобе и тупости: природа свела в Новом Свете создания, которые не могли слиться, будучи одной породы, но разных степеней развития: одни стояли еще чуть ли не на самой первой ступени, другие зашли уже так далеко, что им не было возврата назад; создания эти могли встретиться, но не могли сожительствовать; одни непременно должны были вытеснить других.
Да, слишком далеко разошлись дикари и люди цивилизованные. Невинность краснокожих американцев была, конечно, весьма сомнительной, существование их было уже отмечено начатками культуры и сознательной жестокостью; но куда им было равняться с белыми в искусстве человекоистребления! Христиане обладали душой, развитым самосознанием, возвышенным религиозным культом, – но стали ли они от этого лучше? С ростом цивилизации растут и все отрицательные качества людские, как-то: грубость, глупость, бесчувственность и тупость. Нет, простые дикари и цари природы не могли ужиться друг с другом.
Не везде, впрочем, грань оказалась столь непереходимою; в Мексике образовалась довольно устойчивая помесь. И началась новая культура! Стараниями Малины!
Но на севере Америки белый человек забрал себе все земли целиком, заняв привычные для него широты. Америка как будто была открыта Колумбом в два приема – во второй раз для тех, чей инстинкт работал в нем самом, для северян; они начали переселяться туда позже, но только они основали настоящую Америку – Северо-Американские Соединенные Штаты.
На новой почве, в Новом Свете, долго и незаметно вырастала свобода, которая была изгнана из Европы–древняя самостоятельность землероба. А когда она достаточно укрепилась там, то смогла вернуться в Европу и просветить ее; введение во Франции республиканского строя, древнего народного строя Запада, означало, что зараза уже перекинулась из молодого американского союза республик.
Пересадка крестьянства, обновление корней рода, размножение безвестных семей, разбросанных по суверенным усадьбам, пересадка из насиженных дворов Старого Света на свободные земли Нового – вот верная линия Колумба, как перевозчика. И за уклонения от нее поплатился и сам он и его потомки.
Родриго из Трианы, наверное, утешился бы, если бы знал, как кратковременна была слава Колумба. Король Фердинанд очень скоро отделался от «вице-короля» и лишил его всех привилегий во вновь открытых им областях. Немезида, однако, продолжала свое дело, и 400 лет спустя Америка изгнала Испанию из ее заокеанских владений. Колумб был отомщен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Это были люди, подобные Родриго из Трианы, тому моряку, который первый увидал землю с «Пинты», но не получил обещанной пожизненной ренты в 10 000 мараведисов; он был обижен и возмущен на всю жизнь этой несправедливостью; деньги достались адмиралу, который первый увидел свет с земли еще накануне вечером, – ого! как будто речь шла о том, чтобы увидать свет, а не землю!.. Но адмирал добился своего, сам решив дело в свою пользу,
– справедливость дороже всего, первый есть первый! Родриго возмущался весь остаток пути, весь обратный путь домой и положительно выходил из себя от негодования, когда они полгода спустя вернулись и поразили Испанию беспримерными новостями.
Адмирала чествовали в Севилье как принца, и он получил приглашение явиться к королевскому двору в Барселоне; бывший чертежник карт пошел в гору, стал дворянином, которым якобы в с е г д а и был, а Родриго, умчавшись в свою Триану, совершал набеги на кабаки, откуда, собственно, и вышел, стучал кулаком по всем столам и угрожал смертью всем бездельникам на свете; на самом же деле он пальцем никого не тронул и, то обливаясь пьяными слезами, то смеясь, качая головой, беседовал со своим стаканом:
– Кто первый, тот первый. Знать всегда сумеет устроиться! А всякий навоз знай свою навозную кучу! Он увидал свет в темноте… не в пузе ли у себя, Мадонна меня побери!
Пьяный, с ножом наготове, шатался Родриго по улицам Севильи, громко разговаривая сам с собой, с иканьем и громким хохотом расчищая себе путь ребром ладони, даром что был совершенно один и сам составлял всю свою свиту. В это время уже разнеслась молва о триумфальной поездке Колумба по всей Испании – шутовской поездке с попугаями и золотыми масками, красильным деревом и бамбуковыми тростями, в сопровождении дюжины бедных дикарей с кольцами в носу. (Недурное впечатление получили эти бедняги от Испании, где все верные христиане сбегались смотреть на них, разинув рот!) А во главе процессии ехал сам Колумб, взгромоздившись на коня, которого, небось, тянули сзади за хвост, чтобы всадник мог справиться с ним! На все эти шутовские почести, сидение Колумба на стульях рядом с королями, на его свежекупленный дворянский герб, на золотую цепь вокруг шеи, на поездки на охоту с самим королем – на все это Родриго плевал! Как на те нечистоты, которыми воспрещается пачкать церковные стены.
Но по мере того как слухи о славе адмирала все росли и крепли, – теперь он уж, наверное, хлебал из одной миски с королем, и, небось, они взапуски таскали ложками клецки из супа! – у Родриго стал пропадать аппетит к родным кушаньям, и он стремительно переселился в Африку. Здесь он перешел в магометанство, уступив Колумбу свою долю небесного царства. Не хотел он больше дышать одним воздухом со всей этой христианской сволочью!..
До самой смерти просидел Родриго в Африке, славя Аллаха, в бурнусе и в чалме, отличаясь от других мусульман только своими сердитыми голубыми глазами. С профессией моряка Родриго распростился навеки! Весь остаток дней своих он разбивал камни и всякий раз, прежде чем, поплевав на ладони, взяться за новую каменную глыбу, грозил кулаком на север, по направлению Европы, и срывал сердце, ругаясь по-арабски; пусть у него язык отсохнет, коли с него когда-нибудь сорвется хоть словечко на родном языке!..
Вот как сердит был Родриго!
Но если Америка оказалась не для него, то она пригодилась тысячам других, кто без сожаления навеки повернул спину Европе.
Первыми были конкистадоры с их присными: Кортес и Писарро, Диего Альмагро, завоеватель Чили, тоже железный человек с теми чертами характера, которые невольно наводят на мысль об экстременосах, соединивших в себе все лучшие и худшие качества арабов и готов; затем Олид и Альварадо, а с ними целые полчища безыменных. Казалось, все, что оставалось в Испании от древних северян, от беспокойных племен, в свое время упорно стремившихся на юг, теперь обрадовалось случаю сняться с места и возможности отправиться дальше. Казалось, за океаном была огромная магнитная гора, которая издалека притягивала все гвозди из Испании.
За исследователями и авантюристами потянулись переселенцы. Но это дело делалось уже не так скоропалительно, – пришла в движение ведь самая почва; да и спешить было некуда; и самое дело не закончено ведь и до сих пор.
Об этом движении рассказывает великая книга судеб переселенцев. Двумя потоками изливались переселенцы в Америку: один, более ранний, лился из южной Европы в латинскую часть Америки; верхнее течение его было норманнским, или продолжением великого переселения народов, просеянных югом, а нижнее – романским; другой поток хлынул позднее с севера Европы, где находились истоки великого переселения народов; этот поток положил начало Северо-Американским Соединенным Штатам.
Опять хлеборобы отдавали себя на волю волн, безыменными неведомыми толпами покидали родину, и опять скрипели переселенческие обозы по бездорожным путям, но уже в Новом Свете. Опять из-под холщового верха повозок выглядывали спереди детские личики, а сзади торчали длинные потертые сошники и рукояти разных земледельческих орудий; соха снова пустилась в путь; снова крестьяне ставили по ночам свои повозки в круг, куда загонялся скот и где разводился костер, на котором готовился скромный ужин под открытым небом, а вокруг этого переселенческого лагеря расстилались чуждые враждебные степи, с сильным свирепым туземным населением. Начался индейский роман с многими кровавыми и сентиментальными главами, со стрелами, вонзающимися в холщовые верхи переселенческих телег, с длинными винтовками пограничников, выбивающими из седла разукрашенных перьями всадников на невероятной дистанции… Даниил Бооне и последний из могикан!.. Калифорния, трубным гласом возвестившая о себе не дальше, как во времена юности наших отцов!.. Клондайк – прославленный уже на нашей памяти!..
Огромная, пестрая, оживленная книга. Чего только не насмотрелись переселенцы в пределах этой необозримой девственной страны с ее берегами, горными цепями, прериями и пампасами, бесконечными реками, Кордильерами. Бурным потоком несутся воспоминания; никогда, никогда уже не бывать миру земному столь свежим!.. Нет, не обновится он больше! Детство утрачено! И пора первой зрелости утрачена!..
Это та пора, когда убогий «корабль прерий» – телега переселенца двигалась на запад, оставляя первые колеи на нетронутой до тех пор земле, неся в себе семью – залог будущего населения; телегу окружали длинноволосые, морщинистые решительные всадники с ружьем, зажатым в кулаке, а вдали у крутого перевала маячил профиль всадника индейца… Так было тогда. Теперь между Атлантическим и Тихим океаном мчатся длинные поезда, а из суровых молчаливых переселенцев вышли бравые фермеры, миллионы людей, питающих другие миллионы…
Над всем миром нависла тень Игдрасиля, древа переселения народов; корень его на севере, а ветви раскинулись по всему свету!..
Растения и животные снимаются с места, передвигаются на новое, но одни приживаются там, другие погибают; словно чудовищной стихийной катастрофой сметается с лица земли северо-американский бизон, а его место занимает перевезенный из Европы домашний скот. Лошадь завезена в Америку на каравеллах первых исследователей; неделями и месяцами стояли кобылы в тесных качающихся стойлах, косясь краем глаза на водную пустыню, стуча копытами о деревянный настил, принося долговязых мохнатых жеребят, которых набегающие волны валили с ног всякий раз, как они пытались подняться. Наконец, для них перебросили сходни, чтобы перевести их на берег; но лошади брыкаются и упираются, вскидывают головой и ногами, пока их силой не перетаскивают на берег; и вот они на суше! Прерии!.. Нет ли у лошадей каких воспоминаний об этих местах? О, нет, если они и живали здесь, так целую геологическую эру тому назад и не помнят об этом. Зато как они трясут головами, почуяв землю под копытами, как развеваются их гривы, и как они бьют задом от радости!..
Они рысью вступают в Новый Свет, приникают мордою к траве пастбища и топчут американский прах, кладя на него отпечаток своих копыт. От самой северной оконечности Северной Америки до южной Патагонии скачут они, ржут и снова дичают, весь материк наполняется потомством от нескольких первых пар, быстрыми мустангами, первое время свободными как птицы, но затем снова пойманными арканом-лассо и взнузданными; сначала они мотают головами, лягаются, но их берут в шпоры, дрессируют, делают из них послушных, холеных, превосходных скакунов!..
Овца приехала в Америку вместе с Колумбом, засеменила по новой земле своими маленькими копытцами, потрясла хвостом и, наложив своих орешков, сразу придала жилой вид полю своего хозяина; весной ягнилась и мерзла, раз в году остриженная ради человеческой выгоды, кротко жевала свою жвачку и очень решительно топала передней ногой, если кто-нибудь приближался к ее привязи. Святая простота! Но и овца в Новом Свете быстро дичает и собирается в огромные стада, пасущиеся в горах вместе с ламой и альпака на необозримых каменистых пастбищах нагорья, которых и не перечислить.
И пшеница переселяется сюда, меняясь местом с маисом, который несет в Европу свои большие листья и сытные початки; вся мексиканская пшеница зародилась от двух зернышек, найденных каким-то негром в мешке с рисом еще во времена Кортеса. Апельсиновые рощи Мексики разрослись из семян дерева,
посаженного Берналем Диасом позади одного из храмов. Источник жизни и питания – малое зерно способно прокормить весь мир; стоит только бросить зерна в землю и позабыть о них.
На одном из плоскогорий Чили или Перу, пока так и не выяснено, где именно, рос паслен, в трудные периоды спасавший свою жизнь запасом пищи, накопленным в подземных клубнях, – картофель!
Другой блеклый паслен, табак, завоевал себе такое выдающееся положение, как ни одно другое растение на земле, даром что он вовсе не питателен, порождает трусость и укорачивает жизнь: ему покровительствует присущая человеку потребность в самоотравлении ядами, ради ощущений, хотя бы и болезненных. Появился шоколад и сахар; портились и уничтожались зубы. В Новый Свет повезли из Европы домашнюю птицу, а в Старый отправили индюка!..
Ну, а как чувствовали себя туземцы? Да неважно. В стране, где к местному населению прибавилось еще миллионное новое, кто-нибудь должен был уступить место. И уступить пришлось туземцам, которые вежливо вымирали. Уже конкистадоры собственными глазами видели, как пустеют земли, и вка-честве хороших хозяев заселяли их свежим народом, вывезенным из Африки и хорошо размножавшимся в изгнании.
Слабосильные жители тропиков уходили первые; они не могли делить землю с испанцами и недоверчиво качали головами при упоминании о будущей жизни, раз им не давали жить в настоящем. Про одного касика на Кубе, по имени Гатуэй, которого сожгли живьем, рассказывают, что он, когда ему перед смертью предложили сподобиться святого крещения, спросил: попадут ли и белые в рай; ему ответили утвердительно, и тогда он предпочел огонь воде, взошел на костер нераскаянным язычником. Северные индейцы угрюмо удалялись в дебри лесов и степей.
Людоед отжил свое время. От счастливых островитян не осталось ничего, кроме голода–исхудалой тени на вершине холма из черепов, скалящих зубы над символом Надежды, повешенным насупротив на пальме.
Не все конкистадоры были одинаково удачливы, немногих из них покарала совесть или Немезида, и немногие пали в бою; большинство погибло насильственной смертью.
Вздох примирения доносится до нас из уст блестящего, всеми обожаемого Альварадо. Он нашел смерть во время экспедиции в Калифорнию, в свойственном ему грандиозном стиле. При штурме одной природной крепости в горах воинам пришлось взбираться по такой крутизне, что всадники срывались с тропы, и один из них свалился на Альварадо. Ему удалось уклониться от падающих коня и всадника, но за ними последовал обломок скалы, который раздробил ему все кости. Он прожил после этого несколько дней, оплакивая, как говорят, свои многочисленные заблуждения, легкомысленные выходки и несправедливости по отношению к туземцам. На вопрос одного из друзей, где у него больше всего болит, этот в буквальном смысле раздавленный бедняга, вздыхавший и жаловавшийся в тот день больше обыкновенного, ответил: «el alma», то есть «в душе», и последняя воля его была отпустить на свободу всех заклейменных им рабов из туземцев. Так умер добрый малый, искупая свои грехи муками душевными и физическими.
Разумеется, его раскаяние не могло воскресить сотни тысяч туземцев, которых испанцы зверски замучили, сожгли, заразили, засекли в рудниках, ограбили, разорили…
Но корень бед лежал глубже, нежели в обычной людской злобе и тупости: природа свела в Новом Свете создания, которые не могли слиться, будучи одной породы, но разных степеней развития: одни стояли еще чуть ли не на самой первой ступени, другие зашли уже так далеко, что им не было возврата назад; создания эти могли встретиться, но не могли сожительствовать; одни непременно должны были вытеснить других.
Да, слишком далеко разошлись дикари и люди цивилизованные. Невинность краснокожих американцев была, конечно, весьма сомнительной, существование их было уже отмечено начатками культуры и сознательной жестокостью; но куда им было равняться с белыми в искусстве человекоистребления! Христиане обладали душой, развитым самосознанием, возвышенным религиозным культом, – но стали ли они от этого лучше? С ростом цивилизации растут и все отрицательные качества людские, как-то: грубость, глупость, бесчувственность и тупость. Нет, простые дикари и цари природы не могли ужиться друг с другом.
Не везде, впрочем, грань оказалась столь непереходимою; в Мексике образовалась довольно устойчивая помесь. И началась новая культура! Стараниями Малины!
Но на севере Америки белый человек забрал себе все земли целиком, заняв привычные для него широты. Америка как будто была открыта Колумбом в два приема – во второй раз для тех, чей инстинкт работал в нем самом, для северян; они начали переселяться туда позже, но только они основали настоящую Америку – Северо-Американские Соединенные Штаты.
На новой почве, в Новом Свете, долго и незаметно вырастала свобода, которая была изгнана из Европы–древняя самостоятельность землероба. А когда она достаточно укрепилась там, то смогла вернуться в Европу и просветить ее; введение во Франции республиканского строя, древнего народного строя Запада, означало, что зараза уже перекинулась из молодого американского союза республик.
Пересадка крестьянства, обновление корней рода, размножение безвестных семей, разбросанных по суверенным усадьбам, пересадка из насиженных дворов Старого Света на свободные земли Нового – вот верная линия Колумба, как перевозчика. И за уклонения от нее поплатился и сам он и его потомки.
Родриго из Трианы, наверное, утешился бы, если бы знал, как кратковременна была слава Колумба. Король Фердинанд очень скоро отделался от «вице-короля» и лишил его всех привилегий во вновь открытых им областях. Немезида, однако, продолжала свое дело, и 400 лет спустя Америка изгнала Испанию из ее заокеанских владений. Колумб был отомщен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16