Она отложила работу и свернулась калачиком рядом с ним в широком кожаном кресле, привезенном из пасторского дома. Так они и сидели вдвоем, почти не разговаривая, прислушиваясь к тиканью часов, оставшихся от доктора Армстронга, к еле слышному шороху дождевых капель, стекающих по оконным стеклам, и наблюдая, как постепенно гаснет дымное торфяное пламя в камине.
А у себя дома Том Каллаген писал Герберту в Летарог.
«Дорогой Герби,
ты не можешь себе представить, какую радость доставило мне письмо от одного из Бродриков.
Мы не виделись вот уже несколько лет, но у меня хранится твоя фотография, а также фотографии всех твоих братьев, они напоминают мне о прошлом. Приятно было читать, с какой добротой ты пишешь о нашей Джинни, о том, что сам Бог послал ее Хэлу. В своих письмах к Генри я ни слова не говорю ни о нем, ни о ней – стоит мне только упомянуть Хэла, как Генри тут же сводит все к тому, насколько он безнадежен… С радостью могу сказать, что Хэл – один из приятнейших людей, с которыми только мне приходилось встречаться, – точная копия отца с одним только недостатком, от которого он постепенно избавляется. Детей у них пока еще нет, однако я утешаю Джинни, уверяя ее, что со временем все будет в порядке. Я уверен, что они счастливы друг с другом, как никто на свете…»
6
Хэл не слишком любил читать газеты. Ему не было интересно знать, что происходит на белом свете. Зимними вечерами, вернувшись домой с работы, он больше всего любил сидеть с женой у камина, смешить ее рассказами о том, что происходило в тот день в конторе, или слушать, что рассказывает ему она. Поэтому, когда весной девяносто четвертого года он отправился однажды в Слейн, чтобы купить кое-что для Джинни и для дома, и, стоя в баре одного из пабов, просматривал «Адвертайзер», он испытал немалое удивление и даже шок, наткнувшись на длинную статью на серединной странице о крупных залежах олова на Малайе и о том, что организованы компании по их разработке; по мнению автора статьи, открытие этого месторождения приведет к разорению местных рынков. Жизнь к этому времени до такой степени затянула его своей рутиной – весь день в конторе, потом возвращение домой к Джинни и ребенку, – что рост и падение цен ничего ему не говорили, и когда старый Гриффитс, качая головой, строил мрачные прогнозы на будущее, уверяя, что местные разработки – будь то медь или олово, безразлично, – не имеют перспективы, Хэл относил это обстоятельство за счет его прирожденного пессимизма. Прочитав статью, Хэл обратился к финансовой странице, чтобы узнать, какова в настоящее время цена на олово. Она составляла восемьдесят четыре фунта за тонну. Полгода назад это было сто фунтов. Да, у старого Гриффитса были основания для мрачности. Хэл, довольный жизнью и целиком занятый своим собственным домом, не обращал должного внимания на эту область хозяйственной жизни, хотя она давала ему хлеб насущный. Интересно, что думает об этом отец. В тот вечер, вернувшись домой, он увидел у себя своего тестя-пастора, который сидел в гостиной, держа на коленях серьезного Джона-Генри. Хэл спросил его, читал ли он эту статью в «Адвертайзере».
– Да, Хэл, я ее читал, – ответил Том Каллаген, – и мне кажется, что ее автор не лишен здравого смысла. Боюсь, что в самом недалеком будущем нам предстоят перемены.
– Как вы думаете, что будет делать мой отец?
– Генри всегда был дальновидным деловым человеком. Можешь быть уверен, все эти полгода он внимательно следил за малайскими делами и падением цен. Он один из первых шахтовладельцев, которые пятнадцать лет назад переключились с меди на олово. Тогда его примеру последовали корнуольские дельцы, по крайней мере те, которым повезло и которые располагали достаточными капиталами, чтобы это сделать.
Пастор нерешительно замолчал, поскольку в комнату в этот момент вошла Джинни, чтобы забрать Джона-Генри и уложить его спать. Дождавшись, пока она выйдет, он посмотрел на зятя.
– Ты, значит, ничего не слышал, никаких слухов?
– Нет, дядя Том, я никогда не слушаю сплетен. А что это за слухи?
– Говорят, что твой отец собирается в скором времени продать шахты.
Хэл покачал головой.
– Первый раз об этом слышу, – сказал он, – но, может быть, Гриффитс нарочно мне ничего не сказал из деликатности? Что до рабочих, то они каждый день изобретают новые слухи. На прошлой неделе я слышал, как Джим Донован рассказывал своему приятелю, будто в подножье Голодной Горы нашли золото, и что все оно принадлежит ему.
– У Джима Донована folie de grandeur, так же как и у всего их семейства. Нет, Хэл, то, что я говорю, это не пустая болтовня. В воскресенье после службы я разговаривал с Гриффитсом, и он говорит, что идет оживленная переписка – ты, надо полагать, не видел этих писем – пишет директор одной лондонской компании, пишет твой отец и его поверенные, словом, переговоры идут полным ходом.
Хэл раскурил трубку и пошевелил ногой огонь в камине.
– После того, что я сегодня прочитал, я не могу его обвинять, – сказал он. – Я имею в виду отца. Если цены на олово и дальше будут падать, шахта перестанет себя окупать. Но что за дураки соглашаются ее купить?
– Спекулянты, – сказал дядя Том, – люди, которые думать не думают о земле и о наших краях. Они станут эксплуатировать шахту в хвост и в гриву, чтобы выбрать из земли все до последней унции, а там – будь что будет, хоть полное разорение. Я не пророк, но именно так это и произойдет, можешь мне поверить.
– Как странно думать, что шахты больше не будут принадлежать нашей семье, – задумчиво проговорил Хэл. – Мой прадед перевернулся бы в гробу.
– Судя по тому, что я о нем знаю, ничего подобного не случилось бы, – заметил пастор. – Медный Джон не отличался сентиментальностью. Он стал бы довольно потирать руки, узнав, что его внук Генри вовремя отделался от шахт, сохранив в неприкосновенности свое состояние. В отличие от некоторых других семей, которые обанкротились. Нет, Хэл, не все Бродрики сентиментальные мечтатели. Среди них есть достаточно крепкие головы.
– Жаль, что я к ним не принадлежу, – сказал Хэл, – было бы гораздо полезнее и для меня, и для Джинни.
Несколько дней спустя по всему Дунхейвену прокатилась весть, что Генри Бродрик продал шахты Лондонской компании. Мистер Гриффитс отвел Хэла в сторону и показал ему копию документа о продаже.
– Семьдесят четыре года, – проговорил Хэл, – а теперь все кончено. Пот и слезы, счастливое провидение и тяжелый труд. Странно, что я никогда особенно не любил шахты, мистер Гриффитс. Я рассматривал их как пятно, которое уродует скалистое великолепие Голодной Горы, а вот теперь, когда они должны перейти в другие руки, мне обидно. Я всей душой желал бы, чтобы этого не случилось.
– На вас это не отразится, мистер Бродрик. Новая компания берет к себе весь штат служащих.
– Да-а… Но это совсем не то, что я имел в виду.
– Ну что же, ваш батюшка очень умный человек, ничего не скажешь, – сказал управляющий. – Подумать только, заключил такую выгодную сделку! А вы напрасно беспокоитесь. В один прекрасный день вы этой выгодой воспользуетесь.
Он ничего не понимает, думал Хэл, не понимает, что шахта – это неотъемлемая принадлежность семьи, такая же, как Клонмиэр. А теперь одна продана, а другой закрыт и заколочен. Как странно. Все полетело к чертям.
Две недели спустя появился новый директор, чтобы познакомиться со своим приобретением. Это был человек с суровым лицом, который говорил громким повелительным голосом с акцентом северных краев. Он повсюду таскал за собой мистера Гриффитса, засыпая его вопросами, которые сбивали старика с толку. В конторе он промелькнул так быстро, что Хэл не успел его рассмотреть. За этим визитом последовали другие; приезжали люди, которых он посылал, чтобы они составили квалифицированное мнение о том, как ведутся работы; это были новые инженеры, техники и прорабы. Чужие люди, незнакомые никому из местных. Тут впервые в жизни Хэл почувствовал себя заодно с шахтерами, и, как ни странно, люди это поняли. Они стали держаться с ним более открыто, по-дружески, ругали пришельцев «надутыми рожами», «ублюдками» и смеялись, когда Хэл добавлял еще более крепкие выражения. Он хорошо понимал, что значит работать на чужака, слушаться приказаний чужака, зная при этом, что из всего богатства шахты на его долю достанется всего-навсего жалкое недельное жалованье.
– Теперь ты видишь, – говорил он Джинни, – каким я был лицемером. Все эти годы, отправляясь каждый день на шахту, я в глубине души все время думал, что она принадлежит мне и со временем станет совсем моей. И хотя из-за этого я немного стеснялся рабочих, эта мысль приносила мне удовлетворение. А теперь шахта не имеет ко мне никакого отношения. Все равно, как если бы я работал на лесопильном заводе в Слейне или на кирпичном в Мэнди. И мне все осточертело, стало так же противно, как Джиму Доновану и всем остальным.
– Я тебя понимаю, – отозвалась Джинни. – Это грустно. Сколько себя помню, я всегда видела, как от гавани в гору поднимаются вагонетки, на которых написано: «Бродрик». Как ты думаешь, теперь они напишут другую фамилию?
– Я не знаю, мне это безразлично, – сказал Хэл. – Но я все равно не могу простить этого отцу.
Пастор был прав, назвав новых владельцев спекулянтами. Метод эксплуатации шахт, установленный в свое время Медным Джоном и продолженный Генри, пока тот находился в Клонмиэре, заключался в том, чтобы разрабатывать месторождение неторопливо и равномерно, не соблазняясь попадающимися на пути основной проходки богатыми залежами, находящимися на слишком большой глубине, когда это было сопряжено с риском потревожить глубинные воды, представляющие определенную опасность для шахты. Планы разрабатывались на годы вперед, а не на сиюминутное настоящее. Руда, до которой можно было добраться, проявляя осторожность и рациональные методы разработки, только через несколько лет, оставалась на своем месте именно до этого времени, а в первую очередь разрабатывались залежи, находящиеся близко к поверхности.
Новая компания начисто отвергла эту методику. Они желали получить немедленные прибыли на вложенные в шахту деньги, таким образом в течение полугода были выработаны все богатейшие участки, руда была доставлена на поверхность и вывезена. Цены на олово непрерывно падали, и если новые хозяева не смогут получить прибыль немедленно, они понесут огромные потери. От дунхейвенских шахтеров, привыкших к неторопливому, спокойному темпу работы, – старый Гриффитс не был особо жестоким надсмотрщиком и не заставлял их надрываться – теперь требовалось, чтобы они работали дольше и выдавали за это время на-гора вдвое большее количество руды. Единственным способом добиться этого результата было повысить рабочим заработки.
Новые владельцы пошли на это и, объявив значительное повышение расценок всем поголовно, добились от рабочих необходимой отдачи на те немногие месяцы, которые они себе наметили в качестве предела.
Новость о прибавках радостно приветствовали все рабочие как наверху, так и под землей. Новых владельцев уже больше не называли «надутыми рожами» и «ублюдками», теперь это были «башковитые ребята, которые знают свое дело». Все шахтерское население охватила лихорадочная активность. Печи полыхали всю ночь, между Голодной Горой и Дунхейвеном непрерывно сновали вагонетки. Хэл, сидя над своими книгами, с удивлением почесывал в затылке, а возвратившись домой, признавался, что ничего не может понять в этом резком изменении темпов. Его тесть только озабоченно покачивал головой.
– Это ложный бум, – говорил он. – Рабочие ничего не понимают. Посмотри в сегодняшней газете, какие цены на олово – семьдесят пять фунтов за тонну. За два месяца цена упала на десять фунтов. Пройдет три-четыре месяца, и эти спекулянты выгребут все, что только можно, а потом закроют шахту.
– Но ведь там, в недрах, остается еще сколько угодно олова, – возразил Хэл, – да и меди тоже, только берись и разрабатывай. Я слышал, как об этом недавно говорил один шахтер.
– Добыча будет вестись только до тех пор, пока компании это будет выгодно, – сказал пастор, – а все, что останется, все остальные богатства будут лежать на месте, там, где Богу угодно было изначально их поместить.
Апрель… май… июнь… июль… прошло почти пять месяцев, с тех пор как у шахт сменились владельцы. На третьей неделе июля новый старший механик, который работал по контракту в Лондонской компании, сообщил мистеру Гриффитсу, что он получил распоряжение явиться к директору с докладом.
– Если они хотят, чтобы я работал летом, – сказал он управляющему, – я смогу это сделать только при том условии, что будут заменены все основные узлы головного насоса, но, между нами говоря, я не думаю, что они пойдут на такие расходы. Сильно подозреваю, что мне больше не придется возвращаться в Дунхейвен.
Он отбыл три дня спустя, забрав с собой свой штат, состоящий из трех человек. По руднику пошли новые слухи, говорили, что старое оборудование будет демонтировано, и на его место привезут с той стороны, из Бронси, новые машины. Потом стали говорить о том, что плата шахтерам снова будет повышена. Кое-кто из них обратился к Хэлу, надеясь, что у него можно что-нибудь узнать.
– Мне очень жаль, – сказал он, – но я знаю не больше вашего, однако я сомневаюсь, чтобы компания повысила вам плату при нынешних ценах на олово. Вы видели сегодня газету? Олово снова упало в цене, теперь тонна стоит всего 64 фунта.
Он собирался сесть в двуколку, чтобы ехать домой. Один из шахтеров, Джим Донован, стоял рядом с лошадью, держась рукой за вожжи.
– Поэтому, значит, Генри Бродрик и продал шахты? – спросил он.
– Я не получаю писем от отца, – сказал Хэл, – но мне кажется вполне вероятным, что он продал их по этой причине.
– Могу ручаться, что он получил за них немалые деньги, – сказал Донован, подтолкнув стоявшего рядом приятеля, – уж он-то не пострадает от понижения цен, это пусть другие расплачиваются.
– В финансовых кругах, Джим, это называется здравым смыслом и чутьем, – заметил Хэл, отъезжая.
Шахтеры смотрели ему вслед, мрачно переговариваясь между собой. Конечно же, они не поверили ни одному моему слову, думал Хэл. Они считают, что, поскольку я сын прежнего владельца, я знаю гораздо больше того, что счел нужным им сказать. Старик Гриффитс начинает тревожиться, у него неспокойный вид.
Двадцать четвертого того же месяца управляющий поехал в Слейн и прислал назад мальчика, отвозившего его, с сообщением, что ему придется задержаться в городе по делам на два-три дня. В Дунхейвенской гавани стоял один из пароходов компании, который должен был везти груз в Бронси. У Хэла было дело к капитану, ему нужно было передать ему кое-какие инструкции, и он отправился к нему на судно. Капитан был хороший знакомый Хэла, он плавал на этом пароходе еще во времена его деда.
– Скажите, сэр, правда ли то, что мне говорили в Бронси, перед тем как судно пришло сюда? – спросил капитан.
– Что именно, капитан Дейвис? – в свою очередь спросил Хэл.
– Да то, что «Люси Энн» это последнее судно, которое повезет олово в Бронси.
Хэл отставил стакан с ромом, который предложил ему капитан.
– Мне кажется, что над вами просто подшутили, – спокойно сказал он.
– Не знаю, сэр. Это не похоже на очередную праздную болтовню. Я слышал это от одного из служащих плавильного завода. «Ваш следующий рейс будет последним, Дейвис, – сказал он мне. – Дунхейвенские шахты закрываются». Здесь, на этой стороне, я, однако, ничего не слышал. Говорят только о том, что шахты снова переходят в другие руки, и что это, дескать, сулит благополучие всем и каждому.
– Я думаю, что истина лежит где-то посередине, – сказал Хэл.
– Я уже пятьдесят лет работаю в этом деле, – сказал капитан, – мне было всего двадцать, совсем был сосунком, когда ступил на борт отцовского судна. Это была «Генриэтта». Помню еще, как ваш прадед, Медный Джон, как его называли, в своей шляпе совком, как у пастора, и с тростью-дубиной приходил сюда в гавань, чтобы проверить груз. Официальная проверка ничего для него не значила. Сам, бывало, все обнюхает до последней горсти руды, как что лежит – и в люках, и на открытой палубе, а как подоспеет прилив – в Бронси, будь там шторм или штиль – все едино. Да, давненько это было. Очень будет странно, если не придется больше ходить в Дунхейвен, входить в Мэнди-Бей вечерней порой, видеть, как мигают через воду огоньки гарнизона на острове Дун.
– Налейте-ка мне еще капельку вашего превосходного рома, – с улыбкой сказал Хэл, – и давайте выпьем за прошлое. Не стоит думать о будущем.
На следующее утро, подъезжая к шахте, Хэл увидел, что вся дорога запружена шахтерами; все они стояли, возбужденно переговариваясь, причем среди них были и женщины и дети. Некоторые ухмылялись, перебрасываясь шутками, у других же был недоуменный, растерянный вид;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56