Кристофер никак не мог отогнать от себя демона беспокойства, который целиком подчинил его своей воле. Сама мысль стать моряком вызывала у него отвращение, ведь он так и не забыл свое первое и единственное плавание восемь лет назад. В глазах отца он читал разочарование. Всякий раз, когда Джозеф возвращался из плавания, сын с внутренним содроганием ждал вопроса, который так и не был задан: «На этот раз ты пойдешь со мной?» Тогда пристыженный, униженный, но в душе бунтующий Кристофер показал бы отцу, что хоть он и плохой моряк, зато отличный работник. Однако он не любил свою работу, в глубине души мечтал уехать из Плина и искать счастья вдали от дома, но не имел ни малейшего представления о том, как это сделать.
Отцу тем временем оставалось терпеливо ждать. Джозефу было пятьдесят, и ему пока не наскучили ни море, ни его корабль. Он был по-прежнему полон сил и энергии, его голова и борода почти не поседели. Он не знал, что такое болезни. Единственное, что его иногда беспокоило, так это зрение. Временами его правый глаз воспалялся и наливался кровью, при этом зрачок сильно увеличивался в размерах. Джозеф ума не мог приложить, в чем тут причина. Иногда глаз начинал видеть нечетко, словно его затягивала пленка, которая частично скрывала очертания предметов; затем все прояснялось и колющая боль, сопровождавшая эти приступы, проходила.
Джозеф никому об этом не говорил; признаться себе самому в том, что с этим может быть связано нечто серьезное, он отказывался с таким же упрямством, с каким Джанет отказывалась признать, что ее сердце слабеет. Все это вздор, главное, что «Джанет Кумбе» сохраняет высокую репутацию самой быстроходной шхуны Плина и что его сын Кристофер скоро станет мужчиной.
Перед Троицей тысяча восемьсот восемьдесят пятого года Джозеф вернулся в Плин после исключительно долгого плавания. Он дважды ходил в Сент-Джонс на Ньюфаундленде за рыбой, которую надлежало доставить в средиземноморские порты, затем получил выгодный фрахт на три рейса из Сен-Мишеля к берегам Мерси. Стоял конец июня, и Джозеф предвкушал, как проведет дома несколько счастливых, радостных недель, прежде чем снова отправится в море. Как только корабль бросил якорь, Кристофер на веслах поспешил к «Джанет Кумбе».
Джозеф с удовольствием осмотрелся. По гавани в разных направлениях скользили лодки, в маленькой бухте под развалинами Замка купались дети. Прекрасная, по-настоящему летняя погода. Он дал себе обещание как-нибудь порыбачить в заливе, может быть, вместе с Кристофером.
– Ну, Крис, сын, – сказал он, – хорошо на некоторое время вернуться домой, а, Элби? Вы, береговой люд, не цените дом, как ценим его мы, бедные моряки.
Кристофер покраснел и закусил губу. Джозеф это сразу заметил и мысленно выругал себя за бестактность. Бедный парень, в конце концов, только здоровье помешало ему выйти в море.
– Что нового, сын?
– С сестрой все в порядке, брат Чарли пишет, что в лагерях ему живется неплохо. Тетушки здоровы и с нетерпением ждут тебя дома. На верфи у нас уйма работы, кузен Том, Джеймс и я заняты с утра до вечера; поэтому, отец, боюсь, что не смогу проводить с тобой столько времени, сколько хотел бы.
– Ничего, Крис, я рад, что ты при деле и что твои дядья тобой довольны.
– Говорят, что дядя Филипп наконец-то за кем-то ухаживает, но кто его избранница, я не знаю.
– Филипп ухаживает? – Джозеф закинул голову и расхохотался. – Да он с ума сошел. Ручаюсь, что он не знает, с какой стороны и подойти к женщине. Если он кого-то и завел, то только ради своего богатства, а не ради своей прекрасной персоны.
Молодой человек рассмеялся, и Джозеф, которого немало забавляла мысль, что его младший брат влюблен, отправился в контору.
Филипп принял его с обычной высокомерной улыбкой и указал рукой на стул. Джозеф сразу, без околичностей, приступил к делу.
– Значит, ты, наконец, собираешься признать над собой власть юбки, так ведь, Филипп?
Филипп побагровел.
– Понятия не имею, о чем ты, – медленно проговорил он.
– Брось, приятель, уж меня-то ты не проведешь. Позволь взглянуть на твою даму. Я сразу тебе скажу, стоит она постели или нет. – Джозеф едва не задохнулся от удовольствия, увидев, как вздрогнул брат при его последних словах. Это напомнило ему те давние дни, когда он задевал чувства Филиппа, вызванные какой-нибудь книгой.
– Ну-ну, старина, я вовсе не хотел тебя обидеть. Уверен, что с превеликой радостью увижу, что ты обзавелся семьей и стал похож на человека, да и твоя жена будет счастливой женщиной. А теперь к делу.
Джозеф и думать бы забыл об этом деле, он уже выкинул его из головы. Но Филипп неправильно истолковал его шутку. Его переполняла ненависть к этому самоуверенному, высокомерному старшему брату, который всегда имел любую женщину, какую бы ни пожелал.
Он завидовал его росту, его сохранившейся, несмотря на годы, привлекательности и отдал бы половину своего состояния, лишь бы увидеть в Джозефе хоть какие-нибудь признаки возраста. Когда с корабельными счетами было покончено и Джозеф собрался уходить, Филипп, как злобная баба, не устоял перед искушением пустить отравленную стрелу.
– Да, Джо, это правда, возможно, я скоро стану семейным человеком. И меня ждет длинная череда счастливых лет рядом с молодой женой. Мне повезло, и я могу дать женщине все, чего она пожелает: большой дом, слуг. Почему бы и тебе снова не жениться на какой-нибудь достойной работящей душе твоего возраста. Ведь тебе, брат, пятьдесят, не так ли? Не за горами время, когда тебе придется оставить море и уступить место человеку помоложе. Всего доброго. Кланяйся от меня своей семье. «Грязный червяк, – подумал Джозеф, – черт возьми, если дойдет до драки, посмотрел бы я, кто из нас моложе. Да в нем мужского ни на четверть румба, только и может, что сыпать словами да строить из себя».
Тем не менее, Джозеф не мог забыть последнюю фразу брата. Он поднялся к развалинам Замка и задумался. Да, черт подери, в чем-то он прав, мерзавец. Ему пятьдесят, пожилой человек, а он никак этого не поймет.
У него взрослые или почти взрослые сыновья, а он все еще чувствует себя таким же молодым, как они. Филипп дурак. Мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует, а Джозеф чувствовал себя лет на тридцать, а иногда и моложе. Он лег на траву и раскурил трубку. Жаль, что Кэтрин еще ребенок и ходит в школу, с ней не очень-то поговоришь. Впрочем, она забавное маленькое существо. Две ее тетки исполнены лучших намерений, но рука у них тяжеловата. Завтра надо заглянуть к Лиззи и посмотреть, как там ее славный парень.
С места, где он лежал, была видна «Джанет Кумбе», стоявшая на якоре возле буя. Как же она красива: изящный изгиб, удлиненные линии. Корабль Джанет… Он вздохнул и закрыл глаза, томимый страстным желанием увидеть ее рядом с собой.
Пробил колокол Лэнокской церкви; Джозеф подумал, что надо бы показаться дома и навестить братьев на верфи. Он выбил трубку, потянулся и встал на ноги; интересно, куда запропастился Кристофер.
Вдруг его внимание привлек слабый крик.
Он посмотрел в ту сторону, откуда раздался звук, и увидел, что у ступеньки, ведущей к тропе на скалу, кто-то сидит, сжавшись калачиком. Он тут же зашагал к этому месту и увидел девушку с корзинкой примул. Она плакала и сжимала ладонями ногу.
– Что с вами, дорогая? – осведомился Джозеф, опускаясь на колени и ощупывая лодыжку девушки.
Девушка перестала рыдать и посмотрела на него из-под полей шляпы. Он увидел пару больших испуганных газельих глаз и завитки золотисто-рыжих волос над ушами.
– Я повредила ногу, прыгая через ступеньку, – робко ответила девушка, – и, когда попробовала идти, мне стало ужасно больно.
– Ах, – проговорил Джозеф, не сводя взгляда с золотистого локона, вьющегося по ее щеке. – Это плохо. Позвольте мне ее ощупать и посмотреть, нет ли там растяжения.
Он провел рукой по ноге и колену, девушка не проявила никаких признаков боли.
– Кажется, растяжения нет, просто вывих, – сказал он, ему очень хотелось, чтобы девушка снова взглянула на него.
– Слава богу, – она улыбнулась. – Я живу здесь недалеко и, может быть, смогу дойти до дома.
– Ни в коем случае, – холодно сказал Джозеф, затем взял девушку на руки, словно она была маленьким ребенком. Девушка покраснела, и Джозеф это заметил. Заметил он и длинные золотистые ресницы, которые коснулись ее щек, когда она опустила глаза. Он крепче прижал ее к себе, и ее голова легла на его плечо.
– Скажите, как вас зовут, если, конечно, не сочтете меня грубияном.
– ЭнниТабб, капитан Кумбе.
– Откуда вам известно, кто я такой? – спросил он с любопытством.
– Боже мой, вас в Плине все знают, – она улыбнулась.
– Вы дочь Рубена Табба?
– Да, конечно, его вторая дочь. Нас восемь детей в семье.
С Рубеном Таббом Джозеф учился в школе, и это его ребенок. Он вспомнил далекое прошлое. О, дьявольщина, Филипп был прав, он пожилой человек. Ровесник отца этого ребенка.
– Если я возьму на себя смелость спросить, сколько вам лет?
– Только что исполнилось девятнадцать, капитан Кумбе, но люди говорят, что выгляжу я моложе, и это очень досадно, Джозеф бросил взгляд на ее надутые губы и рассмеялся.
– Вам хочется быть старой, – сказал он, дразня ее, – и ковылять по городу с шалью на плечах и кружевным капором на голове?
– Вы смеетесь надо мной, капитан Кумбе, – девушка отвернулась и нахмурилась. – Я имею в виду, что хочу, чтобы меня принимали за молодую женщину, а не за глупого ребенка.
– Это довольно легко, – с хитрым видом прошептал Джозеф, наблюдая за ее лицом. Она снова покраснела и закусила губу. – Где вы живете?
– Вон там, сразу за углом, третий дом с кремовыми занавесками. Ах! Отпустите меня, мне бы не хотелось, чтобы нас увидели, к тому же я уверена, что могу идти сама… теперь.
– Почему не позволить мне пронести вас немного дальше… до калитки?
– Нет. Ах, нет.
Джозеф опустил ее на ноги.
– Вы чувствуете себя достаточно сильной?
– Да, капитан Кумбе, честное слово. Это не стоит того шума, который я подняла в поле.
Она протянула ему руку.
– Я вижу, у вас груда прекрасных примул, – сказал Джозеф, ища предлог задержать ее.
– Да, это мои любимые цветы.
– А вам не хочется набрать их побольше?
– О, конечно. Наверное, завтра я схожу к скалам и наберу еще одну корзинку.
Джозеф взял в руку несколько цветков и внимательно их осмотрел.
– Ба! Эти почти завяли. На скалах вы найдете далеко не лучшие примулы. Самые красивые растут внизу, в Полмирской долине, но одной вам туда не добраться; слишком много колючей куманики, ну и всего такого.
– Какая жалость! – Она вздохнула, и золотистый локон на ее щеке скользнул немного ниже.
– Послушайте, – беззаботным тоном сказал он, – вам не следует портить свою одежду, отправляясь туда в одиночку. А терять такие примулы негоже. Если вы не прочь прогуляться, я пойду с вами и позабочусь, чтобы вы не исцарапали свои прелестные ручки.
– Ах, капитан Кумбе! Я не думаю… – начала девушка, с наигранной скромностью опуская глаза и склоняя голову. «Неужели?» – подумала она, и сердце ее взволнованно забилось; этот высокий красивый моряк с теплыми глазами буквально кружил ей голову.
Глядя на нее краешком глаза, Джозеф изобразил глубокий вздох.
– Ну что ж, ничего не поделаешь. Раз цветы некому собирать, им придется завянуть. Всего доброго, мисс Энни.
Он поворачивался, чтобы уйти, когда она окликнула его.
– Подождите, подождите минутку, капитан Кумбе. Если завтра вечером будет хорошая погода, то я, возможно, пройдусь туда с корзинкой.
Она тяжело дышала, щеки ее пылали. Джозеф посмотрел на ее ноги, затем его взгляд заскользил вверх и остановился на ее глазах.
– Мне почему-то кажется, что дождя завтра не будет, а отдохнуть в тени долины чертовски приятно, – тихо произнес он и, не оглядываясь, зашагал по дороге, пока она не потеряла его из вида.
Джозеф скатал кусок жевательного табака и сунул за щеку. А Филипп сказал, что ему пятьдесят. Проклятый дурак; да он чувствует себя на двадцать пять, на двадцать, моложе, чем когда-либо в жизни. Он закинул голову и рассмеялся. Как хорошо вернуться в Плин.
Куда ты, куда ты, красотка, спешишь,
Куда ты, моя дорогая?
– просвистел он и помахал рукой старику, склонившемуся над садовой калиткой. Он был молод, молод…
Наутро Джозеф проснулся со странным чувством в сердце. Он вскочил с кровати и сам поразился нетерпению, с которым откинул штору, чтобы взглянуть на голубое небо над головой и определить направление ветра. Но тут-же вспомнил ЭнниТабб и обозвал себя болваном, хотя, надо признать, не без удовольствия.
Джозеф пел, одеваясь у открытого окна. Его вдруг обуяли любовь к Плину и радость жизни. Впереди его ждала длинная череда дней, и хоть Кристофер, скорее всего, будет занят, он чувствовал, что часы его не будут пусты и одиноки. К завтраку он спустился в самом веселом расположении духа, оживленно болтал с двумя племянницами, которые были так похожи одна на другую, что он их с трудом различал, проводил дочь Кэтрин до школы, наказал ей быть хорошей девочкой и прилежно учиться, затем прогулялся до верфи, поболтать с братьями Сэмюэлем и Гербертом.
В четыре часа, словно боясь, что ноги не смогут нести его достаточно быстро, Джозеф вышел из Плина и зашагал через поле, хотя и знал, что будет на месте за час до назначенного времени.
Когда смолк пятый удар колокола Лэнокской церкви, он выбил трубку, поправил воротник и посмотрел на тропинку, ведущую к ограде, к которой он прислонился. Его руки горели, ноги были холодны как лед. Проклятие, ее нет, маленькой кокетки. В двадцать минут шестого он увидел, что через поле идет женщина с корзинкой на руке. Он вынул из кармана газету и сделал вид, что читает.
Когда Энни подошла к нему, он притворился, будто не видит ее.
– Капитан Кумбе, – робко позвала она. Джозеф наигранно вздрогнул и опустил газету.
– Господи помилуй, – сказал он, – вы все-таки объявились. Должен признаться, я вас не ждал.
Энни надулась и отдернула руку.
– Если вам не по душе мое общество, я не стану вас беспокоить. – Она чувствовала себя оскорбленной и собиралась уйти, но Джозеф забрал у нее корзинку, не говоря ни слова, поднял ее над низкой оградой и, покрасневшую, негодующую, поставил с другой стороны.
– У вас грубые манеры, капитан Кумбе, так что позвольте мне… – начала она.
– Мы, моряки, все таковы, – с трудом сдерживая смех, возразил он и направился в сторону долины, Энни шла рядом.
Теперь мир мог катиться ко всем чертям, Джозефу это было совершенно безразлично.
Как ни странно, но при том, что трудились двое, корзинка наполнялась очень медленно, а отдыхали они довольно часто. Потом Энни заметила несколько высоких диких ирисов, которые росли на противоположной стороне ручья, и крикнула, что она их хочет и должна получить. Джозеф, промочив сапоги, перебрался туда и начал срывать цветы, но минуту спустя вернулся с довольно глупым видом и сказал, что девушке надо пойти с ним, поскольку ему самому не по силам выбрать именно те ирисы, которые ей понравились.
– Нет, я не могу, там грязно, а я вовсе не хочу пачкать свое лучшее платье.
– Лучшее, вот как? – сказал он. – Ну что ж, я очень польщен, ведь немногие женщины стали бы рисковать в долине своими юбками лишь потому, что какой-то моряк попросил их составить ему компанию.
Энни заявила, что надела это платье вовсе не ради него, но Джозеф был слишком самоуверен, чтобы обращать внимание на ее слова, и спросил, присоединится она к нему на той стороне ручья или нет.
– Нет, я не стану мочить ноги. – Энни тряхнула головой, и он, разбрызгивая воду, в два прыжка оказался рядом с ней, подхватил ее на руки и понес через ручей.
– Меньше слов, больше дела, – шепнул он ей на ухо и продолжал идти, слегка покачиваясь под ее весом и заявляя, что она ему не по силам.
Тогда Энни сказала, что ее еще никто не называл тяжелой, и он поклялся расквасить нос любому мужчине, который посмеет к ней прикоснуться. Оба рассмеялись, после чего решили отдохнуть на берегу в том месте, где росли ирисы. Джозеф расстелил куртку, чтобы она могла посидеть, а сам присел на корточки у воды и взял Энни за руку, говоря, что она поранилась шипом.
– Вовсе нет, капитан Кумбе, – возразила она, – вчера вечером я слегка оцарапалась, второпях надевая брошку.
– В таком случае я должен взглянуть на брошку, – сказал Джозеф. – Это она?
И он наклонился над затейливым украшением, которое было приколото к кружевному воротнику, облегавшему шею Энни.
– Да, – пробормотала она и поспешно добавила: – Нет, не надо ее трогать. – Ведь, чтобы осуществить задуманное, ему пришлось бы слишком плотно приблизиться к ней, и ей стало бы неловко, хоть она и надеялась на это.
Джозеф подался назад и посмотрел на Энни. Она продолжала сидеть, с трудом скрывая разочарование от того, что он ее не поцеловал, то есть, испытывая именно то чувство, которое Джозеф намеревался в ней пробудить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41