Джозеф зевнул и поднял газету, которую уже прочел от корки до корки.
– Бегите играть на кухню, а то вы совсем надоедите папе, – сказала Сьюзен.
Джозеф видел, что они рады наконец-то уйти, и даже не попытался их вернуть. Он задумчиво постукивал сапогом по каминной решетке. Может быть, ему тоже выйти из дома?
Но какой в этом прок? Ведь идти некуда.
Лиззи уже была замужней женщиной и матерью маленького сына. Джозефу нравился грубый фермерский дом в двух милях от Плина на дороге в Сент-Брайдз, в котором они жили. Лиззи всегда была рада его принять, но он навещал ее всего два дня назад, и было бы странно постоянно туда ходить, словно ему не сидится в собственном доме. Он рассеянно смотрел, как Сьюзен задергивает занавеску и поправляет лампу. Рождение троих детей состарило Сьюзен, ей было сорок, но выглядела она старше. В волосах ее было много седины, и казалась она гораздо более усталой, чем Джанет в свои пятьдесят, родив к тому же шестерых. Он выбрал ее за качества жены и матери, а не за юность и красоту. Джозеф снова зевнул и потянулся.
– Клонит в сон, дорогой? – спросила Сьюзен, готовая постелить мужу постель, если он действительно хочет вздремнуть.
– Пожалуй, я схожу взгляну на корабль, – ответил Джозеф и вышел из комнаты.
На свежем воздухе он почувствовал себя лучше ветер дул ему в лицо. В душной гостиной было трудно дышать, и от долгого сидения у него свело ноги. Еще не смеркалось, но люди уже возвращались после работы на пирсе, и в окнах начинали зажигаться огни. Джозеф бросил взгляд в сторону верфи и увидел, что братья уже закрыли ее на ночь. Они, конечно, успели вернуться домой и сейчас сидят за поздним чаем. Он спустился в док и, подойдя к небольшой лодке, спрыгнул в нее, взялся за весла и быстро поплыл к гавани в сторону буя, где стояла на якоре его шхуна. Это было лучше, чем сидеть дома с этими непонятными отпрысками и Сьюзен. Из-за отлива ему пришлось осторожно вести лодку по кромке гавани, подальше от течения канала. Вода быстро убывала из Полмирской заводи, дул легкий восточный ветер. Это значило, что Джозефу надо поднапрячь мускулы, что ему всегда нравилось. Он был без шляпы, и ветер сдувал волосы на глаза. Чтобы отбросить их назад, приходилось то и дело встряхивать головой. Он жевал кусок прессованного табака и время от времени сплевьшал в воду. Лодка быстро неслась вперед и вскоре добралась до буя. Там Джозеф сложил весла и поднял взгляд на носовое украшение. На фок-мачте сидела чайка, повернув голову навстречу ветру, она издала странный, торжествующий клич. У корабля только что отчистили днище и подновили покраску. Он был готов подойти к пирсу за грузом глины и снова выйти в море. Его прекрасный вид соответствовал славе самой быстроходной шхуны в Плине. Прежним оставалось только носовое украшение – деревянная фигура Джанет. От постоянной борьбы с морем ее краски слегка поблекли, но лицо оставалось таким же, как в день выхода корабля с верфи. Одним веслом удерживая воду, Джозеф выпрямился во весь рост.
– Привет, моя красавица, – ласково проговорил он.
Сумерки сгустились над Плином. Чайка расправила крылья и улетела. Восточный ветер доносил звон колоколов Лэнокской церкви Джозеф остался наедине с кораблем; он неподвижно стоял в лодке и наблюдал за тем, как тени скользят по деревянной фигуре, простертой над его головой.
Глава шестая
В тысяча восемьсот семьдесят первом году у Джозефа и Сьюзен родилась дочь, на чем рост их семьи завершился.
После рождения Кэтрин Сьюзен серьезно заболела, и врач предупредил ее, что если она хочет жшь, то в будущем ей следует быть очень осторожной. Подозревая, что больная, скорее всего, ничего не скажет мужу и вообще слишком легко отнесется к его словам, он решил сам поговорить с Джозефом.
Джозеф вернулся в Плин через три месяца после рождения дочери и очень удивился, увидев вытянутое лицо врача, который все еще каждый день навещал Сьюзен и ребенка.
– Ну конечно же, она скоро поднимется, разве не так? – сказал он. – В доме очень неуютно, если постоянно видишь чужую женщину, которую наняли вести хозяйство и только время от времени присматривать за детьми. Разве моя жена не здорова и не достаточно сильна для этого?
– Вашей жене, Джо, за сорок, – сказал врач, и при этом лицо у него было очень серьезное. – Она родила четверых детей, и этот последний ребенок едва ее не убил. Если отныне она не будет относиться к себе очень осторожно, то за последствия я не отвечаю.
– Благодарю вас, доктор, – медленно проговорил Джозеф и вошел в дом. Он признавал, что в прошлом бывал и эгоистичен, и невнимателен, но, при всем том, целиком виноватым себя не считал. В конце концов, Сьюзен никогда не жаловалась, она и слова не проронила о том, что со здоровьем у нее не все в порядке. Трудно было бы ждать от него, что, проводя в море восемь месяцев в году, он сам об этом догадается. Предположим, со Сьюзен что-то случится, и он останется с детьми на руках. Что, ради всего святого, он будет с ними делать? Лиззи замужем, нечего и надеяться, что она переедет к нему.
Сьюзен навсегда останется почти инвалидом. Какое безнадежное будущее. Она станет не более чем его экономкой и воспитательницей его детей. Вот и все.
– Дорогая, доктор говорит, что в этот раз тебе было совсем плохо, – неуклюже начал Джозеф. – Но я как-то не понимал, ведь я редко и очень помалу бываю дома. Мне следовало бы знать, что… – Он в смущении замолчал, боясь обидеть жену намеком на ее возраст. Он всегда считал своим долгом даже не думать об этом. – Наверное, мужчины понимают все не так, как женщины, – продолжал он, стараясь с осторожностью подбирать слова. – К тому же моряки эгоистичный, легкомысленный народ и редко думают о других. Мы начнем все по-новому, ты должна скоро выздороветь, надо бывать на воздухе, это быстро поставит тебя на ноги.
– Больше всего меня беспокоит то, – со слезами в голосе воскликнула Сьюзен, – что ты вернулся, а я лежу здесь, наверху, и не могу за тобой ухаживать. Я знаю, что в доме все вверх дном, и тебе будет неудобно. Скорее всего, везде грязь и беспорядок, а мальчики так совсем отбились от рук. Конечно, тебя это будет раздражать, и ты захочешь поскорее снова уехать. Ах, милый, милый мой…
– Ну-ну, дорогая, успокойся, – сказал Джозеф, беря жену за руку. – Все отлично, просто флотский порядок! Я очень рад и доволен, и с мальчиками никаких беспокойств. Сьюзен, любовь моя…
И он, запинаясь, говорил ей о том, как жалеет, что довел ее до такого состояния, как проклинает себя, какой он негодяй, и что теперь, с этого дня, будет преданно и самоотверженно ее любить, защищать, заботиться о ней. Возможно, еще не слишком поздно начать новые отношения, конечно, никакой физической близости, никакой страсти, но глубокое понимание, основанное на взаимном доверии и привязанности. Эта несчастная женщина с усталыми глазами была его женой, матерью Кристофера; она, как рабыня, трудилась на него, а он тем временем ворчал и жаловался, что она не в состоянии разделить с ним его грезы.
– А сейчас, – у Сьюзен перехватило дыхание, и она высморкалась, – сейчас ты сердишься на меня за то, что я сдала, и правильно делаешь. Я глупая, эгоистичная женщина со всякими причудами в голове, а ты слишком добр и не говоришь, что недоволен тем, что в доме беспорядок, но я знаю, что тебе это очень не нравится. Но ничего, дорогой, я скоро поднимусь, и все будет как прежде.
Джозеф встал и беспомощно остановился над ней. Опять она поняла его неправильно, и новая свежая мысль растаяла в воздухе. Он окончательно осознал, что в их отношениях не может быть ничего постоянного и подлинного. Муж и жена. Странно. Разве Джанет так жила с его отцом? Нет, он твердо верил, что между ними были мгновения красоты.
Он посмотрел на девочку-младенца, которую жена старалась успокоить. Бедное маленькое создание с голубыми глазами котенка. Почему он не питает никаких чувств ни к одному из своих детей, кроме Кристофера?
«Я сам многое напортил», – подумал он, но вслух сказал жене:
– Не волнуйся, дорогая, тебе скоро станет лучше, а малышка, я вижу, просто прелесть.
Затем Джозеф спустился вниз и сел в пустой, душной гостиной.
Перед следующим плаванием он провел в Плине около месяца, и впервые после смерти Джанет отпуск доставил ему некоторое удовольствие. Как и опасалась Сьюзен, в доме царил полный беспорядок, но именно это нравилось ее мужу, хоть она об этом и не подозревала. То и дело он уходил из гостиной и проводил время на кухне. Приходившая каждый день женщина готовила невкусно и всегда подавала еду не вовремя. Время для него не имело значения, зато он мог садиться за свой скудный ужин в промокшей куртке, с трубкой во рту и с газетой в руке.
Джозеф очень привязался к Кристоферу и часто ходил с ним гулять, оставив Альберта и Чарльза играть в саду. Он набивал карманы мальчика фруктами и мелкими монетами, заходил в магазины и покупал ему кексы и конфеты. Мальчик быстро заметил эти знаки внимания, и вскоре его былой страх перед отцом прошел. Он видел, что стоит ему чего-то попросить, и он тут же получит желаемое.
Джозеф полагал, что, завоевывая таким образом расположение сына, он закладывает основу их будущей дружбы, о которой так мечтал. Кристофер поймет его, как понимала Джанет.
Мальчик уже бежал к нему с улыбкой на лице и рассказывал о своих заботах и желаниях. Однажды на улице громко залаяла собака, и малыш с испуганным криком бросился к отцу, обхватил руками его колено и прижался лицом к брюкам.
– Вот те на, Крис, сынок, ведь папа с тобой. Он не позволит этому зверю сделать тебе больно, – сказал Джозеф, гладя кудри сына, затем взял его на руки и поцеловал в щеку. – Мой мальчик не должен бояться животных. Не плачь, дорогой, сейчас мы пойдем и купим тебе конфет.
Плач тут же прекратился.
Вы что, не можете справиться со своей собакой? – сердито крикнул Джозеф хозяину животного. – Мой сын нервный малыш и может заболеть от испуга.
Мальчик уткнулся головой в плечо отца.
– Можно мне мятную конфетку? – прошептал он.
– Господи, да хоть целый магазин, – сказал Джозеф.
Он и не предполагал, что способен на такое только оттого, что его сын рядом и о чем-то его просит.
На этот раз Джозеф покидал Плин счастливым, чего не случалось все последние годы; теперь там оставался тот, кто ему дорог, кто по возвращении встретит его с сердцем полным любви, кто, повзрослев, станет для него единственным, кроме корабля и моря, смыслом существования.
В те годы торговля фруктами переживала подъем, и «Джанет Кумбе» была одной из многих шхун, которые перевозили этот скоропортящийся товар из Сен-Мишеля и средиземноморских портов на берега Темзы или Мерси. Иногда цена фрахта поднималась до семи фунтов за тонну, и возле Лондонского моста рядом с судном Джозефа разгрузки ждали еще несколько шхун. Совершались и более дальние переходы: до Смирны и других восточных портов, куда возили смородину.
Иногда «Джанет Кумбе» доплывала до Сен-Мишеля и обратно за семнадцать дней. Джозеф умело пользовался мощной парусной оснасткой своего небольшого корабля и, когда сильный западный ветер задерживал другие суда, шел по Ла-Маншу против течения, до последнего момента полагаясь на паруса.
То была тяжелая, грубая жизнь, и если порой его люди и проклинали своего капитана, то они же и гордились им. Прибывая в Сен-Мишель и видя, что склады забиты фруктами, а в порту нет ни единого корабля, они могли от души посмеяться над осторожностью других шкиперов, которые в какой-нибудь укромной гавани пережидают шторм, тем временем как «Джанет Кумбе» проскользнула через него и скупила товар по дешевке.
Когда заказы на поставку фруктов с западных островов захватили пароходы, и парусным судам стало трудно с ними конкурировать, «Джанет Кумбе» загружалась солью или глиной для Сент-Джонса на Ньюфаундленде, пробивалась через Атлантику и, заполнив трюмы соленой рыбой, иногда всего за шестнадцать дней возвращалась в средиземноморские воды.
В этих переходах среди сражений с морем и ветром Джозеф забывал Плин, забывал Кристофера и упивался жизнью, которая требовала от него всех его сил, всей выносливости, требовала постоянной готовности к встрече с опасностью и непредвиденной бедой. Далекие, спокойные дни в Плине становились не более чем смутным воспоминанием; то была жизнь, для которой он был рожден, он и этот корабль – часть его самого.
То были дни, когда Джозеф действительно жил, а не влачил одинокое существование на берегу, стараясь побороть одиночество и оставаясь верным своей семье. Здесь, на корабле, Джанет была с ним, в Плине он ее не находил. Кристофер был еще мальчик, и, хотя через несколько лет он станет его постоянной радостью и утешением, объяснять ему что-либо было еще слишком рано, несмотря на всю его привязанность к отцу.
Когда Кристоферу было двенадцать лет, произошел случай, который подействовал на его отца как внезапный удар, и, хотя Джозеф старался убедить себя, что это всего лишь детский вздор, в его душе осталась странная горечь, а в сердце разочарование и страх, смешанный с грустью. Это случилось весной того года, когда «Джанет Кумбе» установила рекорд скорости при переходе из Сен-Мишеля в Бристоль, где несколько дней простояла под разгрузкой, после чего порожняком вернулась в Плин.
Сестра Сьюзен Кэти была замужем за лавочником и жила в Бристоле; у них Джозеф и поселился на время стоянки. Перед этим Кэти как раз гостила у сестры в Плине и собиралась вернуться вовремя, чтобы принять свояка. Тогда-то Джозеф и попросил Кэти привезти в Бристоль Кристофера, чтобы мальчик мог вместе с ним проплыть до Плина на «Джанет Кумбе».
В Бристоле они провели несколько дней, и Джозефа неприятно удивило, что за все это время Кристофер не проявил ни малейшего интереса ни к разгрузке судна, ни к жизни пристани. Если бы ему самому мальчишкой выпала возможность побывать в Бристоле, то его никакими силами было бы не оторвать от пристани и мест, где грузили и разгружали корабли; он скорее ходил бы голодным, чем пропустил момент отплытия барка или прибытия корабля под всеми парусами.
Однако Кристофер, который был очень привязан к отцу и всегда рад видеть его во время еды, с явным удовольствием ходил с теткой смотреть на витрины городских магазинов; он нес ее сумку и ни разу не попросил изменить маршрут в сторону гавани.
К тому же ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем получить разрешение стоять за прилавком в магазине его дяди и помогать обслуживать покупателей.
Наконец мальчик простился с дядюшкой и тетушкой и вместе с отцом ступил на борт «Джанет Кумбе». Он забавлялся, бегая по палубе, разговаривая с матросами, да и утро выдалось на редкость хорошее. Но через день корабль показался ему слишком тесным. Пошел дождь, и Кристофер, который терпеть не мог ходить мокрым, спустился в каюту. Она была маленькой и душной, да и спать ночью рядом с отцом на узкой койке было очень неудобно.
Корабельная еда ему не очень нравилась, но он был слишком вежлив, чтобы сказать об этом. Появившись на мгновение на сходнях, Джозеф разразился хохотом при виде маленького, измученного личика сына.
– Чувствуешь, как качает? – спросил он, принеся с собой в каюту запах промокшего дождевика. – Нас ждет скверная ночь, наверное, тебя будет немного тошнить. Но ничего, ты быстро привыкнешь к качке. Ляг на мою койку и не обращай на это внимания, хотя, что до меня, то, когда я был мальчиком, чтобы справиться с тошнотой, поднимался на палубу и брался за какую-нибудь работу. Если захочешь глотнуть воздуха, найдешь меня на палубе.
Кристофер вовсе не собирался идти на палубу. Лежа на койке, он стонал и шмыгал носом; каждый крен маленького судна был для него настоящей пыткой. «Джанет Кумбе» шла порожняком, и поэтому ее качало гораздо сильнее, чем если бы в трюмах находился груз» к тому же они приближались к той части океана, где Атлантика встречается с Ла-Маншем и ее волны особенно жестоки. Так продолжалось всю ночь, и всю ночь несчастный Кристофер пролежал внизу. Это несправедливо, его должны были предупредить, что значит плыть на корабле. Отец злой и жестокий, раз он привел его сюда.
Рано утром, когда еще не рассвело, корабль выбрался из бурных вод, омывающих берега мыса Лендс-Энд, и подходил к Ла-Маншу; впереди виднелись огни мыса Лизард, плотный юго-западный ветер вздымал высокие волны.
Движение корабля изменилось, и он, как обезумевший дух, резво летел вперед, спеша оставить за кормой волнения ночи. Джозефу так хотелось видеть мальчика рядом с собой, слышать, как он кричит от радости и восторга. Он подошел к сходням и окликнул сына.
– Иди сюда, Крис, и полюбуйся ночью. Качки почти нет, и тебя больше не будет тошнить. Иди же, парень, когда я тебя зову.
Мальчик дрожал, лежа на койке. На какой-то миг он поборол тошноту, но не хотел покидать теплую каюту и подниматься на холодную, бесприютную палубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Бегите играть на кухню, а то вы совсем надоедите папе, – сказала Сьюзен.
Джозеф видел, что они рады наконец-то уйти, и даже не попытался их вернуть. Он задумчиво постукивал сапогом по каминной решетке. Может быть, ему тоже выйти из дома?
Но какой в этом прок? Ведь идти некуда.
Лиззи уже была замужней женщиной и матерью маленького сына. Джозефу нравился грубый фермерский дом в двух милях от Плина на дороге в Сент-Брайдз, в котором они жили. Лиззи всегда была рада его принять, но он навещал ее всего два дня назад, и было бы странно постоянно туда ходить, словно ему не сидится в собственном доме. Он рассеянно смотрел, как Сьюзен задергивает занавеску и поправляет лампу. Рождение троих детей состарило Сьюзен, ей было сорок, но выглядела она старше. В волосах ее было много седины, и казалась она гораздо более усталой, чем Джанет в свои пятьдесят, родив к тому же шестерых. Он выбрал ее за качества жены и матери, а не за юность и красоту. Джозеф снова зевнул и потянулся.
– Клонит в сон, дорогой? – спросила Сьюзен, готовая постелить мужу постель, если он действительно хочет вздремнуть.
– Пожалуй, я схожу взгляну на корабль, – ответил Джозеф и вышел из комнаты.
На свежем воздухе он почувствовал себя лучше ветер дул ему в лицо. В душной гостиной было трудно дышать, и от долгого сидения у него свело ноги. Еще не смеркалось, но люди уже возвращались после работы на пирсе, и в окнах начинали зажигаться огни. Джозеф бросил взгляд в сторону верфи и увидел, что братья уже закрыли ее на ночь. Они, конечно, успели вернуться домой и сейчас сидят за поздним чаем. Он спустился в док и, подойдя к небольшой лодке, спрыгнул в нее, взялся за весла и быстро поплыл к гавани в сторону буя, где стояла на якоре его шхуна. Это было лучше, чем сидеть дома с этими непонятными отпрысками и Сьюзен. Из-за отлива ему пришлось осторожно вести лодку по кромке гавани, подальше от течения канала. Вода быстро убывала из Полмирской заводи, дул легкий восточный ветер. Это значило, что Джозефу надо поднапрячь мускулы, что ему всегда нравилось. Он был без шляпы, и ветер сдувал волосы на глаза. Чтобы отбросить их назад, приходилось то и дело встряхивать головой. Он жевал кусок прессованного табака и время от времени сплевьшал в воду. Лодка быстро неслась вперед и вскоре добралась до буя. Там Джозеф сложил весла и поднял взгляд на носовое украшение. На фок-мачте сидела чайка, повернув голову навстречу ветру, она издала странный, торжествующий клич. У корабля только что отчистили днище и подновили покраску. Он был готов подойти к пирсу за грузом глины и снова выйти в море. Его прекрасный вид соответствовал славе самой быстроходной шхуны в Плине. Прежним оставалось только носовое украшение – деревянная фигура Джанет. От постоянной борьбы с морем ее краски слегка поблекли, но лицо оставалось таким же, как в день выхода корабля с верфи. Одним веслом удерживая воду, Джозеф выпрямился во весь рост.
– Привет, моя красавица, – ласково проговорил он.
Сумерки сгустились над Плином. Чайка расправила крылья и улетела. Восточный ветер доносил звон колоколов Лэнокской церкви Джозеф остался наедине с кораблем; он неподвижно стоял в лодке и наблюдал за тем, как тени скользят по деревянной фигуре, простертой над его головой.
Глава шестая
В тысяча восемьсот семьдесят первом году у Джозефа и Сьюзен родилась дочь, на чем рост их семьи завершился.
После рождения Кэтрин Сьюзен серьезно заболела, и врач предупредил ее, что если она хочет жшь, то в будущем ей следует быть очень осторожной. Подозревая, что больная, скорее всего, ничего не скажет мужу и вообще слишком легко отнесется к его словам, он решил сам поговорить с Джозефом.
Джозеф вернулся в Плин через три месяца после рождения дочери и очень удивился, увидев вытянутое лицо врача, который все еще каждый день навещал Сьюзен и ребенка.
– Ну конечно же, она скоро поднимется, разве не так? – сказал он. – В доме очень неуютно, если постоянно видишь чужую женщину, которую наняли вести хозяйство и только время от времени присматривать за детьми. Разве моя жена не здорова и не достаточно сильна для этого?
– Вашей жене, Джо, за сорок, – сказал врач, и при этом лицо у него было очень серьезное. – Она родила четверых детей, и этот последний ребенок едва ее не убил. Если отныне она не будет относиться к себе очень осторожно, то за последствия я не отвечаю.
– Благодарю вас, доктор, – медленно проговорил Джозеф и вошел в дом. Он признавал, что в прошлом бывал и эгоистичен, и невнимателен, но, при всем том, целиком виноватым себя не считал. В конце концов, Сьюзен никогда не жаловалась, она и слова не проронила о том, что со здоровьем у нее не все в порядке. Трудно было бы ждать от него, что, проводя в море восемь месяцев в году, он сам об этом догадается. Предположим, со Сьюзен что-то случится, и он останется с детьми на руках. Что, ради всего святого, он будет с ними делать? Лиззи замужем, нечего и надеяться, что она переедет к нему.
Сьюзен навсегда останется почти инвалидом. Какое безнадежное будущее. Она станет не более чем его экономкой и воспитательницей его детей. Вот и все.
– Дорогая, доктор говорит, что в этот раз тебе было совсем плохо, – неуклюже начал Джозеф. – Но я как-то не понимал, ведь я редко и очень помалу бываю дома. Мне следовало бы знать, что… – Он в смущении замолчал, боясь обидеть жену намеком на ее возраст. Он всегда считал своим долгом даже не думать об этом. – Наверное, мужчины понимают все не так, как женщины, – продолжал он, стараясь с осторожностью подбирать слова. – К тому же моряки эгоистичный, легкомысленный народ и редко думают о других. Мы начнем все по-новому, ты должна скоро выздороветь, надо бывать на воздухе, это быстро поставит тебя на ноги.
– Больше всего меня беспокоит то, – со слезами в голосе воскликнула Сьюзен, – что ты вернулся, а я лежу здесь, наверху, и не могу за тобой ухаживать. Я знаю, что в доме все вверх дном, и тебе будет неудобно. Скорее всего, везде грязь и беспорядок, а мальчики так совсем отбились от рук. Конечно, тебя это будет раздражать, и ты захочешь поскорее снова уехать. Ах, милый, милый мой…
– Ну-ну, дорогая, успокойся, – сказал Джозеф, беря жену за руку. – Все отлично, просто флотский порядок! Я очень рад и доволен, и с мальчиками никаких беспокойств. Сьюзен, любовь моя…
И он, запинаясь, говорил ей о том, как жалеет, что довел ее до такого состояния, как проклинает себя, какой он негодяй, и что теперь, с этого дня, будет преданно и самоотверженно ее любить, защищать, заботиться о ней. Возможно, еще не слишком поздно начать новые отношения, конечно, никакой физической близости, никакой страсти, но глубокое понимание, основанное на взаимном доверии и привязанности. Эта несчастная женщина с усталыми глазами была его женой, матерью Кристофера; она, как рабыня, трудилась на него, а он тем временем ворчал и жаловался, что она не в состоянии разделить с ним его грезы.
– А сейчас, – у Сьюзен перехватило дыхание, и она высморкалась, – сейчас ты сердишься на меня за то, что я сдала, и правильно делаешь. Я глупая, эгоистичная женщина со всякими причудами в голове, а ты слишком добр и не говоришь, что недоволен тем, что в доме беспорядок, но я знаю, что тебе это очень не нравится. Но ничего, дорогой, я скоро поднимусь, и все будет как прежде.
Джозеф встал и беспомощно остановился над ней. Опять она поняла его неправильно, и новая свежая мысль растаяла в воздухе. Он окончательно осознал, что в их отношениях не может быть ничего постоянного и подлинного. Муж и жена. Странно. Разве Джанет так жила с его отцом? Нет, он твердо верил, что между ними были мгновения красоты.
Он посмотрел на девочку-младенца, которую жена старалась успокоить. Бедное маленькое создание с голубыми глазами котенка. Почему он не питает никаких чувств ни к одному из своих детей, кроме Кристофера?
«Я сам многое напортил», – подумал он, но вслух сказал жене:
– Не волнуйся, дорогая, тебе скоро станет лучше, а малышка, я вижу, просто прелесть.
Затем Джозеф спустился вниз и сел в пустой, душной гостиной.
Перед следующим плаванием он провел в Плине около месяца, и впервые после смерти Джанет отпуск доставил ему некоторое удовольствие. Как и опасалась Сьюзен, в доме царил полный беспорядок, но именно это нравилось ее мужу, хоть она об этом и не подозревала. То и дело он уходил из гостиной и проводил время на кухне. Приходившая каждый день женщина готовила невкусно и всегда подавала еду не вовремя. Время для него не имело значения, зато он мог садиться за свой скудный ужин в промокшей куртке, с трубкой во рту и с газетой в руке.
Джозеф очень привязался к Кристоферу и часто ходил с ним гулять, оставив Альберта и Чарльза играть в саду. Он набивал карманы мальчика фруктами и мелкими монетами, заходил в магазины и покупал ему кексы и конфеты. Мальчик быстро заметил эти знаки внимания, и вскоре его былой страх перед отцом прошел. Он видел, что стоит ему чего-то попросить, и он тут же получит желаемое.
Джозеф полагал, что, завоевывая таким образом расположение сына, он закладывает основу их будущей дружбы, о которой так мечтал. Кристофер поймет его, как понимала Джанет.
Мальчик уже бежал к нему с улыбкой на лице и рассказывал о своих заботах и желаниях. Однажды на улице громко залаяла собака, и малыш с испуганным криком бросился к отцу, обхватил руками его колено и прижался лицом к брюкам.
– Вот те на, Крис, сынок, ведь папа с тобой. Он не позволит этому зверю сделать тебе больно, – сказал Джозеф, гладя кудри сына, затем взял его на руки и поцеловал в щеку. – Мой мальчик не должен бояться животных. Не плачь, дорогой, сейчас мы пойдем и купим тебе конфет.
Плач тут же прекратился.
Вы что, не можете справиться со своей собакой? – сердито крикнул Джозеф хозяину животного. – Мой сын нервный малыш и может заболеть от испуга.
Мальчик уткнулся головой в плечо отца.
– Можно мне мятную конфетку? – прошептал он.
– Господи, да хоть целый магазин, – сказал Джозеф.
Он и не предполагал, что способен на такое только оттого, что его сын рядом и о чем-то его просит.
На этот раз Джозеф покидал Плин счастливым, чего не случалось все последние годы; теперь там оставался тот, кто ему дорог, кто по возвращении встретит его с сердцем полным любви, кто, повзрослев, станет для него единственным, кроме корабля и моря, смыслом существования.
В те годы торговля фруктами переживала подъем, и «Джанет Кумбе» была одной из многих шхун, которые перевозили этот скоропортящийся товар из Сен-Мишеля и средиземноморских портов на берега Темзы или Мерси. Иногда цена фрахта поднималась до семи фунтов за тонну, и возле Лондонского моста рядом с судном Джозефа разгрузки ждали еще несколько шхун. Совершались и более дальние переходы: до Смирны и других восточных портов, куда возили смородину.
Иногда «Джанет Кумбе» доплывала до Сен-Мишеля и обратно за семнадцать дней. Джозеф умело пользовался мощной парусной оснасткой своего небольшого корабля и, когда сильный западный ветер задерживал другие суда, шел по Ла-Маншу против течения, до последнего момента полагаясь на паруса.
То была тяжелая, грубая жизнь, и если порой его люди и проклинали своего капитана, то они же и гордились им. Прибывая в Сен-Мишель и видя, что склады забиты фруктами, а в порту нет ни единого корабля, они могли от души посмеяться над осторожностью других шкиперов, которые в какой-нибудь укромной гавани пережидают шторм, тем временем как «Джанет Кумбе» проскользнула через него и скупила товар по дешевке.
Когда заказы на поставку фруктов с западных островов захватили пароходы, и парусным судам стало трудно с ними конкурировать, «Джанет Кумбе» загружалась солью или глиной для Сент-Джонса на Ньюфаундленде, пробивалась через Атлантику и, заполнив трюмы соленой рыбой, иногда всего за шестнадцать дней возвращалась в средиземноморские воды.
В этих переходах среди сражений с морем и ветром Джозеф забывал Плин, забывал Кристофера и упивался жизнью, которая требовала от него всех его сил, всей выносливости, требовала постоянной готовности к встрече с опасностью и непредвиденной бедой. Далекие, спокойные дни в Плине становились не более чем смутным воспоминанием; то была жизнь, для которой он был рожден, он и этот корабль – часть его самого.
То были дни, когда Джозеф действительно жил, а не влачил одинокое существование на берегу, стараясь побороть одиночество и оставаясь верным своей семье. Здесь, на корабле, Джанет была с ним, в Плине он ее не находил. Кристофер был еще мальчик, и, хотя через несколько лет он станет его постоянной радостью и утешением, объяснять ему что-либо было еще слишком рано, несмотря на всю его привязанность к отцу.
Когда Кристоферу было двенадцать лет, произошел случай, который подействовал на его отца как внезапный удар, и, хотя Джозеф старался убедить себя, что это всего лишь детский вздор, в его душе осталась странная горечь, а в сердце разочарование и страх, смешанный с грустью. Это случилось весной того года, когда «Джанет Кумбе» установила рекорд скорости при переходе из Сен-Мишеля в Бристоль, где несколько дней простояла под разгрузкой, после чего порожняком вернулась в Плин.
Сестра Сьюзен Кэти была замужем за лавочником и жила в Бристоле; у них Джозеф и поселился на время стоянки. Перед этим Кэти как раз гостила у сестры в Плине и собиралась вернуться вовремя, чтобы принять свояка. Тогда-то Джозеф и попросил Кэти привезти в Бристоль Кристофера, чтобы мальчик мог вместе с ним проплыть до Плина на «Джанет Кумбе».
В Бристоле они провели несколько дней, и Джозефа неприятно удивило, что за все это время Кристофер не проявил ни малейшего интереса ни к разгрузке судна, ни к жизни пристани. Если бы ему самому мальчишкой выпала возможность побывать в Бристоле, то его никакими силами было бы не оторвать от пристани и мест, где грузили и разгружали корабли; он скорее ходил бы голодным, чем пропустил момент отплытия барка или прибытия корабля под всеми парусами.
Однако Кристофер, который был очень привязан к отцу и всегда рад видеть его во время еды, с явным удовольствием ходил с теткой смотреть на витрины городских магазинов; он нес ее сумку и ни разу не попросил изменить маршрут в сторону гавани.
К тому же ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем получить разрешение стоять за прилавком в магазине его дяди и помогать обслуживать покупателей.
Наконец мальчик простился с дядюшкой и тетушкой и вместе с отцом ступил на борт «Джанет Кумбе». Он забавлялся, бегая по палубе, разговаривая с матросами, да и утро выдалось на редкость хорошее. Но через день корабль показался ему слишком тесным. Пошел дождь, и Кристофер, который терпеть не мог ходить мокрым, спустился в каюту. Она была маленькой и душной, да и спать ночью рядом с отцом на узкой койке было очень неудобно.
Корабельная еда ему не очень нравилась, но он был слишком вежлив, чтобы сказать об этом. Появившись на мгновение на сходнях, Джозеф разразился хохотом при виде маленького, измученного личика сына.
– Чувствуешь, как качает? – спросил он, принеся с собой в каюту запах промокшего дождевика. – Нас ждет скверная ночь, наверное, тебя будет немного тошнить. Но ничего, ты быстро привыкнешь к качке. Ляг на мою койку и не обращай на это внимания, хотя, что до меня, то, когда я был мальчиком, чтобы справиться с тошнотой, поднимался на палубу и брался за какую-нибудь работу. Если захочешь глотнуть воздуха, найдешь меня на палубе.
Кристофер вовсе не собирался идти на палубу. Лежа на койке, он стонал и шмыгал носом; каждый крен маленького судна был для него настоящей пыткой. «Джанет Кумбе» шла порожняком, и поэтому ее качало гораздо сильнее, чем если бы в трюмах находился груз» к тому же они приближались к той части океана, где Атлантика встречается с Ла-Маншем и ее волны особенно жестоки. Так продолжалось всю ночь, и всю ночь несчастный Кристофер пролежал внизу. Это несправедливо, его должны были предупредить, что значит плыть на корабле. Отец злой и жестокий, раз он привел его сюда.
Рано утром, когда еще не рассвело, корабль выбрался из бурных вод, омывающих берега мыса Лендс-Энд, и подходил к Ла-Маншу; впереди виднелись огни мыса Лизард, плотный юго-западный ветер вздымал высокие волны.
Движение корабля изменилось, и он, как обезумевший дух, резво летел вперед, спеша оставить за кормой волнения ночи. Джозефу так хотелось видеть мальчика рядом с собой, слышать, как он кричит от радости и восторга. Он подошел к сходням и окликнул сына.
– Иди сюда, Крис, и полюбуйся ночью. Качки почти нет, и тебя больше не будет тошнить. Иди же, парень, когда я тебя зову.
Мальчик дрожал, лежа на койке. На какой-то миг он поборол тошноту, но не хотел покидать теплую каюту и подниматься на холодную, бесприютную палубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41