«Можешь отказаться, Смолянинов, – слышу его голос, тоже холодный, – не неволю». Слова как молоточком в висок… Как можно, говорю, если нужда во мне.
«Да, я знаю, Смолянинов, – обмяк Алексей Николаевич. – Но и рассудком обзавестись не мешает», – осаживает он меня. Иду и размышляю, как же в одиночку штаб брать. Перейти позицию – дело не хитрое, по-пластунски подобраться к штабу… тоже понятно… закидать гранатами… с отступлением тоже ясно, тут дело случая. «Ты чего ж, Смолянинов, – перебивает мои мысли провожатый унтер. – Не поел?» Завел меня в столовую. Сам повар принес в тарелке щи, в другой – мясо с гречневой кашей наворотил с горой. Поел, запил компотом. Обошли мы этот же дом, теперь зашли с ограды в небольшой флигелек, посередке стол длинный, на столе неприятельская форма. «Примеряй, Смолянинов», – говорит мне унтер. Из боковушки вышел, как мне показалось, тот в штатском, что сидел в кабинете в прошлый раз у Алексея Николаевича. Я тебе не сказал, что там еще один человек был. Подходит ко мне и подает документ. «Ты теперь, – говорит, – Курт Шварц». Хоть и сознаю, что для маскировки, а душу воротит. Но пришлось надеть. Подвигал плечами, мешковат. Я сажень, а этот немец – видать, детина… Белье тоже немецкое велели надеть. А иконку свою – Георгия Победоносца разрешили при себе оставить. Поверишь, мне спокойнее стало. Обволокся в новое белье, унтер подает со множеством карманов поддевку, пояс, нож. Я сразу догадался.
– Для чего, папань? – не удержался Гриша от вопроса.
Анисим помолчал.
– Значит, начинили меня взрывчаткой, гранатами, наган дали.
– Взрывать тебя? – свистящим шепотом спросил Гриша.
– Взрывать. Ну, а если меня спросят, а я ведь по-немецки ни бельмеса. Тогда как? С какой стороны заходить в штаб? – Это я спрашиваю. «Никто, – говорит, – тебя ни о чем спрашивать не будет, и ты никого ни о чем, это хорошенько запомни».
– Взорвать они тебя решили.
– Погоди, Григорий, поперек батьки в пекло не лезь. «Твое дело, Смолянинов, – говорит в штатском, – неотступно следовать за Алексеем Николаевичем, глаз с него не спускать и понимать его без слов – по взгляду. Одно от тебя требуется: как только войдете в штаб неприятеля, так задержишься в адъютантской, посчитаешь до тридцати, войдешь в зал заседаний или где он будет с гранатой в руке, остальное по обстановке – понял?» Все ясно.
– Алексей Николаевич тоже шел на смерть? – прошептал Гриша.
– Шел, – тихо ответил Анисим. – Я тебе не буду рассказывать, как мы перешли линию, как сели в автомобиль.
– Папань, расскажи, интересно ведь. Чо нам делать?.. По-пластунски, да?
– Да нет, Григорий, как ехали на пролетке с унтером, так и проехали. Уже смеркалось. Чувствую, что позиции проезжаем. Наконец, остановились. Подходит немец. О чем-то они поговорили с унтером. Другой подошел немец, мой унтер и с тем по-немецки шпарит я те дам как, а я как натянутый канат, рука к гранате тянется, а мой унтер незаметно за руку меня придержал, дал понять, чтоб не горячился. Подошел немецкий офицер, и мы трое пошли в избу. За столом сидит немецкий полковник, и больше никого. Только я переступил порог, а немецкий полковник на русском языке спрашивает, как добрались. Голос знакомый, а не разберу кто. Да это же Алексей Николаевич, обрадовался, но виду не подаю.
Покрутили меня, осмотрели со всех сторон, как девицу на выданье. Поправили от гранат колечки, чтобы при нужде без помех дернуть. Алексей Николаевич наказывает, чтобы без его команды ничего не предпринимать. Это приказ. За окном послышалось гудение машины, и мы вышли из избы. Алексей Николаевич сел рядом с шофером. Я забрался на заднее сиденье, и машина покатила, а у меня перехватило дыхание. Я ведь первый раз ехал в автомобиле. Мы проехали два поста. Один раз нас остановили, проверили документ. И тревога стала притупляться. Алексей Николаевич молчал, а я гадал, настоящий немец за рулем или такой же, как я, переодетый. Машина шла ходко. Как въехали в городок, нас остановил заградительный пост. Алексей Николаевич подал документ, а я нащупал наган и впился глазами в немца. Он осветил фонариком машину и вернул документ. Не успели мы и с километр проехать, как нам улицу перегородил полосатый шест, и навстречу вышел офицер, взял бумаги и ушел в помещение, и, как мне показалось, долго не выходил. Наконец, шест поднялся, но офицер еще не появился. Он вышел в сопровождении солдата, а я сжал в руке наган. Офицер передал Алексею Николаевичу документы, и мы поехали дальше. Я хорошо знал и угадывал улицы, дома. Мы здесь стояли несколько недель, и не раз приходилось ходить по улицам, глазеть на магазины. Теперь ясно было, где находится штаб, красный кружок в черной рамке. Подъехали к дому за железной оградой. У подъезда только два мотоцикла с колясками. Горело на улице два фонаря, да светилось в здании несколько окон. Я решил, что шофер проскочит мимо, но он резко повернул, влетел в ворота и застопорил у самого крыльца. Алексей Николаевич открыл не спеша дверку и по-старчески неуклюже как-то вывалился из машины. Из дверей вышел офицер в сопровождении трех немцев и подошел к Алексею Николаевичу. Они о чем-то заговорили. Наш шофер вышел из машины, а на его место сел другой. Офицер открыл заднюю дверцу и почтительно пропустил в машину Алексея Николаевича. Неужто меня оставят? Но Алексей Николаевич по-немецки пригласил, как мне показалось, меня, но между нами вклинился немец. За мной еще один втиснулся в машину, и машина помчалась. Мы выехали за город, повернули к монастырю. Я ждал команды. Наконец, Алексей Николаевич кивнул. Не раздумывая, я ножом ткнул в бок одного немца и тут же другого. Алексей Николаевич огрел по голове впереди сидящего офицера – шофер крутнул машину и одновременно выстрелил в Алексея Николаевича, а я с опозданием на долю секунды достал шофера, и машина, вихляя, сбежала с дороги, но благополучно прошла между деревьями и стала разворачиваться по кругу. Алексей Николаевич включил свет – и я увидел у него чуть выше локтя кровь. «Сбросьте жилет – гранаты держите под рукой», – сказал он и вырулил на дорогу. Вдруг машина резко затормозила, и мы свернули в небольшой лесистый тупик.
– Так не годится, – сказал Алексей Николаевич. – Давай-ка его на заднее сиденье, а сам садись рядом. – Положил офицера между сиденьями, скрутил ему руки. – Может, за пьяного сойдет.
Алексей Николаевич достал карту, развернул.
– Мы находимся вот здесь, – показал он, – позиции, можно сказать, рядом – но нам туда соваться не стоит. Вот перемычка дороги, через которую можно попасть на старый наш след. Но тут опять заградительная зона…
А мне все хотелось спросить, почему провалилась операция. Но Алексей Николаевич сам заговорил:
– Я сразу понял, когда пересадили нашего шофера. Офицер, – кивнул на заднее сиденье Алексей Николаевич, – доложил, что штаб заседает в другом месте и они проводят нас под охраной.
– А дальше, папань, – поторопил Гриша.
– Значит, так, поломали мы головы, как пробраться в объезд городка на нашу дорогу, и, только стали выезжать из тупика, немец с заднего сиденья спросил по-русски: «Куда вы меня везете?» Я аж как от пули пригнулся.
– А куда бы вы хотели? – спросил немца Алексей Николаевич. – Давайте договоримся.
– Вас выдало незнание, – сказал немецкий офицер, – что полковник Манн никогда не выходит из машины правой ногой. А так поразительное сходство.
– Не помню, что еще говорил офицер, но он обещал назвать человека, который выдал операцию.
– Папань, а этот немец назвал предателя?
– Назвал. И Алексей Николаевич приказал мне запомнить его фамилию и доложить кому надо, и тоже назвал фамилию, кому доложить. Но, думаю, это теперь нам без надобности – держусь за гранату. Алексей Николаевич приказал офицеру сесть на место шофера, повернул машину с дороги и, смекаю, в объезд повез. И дорога не набитая – леском едем. Показались костры. Немец остановил машину. «Не думал, – говорит, – что здесь охрана, и пароль не знаю»… Стоим. Разрешите, говорю, Алексей Николаевич, разведать обстановку? Ступай, говорит. Подобрался я к кострам, хорошо различаю солдат, ближе ко мне два офицера, один дремлет. Понимаю, от огня-то им меня не видно. Встал, пересчитал ящики, катушки с проводом, мотки колючей проволоки, одним словом, все приметы засек. Было развернулся, но тут офицер встает и направляется ко мне, на ходу расстегивает штаны. Я так и присел за кустиком. Ага, думаю, иди, иди. А он чуть мне на нос не сел… Тут я его… принес к машине, пихнул на сиденье, вынул из его рта кляп. О чем Алексей Николаевич с ним договаривался, не знаю. Вывел нас этот немец к окну, через которое мы въезжали. Меня вернули в казарму. Перед этим Алексей Николаевич сказал, что очень нужного человека взял. На другой день мы вошли с боями в Оршу. Меня представили к Золотому Кресту и дали старшего унтер-офицера да и на побывку домой отпустили. «Поезжай, – говорит Алексей Николаевич, – голубчик, даст Бог свидимся». Так уж получилось – не свиделись.
Анисим умолк, а Гриша скоро засвистел носом, раскидался во сне, но Анисиму разбередили душу воспоминания. Через трубу слышно было: совсем рядом волк. И ему ответил другой голос, протяжный, заунывный и тоскующий. И тот первый волк, повременив, поднял ноту, и, казалось, если не за порогом, то под спуском на речке. Анисим осторожно слез с нар, не потревожив Гришу, ощупью взял ружье и, не скрипнув дверью, вышел. Черные тени смещались к порогу. Небо вызвездилось, месяц завис над лесом, опуская зыбкий холодный свет. Тени лежали на снегу четкие, словно их выткали из черных ниток.
Звуки отдалялись, и Анисим зашел в зимовье. Лег на пригретое место и, засыпая, слышал то ли возню на речке, то ли в распадке напротив. Кого-то рвали. Доносился и радостный, и угрожающий, и победный рокот волчьей стаи.
Гриша проснулся рано, свесил с нар голову, отец уже сидел перед топкой весь в красном от огня.
– Не ложился, папань? – Гриша надернул бродни и на улицу. Вернулся с клеткой.
– На, смотри, – поставил на свет Гриша клетку. В клетке метались две белки.
– Хороший улов, – заглянул Анисим. – Только как понесем? Столько поднабралось: и рыба, и орех, и шмутье не бросишь… В пору хоть сани делай…
– По речке побежим.
– Так оно так, Григорий, а ну как не в Байкал, а в другую речку повернет… Мы уж с тобой прикидывали… выходит, мять горы придется.
– Волка поймаем – впряжем.
– Так-то разве… осталось поймать.
– Сбегаем, посмотрим, может, сидит.
Позавтракали холодной отварной рыбой и горячим чаем с сухарем, и Анисим развел в котелке известку. Встали на лыжи, котелок в котомку. Как только спустились к речке, резкий пронзительный хиус больно ожгнул уши, защипал щеки. В морозном тумане дремала речка. Предрассветные сумерки и туман застили берега, стояла густая непроницаемая тишина. Только на набитой, ознобной лыжне храпали вразнобой лыжи. И этот нахрапистый ширк, вызываясь, вяз тут же, рядом, в прибрежном лесу. Гриша шел и неотступно видел отца с Золотым Крестом и седенького полковника Алексея Николаевича, немецкую машину и в ней начиненного взрывчаткой отца… Гриша не заметил, когда ему отец уступил дорогу, и он обошел его. И только как повернуть от отстоя на волчью тропу, понял, где он и зачем тут.
– Ну ты размахал, паря, не утнаться, – настиг Гришу Анисим.
Морозный туман проредился, отклеился от реки, обрезанно висел над скалистым берегом, подрезая и макушки деревьев, розовел и светился. С беспокойным, томительным ожиданием подходил Гриша к капкану. Волка не было. Анисим подумал, что этой ночью волк обошел стороной переход, но присмотрелся получше: свежий след вел прямо к капкану и, не доходя метров трех, прыжок в сторону.
– Вот оно что-о, – протянул Анисим. – Он зашел справа, слева, еще волчий след в обход капкана. – Вот теперь и гадай, от чего шарахнулся волк, – поскреб в затылке Анисим.
– Дед Витоха говорил…
– Говорить-то говорил, а зверь-то, можно сказать, в руках у нас был…
– Был да сплыл, – подосадовал Гриша.
– Счас мы ему накрасим губы, наведем румяна, – достал Анисим котелок с известкой.
Извлек из-под снега капкан и, макая в котелок мыском рукавички, принялся белить железные дуги капкана.
– Та-а-к, – перенес потаск с капканом на свежий след. – Но это еще не все. – Анисим сходил подальше в лес, срубил сухостоину, сделал лопатку с длинным черенком, выбрал из-под следа лопаткой снег, не потревожив следа, и в эту нишу на лопатке, как блин на сковороде, подсунул капкан, так что отпечатанный волчий след пришелся прямо на спускную тарелочку.
– А если, папаня, волк мимо тарелочки ступит? Сработает капкан? – склонился Гриша перед капканом.
– Не ступит. Такого быть не может. Волки ходят след в след…
– Папань, ты ничего не слышишь?
Анисим перестал возиться с лопаткой, послушал:
– Нет.
– Приклони-ка ухо.
Анисим склонился над капканом.
– Не слышу.
Гриша опять припал на колено.
– Что же ты слышишь, Григорий?
– Да звенит же. Слышу. Тоненько поет…
– Ну-ка, ну-ка, – припал Анисим. – Н-да, – вставая с колена, согласился он, – есть звон. Вот она отгадка, сын. На морозе гудит пружина. Она и отпугивает зверя… – Анисим постоял в раздумье. – Сходи-ка принеси коринку.
Пока Гриша ходил за коринкой, Анисим аккуратно извлек из-под снега капкан, отряхнул его, взял из рук Гриши кусок лиственничной коры, вырезал шайбу, надрезал и надел на пружину.
– Приставь ухо, – попросил он Гришу.
Гриша послушал.
– Перестало звенеть.
Анисим снял шайбу, повозил ее в котелке и отбеленную снова надел на пружинку. Еще послушали капкан по очереди, приложив ухо. И тогда хорошо его замаскировали. Анисим и свой след припорошил снегом.
– Папань! – Гриша настропалился бежать.
– Иду, иду, – поторопил себя Анисим. – А ты, Григорий, не склонен по пути завернуть в распадок… Не приелся рыбный стол? Если чо, так ступай, я следом…
Гриша только и ждал этого – захлопали лыжи, покатился черный комок по белому.
Анисим пересек речку, посмотрел следы у прижима перед отстоем и не обнаружил этой ночью свежего побоища, свернул на Гришину лыжню и только поднялся на лесистый берег, как невдалеке, за еловой кромкой, прогремел выстрел.
– Ну дает сын. Похоже, в цель, – по выстрелу определил Анисим и убыстрил ход. Только поднырнул под ветви ели, с другой стороны шел ему навстречу Гриша и волок за шею глухаря.
– Ловко ты его…
– Па-апань, – заикался от волнения Гриша, – он ягоды ел…
– А шапка где?
Гриша дотронулся до головы.
– Ат ты, – Гриша бросил глухаря и развернулся на свой след.
Анисим поднял птицу, осмотрел от красных надбровий до черного хвоста с белой пелериной. Одна дробинка и попала в шею…
– Фартовый ты, однако… – навстречу Грише сказал Анисим.
– Я только вывернулся, иду тихонько, вот из-за этой ели, – показал Гриша, – смотрю, снег зашевелился, скинул ружье, а глухарь змеей голову показал и забил крыльями. На взлете я его и… С меня будет, – примерил к себе глухаря Гриша.
– На ягоднике был, – определил Анисим. – Ну вот и похлебка с глухариными потрохами, – взвесил на руке глухаря Анисим.
– Хвост унесем – маманя пусть посмотрит, какой нарядный…
– И хвост и крылышко. – Анисим спрятал в мешок добычу, подал Грише заряженный патрон. – На всякий случай…
Гриша зарядил ружье, и они пошли к зимовью. А Гриша который раз рассказывал Анисиму, как он подстрелил глухаря, каждый раз с новыми подробностями, добавлениями и уточнениями.
– Да, забыл сказать, – начинал Гриша, и Анисим с удовольствием слушал, не перебивая, сына.
Солнце спустилось за гору. Закат стеклил закроек неба прозрачной латунью, зенит туманило и рябило, как на песчаной отмели Байкала. И насколько хватал глаз, до самого поворота отражались огнистые всполохи, дымились над речкой.
Готовку глухаря взял на себя Анисим. По этому случаю он выставил и все свои запасы трав – разложил узелки, как в лавке.
Гореточку сухой черники сыпнул Грише и себе щепотку кинул, разжевал: кисло-сладкая, тонкий, едва уловимый аромат – сразу и не скажешь, чего напоминает. Настоится сухая черника. Настой темный, но не скажешь, что черный, прозрачная до свечения темнота. А вот, скажем, брусничный отвар, даже крутой-раскрутой – золотисто-прозрачен. Плохо одно, не набегаешься ночью, до ветра гонит. Но если этим отваром залить жимолость да дать постоять ночь, не только потливость снимет, но и головную боль. Тот же бадан, возьмешь лист в руки, как хром, и блестит – в пору хоть сапоги шей. Настой из него не красный и не желтый, а бурого свечения – будто свеча в нем горит. На вкус горьковатый, вяжущий – напился отвару, пропотел, по-другому себя чувствуешь, как на свет народился. О корне бадана и говорить не приходится – напиток темно-вишневый, прозрачный, будто золотинки плавают в нем. Хоть с какого жару холодный отвар пьешь – зубы ломит, а горло не сядет и никакая простуда не льнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
«Да, я знаю, Смолянинов, – обмяк Алексей Николаевич. – Но и рассудком обзавестись не мешает», – осаживает он меня. Иду и размышляю, как же в одиночку штаб брать. Перейти позицию – дело не хитрое, по-пластунски подобраться к штабу… тоже понятно… закидать гранатами… с отступлением тоже ясно, тут дело случая. «Ты чего ж, Смолянинов, – перебивает мои мысли провожатый унтер. – Не поел?» Завел меня в столовую. Сам повар принес в тарелке щи, в другой – мясо с гречневой кашей наворотил с горой. Поел, запил компотом. Обошли мы этот же дом, теперь зашли с ограды в небольшой флигелек, посередке стол длинный, на столе неприятельская форма. «Примеряй, Смолянинов», – говорит мне унтер. Из боковушки вышел, как мне показалось, тот в штатском, что сидел в кабинете в прошлый раз у Алексея Николаевича. Я тебе не сказал, что там еще один человек был. Подходит ко мне и подает документ. «Ты теперь, – говорит, – Курт Шварц». Хоть и сознаю, что для маскировки, а душу воротит. Но пришлось надеть. Подвигал плечами, мешковат. Я сажень, а этот немец – видать, детина… Белье тоже немецкое велели надеть. А иконку свою – Георгия Победоносца разрешили при себе оставить. Поверишь, мне спокойнее стало. Обволокся в новое белье, унтер подает со множеством карманов поддевку, пояс, нож. Я сразу догадался.
– Для чего, папань? – не удержался Гриша от вопроса.
Анисим помолчал.
– Значит, начинили меня взрывчаткой, гранатами, наган дали.
– Взрывать тебя? – свистящим шепотом спросил Гриша.
– Взрывать. Ну, а если меня спросят, а я ведь по-немецки ни бельмеса. Тогда как? С какой стороны заходить в штаб? – Это я спрашиваю. «Никто, – говорит, – тебя ни о чем спрашивать не будет, и ты никого ни о чем, это хорошенько запомни».
– Взорвать они тебя решили.
– Погоди, Григорий, поперек батьки в пекло не лезь. «Твое дело, Смолянинов, – говорит в штатском, – неотступно следовать за Алексеем Николаевичем, глаз с него не спускать и понимать его без слов – по взгляду. Одно от тебя требуется: как только войдете в штаб неприятеля, так задержишься в адъютантской, посчитаешь до тридцати, войдешь в зал заседаний или где он будет с гранатой в руке, остальное по обстановке – понял?» Все ясно.
– Алексей Николаевич тоже шел на смерть? – прошептал Гриша.
– Шел, – тихо ответил Анисим. – Я тебе не буду рассказывать, как мы перешли линию, как сели в автомобиль.
– Папань, расскажи, интересно ведь. Чо нам делать?.. По-пластунски, да?
– Да нет, Григорий, как ехали на пролетке с унтером, так и проехали. Уже смеркалось. Чувствую, что позиции проезжаем. Наконец, остановились. Подходит немец. О чем-то они поговорили с унтером. Другой подошел немец, мой унтер и с тем по-немецки шпарит я те дам как, а я как натянутый канат, рука к гранате тянется, а мой унтер незаметно за руку меня придержал, дал понять, чтоб не горячился. Подошел немецкий офицер, и мы трое пошли в избу. За столом сидит немецкий полковник, и больше никого. Только я переступил порог, а немецкий полковник на русском языке спрашивает, как добрались. Голос знакомый, а не разберу кто. Да это же Алексей Николаевич, обрадовался, но виду не подаю.
Покрутили меня, осмотрели со всех сторон, как девицу на выданье. Поправили от гранат колечки, чтобы при нужде без помех дернуть. Алексей Николаевич наказывает, чтобы без его команды ничего не предпринимать. Это приказ. За окном послышалось гудение машины, и мы вышли из избы. Алексей Николаевич сел рядом с шофером. Я забрался на заднее сиденье, и машина покатила, а у меня перехватило дыхание. Я ведь первый раз ехал в автомобиле. Мы проехали два поста. Один раз нас остановили, проверили документ. И тревога стала притупляться. Алексей Николаевич молчал, а я гадал, настоящий немец за рулем или такой же, как я, переодетый. Машина шла ходко. Как въехали в городок, нас остановил заградительный пост. Алексей Николаевич подал документ, а я нащупал наган и впился глазами в немца. Он осветил фонариком машину и вернул документ. Не успели мы и с километр проехать, как нам улицу перегородил полосатый шест, и навстречу вышел офицер, взял бумаги и ушел в помещение, и, как мне показалось, долго не выходил. Наконец, шест поднялся, но офицер еще не появился. Он вышел в сопровождении солдата, а я сжал в руке наган. Офицер передал Алексею Николаевичу документы, и мы поехали дальше. Я хорошо знал и угадывал улицы, дома. Мы здесь стояли несколько недель, и не раз приходилось ходить по улицам, глазеть на магазины. Теперь ясно было, где находится штаб, красный кружок в черной рамке. Подъехали к дому за железной оградой. У подъезда только два мотоцикла с колясками. Горело на улице два фонаря, да светилось в здании несколько окон. Я решил, что шофер проскочит мимо, но он резко повернул, влетел в ворота и застопорил у самого крыльца. Алексей Николаевич открыл не спеша дверку и по-старчески неуклюже как-то вывалился из машины. Из дверей вышел офицер в сопровождении трех немцев и подошел к Алексею Николаевичу. Они о чем-то заговорили. Наш шофер вышел из машины, а на его место сел другой. Офицер открыл заднюю дверцу и почтительно пропустил в машину Алексея Николаевича. Неужто меня оставят? Но Алексей Николаевич по-немецки пригласил, как мне показалось, меня, но между нами вклинился немец. За мной еще один втиснулся в машину, и машина помчалась. Мы выехали за город, повернули к монастырю. Я ждал команды. Наконец, Алексей Николаевич кивнул. Не раздумывая, я ножом ткнул в бок одного немца и тут же другого. Алексей Николаевич огрел по голове впереди сидящего офицера – шофер крутнул машину и одновременно выстрелил в Алексея Николаевича, а я с опозданием на долю секунды достал шофера, и машина, вихляя, сбежала с дороги, но благополучно прошла между деревьями и стала разворачиваться по кругу. Алексей Николаевич включил свет – и я увидел у него чуть выше локтя кровь. «Сбросьте жилет – гранаты держите под рукой», – сказал он и вырулил на дорогу. Вдруг машина резко затормозила, и мы свернули в небольшой лесистый тупик.
– Так не годится, – сказал Алексей Николаевич. – Давай-ка его на заднее сиденье, а сам садись рядом. – Положил офицера между сиденьями, скрутил ему руки. – Может, за пьяного сойдет.
Алексей Николаевич достал карту, развернул.
– Мы находимся вот здесь, – показал он, – позиции, можно сказать, рядом – но нам туда соваться не стоит. Вот перемычка дороги, через которую можно попасть на старый наш след. Но тут опять заградительная зона…
А мне все хотелось спросить, почему провалилась операция. Но Алексей Николаевич сам заговорил:
– Я сразу понял, когда пересадили нашего шофера. Офицер, – кивнул на заднее сиденье Алексей Николаевич, – доложил, что штаб заседает в другом месте и они проводят нас под охраной.
– А дальше, папань, – поторопил Гриша.
– Значит, так, поломали мы головы, как пробраться в объезд городка на нашу дорогу, и, только стали выезжать из тупика, немец с заднего сиденья спросил по-русски: «Куда вы меня везете?» Я аж как от пули пригнулся.
– А куда бы вы хотели? – спросил немца Алексей Николаевич. – Давайте договоримся.
– Вас выдало незнание, – сказал немецкий офицер, – что полковник Манн никогда не выходит из машины правой ногой. А так поразительное сходство.
– Не помню, что еще говорил офицер, но он обещал назвать человека, который выдал операцию.
– Папань, а этот немец назвал предателя?
– Назвал. И Алексей Николаевич приказал мне запомнить его фамилию и доложить кому надо, и тоже назвал фамилию, кому доложить. Но, думаю, это теперь нам без надобности – держусь за гранату. Алексей Николаевич приказал офицеру сесть на место шофера, повернул машину с дороги и, смекаю, в объезд повез. И дорога не набитая – леском едем. Показались костры. Немец остановил машину. «Не думал, – говорит, – что здесь охрана, и пароль не знаю»… Стоим. Разрешите, говорю, Алексей Николаевич, разведать обстановку? Ступай, говорит. Подобрался я к кострам, хорошо различаю солдат, ближе ко мне два офицера, один дремлет. Понимаю, от огня-то им меня не видно. Встал, пересчитал ящики, катушки с проводом, мотки колючей проволоки, одним словом, все приметы засек. Было развернулся, но тут офицер встает и направляется ко мне, на ходу расстегивает штаны. Я так и присел за кустиком. Ага, думаю, иди, иди. А он чуть мне на нос не сел… Тут я его… принес к машине, пихнул на сиденье, вынул из его рта кляп. О чем Алексей Николаевич с ним договаривался, не знаю. Вывел нас этот немец к окну, через которое мы въезжали. Меня вернули в казарму. Перед этим Алексей Николаевич сказал, что очень нужного человека взял. На другой день мы вошли с боями в Оршу. Меня представили к Золотому Кресту и дали старшего унтер-офицера да и на побывку домой отпустили. «Поезжай, – говорит Алексей Николаевич, – голубчик, даст Бог свидимся». Так уж получилось – не свиделись.
Анисим умолк, а Гриша скоро засвистел носом, раскидался во сне, но Анисиму разбередили душу воспоминания. Через трубу слышно было: совсем рядом волк. И ему ответил другой голос, протяжный, заунывный и тоскующий. И тот первый волк, повременив, поднял ноту, и, казалось, если не за порогом, то под спуском на речке. Анисим осторожно слез с нар, не потревожив Гришу, ощупью взял ружье и, не скрипнув дверью, вышел. Черные тени смещались к порогу. Небо вызвездилось, месяц завис над лесом, опуская зыбкий холодный свет. Тени лежали на снегу четкие, словно их выткали из черных ниток.
Звуки отдалялись, и Анисим зашел в зимовье. Лег на пригретое место и, засыпая, слышал то ли возню на речке, то ли в распадке напротив. Кого-то рвали. Доносился и радостный, и угрожающий, и победный рокот волчьей стаи.
Гриша проснулся рано, свесил с нар голову, отец уже сидел перед топкой весь в красном от огня.
– Не ложился, папань? – Гриша надернул бродни и на улицу. Вернулся с клеткой.
– На, смотри, – поставил на свет Гриша клетку. В клетке метались две белки.
– Хороший улов, – заглянул Анисим. – Только как понесем? Столько поднабралось: и рыба, и орех, и шмутье не бросишь… В пору хоть сани делай…
– По речке побежим.
– Так оно так, Григорий, а ну как не в Байкал, а в другую речку повернет… Мы уж с тобой прикидывали… выходит, мять горы придется.
– Волка поймаем – впряжем.
– Так-то разве… осталось поймать.
– Сбегаем, посмотрим, может, сидит.
Позавтракали холодной отварной рыбой и горячим чаем с сухарем, и Анисим развел в котелке известку. Встали на лыжи, котелок в котомку. Как только спустились к речке, резкий пронзительный хиус больно ожгнул уши, защипал щеки. В морозном тумане дремала речка. Предрассветные сумерки и туман застили берега, стояла густая непроницаемая тишина. Только на набитой, ознобной лыжне храпали вразнобой лыжи. И этот нахрапистый ширк, вызываясь, вяз тут же, рядом, в прибрежном лесу. Гриша шел и неотступно видел отца с Золотым Крестом и седенького полковника Алексея Николаевича, немецкую машину и в ней начиненного взрывчаткой отца… Гриша не заметил, когда ему отец уступил дорогу, и он обошел его. И только как повернуть от отстоя на волчью тропу, понял, где он и зачем тут.
– Ну ты размахал, паря, не утнаться, – настиг Гришу Анисим.
Морозный туман проредился, отклеился от реки, обрезанно висел над скалистым берегом, подрезая и макушки деревьев, розовел и светился. С беспокойным, томительным ожиданием подходил Гриша к капкану. Волка не было. Анисим подумал, что этой ночью волк обошел стороной переход, но присмотрелся получше: свежий след вел прямо к капкану и, не доходя метров трех, прыжок в сторону.
– Вот оно что-о, – протянул Анисим. – Он зашел справа, слева, еще волчий след в обход капкана. – Вот теперь и гадай, от чего шарахнулся волк, – поскреб в затылке Анисим.
– Дед Витоха говорил…
– Говорить-то говорил, а зверь-то, можно сказать, в руках у нас был…
– Был да сплыл, – подосадовал Гриша.
– Счас мы ему накрасим губы, наведем румяна, – достал Анисим котелок с известкой.
Извлек из-под снега капкан и, макая в котелок мыском рукавички, принялся белить железные дуги капкана.
– Та-а-к, – перенес потаск с капканом на свежий след. – Но это еще не все. – Анисим сходил подальше в лес, срубил сухостоину, сделал лопатку с длинным черенком, выбрал из-под следа лопаткой снег, не потревожив следа, и в эту нишу на лопатке, как блин на сковороде, подсунул капкан, так что отпечатанный волчий след пришелся прямо на спускную тарелочку.
– А если, папаня, волк мимо тарелочки ступит? Сработает капкан? – склонился Гриша перед капканом.
– Не ступит. Такого быть не может. Волки ходят след в след…
– Папань, ты ничего не слышишь?
Анисим перестал возиться с лопаткой, послушал:
– Нет.
– Приклони-ка ухо.
Анисим склонился над капканом.
– Не слышу.
Гриша опять припал на колено.
– Что же ты слышишь, Григорий?
– Да звенит же. Слышу. Тоненько поет…
– Ну-ка, ну-ка, – припал Анисим. – Н-да, – вставая с колена, согласился он, – есть звон. Вот она отгадка, сын. На морозе гудит пружина. Она и отпугивает зверя… – Анисим постоял в раздумье. – Сходи-ка принеси коринку.
Пока Гриша ходил за коринкой, Анисим аккуратно извлек из-под снега капкан, отряхнул его, взял из рук Гриши кусок лиственничной коры, вырезал шайбу, надрезал и надел на пружину.
– Приставь ухо, – попросил он Гришу.
Гриша послушал.
– Перестало звенеть.
Анисим снял шайбу, повозил ее в котелке и отбеленную снова надел на пружинку. Еще послушали капкан по очереди, приложив ухо. И тогда хорошо его замаскировали. Анисим и свой след припорошил снегом.
– Папань! – Гриша настропалился бежать.
– Иду, иду, – поторопил себя Анисим. – А ты, Григорий, не склонен по пути завернуть в распадок… Не приелся рыбный стол? Если чо, так ступай, я следом…
Гриша только и ждал этого – захлопали лыжи, покатился черный комок по белому.
Анисим пересек речку, посмотрел следы у прижима перед отстоем и не обнаружил этой ночью свежего побоища, свернул на Гришину лыжню и только поднялся на лесистый берег, как невдалеке, за еловой кромкой, прогремел выстрел.
– Ну дает сын. Похоже, в цель, – по выстрелу определил Анисим и убыстрил ход. Только поднырнул под ветви ели, с другой стороны шел ему навстречу Гриша и волок за шею глухаря.
– Ловко ты его…
– Па-апань, – заикался от волнения Гриша, – он ягоды ел…
– А шапка где?
Гриша дотронулся до головы.
– Ат ты, – Гриша бросил глухаря и развернулся на свой след.
Анисим поднял птицу, осмотрел от красных надбровий до черного хвоста с белой пелериной. Одна дробинка и попала в шею…
– Фартовый ты, однако… – навстречу Грише сказал Анисим.
– Я только вывернулся, иду тихонько, вот из-за этой ели, – показал Гриша, – смотрю, снег зашевелился, скинул ружье, а глухарь змеей голову показал и забил крыльями. На взлете я его и… С меня будет, – примерил к себе глухаря Гриша.
– На ягоднике был, – определил Анисим. – Ну вот и похлебка с глухариными потрохами, – взвесил на руке глухаря Анисим.
– Хвост унесем – маманя пусть посмотрит, какой нарядный…
– И хвост и крылышко. – Анисим спрятал в мешок добычу, подал Грише заряженный патрон. – На всякий случай…
Гриша зарядил ружье, и они пошли к зимовью. А Гриша который раз рассказывал Анисиму, как он подстрелил глухаря, каждый раз с новыми подробностями, добавлениями и уточнениями.
– Да, забыл сказать, – начинал Гриша, и Анисим с удовольствием слушал, не перебивая, сына.
Солнце спустилось за гору. Закат стеклил закроек неба прозрачной латунью, зенит туманило и рябило, как на песчаной отмели Байкала. И насколько хватал глаз, до самого поворота отражались огнистые всполохи, дымились над речкой.
Готовку глухаря взял на себя Анисим. По этому случаю он выставил и все свои запасы трав – разложил узелки, как в лавке.
Гореточку сухой черники сыпнул Грише и себе щепотку кинул, разжевал: кисло-сладкая, тонкий, едва уловимый аромат – сразу и не скажешь, чего напоминает. Настоится сухая черника. Настой темный, но не скажешь, что черный, прозрачная до свечения темнота. А вот, скажем, брусничный отвар, даже крутой-раскрутой – золотисто-прозрачен. Плохо одно, не набегаешься ночью, до ветра гонит. Но если этим отваром залить жимолость да дать постоять ночь, не только потливость снимет, но и головную боль. Тот же бадан, возьмешь лист в руки, как хром, и блестит – в пору хоть сапоги шей. Настой из него не красный и не желтый, а бурого свечения – будто свеча в нем горит. На вкус горьковатый, вяжущий – напился отвару, пропотел, по-другому себя чувствуешь, как на свет народился. О корне бадана и говорить не приходится – напиток темно-вишневый, прозрачный, будто золотинки плавают в нем. Хоть с какого жару холодный отвар пьешь – зубы ломит, а горло не сядет и никакая простуда не льнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20