Глаза невидящие, мутные.
– Спи, спи, папань…
Анисим вскочил, встряхнулся, глаза просветлели, серые, с большими черными точками. Он пытался присесть, размять ноги, но не сумел, только потоптался.
– Так побежали?
– Вот котомки, – кивнул Гриша на сук.
– Ага, – сдернул свою Анисим и тут же накинул ее на плечи. – Со сна всегда знобит.
Гриша это хорошо знал, охватил свою котомку, побежал к речке.
– Догоняй, папань!..
По набитой тропе легче идти, податливее, только бродни пришепетывают: вшик, вшик – о затвердевшую за ночь кромку снега.
– Как на вороных подкатили, – развернулся на «карьере» Анисим и сразу стал выбирать каменные бруски. – Держи мой мешок, Гриша.
– Да он же у тебя за спиной, – подергал Гриша за отцовскую котомку.
– Ах ты. На радостях, что ли?.. Да и как же не радоваться, – постучал Анисим плиткой о плитку, – шоколад. Сам бы ел, да деньги надо…
Гриша держал мешок, Анисим аккуратно укладывал плитку, чтобы к спине ребром она не угадала.
– Хватит, папань, лед не выдержит… провалишься.
– Скала разбирается хорошо, жалко оставлять столько добра, – но свой пыл Анисим умерил. Положил Грише в мешок две небольшие плитки.
– Не понесу я столько, курам на смех, – заартачился Гриша.
– Пусть покудахтают… угодят во щи. Все, Григорий, завязывай…
– Ну, папань, – скособочившись, поднял одной рукой свой мешок Гриша. – Смотри.
– И смотреть нечего. Вдевай руки, – подставил Анисим лямки.
Гриша отвернулся.
– Ну вот. Как бы ты хотел, я вон сколько натузил, а отбавлять дорогой куда буду?..
– А зачем столько берешь, переложи мне.
– Затем и беру, пока свежий – попру, а там и до твоего мешка дойдет…
– Если так, – поставил с неохотой Гриша руки.
Так и получилось: не прошли и половину дороги, как у Анисима разъехался мешок. Чуть пятки не побило.
– Прелый, что ли? – подергал мешковину Анисим.
– Железный и то бы не сдюжил, – выбирая из снега плитки, упрекнул Гриша.
– Похоже, углом пропороло, – оправдывался Анисим. – Кажется, иголка была, – Анисим сдернул шапку, отвернул козырек. – Тут, – обрадованно сказал он, разматывая нитку. – Это мы сей момент базу наведем. – И стал сшивать прореху в мешке.
– Дай, папань, я, – видя, как иголка не слушается отца, попросил Гриша.
– Ну-ка, ну-ка, похвастай, – передал мешок Анисим.
Гриша засунул рукавицы за пазуху и принялся шить. Пальцы щипало от холода, шов стягивался. Гриша зашил прореху, откусил хвостик нитки и чуть не уронил иголку в снег.
– Шила милому кисет, вышла рукавица, – Анисим подставил мешок.
– Как договорились, – Гриша подставил свой. – Клади, клади, скажу, когда хватит. – Анисим бросил в мешок Грише плитку и задержал руку.
– Давай, давай, – поторопил Гриша, приподнял мешок. – Пожалуй, хорош!
– Мне и нести нечего, – сделал обиженное лицо Анисим.
Сложили трубу, и печь стала похожа на слоненка с покатой спиной и поднятым кверху хоботом.
Анисим еще оглаживал крутой ее бок, затирал трещинки, а Гриша исходил нетерпением: когда же они затопят ее.
Анисим отмял со штанов прилипшую глину, сполоснул в мутной воде руки и выставил котелок за дверь.
– Хорошо бы стружками прожечь, – как бы себе посоветовал Анисим.
Гриша кинулся собирать, натолкал полную печь.
– Поджигать?
– Можно бы и поджечь, только от топки бы отмести стружки, а то отскочит уголек…
Гриша выскочил за дверь, вернулся с метелкой из лапника, подмел зимовье. Торопливыми руками чиркнул спичку и поднес к стружкам, они и занялись огнем. Но наполнилась печь дымом, придушило огонь. Едкий густой дым повалил из печки через топку в зимовье. Анисим удушливо закашлял.
– Открой, Гриша, дверь.
Гриша выскочил, оставил дверь открытой и сразу смотреть на трубу. Над куцей трубой чуть заметно кудрявилась белая струйка то ли дыма, то ли пара.
– Печь сырая, да и труба узкая, не хватает тяги, – сказал из зимовья Анисим.
– Задохнуться можно, иди сюда, папань…
Анисим вышел, звонко высморкался, промокнул подолом рубахи глаза.
– Мы так с дедом Аверьяном дуплистый комель ставили вместо трубы…
– Не сгорит?..
– Зимой нет… Жалко, закоптит зимовье. – Не зная, что делать, смотрел Анисим, как из дверей валит дым. Он взял лопату, поддел гору снега и в дверь – дым побелел и скоро совсем опал.
– Ты побудь, Григорий, здесь, посмотри за печью, я скоро вернусь.
Анисим взял топор и побрел по снегу. Печь потухла. Грише было жалко стены, потолок, он подумал, что они потускнели. Нет, пока светятся, только дверь чуть копотью взялась. Гриша послюнил палец, попробовал потереть, размазал, осталось пятно. Послышался стук топора. «Чего это папаня?» – гадал Гриша.
Анисим обстучал одну сухостоину, другую, третью, сколько обошел, нет подходящей – звенят, как колокол… Попался ему на глаза высокий пень, подошел, ударил обухом, пень барабаном отозвался: «То, что надо». Ударил острием, показалась искра, высеклась, – как свинцовый, лиственничный. Оглянулся Анисим, Гриша бредет с пилой по его следу.
– Вовремя подоспел, Григорий, будем валить.
– Трубу нашел, – догадался Гриша.
– Как видишь. – Анисим еще постучал козелками по пню и приставил ухо – гудит…
Пока пилили, три раза отдыхали.
– Не дерево – железо, – то ли хвалил, то ли ругал Анисим лиственницу, а когда сняли пень и из него посыпалась труха, мох и скатанная шерсть, Анисим спросил Гришу:
– Кто, ты думаешь, жил в дупле?
Гриша взял клочок мягкой свалянной шерсти.
– Белка? Нет?..
– Соболь. Соседом был. Жаль, собаки нет.
Труба оказалась тяжелой и длинной.
Отпилили столько, сколько могли унести, и поволокли к зимовью. Поставили трубу – и зимовье словно подросло, по-другому смотрится.
– Ветром трубу не свалит? – засомневался Гриша.
– Не дадим. На растяжки возьмет. Неси, Гриша, гвозди, к делу сейчас они. – Анисим вырубил три жердочки – расчалил трубу, попробовал сдвинуть ее.
– Ни с места. Никуда не денется, – сообщил Грише и довольный спустился с крыши. – Затопляй, Григорий, да смотри, чтобы самого не задернуло в печь.
– Шутишь, папань?
Гриша выгреб из печки мокрые от снега стружки, наколол тоненьких полешков, сложил их в топке клеткой, как делают в пекарне. Под дрова подсунул лучину, запалил, дал разгореться и выметнулся из зимовья смотреть трубу.
– Папань, – закричал Гриша, – выбросило. Целый пароход дымит!
В зимовье золотой отсвет огня плескался по стенам, потолку, прищелкивал, с радостным потягом гудела печь.
– Э-э-х! – вскочил Анисим. Гриша от неожиданности вздрогнул, а Анисим притопнул ногой. – Пошли, Гриша, на старую фатеру, принесем пожитки.
Тем временем в зимовье нагрелось, острее запахло пригретым деревом и пихтой, стало тепло и уютно по-домашнему.
Гриша посмотрел на нары.
– Полезай, – разрешил Анисим.
Гриша оперся на край и легко вскочил на нары.
– Хороший кавалерист, – отметил Анисим. – Коня и не хватает.
– Коня и шашки! – порубал Гриша рукой воздух и упал на «перину», остро пахнуло пихтой.
От окна рассеивался тусклый, но вполне доступный свет, придавая зимовью таинственность.
– Бойницы-то и забыли сделать… как оборонять.
– От кого? – раскладывая из мешка съестные припасы, спросил Анисим.
– От набегов, от кочевников, от бе… – заикнулся Гриша.
– Договаривай, – Анисим подвесил к матице узелок с мукой.
– Не хотел я, папань, про белых…
– Да чего там, ряди, суди, воюй.
– Чего судить-то?
– А ты не собираешься судить тех, кто порушил землю нашу, надругался над ни в чем не повинными отцами и дедами нашими, тружениками?
– Кто надругался-то? – вскинулся Гриша. – Скажи.
Анисим и сам не знал, именно кто.
– Скажу одно, сын, народ бы наш сам никогда не додумался да и не дошел до такого братоубийства. Такой раззор совершить, уму непостижимо… И будет до тех пор кровоточить, пока суд праведный не свершится.
Анисим искал душевной опоры и находил ее только в молитве, а душа жадно просила осознанной справедливости и ответа на вопрос. Кому? Зачем нужны были такие страдания?
Гриша лежал, сцепив руки за головой, перед глазами плыл тихий задумчивый лес. И вот лес начал раздвигаться, и уже не лес, а ровное поле, и всадники, скачущие на разъяренных конях с пиками наперевес. Сверкают на солнце мечи и щиты. Гриша припал к бойнице в ожидании врага. Слышит, как под копытами коней земля дрожит. И он, готовый встретить врага, оглянулся и увидел отца, деда Федора и прадеда Аверьяна в блестящих шлемах и стальных кольчугах. Они стояли с пиками на изготовку. Грише не страшно. Свои здесь. Прадед Аверьян узнал Гришу, одобряюще подмигнул ему, и шрам у прадеда над левой бровью полез под шлем. Гриша уверен: крепость врагу не взять… И только конница приблизилась и копья скрестились, как…
– Григорий, – Анисим подергал за ногу сына, – молоко остынет, малосольный ленок… давай к столу…
Гриша открыл глаза.
– Папань, у деда Аверьяна был шрам над бровью? – свесив с нар ноги, спросил Гриша.
Анисим занес над кружками котелок, но задержал руку.
– Привиделось, что ли?
– Такой, вывернутый красный рубец.
– Верно. – И задумался Анисим. Он не помнил, чтобы когда-то рассказывал. Про бороду говорил, а о шраме не сказывал. – Чего еще видел? – спросил Анисим и подумал: значит, есть связь, а иначе, как объяснить? Обличье передается, значит, память может вызывать и никогда невиденное…
– Он мне еще подмигнул, – рассказывал Гриша. – Узнал он меня. И дед Федор был, и ты, папань…
– Покойники к непогоде, а вот я… – задумался Анисим. – Напекем блинов да помянем родителей.
Анисим разлил молоко в кружки.
– Придвигайся.
Но о чем бы ни говорили, Гришин сон не шел из головы Анисима. Он вспомнил, как ему однажды прабабка, которую он никогда не видел, явилась во сне. Сон рассказал деду Аверьяну.
– Ну и как ты ее видел, Аниська?
– Как тебя. В платке домиком и с бородавкой над бровью.
– Она, – подтвердил дед Аверьян. – А потом?
– Мы с тобой были. Она взяла тебя за руку и увела в лес, меня оставила, мне стало жутко.
– Так, говоришь, меня увела, – переспросил дед Аверьян. – Стало быть, скоро отойду.
А вскоре и в самом деле дед Аверьян помер.
Анисим пил горячее молоко, и рука его заметно дрожала.
– Что-то знобит, – пожаловался Анисим.
– И у меня в голове шумит… – отложил Гриша сухарь.
– Рази камень угарный, – развернулся на скамейке Анисим и подержал руку над каменкой. – Просквозить, так негде вроде. – Анисим взял со стола котелок и вышел на улицу, а Гриша переметнулся на нары досматривать сон. Анисим вернулся, стряхнул у порога снег.
– Вовремя мы управились, Григорий, – повеселевшим голосом сказал Анисим. – Зима-то всерьез поселилась. Однако надо за лыжи приниматься…
– Надо, однако, – отозвался Гриша.
Котелок на каменке зашипел, пахнуло талой водой.
– Ты бы сбегал, сынок, посмотрел на заездок, пока не задавило снегом, – разделывая на посол рыбу, попросил Анисим.
Гриша спустился с нар и за шапку.
– Да ты как следует оденься, подпояшься. – Анисим встряхнул в приоткрытую дверь мешок и сунул его Грише. – Если что – крикнешь.
В мутной тиши стояли опухшие от снега деревья. Затаилась и речка. Гриша постоял, послушал и побежал к своему мосту. У запруды он его не увидел. Екнуло сердце: «Куда девался мост?» Посмотрел на лоток, лапник чернел под снегом. «Угу, сколько навалило!» – Гриша сгреб ногой снег, поднял ветки и сразу увидел рыбьи хвосты. Он выбирал из лотка ленков, хариусов, выкидывал их в снег и не чувствовал, как бывало раньше с удочкой, азарта. Как бы и не рыбалка вовсе. Рыба билась у его ног, коченела, изогнув хвосты Гриша подобрался к заездку, расчистил лед и припал к нему, высматривая дно, и увидел у самого входа в лоток крупного тайменя. «Ах ты!» – как током прошило волнение, и зашлось, подкатило горячее под самое горло. В азарте Гриша сорвал с головы шапку, но вспомнил, что ни крючка, ни лески при нем нет. Не шевельнув плавником, таймень словно тень сошел на глубину. Гриша еще посидел на льду, не стряхивая снега с головы, надел шапку, накрыл лапником лоток, сбросил в мешок рыбу и поволок к зимовью, слабо угадывая свой след.
– Папань, – с дороги крикнул Гриша, – крючок ковать надо! – Подошел и увидел, что отец снова что-то тесал. – Чего это строить взялся?
– Лестницу. Трубу закрывать. А тебя с уловом…
– Ты знаешь какая там рыбина?! – все еще не мог успокоиться Гриша.
– Знаю, – спокойно сказал Анисим. – А это чем не рыба, – кивнул он на мешок.
– Да-а… – обиженно протянул Гриша. – Вот там рыба.
– Ну-ка посчитай на нашем численнике, сколько мы тут ден, – стараясь отвлечь Гришу, попросил Анисим.
– Двенадцать, папань, – посчитав на стволе дерева зарубки, выкрикнул Гриша.
– Значит, две недели, а как один день… Летит время. Лыжи пора вострить.
– А лыж-то и нет. Белку не поймали.
– За белкой дело не станет. Сама в руки просится. Ты видел, что она с орехами вытворяет?
Гриша удивленно взглянул на отца.
– Не видел, так сходи, сходи погляди…
За шалашом под раскидистой пихтой был склад шишки. Гриша поднырнул под плотно нависшие до самой земли заснеженные ветки. Под пихтой было сумеречно. Не только снег, но и свет слабо проникал. Гриша присмотрелся, куча шишек была разворошена. «Видать, не один зверек трудился, – подумал Гриша. – Сколько шишек распустили».
Гриша поднял несколько недовыщелушенных шишек, сложил в полу фуфайки и принес показать отцу.
– Видал? Если не изловить, оставят без орехов.
– Свое берут, – спокойно сказал Анисим, примеряя к стенке лестницу. – Это мы у них тащим. А то, что в шишке осталось, – пустой орех.
– Да ну? – не поверил Гриша. Сковырнул чешуйку, достал орех, раскусил – пустой, другой, третий…
– Ну, а я что говорил?
– Как они знают, что пустой? – удивился Гриша.
– Знают, – взял в руку шишку Анисим. – Я сколько раз задумывался. Сквозь скорлупку, что ли, видят? Загадка, и все.
– Надо убрать в зимовье орех, который уцелел, – по-хозяйски Гриша взялся за мешок.
– Ты говоришь, белку надо? – остановил Анисим Гришу вопросом. – Так и не ходи далеко. Сделай клетку, закидную дверцу – и белка твоя.
Гриша за топорик.
– Можно в зимовье строгать?
– Строгай.
– Из лучинок?
– По мне так лучше всего делать из таловых прутьев Нарезал потолще карандаша…
– А шить чем?
– Шить? Сплести можно, но не поднимешь, тяжелый будет. Лучше всего, – вспомнил Анисим, – деревянные гвозди-кляпушки на еловой смоле – хорошо держать будут…
Гриша нарезал таловых прутьев, очистил и подвесил над каменкой сушить. Пока обобрал с ели смолу, настрогал гвоздики, и заготовка подошла – подсохла. Проколол шилом палочки и в соединении, обмакнул гвоздик в смолу и вогнал, зачистил и как отлил. Гриша настолько увлекся работой, что, не позови отец к столу, и не вспомнил бы о еде. Клетка получилась, взял Анисим в руки – выпускать жалко. Словно из дорогого дерева сшита. Повертел в руках клетку Анисим, только и выдохнул:
– Ну-у, Григорий…
Снег валил, не переставая, день, ночь, еще день, еще ночь, задавил и кустарники, и подсад, словно прибрал все то, что плохо и не на месте лежало. Высветил лиственничники. Оголил и уширил берега речки. Только ельники и кедрачи еще больше посмурнели и затаились.
Рассвет Анисиму казался долгим, тягучим и вязким, как еловая смола, когда ее опрастываешь из кружки.
– Сколько не лежи, а вставать придется, – поворочался Анисим на «перине». В зимовье было тепло, уютно и таинственно спокойно. – Ты не спишь, Григорий?
– Нет, папань.
– Интересно, сколько натикало на твоих серебряных?
– Однако, паря, мно-о-го-о, – подражая деду Витохе, протянул слова Гриша.
– Какие у тебя планы, Григорий?
Гриша сел на нарах, почесал голову. Мутно отсвечивало ледяное окно, маячили печка, стол.
– Я бы так поел…
– А клетку не проверял?
– Нет, – спохватился Гриша. Спрыгнул с нар. Земляной пол холодил ноги. – Где же обувка? – пошарил Гриша под нарами.
– И обувка и штаны за печкой висят.
Гриша снял с гвоздя штаны и, как только влез в них, сразу почувствовал, что нет дырок на коленках.
– Когда успел, папань? И бродень залатал.
– Ночь-то год, – отозвался Анисим.
Гриша обулся, надел фуфайку и в дверь, торкнулся, а она ни с места.
– Нас кто-то подпер. – Гриша отступил и с разбегу саданул плечом. И тогда дверь не открылась.
– Медведь, кто еще мог так подшутить? – предположил Анисим. – Придется через трубу выходить, не иначе.
– Ломать трубу, что ли? – опешил Гриша.
– А как бы ты хотел?
Гриша поглядел в окно, но ничего не увидел.
– Лучше уж прорубить окно… «Стекло» мы еще добудем. Гриша через стол пощупал, погладил «стеклину», как будто хотел убедиться, цела ли она. – Не тает. Тепло и не тает. Сверху залоснилась, и все.
– А с чего растает, когда снаружи жмет мороз – перебивает…
– Рубить? – уже с топором в руке, спросил Гриша.
– Погоди, Григорий. – Анисим не спеша спустился с нар, долго натягивал, покашливая и покрякивая, бродни. Наконец, поднялся со скамейки, подшагнул, навалился плечом, и дверь отжалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Спи, спи, папань…
Анисим вскочил, встряхнулся, глаза просветлели, серые, с большими черными точками. Он пытался присесть, размять ноги, но не сумел, только потоптался.
– Так побежали?
– Вот котомки, – кивнул Гриша на сук.
– Ага, – сдернул свою Анисим и тут же накинул ее на плечи. – Со сна всегда знобит.
Гриша это хорошо знал, охватил свою котомку, побежал к речке.
– Догоняй, папань!..
По набитой тропе легче идти, податливее, только бродни пришепетывают: вшик, вшик – о затвердевшую за ночь кромку снега.
– Как на вороных подкатили, – развернулся на «карьере» Анисим и сразу стал выбирать каменные бруски. – Держи мой мешок, Гриша.
– Да он же у тебя за спиной, – подергал Гриша за отцовскую котомку.
– Ах ты. На радостях, что ли?.. Да и как же не радоваться, – постучал Анисим плиткой о плитку, – шоколад. Сам бы ел, да деньги надо…
Гриша держал мешок, Анисим аккуратно укладывал плитку, чтобы к спине ребром она не угадала.
– Хватит, папань, лед не выдержит… провалишься.
– Скала разбирается хорошо, жалко оставлять столько добра, – но свой пыл Анисим умерил. Положил Грише в мешок две небольшие плитки.
– Не понесу я столько, курам на смех, – заартачился Гриша.
– Пусть покудахтают… угодят во щи. Все, Григорий, завязывай…
– Ну, папань, – скособочившись, поднял одной рукой свой мешок Гриша. – Смотри.
– И смотреть нечего. Вдевай руки, – подставил Анисим лямки.
Гриша отвернулся.
– Ну вот. Как бы ты хотел, я вон сколько натузил, а отбавлять дорогой куда буду?..
– А зачем столько берешь, переложи мне.
– Затем и беру, пока свежий – попру, а там и до твоего мешка дойдет…
– Если так, – поставил с неохотой Гриша руки.
Так и получилось: не прошли и половину дороги, как у Анисима разъехался мешок. Чуть пятки не побило.
– Прелый, что ли? – подергал мешковину Анисим.
– Железный и то бы не сдюжил, – выбирая из снега плитки, упрекнул Гриша.
– Похоже, углом пропороло, – оправдывался Анисим. – Кажется, иголка была, – Анисим сдернул шапку, отвернул козырек. – Тут, – обрадованно сказал он, разматывая нитку. – Это мы сей момент базу наведем. – И стал сшивать прореху в мешке.
– Дай, папань, я, – видя, как иголка не слушается отца, попросил Гриша.
– Ну-ка, ну-ка, похвастай, – передал мешок Анисим.
Гриша засунул рукавицы за пазуху и принялся шить. Пальцы щипало от холода, шов стягивался. Гриша зашил прореху, откусил хвостик нитки и чуть не уронил иголку в снег.
– Шила милому кисет, вышла рукавица, – Анисим подставил мешок.
– Как договорились, – Гриша подставил свой. – Клади, клади, скажу, когда хватит. – Анисим бросил в мешок Грише плитку и задержал руку.
– Давай, давай, – поторопил Гриша, приподнял мешок. – Пожалуй, хорош!
– Мне и нести нечего, – сделал обиженное лицо Анисим.
Сложили трубу, и печь стала похожа на слоненка с покатой спиной и поднятым кверху хоботом.
Анисим еще оглаживал крутой ее бок, затирал трещинки, а Гриша исходил нетерпением: когда же они затопят ее.
Анисим отмял со штанов прилипшую глину, сполоснул в мутной воде руки и выставил котелок за дверь.
– Хорошо бы стружками прожечь, – как бы себе посоветовал Анисим.
Гриша кинулся собирать, натолкал полную печь.
– Поджигать?
– Можно бы и поджечь, только от топки бы отмести стружки, а то отскочит уголек…
Гриша выскочил за дверь, вернулся с метелкой из лапника, подмел зимовье. Торопливыми руками чиркнул спичку и поднес к стружкам, они и занялись огнем. Но наполнилась печь дымом, придушило огонь. Едкий густой дым повалил из печки через топку в зимовье. Анисим удушливо закашлял.
– Открой, Гриша, дверь.
Гриша выскочил, оставил дверь открытой и сразу смотреть на трубу. Над куцей трубой чуть заметно кудрявилась белая струйка то ли дыма, то ли пара.
– Печь сырая, да и труба узкая, не хватает тяги, – сказал из зимовья Анисим.
– Задохнуться можно, иди сюда, папань…
Анисим вышел, звонко высморкался, промокнул подолом рубахи глаза.
– Мы так с дедом Аверьяном дуплистый комель ставили вместо трубы…
– Не сгорит?..
– Зимой нет… Жалко, закоптит зимовье. – Не зная, что делать, смотрел Анисим, как из дверей валит дым. Он взял лопату, поддел гору снега и в дверь – дым побелел и скоро совсем опал.
– Ты побудь, Григорий, здесь, посмотри за печью, я скоро вернусь.
Анисим взял топор и побрел по снегу. Печь потухла. Грише было жалко стены, потолок, он подумал, что они потускнели. Нет, пока светятся, только дверь чуть копотью взялась. Гриша послюнил палец, попробовал потереть, размазал, осталось пятно. Послышался стук топора. «Чего это папаня?» – гадал Гриша.
Анисим обстучал одну сухостоину, другую, третью, сколько обошел, нет подходящей – звенят, как колокол… Попался ему на глаза высокий пень, подошел, ударил обухом, пень барабаном отозвался: «То, что надо». Ударил острием, показалась искра, высеклась, – как свинцовый, лиственничный. Оглянулся Анисим, Гриша бредет с пилой по его следу.
– Вовремя подоспел, Григорий, будем валить.
– Трубу нашел, – догадался Гриша.
– Как видишь. – Анисим еще постучал козелками по пню и приставил ухо – гудит…
Пока пилили, три раза отдыхали.
– Не дерево – железо, – то ли хвалил, то ли ругал Анисим лиственницу, а когда сняли пень и из него посыпалась труха, мох и скатанная шерсть, Анисим спросил Гришу:
– Кто, ты думаешь, жил в дупле?
Гриша взял клочок мягкой свалянной шерсти.
– Белка? Нет?..
– Соболь. Соседом был. Жаль, собаки нет.
Труба оказалась тяжелой и длинной.
Отпилили столько, сколько могли унести, и поволокли к зимовью. Поставили трубу – и зимовье словно подросло, по-другому смотрится.
– Ветром трубу не свалит? – засомневался Гриша.
– Не дадим. На растяжки возьмет. Неси, Гриша, гвозди, к делу сейчас они. – Анисим вырубил три жердочки – расчалил трубу, попробовал сдвинуть ее.
– Ни с места. Никуда не денется, – сообщил Грише и довольный спустился с крыши. – Затопляй, Григорий, да смотри, чтобы самого не задернуло в печь.
– Шутишь, папань?
Гриша выгреб из печки мокрые от снега стружки, наколол тоненьких полешков, сложил их в топке клеткой, как делают в пекарне. Под дрова подсунул лучину, запалил, дал разгореться и выметнулся из зимовья смотреть трубу.
– Папань, – закричал Гриша, – выбросило. Целый пароход дымит!
В зимовье золотой отсвет огня плескался по стенам, потолку, прищелкивал, с радостным потягом гудела печь.
– Э-э-х! – вскочил Анисим. Гриша от неожиданности вздрогнул, а Анисим притопнул ногой. – Пошли, Гриша, на старую фатеру, принесем пожитки.
Тем временем в зимовье нагрелось, острее запахло пригретым деревом и пихтой, стало тепло и уютно по-домашнему.
Гриша посмотрел на нары.
– Полезай, – разрешил Анисим.
Гриша оперся на край и легко вскочил на нары.
– Хороший кавалерист, – отметил Анисим. – Коня и не хватает.
– Коня и шашки! – порубал Гриша рукой воздух и упал на «перину», остро пахнуло пихтой.
От окна рассеивался тусклый, но вполне доступный свет, придавая зимовью таинственность.
– Бойницы-то и забыли сделать… как оборонять.
– От кого? – раскладывая из мешка съестные припасы, спросил Анисим.
– От набегов, от кочевников, от бе… – заикнулся Гриша.
– Договаривай, – Анисим подвесил к матице узелок с мукой.
– Не хотел я, папань, про белых…
– Да чего там, ряди, суди, воюй.
– Чего судить-то?
– А ты не собираешься судить тех, кто порушил землю нашу, надругался над ни в чем не повинными отцами и дедами нашими, тружениками?
– Кто надругался-то? – вскинулся Гриша. – Скажи.
Анисим и сам не знал, именно кто.
– Скажу одно, сын, народ бы наш сам никогда не додумался да и не дошел до такого братоубийства. Такой раззор совершить, уму непостижимо… И будет до тех пор кровоточить, пока суд праведный не свершится.
Анисим искал душевной опоры и находил ее только в молитве, а душа жадно просила осознанной справедливости и ответа на вопрос. Кому? Зачем нужны были такие страдания?
Гриша лежал, сцепив руки за головой, перед глазами плыл тихий задумчивый лес. И вот лес начал раздвигаться, и уже не лес, а ровное поле, и всадники, скачущие на разъяренных конях с пиками наперевес. Сверкают на солнце мечи и щиты. Гриша припал к бойнице в ожидании врага. Слышит, как под копытами коней земля дрожит. И он, готовый встретить врага, оглянулся и увидел отца, деда Федора и прадеда Аверьяна в блестящих шлемах и стальных кольчугах. Они стояли с пиками на изготовку. Грише не страшно. Свои здесь. Прадед Аверьян узнал Гришу, одобряюще подмигнул ему, и шрам у прадеда над левой бровью полез под шлем. Гриша уверен: крепость врагу не взять… И только конница приблизилась и копья скрестились, как…
– Григорий, – Анисим подергал за ногу сына, – молоко остынет, малосольный ленок… давай к столу…
Гриша открыл глаза.
– Папань, у деда Аверьяна был шрам над бровью? – свесив с нар ноги, спросил Гриша.
Анисим занес над кружками котелок, но задержал руку.
– Привиделось, что ли?
– Такой, вывернутый красный рубец.
– Верно. – И задумался Анисим. Он не помнил, чтобы когда-то рассказывал. Про бороду говорил, а о шраме не сказывал. – Чего еще видел? – спросил Анисим и подумал: значит, есть связь, а иначе, как объяснить? Обличье передается, значит, память может вызывать и никогда невиденное…
– Он мне еще подмигнул, – рассказывал Гриша. – Узнал он меня. И дед Федор был, и ты, папань…
– Покойники к непогоде, а вот я… – задумался Анисим. – Напекем блинов да помянем родителей.
Анисим разлил молоко в кружки.
– Придвигайся.
Но о чем бы ни говорили, Гришин сон не шел из головы Анисима. Он вспомнил, как ему однажды прабабка, которую он никогда не видел, явилась во сне. Сон рассказал деду Аверьяну.
– Ну и как ты ее видел, Аниська?
– Как тебя. В платке домиком и с бородавкой над бровью.
– Она, – подтвердил дед Аверьян. – А потом?
– Мы с тобой были. Она взяла тебя за руку и увела в лес, меня оставила, мне стало жутко.
– Так, говоришь, меня увела, – переспросил дед Аверьян. – Стало быть, скоро отойду.
А вскоре и в самом деле дед Аверьян помер.
Анисим пил горячее молоко, и рука его заметно дрожала.
– Что-то знобит, – пожаловался Анисим.
– И у меня в голове шумит… – отложил Гриша сухарь.
– Рази камень угарный, – развернулся на скамейке Анисим и подержал руку над каменкой. – Просквозить, так негде вроде. – Анисим взял со стола котелок и вышел на улицу, а Гриша переметнулся на нары досматривать сон. Анисим вернулся, стряхнул у порога снег.
– Вовремя мы управились, Григорий, – повеселевшим голосом сказал Анисим. – Зима-то всерьез поселилась. Однако надо за лыжи приниматься…
– Надо, однако, – отозвался Гриша.
Котелок на каменке зашипел, пахнуло талой водой.
– Ты бы сбегал, сынок, посмотрел на заездок, пока не задавило снегом, – разделывая на посол рыбу, попросил Анисим.
Гриша спустился с нар и за шапку.
– Да ты как следует оденься, подпояшься. – Анисим встряхнул в приоткрытую дверь мешок и сунул его Грише. – Если что – крикнешь.
В мутной тиши стояли опухшие от снега деревья. Затаилась и речка. Гриша постоял, послушал и побежал к своему мосту. У запруды он его не увидел. Екнуло сердце: «Куда девался мост?» Посмотрел на лоток, лапник чернел под снегом. «Угу, сколько навалило!» – Гриша сгреб ногой снег, поднял ветки и сразу увидел рыбьи хвосты. Он выбирал из лотка ленков, хариусов, выкидывал их в снег и не чувствовал, как бывало раньше с удочкой, азарта. Как бы и не рыбалка вовсе. Рыба билась у его ног, коченела, изогнув хвосты Гриша подобрался к заездку, расчистил лед и припал к нему, высматривая дно, и увидел у самого входа в лоток крупного тайменя. «Ах ты!» – как током прошило волнение, и зашлось, подкатило горячее под самое горло. В азарте Гриша сорвал с головы шапку, но вспомнил, что ни крючка, ни лески при нем нет. Не шевельнув плавником, таймень словно тень сошел на глубину. Гриша еще посидел на льду, не стряхивая снега с головы, надел шапку, накрыл лапником лоток, сбросил в мешок рыбу и поволок к зимовью, слабо угадывая свой след.
– Папань, – с дороги крикнул Гриша, – крючок ковать надо! – Подошел и увидел, что отец снова что-то тесал. – Чего это строить взялся?
– Лестницу. Трубу закрывать. А тебя с уловом…
– Ты знаешь какая там рыбина?! – все еще не мог успокоиться Гриша.
– Знаю, – спокойно сказал Анисим. – А это чем не рыба, – кивнул он на мешок.
– Да-а… – обиженно протянул Гриша. – Вот там рыба.
– Ну-ка посчитай на нашем численнике, сколько мы тут ден, – стараясь отвлечь Гришу, попросил Анисим.
– Двенадцать, папань, – посчитав на стволе дерева зарубки, выкрикнул Гриша.
– Значит, две недели, а как один день… Летит время. Лыжи пора вострить.
– А лыж-то и нет. Белку не поймали.
– За белкой дело не станет. Сама в руки просится. Ты видел, что она с орехами вытворяет?
Гриша удивленно взглянул на отца.
– Не видел, так сходи, сходи погляди…
За шалашом под раскидистой пихтой был склад шишки. Гриша поднырнул под плотно нависшие до самой земли заснеженные ветки. Под пихтой было сумеречно. Не только снег, но и свет слабо проникал. Гриша присмотрелся, куча шишек была разворошена. «Видать, не один зверек трудился, – подумал Гриша. – Сколько шишек распустили».
Гриша поднял несколько недовыщелушенных шишек, сложил в полу фуфайки и принес показать отцу.
– Видал? Если не изловить, оставят без орехов.
– Свое берут, – спокойно сказал Анисим, примеряя к стенке лестницу. – Это мы у них тащим. А то, что в шишке осталось, – пустой орех.
– Да ну? – не поверил Гриша. Сковырнул чешуйку, достал орех, раскусил – пустой, другой, третий…
– Ну, а я что говорил?
– Как они знают, что пустой? – удивился Гриша.
– Знают, – взял в руку шишку Анисим. – Я сколько раз задумывался. Сквозь скорлупку, что ли, видят? Загадка, и все.
– Надо убрать в зимовье орех, который уцелел, – по-хозяйски Гриша взялся за мешок.
– Ты говоришь, белку надо? – остановил Анисим Гришу вопросом. – Так и не ходи далеко. Сделай клетку, закидную дверцу – и белка твоя.
Гриша за топорик.
– Можно в зимовье строгать?
– Строгай.
– Из лучинок?
– По мне так лучше всего делать из таловых прутьев Нарезал потолще карандаша…
– А шить чем?
– Шить? Сплести можно, но не поднимешь, тяжелый будет. Лучше всего, – вспомнил Анисим, – деревянные гвозди-кляпушки на еловой смоле – хорошо держать будут…
Гриша нарезал таловых прутьев, очистил и подвесил над каменкой сушить. Пока обобрал с ели смолу, настрогал гвоздики, и заготовка подошла – подсохла. Проколол шилом палочки и в соединении, обмакнул гвоздик в смолу и вогнал, зачистил и как отлил. Гриша настолько увлекся работой, что, не позови отец к столу, и не вспомнил бы о еде. Клетка получилась, взял Анисим в руки – выпускать жалко. Словно из дорогого дерева сшита. Повертел в руках клетку Анисим, только и выдохнул:
– Ну-у, Григорий…
Снег валил, не переставая, день, ночь, еще день, еще ночь, задавил и кустарники, и подсад, словно прибрал все то, что плохо и не на месте лежало. Высветил лиственничники. Оголил и уширил берега речки. Только ельники и кедрачи еще больше посмурнели и затаились.
Рассвет Анисиму казался долгим, тягучим и вязким, как еловая смола, когда ее опрастываешь из кружки.
– Сколько не лежи, а вставать придется, – поворочался Анисим на «перине». В зимовье было тепло, уютно и таинственно спокойно. – Ты не спишь, Григорий?
– Нет, папань.
– Интересно, сколько натикало на твоих серебряных?
– Однако, паря, мно-о-го-о, – подражая деду Витохе, протянул слова Гриша.
– Какие у тебя планы, Григорий?
Гриша сел на нарах, почесал голову. Мутно отсвечивало ледяное окно, маячили печка, стол.
– Я бы так поел…
– А клетку не проверял?
– Нет, – спохватился Гриша. Спрыгнул с нар. Земляной пол холодил ноги. – Где же обувка? – пошарил Гриша под нарами.
– И обувка и штаны за печкой висят.
Гриша снял с гвоздя штаны и, как только влез в них, сразу почувствовал, что нет дырок на коленках.
– Когда успел, папань? И бродень залатал.
– Ночь-то год, – отозвался Анисим.
Гриша обулся, надел фуфайку и в дверь, торкнулся, а она ни с места.
– Нас кто-то подпер. – Гриша отступил и с разбегу саданул плечом. И тогда дверь не открылась.
– Медведь, кто еще мог так подшутить? – предположил Анисим. – Придется через трубу выходить, не иначе.
– Ломать трубу, что ли? – опешил Гриша.
– А как бы ты хотел?
Гриша поглядел в окно, но ничего не увидел.
– Лучше уж прорубить окно… «Стекло» мы еще добудем. Гриша через стол пощупал, погладил «стеклину», как будто хотел убедиться, цела ли она. – Не тает. Тепло и не тает. Сверху залоснилась, и все.
– А с чего растает, когда снаружи жмет мороз – перебивает…
– Рубить? – уже с топором в руке, спросил Гриша.
– Погоди, Григорий. – Анисим не спеша спустился с нар, долго натягивал, покашливая и покрякивая, бродни. Наконец, поднялся со скамейки, подшагнул, навалился плечом, и дверь отжалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20