Здесь этого не сказано.
– А зачем говорить? Их будет столько, сколько захочу: сто тысяч, так сто тысяч, а то и больше.
Паны комисары видели, что они ничего не добьются от казака; они решили, по крайней мере, выпросить пленных.
Богдан и слышать ничего не хотел.
– Что завоевано, то завоевано! – резко остановил он просьбы панов. –Об этом и думать нечего.
Как его ни упрашивали, он стоял на своем. Попробовали было комисары предложить ему иные условия, но он ни слова ни говоря, взял перо, обмакнул в чернила и накрест перечеркнул эти условия.
Пан Кисель попытался убедить сурового гетмана и в длинной речи осыпал его упреками, побуждая его бросить союз с неверными, не пренебрегать милостью короля: он может обратить на него и гнев свой; не губить православную веру, пощадить кровь невинных, так как она может пасть на его же голову. Кисель говорил с увлечением, голос его дрожал и гетман совсем был тронут; на глазах у него показались слезы.
– Нельзя мне удержаться от меча, нельзя возвратиться в неволю! –говорил он. – Лучше сложить свою голову. Знаю, боевое счастье изменчиво: сегодня победы, завтра поражения, но дело наше правое… Мы чтим короля, как государя, а шляхту и панов ненавидим и никогда их друзьями не будем. Если не утвердят условий, будем биться насмерть, так и скажите королю. Кроме написанных мною условий, ничего другого не будет.
Комисары вышли от гетмана с поникшими головами.
– Что же нам делать? – говорил пан Мясковский. – Неужели, так и уехать, не выручив своих товарищей?
Выговский отвел его в сторону и вполголоса проговорил:
– Советую послам обратиться к полковнику Чорноте. Его мнение гетман уважает. Если панам удастся склонить его на свою сторону, их дело выиграно. Между прочим, могу панам послам сообщить, – прибавил он, понизив голос, – пан полковник и сам мечтал в былые времена о гетманской булаве. Может быть послам и удастся поймать его на эту удочку.
Мястковский передал слышанное своим товарищам и они отправились к Чорноте. Полковник жил совсем по-казацки, в небольшой хате, просто убранной, на стенах висело оружие, а кругом стояли деревянные лавки. На них стлался тулуп, а другой тулуп клался под голову.
Паны застали Чорноту лежащим на лавке и едва его добудились. Увидев нежданных гостей, он спустил ноги, сел и угрюмо взглянул на них.
– Пан обозный нездоров? – спросил его Кисель.
– Нездоров, – угрюмо проворчал Чорнота. – Много горилки вчера выпил с гетманом, мне за ним не угоняться, он пить горазд. За каким делом ко мне пожаловали, панове? – прибавил он искоса поглядывая на гостей.
Паны изложили ему свою просьбу.
Чорнота мрачно слушал их, видимо, не совсем понимая, в чем дело.
– Чего же от меня хотят паны? – спросил он наконец.
– Пан гетман уважает пана полковника. Если ваша милость захочет, то он ради вас отпустит пленников.
Чорнота даже привскочил с лавки.
– Это, чтобы я-то посоветовал ему выпустить пташек на волю? Да никогда этого не было и быть не может. Счастье ваше, что я сегодня нездоров, а то и вам бы целым не уйти отсюда.
Паны комисары невольно попятились к двери. Пан воевода сделал знак, чтобы они удалились, а сам, оставшись наедине с Чорнотой, повел разговор в ином тоне.
– Мне нравится прямой и откровенный характер пана полковника, –сказал он, подсаживаясь к казаку, – на его месте, может быть, и я отвечал бы так же. Но, ведь, согласитесь, в этой борьбе и сам гетман далеко не прав. Он много хитрит, то склоняется на сторону панов, то поддерживает казаков… Если бы он действовал так же откровенно, как пан, с ним бы легче было сговориться…
Чорнота в упор смотрел на пана Адама и молчал, видимо, соображая, куда тот клонит речь.
– Я должен сказать по совести, что его величество король, крайне недоволен гетманом. Он не прочь был бы сместить его и заменить человеком, более надежным… Не можете ли, пан, мне указать такого между доблестными панами воинами окружающими гетмана…
– Не знаю никого, кто бы мог заменить нашего батька, – угрюмо отвечал Чорнота, выколачивая пепел из трубки.
– Ну, так я буду говорить откровенно с паном полковником, – продолжал Кисель, помолчав. – По моему мнению, пан полковник самый доблестный из всех казаков, каких мне случалось встречать. Что бы сказал пан полковник, если бы король предложил ему гетманскую булаву?
Чорнота с секунду молча смотрел на пана воеводу, как-будто не сразу поняв, в чем дело. Потом вдруг вскочил с места и, схватив саблю, висевшую над головой, махая ей, прокричал:
– Убирайся, вражий сын, отсюда, пока цел, я тебя научу подбивать честного казака на подлости…
И будь рад, что ты старик, так и быть, ни слова не скажу гетману…
Кисель поспешил поскорей уйти. Когда он вышел в сени, ему показалось, что мелькнула чья-то тень. Был ли то дежурный казак, отворивший двери или кто другой, в темноте он не мог разобрать. Возвратившись домой, он рассказал своим товарищам все происшедшее и они пришли в полное отчаяние. – Теперь уж нам, наверное, несдобровать, – говорили они, – Чорнота обо всем расскажет гетману.
Страх их еще больше усилился, когда вечером испуганные слуги прибежали им сказать, что нескольких хлопов из свиты Киселя схватили и утопили в Днепре.
– Что же они сделали? – спросил Кисель.
– Ничего не сделали. Кто-то рассказал черни, что пан воевода хочет извести Богдана и посадить на его место Чорноту, а хлопы стали заступаться за пана, вот их и утопили.
– Кто же это рассказывал? – допытывался Кисель.
– Говорят какой-то казак, джура Чорноты.
– Ну, быть беде! – вздыхали паны.
На другой день слухи дошли и до Богдана. Он позвал Чорноту и стал расспрашивать. Чорнота начал с того, что ругнул его:
– Эх, ты гетман, гетман! Не гетмановати тебе, а баб слушать! Всяким сплетням веришь. Ну, был у меня Кисель, говорил о своих делах и просил, чтобы я тебе о пленниках слово замолвил.
– А ты что же? – спросил Богдан.
– А я его прогнал! Вот и все.
– И больше ничего? – недоверчиво спросил его Богдан.
– А тебе еще чего же? – переспросил Чорнота, угрюмо посматривая на гетмана. – Да ты что же, боишься меня, что ли? Эх, ты, батько, захотел бы Чорнота булавы, так не к панам бы пошел просить, а сам бы себе доставал. Не бойся, и у Чорноты есть друзья, да только не ляхи; с ляхами дружить Чорнота не будет. Вот тебе и весь сказ, гетман, и больше ты меня ни о чем не спрашивай.
Полковник круто повернулся и вышел, хлопнув дверью.
– Ну, осердился дуже! – с улыбкой проговорил Богдан ему вслед.
Наконец, паны комисары откланялись и уехали, ничего не добившись от гетмана. Несколько пленных ухитрились убежать с ними, остальных Богдан так и не выпустил.
21. ЗБАРАЖ И ЗБОРОВ
Ой що то за хижка
Пани сидiли,
Там на вирiжку;
Собак лупили,
Пiд тою хижкою
Ножи поломали,
Пани сидiли, Зубами тягали.
Шумно прошел весенний сейм. Особенно много споров вызвало чтение условий Хмельницкого. Король был не прочь примирить требования казаков с панской заносчивостью. Но как он ни желал сдержать разгулявшиеся страсти, ему все-таки пришлось подчиниться желанию панов и идти войной на непокорного казака. Паны готовы были на всякие жертвы, лишь бы усмирить мятежных хлопов; они установили налог для содержания тридцатитысячной армии и вперед разрешили королю все непредвиденные расходы. Новые споры возникли по поводу того, кого назначить предводителем. Общее желание предыдущего сейма было на стороне Иеремии Вишневецкого, но король и слышать не хотел о его назначении: у него с Вишневецким были личные счеты, он не мог простить Иеремии, что тот подавал голос за Стефана Ракочи и вел, как говорили, тайные сношения с венгерским двором. Несмотря на сильную партию, поддерживавшую Вишневецкого, король настоял на своем – выбрали не Иеремию, а троих предводителей: старика Фирлея, пана Ляндскоронского и Остророга. Сам же король принял на себя главное начальство над всем войском и двинулся на Волынь.
Польское войско собралось под Константинополем. Начало для поляков было удачно: в нескольких мелких стычках они одержали верх над казаками. Был июнь на исходе. Хмельницкий не торопился и делал вид, что надеется мирным путем поладить с панами. Народ отовсюду стекался к нему. Он делил их на полки, выбирал полковников и вводил в общий строй войска то устройство, которое до этого времени было только у запорожцев. Сам гетман жил в Чигирине и рассылал универсалы по всей Украине. Он медлил, поджидая Ислам-Гирея со своей ордой. В конце июня Хмельницкий получил весть, что хан с большой ордой двигается по «Черному Шляху» и приближается к Животову. Тогда и Хмельницкий быстро поднялся со своим войском и двинулся навстречу татарам. Казацкое войско шло по знакомой дороге, опустевшей, заглохнувшей, с покинутыми селениями, с выжженными и заброшенными пажитями и нивами. Все, что не ушло в казацкий стан, схоронилось, прослышав про татар, скрылось в леса и овраги и постаралось тщательно спрятать свое имущество. Но казаки, в походах люди бывалые, запаслись всем необходимым и, несмотря на сильный жар, двигались довольно быстро. Наконец, за селом Животовым они увидели татар, расположившихся на отдых. Далеко раскинулся пестрый татарский стан, наполненный самым разнообразным людом. Тут мелькали и пестрые рубашки крымских горцев, и вывороченные тулупы степных ногаев, и дикие, почти зверские, лица буджацких татар, и длинные чубы пятигорских черкесов, их выпуклые глаза и правильные черты лица, и красивая живописная одежда румелийцев, посланных турецким султаном, и темные, загорелые лица полунагих цыган, и родные казакины донцов, явившихся на зов украинского батька. Увидев это громадное полчище разнообразных племен, услышав крик, гам, говор, Хмельницкий невольно призадумался. Он не ожидал встретить такую массу народа. Кто-то из полковников заметил: «С такой ордой можно покорить не только Польшу, но и соседние государства». Хмельницкий серьезно ответил: "Можно, если сумеем заставить ее нам повиноваться.
Дружески, как старый знакомый, встретился он с Ислам-Гиреем; но хан держал себя важно, не выказывал гетману особой приязни.
– Приношу сердечное спасибо всех казаков вашему ханскому величеству за помощь, которую вы намереваетесь оказать нам, – произнес гетман после первых приветствий.
– Я исполняю волю моего повелителя, турецкого султана, – сухо отвечал хан. – Если бы не его приказание, никогда тебе не видать бы от меня помощи.
– Ваше ханское величество не будет раскаиваться. В этой войне хватит поживы всем, а рабов вы уведете столько, сколько захотите.
– Посмотрим! – отвечал хан.
Поляки, прослышав о надвигающейся на Волынь орде, решили двинуться к Збаражу и ожидать неприятеля за его крепкими стенами. Под Збаражем в это время стоял Иеремия Вишневецкий с Конецпольским и многими другими панами. Как только регулярное польское войско стало лагерем и солдаты прослышали, что князь Ерема близко, они целыми толпами стали уходить к нему, несмотря ни на какие строгие меры и наказания. Главнокомандующие советовались между собой и не знали, что предпринять.
– Нам непременно надо соединиться с князем, – советовал Фирлей. – Я готов сам ехать к нему и на коленях умолять его оставить в стороне личное честолюбие.
Ляндскоронский не допустил старика ехать на поклон к гордому пану и предложил переговорить с ним лично. Он выбрал нескольких шляхтичей и отправился в лагерь к князю Иеремии. В лагере князя все было тихо, чинно, покойно; каждый знал свое место и дело, все были наготове, и пан Ляндскоронский невольно подивился образцовому порядку. Долго упрашивал он Вишневецкого забыть нанесенные ему сеймом обиды.
– Все мы жалеем, что король обошел пана, все мы признаем пана Иеремию за отважнейшего и достойнейшего воина; будь же великодушен, пожалей свою родину, ты один можешь спасти ее.
Иеремия, видимо, был тронут, но продолжал отказываться.
– У меня мало войска, – говорил он, – не хватает пороха и оружия. Если на меня нападет неприятель, я со своим малочисленным отрядом сумею отстоять свою честь, но вам я не могу принести никакой пользы.
– Согласись только соединиться с нами, а мы все трое готовы уступить тебе права главнокомандующего.
– Нет, я не хочу отнимать чести у старого воина, – отвечал, подумав Вишневецкий, – завтра же я соединюсь с вами и буду служить под начальством Фирлея.
На другой день Вишневецкого с торжеством встретили в главном лагере и поторопились собрать военный совет; на нем приняли мнение Вишневецкого, считавшего Збараж самым удобным пунктом для встречи с неприятелем. Деревянные укрепления, окопанные рвом, окружали город; над ним возвышался замок, стоявший на горе. Лагерь раскинули под городской стеной и поручили инженерам обнести его валом. Но, по обыкновению, в польском лагере начались несогласия из-за мест, занимаемых отдельными отрядами: каждый хотел со своим отрядом, где ему вздумается, и при том со всеми удобствами; когда удовлетворили все требования, лагерь растянулся на большое пространство, и это сильно усложнило работы инженеров.
Появились татары, а окопы не были еще готовы. Они бросились было на Вишневецкого, не успевшего соединиться с остальным войском, но Вишневецкий дал сильный отпор, и татары отступили. В виду татар все принялись копать рвы, паны в своих богатых кунтушах на ряду с хлопами; никто не ложился спать, проработали всю ночь и все-таки не успели окончить всей работы. Начались гарцы. И с той, и с другой стороны наездники отличались одинаковой доблестью и знанием ратного дела. В полдень гарцы приостановились, в татарском лагере произошло движение; приехал сам хан в богатых блестящих одеждах, с многочисленными телохранителями. Хмельницкий встретил его с подобающим почетом; казаки били в литавры, стреляли из ружей и из пушек. Гетман предложил хану осмотреть польские укрепления. Они отправились в сопровождении знатных татар и казаков; Хмельницкий весело указывал хану на недоконченные работы панов.
– Такие укрепления нетрудно взять, – сказал он, обращаясь к хану. –Зададим мы ляхам жару, а к вечеру, пожалуй, будем и в польском лагере. Ваше ханское величество может рассчитывать на это; следует вам только запасти побольше веревок для пленных.
Хан только улыбнулся.
Осажденные видели грозившую им опасность и ничего не могли сделать. Они сидели, как в мышеловке, и не могли даже отступить, так как все пути были отрезаны. Все пали духом, только Иеремия не унывал. Он разъезжал по лагерю и успокаивал смущенных жолнеров.
– Что ж за беда, что нас мало, – говорил он, – тем больше для нас славы, а умирать все равно когда-нибудь да надо.
– Хорошо добывать славу, – возражали ему, – в честном, открытом бою, а тут мы сидим, как в тюрьме.
– Много чести победить на поле, – отвечал князь, – но еще более славы защищаться в окопах.
Священники ходили по лагерю и причащали святых таин. Поляки усердно молились и готовились к бою. Ночь провели они опять без сна.
Так прошло еще два дня. Хан начинал волноваться и несколько раз посылал за Хмельницким.
– Где же пленники и добыча, обещанные мне? – грозно говорил он ему.
– Будет, будет, еще все будет! – с видимой досадой отвечал Богдан.
Но я уже потерял много храбрых богатырей, – недовольным голосом возражал хан.
– Ничего, за каждого богатыря ты возьмешь по сотне пленников, –утешал гетман.
Однако, город не так легко было взять, пришлось томить его осадой, возводить окопы и постепенно приближаться к укреплениям, обстреливая их. Вишневецкий всем распоряжался сам и Хмельницкий видел, что ему не совладать с опытным вождем, если не заморить город голодом: все его военные хитрости князь Ерема предугадывал и предотвращал.
Осада тянулась долго, почти месяц, поляки терпели страшный голод, ели не только лошадей, но даже кошек, собак, мышей, кожу с возов и обуви. А казаки еще над ними подсмеивались, сидя на своих возах и убивая их как мух, лишь только они высовывали голову из окопов. Поляки пробовали вступать в переговоры, но гетман соглашался на отступление только с тем, чтобы ему выдали Вишневецкого, Конецпольского и некоторых других панов. Пробовали обратиться к хану; но и тут ничего не вышло. Наученный Хмельницким, хан требовал, чтобы для переговоров к нему прислали Вишневецкого. Паны ясно видели, что их хотят лишить единственного способного предводителя. Весь польский лагерь давно бы разбежался, если бы не князь Иеремия. Это знал и Хмельницкий, оттого он так и настаивал на выдаче Вишневецкого.
Видя, что замыслы гетмана не удаются, хан день ото дня становился с ним все холоднее. Наконец, он совсем потерял терпение и велел позвать к себе Богдана. Гетман знал, о чем будет разговор и медлил явиться перед ханские очи.
– Ступай, ступай! – торопили присланные за ним мурзы. Хан очень на тебя гневается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– А зачем говорить? Их будет столько, сколько захочу: сто тысяч, так сто тысяч, а то и больше.
Паны комисары видели, что они ничего не добьются от казака; они решили, по крайней мере, выпросить пленных.
Богдан и слышать ничего не хотел.
– Что завоевано, то завоевано! – резко остановил он просьбы панов. –Об этом и думать нечего.
Как его ни упрашивали, он стоял на своем. Попробовали было комисары предложить ему иные условия, но он ни слова ни говоря, взял перо, обмакнул в чернила и накрест перечеркнул эти условия.
Пан Кисель попытался убедить сурового гетмана и в длинной речи осыпал его упреками, побуждая его бросить союз с неверными, не пренебрегать милостью короля: он может обратить на него и гнев свой; не губить православную веру, пощадить кровь невинных, так как она может пасть на его же голову. Кисель говорил с увлечением, голос его дрожал и гетман совсем был тронут; на глазах у него показались слезы.
– Нельзя мне удержаться от меча, нельзя возвратиться в неволю! –говорил он. – Лучше сложить свою голову. Знаю, боевое счастье изменчиво: сегодня победы, завтра поражения, но дело наше правое… Мы чтим короля, как государя, а шляхту и панов ненавидим и никогда их друзьями не будем. Если не утвердят условий, будем биться насмерть, так и скажите королю. Кроме написанных мною условий, ничего другого не будет.
Комисары вышли от гетмана с поникшими головами.
– Что же нам делать? – говорил пан Мясковский. – Неужели, так и уехать, не выручив своих товарищей?
Выговский отвел его в сторону и вполголоса проговорил:
– Советую послам обратиться к полковнику Чорноте. Его мнение гетман уважает. Если панам удастся склонить его на свою сторону, их дело выиграно. Между прочим, могу панам послам сообщить, – прибавил он, понизив голос, – пан полковник и сам мечтал в былые времена о гетманской булаве. Может быть послам и удастся поймать его на эту удочку.
Мястковский передал слышанное своим товарищам и они отправились к Чорноте. Полковник жил совсем по-казацки, в небольшой хате, просто убранной, на стенах висело оружие, а кругом стояли деревянные лавки. На них стлался тулуп, а другой тулуп клался под голову.
Паны застали Чорноту лежащим на лавке и едва его добудились. Увидев нежданных гостей, он спустил ноги, сел и угрюмо взглянул на них.
– Пан обозный нездоров? – спросил его Кисель.
– Нездоров, – угрюмо проворчал Чорнота. – Много горилки вчера выпил с гетманом, мне за ним не угоняться, он пить горазд. За каким делом ко мне пожаловали, панове? – прибавил он искоса поглядывая на гостей.
Паны изложили ему свою просьбу.
Чорнота мрачно слушал их, видимо, не совсем понимая, в чем дело.
– Чего же от меня хотят паны? – спросил он наконец.
– Пан гетман уважает пана полковника. Если ваша милость захочет, то он ради вас отпустит пленников.
Чорнота даже привскочил с лавки.
– Это, чтобы я-то посоветовал ему выпустить пташек на волю? Да никогда этого не было и быть не может. Счастье ваше, что я сегодня нездоров, а то и вам бы целым не уйти отсюда.
Паны комисары невольно попятились к двери. Пан воевода сделал знак, чтобы они удалились, а сам, оставшись наедине с Чорнотой, повел разговор в ином тоне.
– Мне нравится прямой и откровенный характер пана полковника, –сказал он, подсаживаясь к казаку, – на его месте, может быть, и я отвечал бы так же. Но, ведь, согласитесь, в этой борьбе и сам гетман далеко не прав. Он много хитрит, то склоняется на сторону панов, то поддерживает казаков… Если бы он действовал так же откровенно, как пан, с ним бы легче было сговориться…
Чорнота в упор смотрел на пана Адама и молчал, видимо, соображая, куда тот клонит речь.
– Я должен сказать по совести, что его величество король, крайне недоволен гетманом. Он не прочь был бы сместить его и заменить человеком, более надежным… Не можете ли, пан, мне указать такого между доблестными панами воинами окружающими гетмана…
– Не знаю никого, кто бы мог заменить нашего батька, – угрюмо отвечал Чорнота, выколачивая пепел из трубки.
– Ну, так я буду говорить откровенно с паном полковником, – продолжал Кисель, помолчав. – По моему мнению, пан полковник самый доблестный из всех казаков, каких мне случалось встречать. Что бы сказал пан полковник, если бы король предложил ему гетманскую булаву?
Чорнота с секунду молча смотрел на пана воеводу, как-будто не сразу поняв, в чем дело. Потом вдруг вскочил с места и, схватив саблю, висевшую над головой, махая ей, прокричал:
– Убирайся, вражий сын, отсюда, пока цел, я тебя научу подбивать честного казака на подлости…
И будь рад, что ты старик, так и быть, ни слова не скажу гетману…
Кисель поспешил поскорей уйти. Когда он вышел в сени, ему показалось, что мелькнула чья-то тень. Был ли то дежурный казак, отворивший двери или кто другой, в темноте он не мог разобрать. Возвратившись домой, он рассказал своим товарищам все происшедшее и они пришли в полное отчаяние. – Теперь уж нам, наверное, несдобровать, – говорили они, – Чорнота обо всем расскажет гетману.
Страх их еще больше усилился, когда вечером испуганные слуги прибежали им сказать, что нескольких хлопов из свиты Киселя схватили и утопили в Днепре.
– Что же они сделали? – спросил Кисель.
– Ничего не сделали. Кто-то рассказал черни, что пан воевода хочет извести Богдана и посадить на его место Чорноту, а хлопы стали заступаться за пана, вот их и утопили.
– Кто же это рассказывал? – допытывался Кисель.
– Говорят какой-то казак, джура Чорноты.
– Ну, быть беде! – вздыхали паны.
На другой день слухи дошли и до Богдана. Он позвал Чорноту и стал расспрашивать. Чорнота начал с того, что ругнул его:
– Эх, ты гетман, гетман! Не гетмановати тебе, а баб слушать! Всяким сплетням веришь. Ну, был у меня Кисель, говорил о своих делах и просил, чтобы я тебе о пленниках слово замолвил.
– А ты что же? – спросил Богдан.
– А я его прогнал! Вот и все.
– И больше ничего? – недоверчиво спросил его Богдан.
– А тебе еще чего же? – переспросил Чорнота, угрюмо посматривая на гетмана. – Да ты что же, боишься меня, что ли? Эх, ты, батько, захотел бы Чорнота булавы, так не к панам бы пошел просить, а сам бы себе доставал. Не бойся, и у Чорноты есть друзья, да только не ляхи; с ляхами дружить Чорнота не будет. Вот тебе и весь сказ, гетман, и больше ты меня ни о чем не спрашивай.
Полковник круто повернулся и вышел, хлопнув дверью.
– Ну, осердился дуже! – с улыбкой проговорил Богдан ему вслед.
Наконец, паны комисары откланялись и уехали, ничего не добившись от гетмана. Несколько пленных ухитрились убежать с ними, остальных Богдан так и не выпустил.
21. ЗБАРАЖ И ЗБОРОВ
Ой що то за хижка
Пани сидiли,
Там на вирiжку;
Собак лупили,
Пiд тою хижкою
Ножи поломали,
Пани сидiли, Зубами тягали.
Шумно прошел весенний сейм. Особенно много споров вызвало чтение условий Хмельницкого. Король был не прочь примирить требования казаков с панской заносчивостью. Но как он ни желал сдержать разгулявшиеся страсти, ему все-таки пришлось подчиниться желанию панов и идти войной на непокорного казака. Паны готовы были на всякие жертвы, лишь бы усмирить мятежных хлопов; они установили налог для содержания тридцатитысячной армии и вперед разрешили королю все непредвиденные расходы. Новые споры возникли по поводу того, кого назначить предводителем. Общее желание предыдущего сейма было на стороне Иеремии Вишневецкого, но король и слышать не хотел о его назначении: у него с Вишневецким были личные счеты, он не мог простить Иеремии, что тот подавал голос за Стефана Ракочи и вел, как говорили, тайные сношения с венгерским двором. Несмотря на сильную партию, поддерживавшую Вишневецкого, король настоял на своем – выбрали не Иеремию, а троих предводителей: старика Фирлея, пана Ляндскоронского и Остророга. Сам же король принял на себя главное начальство над всем войском и двинулся на Волынь.
Польское войско собралось под Константинополем. Начало для поляков было удачно: в нескольких мелких стычках они одержали верх над казаками. Был июнь на исходе. Хмельницкий не торопился и делал вид, что надеется мирным путем поладить с панами. Народ отовсюду стекался к нему. Он делил их на полки, выбирал полковников и вводил в общий строй войска то устройство, которое до этого времени было только у запорожцев. Сам гетман жил в Чигирине и рассылал универсалы по всей Украине. Он медлил, поджидая Ислам-Гирея со своей ордой. В конце июня Хмельницкий получил весть, что хан с большой ордой двигается по «Черному Шляху» и приближается к Животову. Тогда и Хмельницкий быстро поднялся со своим войском и двинулся навстречу татарам. Казацкое войско шло по знакомой дороге, опустевшей, заглохнувшей, с покинутыми селениями, с выжженными и заброшенными пажитями и нивами. Все, что не ушло в казацкий стан, схоронилось, прослышав про татар, скрылось в леса и овраги и постаралось тщательно спрятать свое имущество. Но казаки, в походах люди бывалые, запаслись всем необходимым и, несмотря на сильный жар, двигались довольно быстро. Наконец, за селом Животовым они увидели татар, расположившихся на отдых. Далеко раскинулся пестрый татарский стан, наполненный самым разнообразным людом. Тут мелькали и пестрые рубашки крымских горцев, и вывороченные тулупы степных ногаев, и дикие, почти зверские, лица буджацких татар, и длинные чубы пятигорских черкесов, их выпуклые глаза и правильные черты лица, и красивая живописная одежда румелийцев, посланных турецким султаном, и темные, загорелые лица полунагих цыган, и родные казакины донцов, явившихся на зов украинского батька. Увидев это громадное полчище разнообразных племен, услышав крик, гам, говор, Хмельницкий невольно призадумался. Он не ожидал встретить такую массу народа. Кто-то из полковников заметил: «С такой ордой можно покорить не только Польшу, но и соседние государства». Хмельницкий серьезно ответил: "Можно, если сумеем заставить ее нам повиноваться.
Дружески, как старый знакомый, встретился он с Ислам-Гиреем; но хан держал себя важно, не выказывал гетману особой приязни.
– Приношу сердечное спасибо всех казаков вашему ханскому величеству за помощь, которую вы намереваетесь оказать нам, – произнес гетман после первых приветствий.
– Я исполняю волю моего повелителя, турецкого султана, – сухо отвечал хан. – Если бы не его приказание, никогда тебе не видать бы от меня помощи.
– Ваше ханское величество не будет раскаиваться. В этой войне хватит поживы всем, а рабов вы уведете столько, сколько захотите.
– Посмотрим! – отвечал хан.
Поляки, прослышав о надвигающейся на Волынь орде, решили двинуться к Збаражу и ожидать неприятеля за его крепкими стенами. Под Збаражем в это время стоял Иеремия Вишневецкий с Конецпольским и многими другими панами. Как только регулярное польское войско стало лагерем и солдаты прослышали, что князь Ерема близко, они целыми толпами стали уходить к нему, несмотря ни на какие строгие меры и наказания. Главнокомандующие советовались между собой и не знали, что предпринять.
– Нам непременно надо соединиться с князем, – советовал Фирлей. – Я готов сам ехать к нему и на коленях умолять его оставить в стороне личное честолюбие.
Ляндскоронский не допустил старика ехать на поклон к гордому пану и предложил переговорить с ним лично. Он выбрал нескольких шляхтичей и отправился в лагерь к князю Иеремии. В лагере князя все было тихо, чинно, покойно; каждый знал свое место и дело, все были наготове, и пан Ляндскоронский невольно подивился образцовому порядку. Долго упрашивал он Вишневецкого забыть нанесенные ему сеймом обиды.
– Все мы жалеем, что король обошел пана, все мы признаем пана Иеремию за отважнейшего и достойнейшего воина; будь же великодушен, пожалей свою родину, ты один можешь спасти ее.
Иеремия, видимо, был тронут, но продолжал отказываться.
– У меня мало войска, – говорил он, – не хватает пороха и оружия. Если на меня нападет неприятель, я со своим малочисленным отрядом сумею отстоять свою честь, но вам я не могу принести никакой пользы.
– Согласись только соединиться с нами, а мы все трое готовы уступить тебе права главнокомандующего.
– Нет, я не хочу отнимать чести у старого воина, – отвечал, подумав Вишневецкий, – завтра же я соединюсь с вами и буду служить под начальством Фирлея.
На другой день Вишневецкого с торжеством встретили в главном лагере и поторопились собрать военный совет; на нем приняли мнение Вишневецкого, считавшего Збараж самым удобным пунктом для встречи с неприятелем. Деревянные укрепления, окопанные рвом, окружали город; над ним возвышался замок, стоявший на горе. Лагерь раскинули под городской стеной и поручили инженерам обнести его валом. Но, по обыкновению, в польском лагере начались несогласия из-за мест, занимаемых отдельными отрядами: каждый хотел со своим отрядом, где ему вздумается, и при том со всеми удобствами; когда удовлетворили все требования, лагерь растянулся на большое пространство, и это сильно усложнило работы инженеров.
Появились татары, а окопы не были еще готовы. Они бросились было на Вишневецкого, не успевшего соединиться с остальным войском, но Вишневецкий дал сильный отпор, и татары отступили. В виду татар все принялись копать рвы, паны в своих богатых кунтушах на ряду с хлопами; никто не ложился спать, проработали всю ночь и все-таки не успели окончить всей работы. Начались гарцы. И с той, и с другой стороны наездники отличались одинаковой доблестью и знанием ратного дела. В полдень гарцы приостановились, в татарском лагере произошло движение; приехал сам хан в богатых блестящих одеждах, с многочисленными телохранителями. Хмельницкий встретил его с подобающим почетом; казаки били в литавры, стреляли из ружей и из пушек. Гетман предложил хану осмотреть польские укрепления. Они отправились в сопровождении знатных татар и казаков; Хмельницкий весело указывал хану на недоконченные работы панов.
– Такие укрепления нетрудно взять, – сказал он, обращаясь к хану. –Зададим мы ляхам жару, а к вечеру, пожалуй, будем и в польском лагере. Ваше ханское величество может рассчитывать на это; следует вам только запасти побольше веревок для пленных.
Хан только улыбнулся.
Осажденные видели грозившую им опасность и ничего не могли сделать. Они сидели, как в мышеловке, и не могли даже отступить, так как все пути были отрезаны. Все пали духом, только Иеремия не унывал. Он разъезжал по лагерю и успокаивал смущенных жолнеров.
– Что ж за беда, что нас мало, – говорил он, – тем больше для нас славы, а умирать все равно когда-нибудь да надо.
– Хорошо добывать славу, – возражали ему, – в честном, открытом бою, а тут мы сидим, как в тюрьме.
– Много чести победить на поле, – отвечал князь, – но еще более славы защищаться в окопах.
Священники ходили по лагерю и причащали святых таин. Поляки усердно молились и готовились к бою. Ночь провели они опять без сна.
Так прошло еще два дня. Хан начинал волноваться и несколько раз посылал за Хмельницким.
– Где же пленники и добыча, обещанные мне? – грозно говорил он ему.
– Будет, будет, еще все будет! – с видимой досадой отвечал Богдан.
Но я уже потерял много храбрых богатырей, – недовольным голосом возражал хан.
– Ничего, за каждого богатыря ты возьмешь по сотне пленников, –утешал гетман.
Однако, город не так легко было взять, пришлось томить его осадой, возводить окопы и постепенно приближаться к укреплениям, обстреливая их. Вишневецкий всем распоряжался сам и Хмельницкий видел, что ему не совладать с опытным вождем, если не заморить город голодом: все его военные хитрости князь Ерема предугадывал и предотвращал.
Осада тянулась долго, почти месяц, поляки терпели страшный голод, ели не только лошадей, но даже кошек, собак, мышей, кожу с возов и обуви. А казаки еще над ними подсмеивались, сидя на своих возах и убивая их как мух, лишь только они высовывали голову из окопов. Поляки пробовали вступать в переговоры, но гетман соглашался на отступление только с тем, чтобы ему выдали Вишневецкого, Конецпольского и некоторых других панов. Пробовали обратиться к хану; но и тут ничего не вышло. Наученный Хмельницким, хан требовал, чтобы для переговоров к нему прислали Вишневецкого. Паны ясно видели, что их хотят лишить единственного способного предводителя. Весь польский лагерь давно бы разбежался, если бы не князь Иеремия. Это знал и Хмельницкий, оттого он так и настаивал на выдаче Вишневецкого.
Видя, что замыслы гетмана не удаются, хан день ото дня становился с ним все холоднее. Наконец, он совсем потерял терпение и велел позвать к себе Богдана. Гетман знал, о чем будет разговор и медлил явиться перед ханские очи.
– Ступай, ступай! – торопили присланные за ним мурзы. Хан очень на тебя гневается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35