Но Джеймс не увидел понимания. Он увидел только любовь.
— Так ты отправляешься туда, Джеймс? Найти того, кто подложил мину?
— Нет. Это дело Элиота, хотя он обещал держать меня в курсе расследования, а я намерен стать посредником госдепартамента. Может быть, в этой должности я смогу сделать хоть что-то, что помогло бы предотвратить подобную трагедию, не допустить, чтобы она случилась еще с кем-нибудь. Мои намерения не очень честолюбивы, Кэтрин, я просто должен что-то делать. Сейчас мне это необходимо более всего.
— Я понимаю, почему ты так поступаешь, Джеймс. Но я не понимаю, почему ты мне говоришь «прощай»…
— Потому, Кэтрин, что я больше не тот человек, который предназначен тебе и нашей любви. Вся моя доброта ушла.
— Этой ночью твоя доброта была с тобой.
— Нет, просто на эту ночь ты поделилась со мной своей. Возможно, дорогая, если я буду крепко держаться за тебя, ярость на какое-то время утихнет. Но она все равно вернется, и тогда мои горечь и гнев поглотят нас обоих. Я слишком сильно люблю тебя, Кэтрин, чтобы допустить такое.
— Нельзя любить «слишком сильно».
— Дорогая, еще как можно! Я хочу, чтобы твоя жизнь была наполнена радостью — без ночных кошмаров, боли и ненависти. Я не хочу таких мучений для тебя, Кэтрин. Как ты не понимаешь?
Глядя на человека, которого она любила всем сердцем, Кэтрин пыталась понять. Но не могла. Разве может это стать причиной конца их любви?
— И ты ушел бы от меня, Джеймс, если бы умирал? Чтобы оградить меня от несчастья?
— Я не умираю, Кэтрин.
«Нет, умираешь! — кричало сердце Кэтрин. — Ты умираешь — твое нежное, любящее сердце умирает. И ты решил уберечь меня от своей боли и печали? Потому что хочешь для меня только радости и счастья, но…»
— Но как быть с тем, чего хочу я, Джеймс? — вдруг резко спросила Кэтрин. — Для тебя это не имеет никакого значения?
Когда-то Джеймс поклялся самой горячей клятвой любви, что всегда будет исполнять то, чего хочет Кэтрин. И вот теперь — несмотря ни на что — она желает сохранить их любовь. Но этого не хотел ради нее же Джеймс, и ради нее же Джеймс Стерлинг нарушает свою клятву.
— Нет, Кэтрин, твое желание в данной ситуации не имеет значения.
Когда Кэтрин задавала свой настойчивый вопрос, на ее прекрасном лице читались смущение и неуверенность. Но когда она услышала его категоричный ответ, смущение и неуверенность исчезли и Джеймс увидел понимание… наконец.
— Я доверила тебе все свои тайны, Джеймс, весь мой гнев и всю мою боль, но ты так мало веришь в мою любовь, чтобы разделить со мной свои страдания.
— Это не вопрос доверия.
— Да, — легко и печально согласилась Кэтрин. — Это вопрос любви. Ты никогда по-настоящему не любил меня.
— Ах, Кэтрин, я любил тебя! Я всегда буду тебя любить!
«Я всегда буду тебя любить». Эти слова еще долго звучали в ушах Кэтрин после ухода Джеймса. До чего же хорошо ей было знакомо это фальшивое обещание любви! Я всегда буду тебя любить. Je t’aimerai toujours.
Много лет назад от Кэтрин отказался человек, который претендовал на любовь к ней, но не сдержал обещания. И вот снова Кэтрин оставляют под предлогом любви. Но на самом деле от Кэтрин отказались не потому, что «слишком сильно ее любили», а потому, что любили ее недостаточно сильно.
Глава 20
Имение Инвернесс, Мэриленд
Февраль 1990 года
— Элиот? Это Алекса Тейлор.
— Здравствуй, Алекса.
— Я звоню насчет Джеймса. Все ли у него в порядке?
Прошло почти шесть недель с той горькой холодной январской ночи, когда они простились. Сначала прощание напугало Алексу. Оно звучало так зловеще, словно Джеймс сомневался в том, что когда-либо вернется. Но он быстро успокоил Алексу, отчитав ее за излишнюю мелодраматичность. И все же в ту ночь Джеймс очень нежно напомнил Алексе, что любит ее, и еще более ласково сказал, что Роберт Макаллистер — совершенный болван, если позволил ей уйти.
— Да, Джеймс в полном порядке.
— О, отлично. Нет ли возможности связаться с ним?
— Ты можешь сказать зачем?
— Нет. Это так важно?
— Думаю, что Джеймс вернется недели через две. Дело может подождать?
— Да, — ответила Алекса, хотя дело и не терпело отлагательства: крошечное существо в ней росло с каждым днем. — Если тебе доведется говорить с ним до возвращения, передай Джеймсу, что я в Инвернессе.
Джеймс отдал Алексе ключи от дома и код сигнализации, сказав, что она может приезжать сюда когда захочет, если ее гнездышко любви будет навевать слишком горькие воспоминания о Роберте. Джеймс позвонил три дня спустя после ее разговора с Элиотом.
— Привет. Элиот сказал, ты звонила?
— Да. Мне нужна юридическая помощь.
— Алекса! Ты звонила Элиоту потому, что я нужен тебе для заключения очередного контракта?
— Нет. Кое-что другое. Очень важное. Я не пытаюсь прикидываться застенчивой, Джеймс. Просто я должна обсудить это с тобой лично. А Элиоту позвонила, чтобы узнать, вернешься ли ты в обозримом будущем.
— Вернусь.
— Как всегда, с победой? — усмехнулась Алекса; добрая ирония неожиданно перенесла их обоих в счастливые беспечные времена, когда они были любовниками.
— На этой арене победы не даются так просто, — признался Джеймс. — Игра называется «Терпение и компромисс».
— И то и другое ты не очень-то жалуешь.
— Да. Но я учусь.
В действительности же ветеранами госдепартамента Джеймс, казалось, уже был зачислен в команду мастеров. Его хладнокровие, как и всегда, было непоколебимо. Джеймс представлял собой ледяную скульптуру, которая никогда не таяла, даже в ужасающей жаре джунглей, даже когда согласие, казавшееся уже возможным, неожиданно растворялось, словно мираж в пустыне. Они достигли прогресса, потрясающего прогресса на пути к подписанию соглашения и через месяц должны были снова вернуться и попытаться его все же заключить. Джеймс учился терпению и компромиссу.
— Ребенок Роберта? — резко спросил он, приехав через десять дней.
— Да, разумеется.
— Как это случилось?
— Обычно.
— Не обычно, Александра. Ты всегда была такой осторожной. Или это было запланировано?
— Нет. Ты же знаешь, что ни одно средство, кроме разве что воздержания, не обеспечивает стопроцентной защиты. Я не была неосторожной, Джеймс, — спокойно и искренне заявила Алекса. — Просто так получилось.
— Ну хорошо. — Голос Джеймса наконец смягчился, потому что он смотрел на Алексу, которую любил и которая была сейчас так беззащитна, так ранима, так нуждалась в его помощи.
Но чем мог помочь Джеймс, сердце которого было так изранено и измучено? И тем не менее в ожесточенной душе его проснулись доброта и сочувствие, и он спросил:
— И что же теперь?
— Теперь мне нужно, чтобы ты помог мне с усыновлением.
— Усыновлением?
— Я хочу, чтобы у Бринн и Стивена появился ребенок. Я знаю, как отчаянно они хотели детей, и я знаю, какими замечательными, любящими родителями они будут.
— Все это истинная правда, Алекса, но тебе не кажется, что не мешало бы этот вопрос обсудить с отцом ребенка?
— Ты забыл, что Роберт от меня отказался? Нет причин, чтобы он даже знал о ребенке. — «К тому же, — подумала Алекса, как часто думала в последние недели, — Роберт тоже этого хотел бы для своей сестры и для крошечного, драгоценного плода любви, что растет во мне». — Это мне решать, Джеймс.
— В таком случае, мне кажется, тебе следует еще подумать.
— Я уже подумала. Я ничем не занималась, только об этом и думала с того самого момента, как узнала, что беременна. Я приняла решение, которое, на мой взгляд, будет наилучшим для ребенка. С Бринн и Стивеном жизнь малыша станет такой счастливой, наполненной любовью — без вопросов об отсутствующем отце.
— А как насчет вопросов об усыновлении?
— Думаю, такая неуверенность может возникнуть у Бринн и Стивена, — нахмурилась Алекса. — Не взялся бы ты развеять их неуверенность, организовав закрытое усыновление? Есть законный путь закрыть документы навечно? Я хочу, чтобы ты убедил Бринн и Стивена в том, что у них никогда не отберут ребенка.
— Да, я могу оформить дело законным путем, но не могу гарантировать им, что ребенка у них никогда не заберут.
— Не можешь?
— Нет, дорогая, — мягко ответил Джеймс на растерянный взгляд Алексы. — Потому что мать ребенка — ты, и ты будешь знать, у кого твой ребенок.
— Ах да, но я никогда… В августе, когда вы с Кэтрин плавали, у Бринн случился выкидыш. Я была с ней, видела ее горе, когда она поняла, что их со Стивеном мечта разбилась навсегда. Я чувствовала боль и страдание Бринн. Джеймс, я никогда не попытаюсь забрать у нее ребенка, — спокойно и уверенно поклялась Алекса. — Ты должен мне поверить.
Глядя в ее милые грустные глаза, Джеймс понял, что Алекса сдержит свой страшный обет, несмотря ни на что, даже если это будет стоить ей невыносимых мучений. Он мог с чистым сердцем заверить Бринн и Стивена, что мать ребенка никогда не появится и не заберет свое дитя, но есть ли уверенность в том, что тайна будет сохранена абсолютно?
— Алекса, кто еще знает о ребенке?
— Ни одна живая душа, Джеймс. И никто не узнает, кроме врача. Я еще не искала его. Я думала, может быть, ты кого-нибудь знаешь?
— Да, знаю. — Джеймс сразу же подумал о докторе Лоутоне — одном из наиболее уважаемых коллег его матери и старинном друге семьи Стерлингов… — Ты не собираешься рассказать своим родителям? Или Кэтрин?
— Нет. Я решила, что лучше этого не делать. Ненавижу ложь, но… — Алекса слегка пожала плечами. — Мои родители, как и Кэт, думают, что три недели назад я отправилась в шестимесячную увеселительную поездку вокруг света. И благодаря Барбаре Уолтерc, занятой в церемонии вручения «Оскара», практически вся Америка будет думать то же самое.
— Барбара Уолтерc?
— В этом году она готовит специальный репортаж об «Оскаре», поэтому уже взяла интервью у Мэрил Стрип, Джессики Ланж и у меня. Беседа со мной записывалась в конце января, как раз перед окончанием съемочного сезона. Фигура у меня была еще стройная, хотя именно в это время я и испытывала все «прелести» первых месяцев беременности. Представляешь? Но я все же сумела держать себя в руках, весело расписывая свое будущее кругосветное путешествие. По собственной версии я отбыла в День святого Валентина, а сама приехала сюда. С тех пор почта для меня откладывается, все мои счета оплачены наперед, а общество садоводов присматривает за моими розами. Я купила билет первого класса на кругосветный авиарейс с нелимитированными остановками и сняла семьдесят пять тысяч долларов наличными со своего счета.
— Это еще зачем?
— Затем, что если кто-нибудь попытается проверить, где я была, то можно просто объяснить, что я всюду расплачивалась наличными и потому моя кредитная карточка осталась нетронутой.
— А кому может понадобиться проверять, где ты была, Алекса? Кто-нибудь еще знает о твоей связи с Робертом?
— Просто я забочусь о благе ребенка, вот и все, — уклонилась от прямого ответа Алекса и устремила на Джеймса взгляд, полный надежды. — Ты поможешь мне?
Он колебался, раздираемый противоречивыми чувствами. Конечно, Джеймс верил в то, что решение Алексы твердо и непоколебимо — великодушное решение любви. И понимал, что с Бринн и Стивеном жизнь ребенка будет наполнена заботой, радостью и любовью. И представлял, какую великую радость это событие принесет Бринн и Стивену и его другу Роберту. Но…
— Джеймс…
— Да, Алекса, — отозвался наконец он. — Я помогу тебе.
«Я помогу тебе. И ради Кэтрин тоже, для которой твой отказ от ребенка станет источником великой печали. Милая Кэтрин никогда ни о чем не узнает».
— В каком экзотическом месте ты оказалась на сей раз? — спросила Кэтрин сестру, дозвонившуюся в апреле до нее в Сиэтле.
— Никаких экзотических мест, — призналась Алекса.
Неделями она обсуждала сама с собой вопрос, стоит ли рассказать правду сестре. Теперь дискуссия была закрыта. Чувства Алексы боролись между данной клятвой быть честной с Кэт и ее уже выработанной привычкой скрывать свои ошибки от людей, которых любила, потому что страшно боялась их разочаровать. Но для младшей сестры случившееся с Алексой не станет шокирующим откровением. Кэт, безусловно, согласится с тем, что ребенку будет лучше иметь иную мать, нежели Алекса.
— Я в Мэриленде. И была здесь все время… Кэт, я беременна.
— Что?
— Ребенок родится в июне. — Алекса на мгновение умолкла. — И будет усыновлен.
— Усыновлен? Ах, Алекса, нет. Нет! Почему?
— Потому что так будет лучше для ребенка.
— Лучше для ребенка?
— Да. Из меня не получится хорошая мать.
— Ты будешь замечательной матерью, Алекса! Эта удивительная уверенность младшей сестры чуть не заставила старшую расплакаться.
— Ах нет, Кэт! Я не смогу. К тому же лучше, если у ребенка будут мать и отец, и…
— Лучше для ребенка или для тебя? Неужели тебе будет обременительно вырастить ребенка?
— Обременительно? Нет.
— Тогда оставь его, Алекса, или попроси маму с папой вырастить ее. Я знаю, они будут рады внучке и будут любить ее от всей души.
— Ее?
— Я имею в виду ребенка.
— Нет, Кэт. Я не могу просить их об этом. И прошу тебя, я не хочу, чтобы они знали. Я хочу, чтобы об этом знала только ты…
«Я хочу, чтобы ты знала и понимала и по-прежнему любила меня».
— Теперь, когда я знаю, Алекса, я помогу тебе. Я сейчас же отменю оставшиеся концерты моего турне и поеду с тобой в Роуз-Клифф, а после рождения ребенка помогу тебе ухаживать за ним.
— Ах, Кэт, спасибо тебе, но ты должна помочь мне только тем, что постараешься понять: то, во что я искренне верю, действительно лучше для ребенка.
— Алекса, но я не понимаю.
— Может быть, все-таки подумаешь, постараешься понять? — спросила Алекса, уже не сдерживая слез досады — совершить такую дурацкую ошибку; и слезы обиды, и любовь, и доверие исчезли из голоса сестренки, и все, что теперь слышала Алекса, было одно: разочарование. — Может быть, ты обо всем спокойно подумаешь, Кэт, и перезвонишь мне. Я в Инвернессе.
— В Инвернессе?
— Да. Я надежно спряталась. Сюда приезжает только доктор, друг Марион, чтобы наблюдать меня. — Алекса помолчала, потом, зная прекрасное отношение младшей сестры к Джеймсу, спокойно добавила:
— Стерлинг уладит вопрос об усыновлении.
— Джеймс? — Это был шепот боли: «Джеймс собирается заниматься усыновлением? Джеймс с тобой?» — Я думала, что Джеймс за границей.
— Он вернулся около трех недель назад. И снова уезжает на следующей неделе, но в середине мая, за несколько недель до рождения ребенка, вернется.
Каждую секунду каждого дня и каждой ночи Кэтрин тосковала по нему, думала и беспокоилась о нем. Долгое отчаяние Кэтрин оживало в ее музыке, более чем прежде потрясая аудиторию то радостным экстазом воспоминаний о днях безоблачной любви, то отчаянной печалью ее утраты. В последнее время в этом захватывающем путешествии появилось нечто новое, утонченное — робкая надежда, поскольку Кэтрин отважно верила в то, что ее драгоценная любовь вернется.
Джеймс пообещал Кэтрин, что будет любить ее всегда. В то время это обещание любить было лишь постоянным напоминанием о матери, отказавшейся от Кэтрин. Но любящее сердце Кэтрин тихим, настойчивым шепотом убеждало ее поверить в то, что Джеймс вернется. Она сама однажды в смятении отшатнулась от людей, которых любила. Тогда ей потребовались время и разлука с Джейн и Александром, чтобы в конце концов вернуться к приемным родителям. Ведь ее любовь к ним была сильной, глубокой и настоящей, как и их любовь к ней.
И Кэтрин смело решила, что то же самое произойдет и с Джеймсом. Он найдет обратную дорогу к их любви, поверит Кэтрин и позволит помочь ему в горе.
Но сейчас Джеймс вернулся к Алексе, поддерживает ее. Джеймс снова помогал Алексе. И самым болезненным в осознании этого было то, что, будучи с Алексой в уединенные часы, которые они провели вместе в Инвернессе, Джеймс позволял Алексе помогать и ему.
— Кэт? — позвала Алекса из долгого молчания.
— Это не правильно, Алекса. Ты совершаешь ошибку, отдавая своего ребенка.
«И еще более не правильно то, что Джеймс помогает тебе!»
— Кэт, прошу тебя!
— Прости, но я в этом уверена.
— Кэт…
— Я должна идти.
— Зачем ты ей сказала? — гневно потребовал ответа Джеймс.
— Потому что она моя сестра, и я хочу быть с ней честной, и я глупо верила… — Алекса вздохнула. — Я ошиблась.
— Может быть, ты сделала эту ошибку намеренно?
— Нет. — Алекса выдержала напряженный взгляд Джеймса. — Нет!
С самого начала Алекса смотрела на него ясным, уверенным взглядом: решение ее было твердым. Джеймс предлагал подождать, быть может, до рождения ребенка, прежде чем открывать что-либо Бринн и Стивену, но Алекса настаивала, чтобы сообщить им о ребенке уже сейчас Он так и сделал.
И теперь будущая мать порой говорила о своем ребенке, как о ребенке Бринн. Но неужели Алекса действительно не слышит новой, нежно-заботливой интонации в собственном голосе? Джеймсу это казалось странным. Неужели она и вправду не чувствует уз любви, связывающих ее и растущую крошечную жизнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Так ты отправляешься туда, Джеймс? Найти того, кто подложил мину?
— Нет. Это дело Элиота, хотя он обещал держать меня в курсе расследования, а я намерен стать посредником госдепартамента. Может быть, в этой должности я смогу сделать хоть что-то, что помогло бы предотвратить подобную трагедию, не допустить, чтобы она случилась еще с кем-нибудь. Мои намерения не очень честолюбивы, Кэтрин, я просто должен что-то делать. Сейчас мне это необходимо более всего.
— Я понимаю, почему ты так поступаешь, Джеймс. Но я не понимаю, почему ты мне говоришь «прощай»…
— Потому, Кэтрин, что я больше не тот человек, который предназначен тебе и нашей любви. Вся моя доброта ушла.
— Этой ночью твоя доброта была с тобой.
— Нет, просто на эту ночь ты поделилась со мной своей. Возможно, дорогая, если я буду крепко держаться за тебя, ярость на какое-то время утихнет. Но она все равно вернется, и тогда мои горечь и гнев поглотят нас обоих. Я слишком сильно люблю тебя, Кэтрин, чтобы допустить такое.
— Нельзя любить «слишком сильно».
— Дорогая, еще как можно! Я хочу, чтобы твоя жизнь была наполнена радостью — без ночных кошмаров, боли и ненависти. Я не хочу таких мучений для тебя, Кэтрин. Как ты не понимаешь?
Глядя на человека, которого она любила всем сердцем, Кэтрин пыталась понять. Но не могла. Разве может это стать причиной конца их любви?
— И ты ушел бы от меня, Джеймс, если бы умирал? Чтобы оградить меня от несчастья?
— Я не умираю, Кэтрин.
«Нет, умираешь! — кричало сердце Кэтрин. — Ты умираешь — твое нежное, любящее сердце умирает. И ты решил уберечь меня от своей боли и печали? Потому что хочешь для меня только радости и счастья, но…»
— Но как быть с тем, чего хочу я, Джеймс? — вдруг резко спросила Кэтрин. — Для тебя это не имеет никакого значения?
Когда-то Джеймс поклялся самой горячей клятвой любви, что всегда будет исполнять то, чего хочет Кэтрин. И вот теперь — несмотря ни на что — она желает сохранить их любовь. Но этого не хотел ради нее же Джеймс, и ради нее же Джеймс Стерлинг нарушает свою клятву.
— Нет, Кэтрин, твое желание в данной ситуации не имеет значения.
Когда Кэтрин задавала свой настойчивый вопрос, на ее прекрасном лице читались смущение и неуверенность. Но когда она услышала его категоричный ответ, смущение и неуверенность исчезли и Джеймс увидел понимание… наконец.
— Я доверила тебе все свои тайны, Джеймс, весь мой гнев и всю мою боль, но ты так мало веришь в мою любовь, чтобы разделить со мной свои страдания.
— Это не вопрос доверия.
— Да, — легко и печально согласилась Кэтрин. — Это вопрос любви. Ты никогда по-настоящему не любил меня.
— Ах, Кэтрин, я любил тебя! Я всегда буду тебя любить!
«Я всегда буду тебя любить». Эти слова еще долго звучали в ушах Кэтрин после ухода Джеймса. До чего же хорошо ей было знакомо это фальшивое обещание любви! Я всегда буду тебя любить. Je t’aimerai toujours.
Много лет назад от Кэтрин отказался человек, который претендовал на любовь к ней, но не сдержал обещания. И вот снова Кэтрин оставляют под предлогом любви. Но на самом деле от Кэтрин отказались не потому, что «слишком сильно ее любили», а потому, что любили ее недостаточно сильно.
Глава 20
Имение Инвернесс, Мэриленд
Февраль 1990 года
— Элиот? Это Алекса Тейлор.
— Здравствуй, Алекса.
— Я звоню насчет Джеймса. Все ли у него в порядке?
Прошло почти шесть недель с той горькой холодной январской ночи, когда они простились. Сначала прощание напугало Алексу. Оно звучало так зловеще, словно Джеймс сомневался в том, что когда-либо вернется. Но он быстро успокоил Алексу, отчитав ее за излишнюю мелодраматичность. И все же в ту ночь Джеймс очень нежно напомнил Алексе, что любит ее, и еще более ласково сказал, что Роберт Макаллистер — совершенный болван, если позволил ей уйти.
— Да, Джеймс в полном порядке.
— О, отлично. Нет ли возможности связаться с ним?
— Ты можешь сказать зачем?
— Нет. Это так важно?
— Думаю, что Джеймс вернется недели через две. Дело может подождать?
— Да, — ответила Алекса, хотя дело и не терпело отлагательства: крошечное существо в ней росло с каждым днем. — Если тебе доведется говорить с ним до возвращения, передай Джеймсу, что я в Инвернессе.
Джеймс отдал Алексе ключи от дома и код сигнализации, сказав, что она может приезжать сюда когда захочет, если ее гнездышко любви будет навевать слишком горькие воспоминания о Роберте. Джеймс позвонил три дня спустя после ее разговора с Элиотом.
— Привет. Элиот сказал, ты звонила?
— Да. Мне нужна юридическая помощь.
— Алекса! Ты звонила Элиоту потому, что я нужен тебе для заключения очередного контракта?
— Нет. Кое-что другое. Очень важное. Я не пытаюсь прикидываться застенчивой, Джеймс. Просто я должна обсудить это с тобой лично. А Элиоту позвонила, чтобы узнать, вернешься ли ты в обозримом будущем.
— Вернусь.
— Как всегда, с победой? — усмехнулась Алекса; добрая ирония неожиданно перенесла их обоих в счастливые беспечные времена, когда они были любовниками.
— На этой арене победы не даются так просто, — признался Джеймс. — Игра называется «Терпение и компромисс».
— И то и другое ты не очень-то жалуешь.
— Да. Но я учусь.
В действительности же ветеранами госдепартамента Джеймс, казалось, уже был зачислен в команду мастеров. Его хладнокровие, как и всегда, было непоколебимо. Джеймс представлял собой ледяную скульптуру, которая никогда не таяла, даже в ужасающей жаре джунглей, даже когда согласие, казавшееся уже возможным, неожиданно растворялось, словно мираж в пустыне. Они достигли прогресса, потрясающего прогресса на пути к подписанию соглашения и через месяц должны были снова вернуться и попытаться его все же заключить. Джеймс учился терпению и компромиссу.
— Ребенок Роберта? — резко спросил он, приехав через десять дней.
— Да, разумеется.
— Как это случилось?
— Обычно.
— Не обычно, Александра. Ты всегда была такой осторожной. Или это было запланировано?
— Нет. Ты же знаешь, что ни одно средство, кроме разве что воздержания, не обеспечивает стопроцентной защиты. Я не была неосторожной, Джеймс, — спокойно и искренне заявила Алекса. — Просто так получилось.
— Ну хорошо. — Голос Джеймса наконец смягчился, потому что он смотрел на Алексу, которую любил и которая была сейчас так беззащитна, так ранима, так нуждалась в его помощи.
Но чем мог помочь Джеймс, сердце которого было так изранено и измучено? И тем не менее в ожесточенной душе его проснулись доброта и сочувствие, и он спросил:
— И что же теперь?
— Теперь мне нужно, чтобы ты помог мне с усыновлением.
— Усыновлением?
— Я хочу, чтобы у Бринн и Стивена появился ребенок. Я знаю, как отчаянно они хотели детей, и я знаю, какими замечательными, любящими родителями они будут.
— Все это истинная правда, Алекса, но тебе не кажется, что не мешало бы этот вопрос обсудить с отцом ребенка?
— Ты забыл, что Роберт от меня отказался? Нет причин, чтобы он даже знал о ребенке. — «К тому же, — подумала Алекса, как часто думала в последние недели, — Роберт тоже этого хотел бы для своей сестры и для крошечного, драгоценного плода любви, что растет во мне». — Это мне решать, Джеймс.
— В таком случае, мне кажется, тебе следует еще подумать.
— Я уже подумала. Я ничем не занималась, только об этом и думала с того самого момента, как узнала, что беременна. Я приняла решение, которое, на мой взгляд, будет наилучшим для ребенка. С Бринн и Стивеном жизнь малыша станет такой счастливой, наполненной любовью — без вопросов об отсутствующем отце.
— А как насчет вопросов об усыновлении?
— Думаю, такая неуверенность может возникнуть у Бринн и Стивена, — нахмурилась Алекса. — Не взялся бы ты развеять их неуверенность, организовав закрытое усыновление? Есть законный путь закрыть документы навечно? Я хочу, чтобы ты убедил Бринн и Стивена в том, что у них никогда не отберут ребенка.
— Да, я могу оформить дело законным путем, но не могу гарантировать им, что ребенка у них никогда не заберут.
— Не можешь?
— Нет, дорогая, — мягко ответил Джеймс на растерянный взгляд Алексы. — Потому что мать ребенка — ты, и ты будешь знать, у кого твой ребенок.
— Ах да, но я никогда… В августе, когда вы с Кэтрин плавали, у Бринн случился выкидыш. Я была с ней, видела ее горе, когда она поняла, что их со Стивеном мечта разбилась навсегда. Я чувствовала боль и страдание Бринн. Джеймс, я никогда не попытаюсь забрать у нее ребенка, — спокойно и уверенно поклялась Алекса. — Ты должен мне поверить.
Глядя в ее милые грустные глаза, Джеймс понял, что Алекса сдержит свой страшный обет, несмотря ни на что, даже если это будет стоить ей невыносимых мучений. Он мог с чистым сердцем заверить Бринн и Стивена, что мать ребенка никогда не появится и не заберет свое дитя, но есть ли уверенность в том, что тайна будет сохранена абсолютно?
— Алекса, кто еще знает о ребенке?
— Ни одна живая душа, Джеймс. И никто не узнает, кроме врача. Я еще не искала его. Я думала, может быть, ты кого-нибудь знаешь?
— Да, знаю. — Джеймс сразу же подумал о докторе Лоутоне — одном из наиболее уважаемых коллег его матери и старинном друге семьи Стерлингов… — Ты не собираешься рассказать своим родителям? Или Кэтрин?
— Нет. Я решила, что лучше этого не делать. Ненавижу ложь, но… — Алекса слегка пожала плечами. — Мои родители, как и Кэт, думают, что три недели назад я отправилась в шестимесячную увеселительную поездку вокруг света. И благодаря Барбаре Уолтерc, занятой в церемонии вручения «Оскара», практически вся Америка будет думать то же самое.
— Барбара Уолтерc?
— В этом году она готовит специальный репортаж об «Оскаре», поэтому уже взяла интервью у Мэрил Стрип, Джессики Ланж и у меня. Беседа со мной записывалась в конце января, как раз перед окончанием съемочного сезона. Фигура у меня была еще стройная, хотя именно в это время я и испытывала все «прелести» первых месяцев беременности. Представляешь? Но я все же сумела держать себя в руках, весело расписывая свое будущее кругосветное путешествие. По собственной версии я отбыла в День святого Валентина, а сама приехала сюда. С тех пор почта для меня откладывается, все мои счета оплачены наперед, а общество садоводов присматривает за моими розами. Я купила билет первого класса на кругосветный авиарейс с нелимитированными остановками и сняла семьдесят пять тысяч долларов наличными со своего счета.
— Это еще зачем?
— Затем, что если кто-нибудь попытается проверить, где я была, то можно просто объяснить, что я всюду расплачивалась наличными и потому моя кредитная карточка осталась нетронутой.
— А кому может понадобиться проверять, где ты была, Алекса? Кто-нибудь еще знает о твоей связи с Робертом?
— Просто я забочусь о благе ребенка, вот и все, — уклонилась от прямого ответа Алекса и устремила на Джеймса взгляд, полный надежды. — Ты поможешь мне?
Он колебался, раздираемый противоречивыми чувствами. Конечно, Джеймс верил в то, что решение Алексы твердо и непоколебимо — великодушное решение любви. И понимал, что с Бринн и Стивеном жизнь ребенка будет наполнена заботой, радостью и любовью. И представлял, какую великую радость это событие принесет Бринн и Стивену и его другу Роберту. Но…
— Джеймс…
— Да, Алекса, — отозвался наконец он. — Я помогу тебе.
«Я помогу тебе. И ради Кэтрин тоже, для которой твой отказ от ребенка станет источником великой печали. Милая Кэтрин никогда ни о чем не узнает».
— В каком экзотическом месте ты оказалась на сей раз? — спросила Кэтрин сестру, дозвонившуюся в апреле до нее в Сиэтле.
— Никаких экзотических мест, — призналась Алекса.
Неделями она обсуждала сама с собой вопрос, стоит ли рассказать правду сестре. Теперь дискуссия была закрыта. Чувства Алексы боролись между данной клятвой быть честной с Кэт и ее уже выработанной привычкой скрывать свои ошибки от людей, которых любила, потому что страшно боялась их разочаровать. Но для младшей сестры случившееся с Алексой не станет шокирующим откровением. Кэт, безусловно, согласится с тем, что ребенку будет лучше иметь иную мать, нежели Алекса.
— Я в Мэриленде. И была здесь все время… Кэт, я беременна.
— Что?
— Ребенок родится в июне. — Алекса на мгновение умолкла. — И будет усыновлен.
— Усыновлен? Ах, Алекса, нет. Нет! Почему?
— Потому что так будет лучше для ребенка.
— Лучше для ребенка?
— Да. Из меня не получится хорошая мать.
— Ты будешь замечательной матерью, Алекса! Эта удивительная уверенность младшей сестры чуть не заставила старшую расплакаться.
— Ах нет, Кэт! Я не смогу. К тому же лучше, если у ребенка будут мать и отец, и…
— Лучше для ребенка или для тебя? Неужели тебе будет обременительно вырастить ребенка?
— Обременительно? Нет.
— Тогда оставь его, Алекса, или попроси маму с папой вырастить ее. Я знаю, они будут рады внучке и будут любить ее от всей души.
— Ее?
— Я имею в виду ребенка.
— Нет, Кэт. Я не могу просить их об этом. И прошу тебя, я не хочу, чтобы они знали. Я хочу, чтобы об этом знала только ты…
«Я хочу, чтобы ты знала и понимала и по-прежнему любила меня».
— Теперь, когда я знаю, Алекса, я помогу тебе. Я сейчас же отменю оставшиеся концерты моего турне и поеду с тобой в Роуз-Клифф, а после рождения ребенка помогу тебе ухаживать за ним.
— Ах, Кэт, спасибо тебе, но ты должна помочь мне только тем, что постараешься понять: то, во что я искренне верю, действительно лучше для ребенка.
— Алекса, но я не понимаю.
— Может быть, все-таки подумаешь, постараешься понять? — спросила Алекса, уже не сдерживая слез досады — совершить такую дурацкую ошибку; и слезы обиды, и любовь, и доверие исчезли из голоса сестренки, и все, что теперь слышала Алекса, было одно: разочарование. — Может быть, ты обо всем спокойно подумаешь, Кэт, и перезвонишь мне. Я в Инвернессе.
— В Инвернессе?
— Да. Я надежно спряталась. Сюда приезжает только доктор, друг Марион, чтобы наблюдать меня. — Алекса помолчала, потом, зная прекрасное отношение младшей сестры к Джеймсу, спокойно добавила:
— Стерлинг уладит вопрос об усыновлении.
— Джеймс? — Это был шепот боли: «Джеймс собирается заниматься усыновлением? Джеймс с тобой?» — Я думала, что Джеймс за границей.
— Он вернулся около трех недель назад. И снова уезжает на следующей неделе, но в середине мая, за несколько недель до рождения ребенка, вернется.
Каждую секунду каждого дня и каждой ночи Кэтрин тосковала по нему, думала и беспокоилась о нем. Долгое отчаяние Кэтрин оживало в ее музыке, более чем прежде потрясая аудиторию то радостным экстазом воспоминаний о днях безоблачной любви, то отчаянной печалью ее утраты. В последнее время в этом захватывающем путешествии появилось нечто новое, утонченное — робкая надежда, поскольку Кэтрин отважно верила в то, что ее драгоценная любовь вернется.
Джеймс пообещал Кэтрин, что будет любить ее всегда. В то время это обещание любить было лишь постоянным напоминанием о матери, отказавшейся от Кэтрин. Но любящее сердце Кэтрин тихим, настойчивым шепотом убеждало ее поверить в то, что Джеймс вернется. Она сама однажды в смятении отшатнулась от людей, которых любила. Тогда ей потребовались время и разлука с Джейн и Александром, чтобы в конце концов вернуться к приемным родителям. Ведь ее любовь к ним была сильной, глубокой и настоящей, как и их любовь к ней.
И Кэтрин смело решила, что то же самое произойдет и с Джеймсом. Он найдет обратную дорогу к их любви, поверит Кэтрин и позволит помочь ему в горе.
Но сейчас Джеймс вернулся к Алексе, поддерживает ее. Джеймс снова помогал Алексе. И самым болезненным в осознании этого было то, что, будучи с Алексой в уединенные часы, которые они провели вместе в Инвернессе, Джеймс позволял Алексе помогать и ему.
— Кэт? — позвала Алекса из долгого молчания.
— Это не правильно, Алекса. Ты совершаешь ошибку, отдавая своего ребенка.
«И еще более не правильно то, что Джеймс помогает тебе!»
— Кэт, прошу тебя!
— Прости, но я в этом уверена.
— Кэт…
— Я должна идти.
— Зачем ты ей сказала? — гневно потребовал ответа Джеймс.
— Потому что она моя сестра, и я хочу быть с ней честной, и я глупо верила… — Алекса вздохнула. — Я ошиблась.
— Может быть, ты сделала эту ошибку намеренно?
— Нет. — Алекса выдержала напряженный взгляд Джеймса. — Нет!
С самого начала Алекса смотрела на него ясным, уверенным взглядом: решение ее было твердым. Джеймс предлагал подождать, быть может, до рождения ребенка, прежде чем открывать что-либо Бринн и Стивену, но Алекса настаивала, чтобы сообщить им о ребенке уже сейчас Он так и сделал.
И теперь будущая мать порой говорила о своем ребенке, как о ребенке Бринн. Но неужели Алекса действительно не слышит новой, нежно-заботливой интонации в собственном голосе? Джеймсу это казалось странным. Неужели она и вправду не чувствует уз любви, связывающих ее и растущую крошечную жизнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45