— Как ты, Кэт? — Голос его чуть дрожал от волнения.
— У меня все прекрасно, папа. Я звоню, просто чтобы сказать «привет».
Они проговорили целый час, и Кэт рассказала о потрясающих впечатлениях от Нью-Йорка, и о новых произведениях, которые она разучивает, и об уик-энде, проведенном в Инвернессе, и о том, что чувствует себя прекрасно, великолепно, совсем как раньше.
Раньше… Призрак из прошлого, который на самом деле не существует. В тумане потрясающих описаний болезненное воспоминание о правде неожиданно пронзило Кэт, заставив ее прервать рассказ на полуслове. Последовало молчание. Джейн и Александр терпеливо ждали, отчаянно молясь, и в конце концов Кэтрин опять нашла в себе силы и заговорила.
Да, она вышлет кассеты с записями новых исполняемых ею произведений. Как только получит от Марион фотографии, на которых президент, первая леди и Алекса стоят, облокотившись на рояль, за которым играет Кэтрин, сразу же пришлет и их. И еще она смущенно пообещала звонить.
Кэт, милая Кэт снова позвонит! Для Джейн и Александра это было самое прекрасное обещание из всех. Ведь оно означало, что отважное путешествие Кэтрин домой, к родителям и их любви, по-настоящему началось.
Глава 14
«— Вы, сенатор, получили существенную прибавку к жалованью, то есть взятки за последние голосования по оборонным контрактам.
— Это нелепо, мисс Уинслоу, не говоря уже о клеветнических обвинениях, ни одного доказательства которых у вас, вероятнее всего, нет.
— У меня имеются документы, которые вы считали уничтоженными. На самом деле они сейчас в распоряжении председателя сенатской комиссии по этике. В моем офисе случайно оказались их копии, не желаете взглянуть?
— Не очень-то вы преуспеете с этими приемчиками желтой прессы, мисс Уинслоу!
— Я и не пытаюсь в чем-то преуспеть. А вот вы, сенатор, очень стараетесь. Но теперь вы наконец попались».
Глаза Алексы — Стефани Уинслоу, сияющие торжествующим светом, в упор смотрели на возмущенного «сенатора». Она выдерживала его взгляд, не мигая, пока режиссер не объявил:
— Снято!
— Превосходно! — добавил он, как только у актеров исчезли враждебные взгляды и появились дружеские улыбки. — Второй дубль не нужен. Всем обедать. Алекса, съемки после ленча я хотел бы начать со сцены в твоем офисе. Ты готова?
— Конечно.
— Сенатор Макаллистер! — Репортеры ринулись к Роберту, как только он вышел из. зала заседания, и мгновенно окружили его плотным кольцом.
— Нам известно, что одним из пунктов сегодняшнего обсуждения был вопрос о положении с заложниками. Появились какие-нибудь новые обстоятельства?
— Вы же знаете, что я ничего не могу вам сказать, — дружелюбно напомнил Роберт, доброжелательной улыбкой показывая собравшимся репортерам, что прекрасно понимает: они стараются сделать свою работу так же хорошо, как и он свою.
Репортеры, разумеется, это знали, а потому большинство журналистской братии бросилось за другими сенаторами. Ведь иногда сенаторы «прокалывались», с простодушным выражением лица случайно выбалтывая что-то, не предназначенное для огласки, или выдавая необдуманные комментарии. Порой «проколы» делались не случайно — это была намеренная утечка информации в личных интересах или в интересах своих союзников.
Сенатор Роберт Макаллистер был одним из новых членов комитета по разведке, но до сих пор не сделал ни одного неосторожного замечания — ни случайного, ни намеренного. Репортеры и не ожидали от Роберта беспечности или политических интриг, но надеялись при наличии информации, которая могла бы быть законно предана огласке, перехватить у фотогеничного Макаллистера цитату. Это могло бы стать вечерней сенсацией, учитывая уважение, которое всегда внушал к себе сенатор от штата Виргиния.
Роберт укрылся в своем офисе и провел обеденный перерыв, отвечая на телефонные звонки, встречаясь с помощниками, читая бесконечную пачку документов, поступавших на его стол, и тщетно стараясь каждую секунду, как делал это уже пять последних дней, забыть о ней.
Но разве такое возможно? Алекса коснулась той части души Роберта, которая сохранилась от разрушительного действия прошлого — нежной и надеющейся, — той части сердца, которая чудом осталась неповрежденной. Роберт чувствовал грубые рубцы, которыми была покрыта его душа, и потому не без труда нарастил бескровную, грубую ткань на глубокие, полученные от жизни раны; он запечатал эти раны, защищая себя от неимоверной боли в будущем.
До сих пор, до встречи с Алексой, Роберт был уверен, что единственным действительно не защищенным в его сердце был уголок, в котором жила любовь к младшей сестре. Все свое детство Роберт защищал Бринн от жестокой реальности их нищенской жизни, скрывая от нее свои слезы и с любовью убеждая Бринн, что ее жизнь будет наполнена долгим, бесконечным счастьем, в то время как сам Роберт расстался со всякой надеждой на свое собственное.
С малых лет брат строго следил за Бринн. И уже восемнадцатилетним мальчишкой он пристально наблюдал за людьми, с которыми служил во Вьетнаме: хладнокровие и рассудительность позволяли Роберту сохранять благоразумие и самообладание в мире, который на самом деле был безумен. Роберта провозгласили лидером и героем, потому что он действительно мужественно спасал жизни, сердца и души очень многих людей.
Но Роберт Макаллистер знал и другую правду. Крики боли, раздиравшие его при виде окружающего кошмара, были неслышными — Роберт заглушил их, навсегда спрятав в глубине своей души.
Он вернулся из Вьетнама с твердым убеждением, что знает пути, которыми планету можно привести к миру. Он мечтал жить спокойно, одиноко, посвятив себя общественному служению и хотел претворить свою мечту в жизнь. Сердце его было слишком глубоко ранено, чтобы когда-нибудь полюбить, и до встречи с Хилари Роберт Макаллистер никогда не помышлял о женитьбе. Но красивая, живая, умная Хилари легко покорила его сердце, незамысловато и соблазнительно дав понять о своем сильном желании.
Будучи дочерью губернатора, Хилари прекрасно знала, к чему неизбежно ведет жизнь всякого политика, и, казалось, страстно хотела разделить эту судьбу с Робертом. Кроме того, она как будто и правда поверила в его мечту и стремления.
Роберт предложил Хилари руку и сердце вовсе не потому, что она была дочерью очень влиятельного губернатора, — по крайней мере для молодого человека это не была женитьба из политических амбиций. Он просто хотел жениться на милой, изящной, не эгоистичной женщине, которая так очаровательно убедила Роберта, что жизнь одинокого человека вовсе не его роковая судьба.
Следует отметить, что до свадьбы у Роберта и Хилари было не так уж много действительно интимных встреч, и до самого дня бракосочетания не было возможности поделиться своими сокровенными тайнами. Именно поэтому, произнося торжественные слова супружеской клятвы своей привлекательной невесте, Роберт дал обет и самому себе: насколько сможет, полностью отдаст Хилари самого себя. Он пообещал также, вновь пережив всю боль, открыть ей свои так тщательно скрываемые раны. Если только Хилари попросит его об этом.
Однако довольно скоро он понял, что, став миссис Макаллистер, Хилари совершенно потеряла интерес к человеку, вынужденному нести ответственность мужчины, еще когда он был испуганным, голодным ребенком. И менее всего Хилари волновали терзавшие сердце Роберта ужасы войны. Он понял, что жене интересны только сияющие символы военного прошлого — золотые медали героя, а вовсе не уродливые шрамы на душе мужа.
Хилари не нужна была духовная близость, и сама она очень быстро перестала напоминать ту сердечную и милую женщину, которую знал Роберт до свадьбы. Разумеется, Хилари продолжала исполнять эту роль на публике, для которой чета Макаллистер оставалась замечательной супружеской парой, и временами, особенно поначалу, играла эту роль и для мужа.
Роберт понимал, что его одурачили. Но он чувствовал ответственность за клятвы, данные той женщине, какой Хилари была в месяцы их головокружительного романа. Он изо всех сил старался помочь ей снова стать той сердечной, милой женщиной — для себя, для их брака, но более всего для самой Хилари; однако в конце концов понял, что та женщина была лишь иллюзией.
Теперь Роберт знал, что его жена всегда была высокомерной, самодовольной, холодной и тщеславной эгоисткой.
Отношение и поведение Хилари более не ранили его душу. Она перестала быть Роберту близким человеком. Вероятно, ему суждено всю жизнь прожить без любви, никогда по ней не тоскуя, никогда не требуя большего, даже не надеясь на то, что и для него могут существовать и радость взаимопонимания, и счастье любви, которые он обещал своей сестре Бринн.
И тут появилась Алекса. Роберт ее не искал и даже не подозревал о ее существовании, но она возникла, и Роберт уже не мог жить без этой женщины. О, как же ему была необходима эта женщина!
Но чем рисковал бы блестящий сенатор, которого прочили на пост президента, ради Алексы Тейлор, если бы он потребовался этой женщине?
Ответ был прост — всем.
— Привет, Алекса. Это Роберт.
— Привет, — прошептала она.
— Я хотел спросить…
У Роберта перехватило дыхание, как только он услышал в ее голосе нежность, почти облегчение, будто Алекса ждала его звонка, но не смела на него надеяться.
— Да.
— Да? — тихим эхом радостно отозвался Роберт.
Алекса говорила «да» всему, что бы он ни предложил. Роберт никак не ожидал, что зайдет так далеко, и теперь душа его ликовала. Он должен был присутствовать на официальном обеде, а ночь намеревался провести в своей квартире в городе, но…
— Сегодня вечером. Но, Алекса, я смогу освободиться не раньше одиннадцати.
— Прекрасно. Значит, в одиннадцать.
Алекса встретила Роберта на залитой лунным светом дорожке среди роз. Минуту они смотрели, лаская друг друга лишь взглядами, в которых сияла открытая радость. Наконец Роберт дрогнувшей рукой коснулся щеки Алексы, а ее дрожащие пальцы притронулись к его ладони, а потом Алекса оказалась в объятиях Роберта, и тубы его стремительно нашли ее губы — ошеломляющая и страстная встреча.
— Я тосковал по тебе, Алекса, — прошептал он между горячими поцелуями. — Всю мою жизнь.
Любовь их не могла быть плотоядной. Они нуждались друг в друге слишком сильно и слишком долго ждали друг друга, чтобы заниматься медленными чувственными открытиями. И когда стремительно, так стремительно они взлетели на пик блаженства и получили то, о чем столько времени так страстно мечтали, в сердцах их родилось нечто совершенно потрясающее и удивительное: они были вместе, они стали единым целым, чувствующим неизъяснимую нежность, ликующую радость, совершенное счастье.
Изящные пальцы Алексы нежно касались безобразного шрама на животе Роберта. А затем и ее тубы так ласково успокаивали давнюю боль!
— У меня есть и другие шрамы, Алекса… гораздо более глубокие.
— Если ты покажешь мне их, Роберт, я расцелую и их.
— О, дорогая моя, ты уже сделала это. — Роберт нежно привлек к себе Алексу и отвел с ее лица пряди золотистых волос, чтобы заглянуть в счастливые глаза. — Я люблю тебя, Алекса.
— Ах, Роберт, я тоже тебя люблю! — Губы ее коснулись его губ, и через мгновение они снова страстно желали друг друга, но теперь пришло время для вопроса, после которого Роберт совершенно удостоверился бы в том, что для любви. Алексы не страшны никакие тайны и ужасы, некогда обитавшие в прошлом Роберта. — Эта что-то связанное с войной, Роберт?
— Нет, любовь моя. Ничего особенного, никаких постыдных тайн, — искренне заверил Роберт. — Просто я такой же мужчина, как и любой, кто был солдатом. Вот и все.
— Не думаю, Роберт Макаллистер, — тихо откликнулась Алекса, прежде чем снова раствориться; в его чувственном взгляде, — что ты такой же мужчина, как, все.
— Привет, Джеймс.
— Алекса?
— Я звоню не вовремя?
В Чикаго было шесть часов вечера, суббота, и Алекса застала Джеймса в его гостиничном номере.
— Вовсе нет. На сегодня я закончил все встречи. — Джеймс слегка нахмурился, вспомнив, что прошло около двух часов после завершения последних нелегких переговоров.
В любую другую субботу из тех пяти месяцев, что Джеймс был знаком с Алексой, он давно бы уже заказал авиабилет на ночной рейс до Вашингтона, с тем чтобы провести ночь в Роуз-Клиффе. Но сегодня, последние два часа, Джеймс просто стоял у окна и смотрел на озеро Мичиган, думая об Алексе и о ее младшей сестре.
— Ясно… Значит, я могу подняться?
— Подняться?
— Я в вестибюле.
— Привет.
— Привет, входи.
— Спасибо.
Джеймс удивленно и с интересом наблюдал, как после неловкой улыбки, без обычного продолжительного поцелуя Алекса быстро прошла мимо него в элегантную гостиную просторного номера. Совершенно ясно, что у Алексы имелась четкая повестка дня.
— Итак? — поинтересовался Джеймс, последовав за ней в гостиную и садясь на диван напротив кресла, которое выбрала Алекса.
— Джеймс… произошло нечто.
— Я так и понял, — спокойно ответил он и, поймав ее смущенный взгляд, предположил:
— Нечто хорошее, но такое… В общем, ты не уверена, буду ли я тоже рад.
— Верно, — прошептала Алекса, поражаясь тому, как безошибочно научился Джеймс читать ее мысли, и снова забеспокоилась о том, с чем пришла к Джеймсу. Хватит ли ей сил убедить его в своей неизбежной лжи?
— Так я попал в точку? Представить себе не могу, что бы это могло быть.
— Все потому, что это слишком невероятно. Я встретила человека, Джеймс, и мы полюбили друг друга.
— Полюбили? — тихо переспросил Джеймс; из дальнего уголка его сумбурного сейчас сознания всплыло то, что он с такими усилиями пытался всю неделю подавить, но что упорно вертелось в уме и теперь радостно чуть не вырвалось на простор: «Я тоже влюбился». — Ты полюбила? Циничная Алекса?
— Циничная Алекса. И в этом, безусловно, виноват ты, — заявила Алекса, намереваясь до конца быть искренней.
Он был виноват в том, что познакомил ее с Робертом, но в ее любви Джеймс был повинен и еще по одной, более важной причине. И Алекса хотела, чтобы Джеймс об этом знал.
— Ты, Джеймс Стерлинг, заставил меня поверить в себя. Ты без устали говорил мне, что я — хорошая, добрая и заслуживаю права любить и быть любимой. Не знаю, действительно ли ты сам этому веришь, но если нет, то ты создал новую женщину, заблуждающуюся, сошедшую с ума от любви.
— Ты распрекрасно знаешь, что я в тебя верю, — перебил Джеймс, и его торжествующий взгляд говорил о том, что это правда.
Алекса в упор смотрела на Джеймса, надеясь увидеть другие признаки искренности, но теперь Стерлинг выступал в роли искусного посредника, и его лицо выражало абсолютный нейтралитет — контролируемый, непроницаемый, холодный. Алекса прилетела в Чикаго сообщить ему, глядя глаза в глаза, что их связь окончена, поскольку считала, что это должна быть сделано именно таким образом. Она не ожидала от любовника драматической сцены и не хотела ее, но во взгляде Джеймса она не нашла и следа сожаления. Его не было и в тот момент, когда Джеймс тихо повторил: «Полюбили…» Более того, тогда в его голосе прозвучало чуть ли не облегчение. Алекса не хотела страданий Джеймса, но все же…
— Черт возьми, Джеймс! Неужели для тебя это совсем ничего не значит? Ты вообще думаешь о наших отношениях? Может, я и не вправе спрашивать об этом, но…
— Алекса! Разумеется, я думаю о нас. Неужели ты этого и вправду не понимаешь? — Джеймс подождал, пока взгляд Алексы смягчится, и ласково продолжил:
— Я очень много думаю о наших отношениях. Поверь, Александра Тейлор, я всегда буду заботиться о тебе и о твоем счастье.
— Определение любви по Кэтрин, — пробормотала Алекса.
— Что?
— Да. Она утверждает, что любовь — это когда ты постоянно заботишься о чьем-то счастье. Вечно, независимо от того, предназначено ли вам быть вместе. Именно то, что я чувствую сейчас по отношению к тебе. Значит…
— Значит, что?
— Значит, мы любим друг друга, несмотря на то что никогда не говорили об этом.
— Несмотря на то что прежде никогда не говорили друг другу об этом, — признался Джеймс. — Мы были прекрасными любовниками, Алекса, но мы также есть и, надеюсь, будем еще и прекрасными друзьями.
— О-о, Джеймс! — прошептала Алекса. — Я так рада, что ты хочешь остаться моим другом.
— Навсегда. — Джеймс скрепил обещание нежной улыбкой и, не желая казаться сентиментальным, слегка поддразнил:
— Ну-с, друг мой Алекса, расскажи мне о нем.
— Рассказывать особенно нечего. Мы встретились два дня назад, и это случилось. Любовь с первого взгляда. — Алекса солгала, не моргнув глазом, и даже изобразила веселенькую улыбку, признаваясь в романтическом чувстве, к которому прежде относилась с явным презрением.
Еще раньше Алекса решила: такая ложь необходима. Джеймс не должен знать, что она полюбила Роберта. Алекса ненавидела вранье, но еще больше ее убивала мысль о том, что Джеймс, возможно, не одобрит случившегося и, несмотря на заверения в любви и дружбе, посчитает Алексу недостойной своего друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45