– Я слышала, у вас инфляции, – говорит соседка слева. – У нас тоже, но другие.
– Желаете услышать одну нашу историю?
– Про портного?
– Нет, про шаха.
– В Уэльсе очень много чайных, все закрыты.
– Как вы думаете, Ларкин захочет увидеть меня на три дня?
– В некотором царстве, в некотором государстве, не в нашем, жил-был шах.
– Царь?
– Это вино готовят из отмороженной граппы.
– Здесь у нас марксистские инфляции, вызванные не предприимчивым процессом капитализма, а действием экономичных законов.
– У шаха была красивая жена, гарем, большой раб-турок и вороной конь.
– Я была в городе под названием Рил, там всё время показывали фильм «Унесенные с ветрами».
– Видите, как все вас любят? – шепчет в ухо Петворту его переводчица Марыся Любиёва по пути в туалет или еще куда. – Вы пользуетесь успехами! И как же вам это нравится!
Петворт поднимает глаза и видит, как она идет прочь, помахивая сумочкой.
Приносят следующее блюдо, дамы улыбаются.
– Шах одинаково любил жену и коня, и вот однажды, натешившись с женой, он садится на коня и едет прокатиться по пустыне.
– Разумеется, мы полностью запретили биржу, поэтому наш рынок целиком научный.
– По дороге он встречает колдуна, который сидит под деревом, и колдун говорит ему. «Если ты сможешь ответить на мой вопрос, то получишь исполнение всех своих желаний, хочешь? А если не сможешь, я возьму себе твою красавицу-жену. Ну как? Идет?»
– Надеюсь, вы посетили наш замок, там очень много истории.
– «Вот мой вопрос, – говорит колдун. – Кто в мире самый сильный, самый приятный, самый дородный и красивый?»
– Если немного пройти дальше от него, то попадете в очень интересное место.
– И тогда колдун говорит: «У тебя есть четырнадцать ночей, чтобы путешествовать и узнать ответ. А в полнолуние ты мне его скажешь, или я заберу твою жену».
– Хотите теперь чего-нибудь покрепче, на посошок?
– Четырнадцать ночей шах ездил, а потом вернулся к колдуну и сказал очень грустно: «Нет, я по-прежнему не знаю, кто самый сильный, самый приятный, самый дородный и красивый во всем мире».
– Выску или водьку?
– Вследствие этих фундаментальных различий две системы не одинаковы, но подвержены различным историческим силам.
– Думаю, он предпочтет попробовать наше местное, налейте ему ротьвутту.
– И колдун забрал красавицу-жену, а шах остался очень грустный и одинокий. Мы будем платить? Нет, пожалуйста, не вы. Вы наш очень милый гость.
Смеющиеся дамы вынимают из сумочек влоски; на столе растет груда денег, этой бумажной фикции.
– Ты не сказала, кто самый сильный, самый приятный, самый дородный и красивый во всем мире. Так кто?
– Не знаю, но если вы его найдете, то покажите мне, – смеется профессорица.
– Спасибо за хороший визит, – говорит профессор Влич, вставая и пожимая Петворту руку.
– Пора идти, товарищ Петвурт, – произносит Марыся Любиёва с интонацией жены, перегибаясь ему через плечо. – Вы приятно провели вечер, но завтра у вас поезд в Ногод. Поцелуйте на прощанье всех милых дам.
– Конечно, вы должны поцеловать нас всех, – говорит профессорица, которая рассказывала неоконченную историю про шаха. – А потом мы отвезем вас обратно.
– Нет, думаю, ему надо проветрить себя на воздухе, – твердо говорит Любиёва.
Петворт обнимает дам, записывает адреса и названия полезных книжек, потом выходит наружу. В маленьком прокуренном ресторане было жарко, но и на улице воздух почти липкий. Над улочками, по которым он идет с переводчицей, сияет луна, балконы источают аромат цветов. На рыночной площади журчит фонтан, хотя запах здесь другой, всё того же едкого дыма, что возле университета, и так же валяется битое стекло. Петворт чувствует себя исчерпанным, растраченным бесконечной словесной оргией; он останавливается у фонтана.
– Да, посмотрите на себя. – Любиёва тоже останавливается и смотрит на него. – О да, теперь вы довольный. Чувствуете себя лучше. Всегда вы любите себя развлекать, всегда хотите быть с дамами. Может, вы американец, товарищ Петвурт? Думаете вы про что-нибудь, кроме амуров? Может, вы мечтаете стать кинозвездой? Вам кажется, что мир существует, чтобы вы чувствовали себя больше о'кей?
– Я устал, – отвечает Петворт.
– О, вы должны быть счастливы, – говорит Мари. – Я думаю, все они в вас влюбились и хотели бы с вами спать.
– Правда? Почему?
– Ну конечно, – отвечает Марыся. – Потому что ваши выступления имели большой успех, а это всегда эротично. И потом, по вашим глазам видно, что вам нравятся женщины, а они любят нравиться. Даже при Марксе.
Позже, в целомудренной спаленке, где еще ничего плохого не произошло, Петворт сидит на узкой чистой кровати; рядом на столике бутылка виски из дьюти-фри, в руках стопка. В голове тесно от избытка звучащих слов, голоса сливаются в сплошную сумятицу. Впрочем, как сказала в другом (теперь кажется, очень далеком) месте вероломная писательница Катя Принцип, чем больше слов, тем больше страны. Только какой? Английская речь, уже не английская, а средство общения носителей других языков, крутится в голове, которую Петворт почти не воспринимает как собственную. В носу по-прежнему Щиплет от едкого дыма на площади, во рту сладковатый привкус ротьвутту, этого незабываемого напитка, тело – пустота жаждущая наполниться, на сердце горечь из-за обманутых чувств, оборванного романа. На другом конце кровати, тоже со стопкой, сидит Мари Любиёва – волосы распущены, круглые серые глаза на бледном лице устремлены к Петворту.
– Я не знаю, не знаю, что про вас думать, – говорит Мари. – Вы мягкий человек из мягкой страны и совсем не такой, как наши мужчины. И вы самый плохой, кого мне приходилось переводить.
– Простите, – произносит Петворт.
– Нет, правда, мне нельзя так говорить. И вообще нельзя быть здесь. Но вы должны понять, может быть, я просто немножко ревную.
– Ревнуете? Как, почему?
– Неужели, Петворт, вы совсем не умеете думать? – говорит Мари, глядя в свою стопку. – Тогда вы не очень умный. Хотя, конечно, я знаю, кто я такая – ваш гид, ваш переводчик. Невидимка. Голос, что-то вроде механизма. У меня нет своих слов. Только ваши, чтобы передать их наружу, и чужие, чтобы отдать вам. Да, конечно, это моя работа. И я надеюсь, что делаю ее хорошо.
– Да, – отвечает Петворт.
– И, надеюсь, вы понимаете, что я стараюсь немножко о вас заботить, иначе вы всегда были бы в бедах, – говорит Мари. – Может быть, вы вините меня за все, что плохо.
– Нет, – отвечает Петворт.
– Я думаю, вините немного. И, может быть, вы правы. Трудно понять, кто кому сделал плохо. Можно мне еще немного вашего виски? Вы же не хотите везти его домой?
– Пожалуйста, – говорит Петворт.
– Знаете, когда вы переводчик, считается, вам не надо любить слова, которые слышите, – продолжает Мари. – Все, кого переводишь, одинаковые. И что смешно, в общественных местах все говорят почти одно и то же. У меня уже фразы в голове, я знаю, когда они понадобятся, Мы желаем вам дружбы, согласия, мира между народами. Мы проделываем здесь большую работу. Желаем нам всем встретить себя снова. И поскольку знаешь, что будет сказано, научаешься немного менять, иногда чтобы упростить, иногда чтобы сделать лучше. Стараешься немного помочь говорящему, сделать ему успех.
– Да, ясно, – говорит Петворт.
– Может быть, делаешь это ради себя. Потому что когда ты переводчик, начинаешь немного бояться. Всё время говоришь, но всегда чужие слова. Потом думаешь: а есть ли внутри меня человек, или только слова других людей? Думаешь: есть ли у меня по-прежнему желания, хотения, чувства? Конечно, если так думаешь, это плохо для работы, надо скорее забыть. Ты здесь не для этого, а для обмена словами, чтобы другие говорили, чтобы мир двигался. Но простите, пожалуйста, иногда у меня есть чуточка чувств. И теперь, уж извините, это ревность.
– Понимаю. – Петворт смотрит в бледное напряженное лицо Марыси, которая сидит рядом на кровати.
– Да, – говорит Мари, поднимая стопку. – По крайней мере надеюсь, я вас чему-то научила. Думаю, теперь вы знаете, как пить тосты. Покажите мне, что умеете. Не хочу, чтобы вы забывали уроки моей страны. Поднимите, пожалуйста, стопку.
– Помню, – говорит Петворт.
– Так, правильно. За что будем пить? Думаю, за диалоги, вы помните, что говорил профессор? Диалог – это связь контекста и отношений, основанная на допущении, что обоим партнерам хочется одного. Цель не частичный, а полный диалог. Чтобы он развивался хорошо, должно быть истинное сотрудничество. Все элементы должны сойтись к взаимному удовольствию обеих сторон. Так что, пожалуйста, пьем за диалог. Делайте правильно, смотрите глазами, будьте всегда искренни, не забудьте думать: ты мне нравишься, ты красивая, я так хочу тебя в мою постель.
Лицо Мари Любиёвой неожиданно близко и становится еще ближе; почему-то Петворту на мгновение вспоминается седая курящая дама в темном лондонском кабинете Британского Совета. Лицо приближается и внезапно отворачивается.
– Нет, – говорит Мари, опуская голову и ставя стопку. – Это не такой хороший тост. Боюсь, вы что-нибудь со мной сделаете, я не хочу.
– Я сделаю? – переспрашивает Петворт.
– Пожалуйста, поймите, я вовсе не нахожу вас привлекательным в этом смысле. Вы немножко не моего вкуса.
– Да, – отвечает Петворт.
– Надеюсь, вы не попытаетесь меня насильничать, – говорит Мари.
– Ну конечно, нет!
– Вы – буржуазный реакционер без правильного чувства реальности. Вы несерьезны, и ничего важное для вас не значимо. Вы живете разлагающейся жизнью.
– Довольно точный портрет, – говорит Петворт.
– И не успеваете выбраться из одной беды, как попадаете в другую, – продолжает Мари. – Вы получили один урок с дамами, вы его не усвоили?
– Усвоил.
– Разумеется, я бы хотела подарить вам немножко нежности, но совершенно не в том смысле.
– Да, конечно, – говорит Петворт. – Я не собирался…
– Само собой, всё это неправда. Для меня вы привлекательный, может быть, маленькую чуточку красивый, Петвурт, и странный. Может быть, не в вашей стране, а здесь. И знаете, те, кто нас смотрит и слушает, хотят, чтобы мы немножко занялись любовью.
– О ком вы? – спрашивает Петворт.
– О, вы знаете, они всегда здесь. Но не думаю, что это их дело. Мы разочаруем, давайте?
– Давайте, – говорит Петворт.
– Но я не могу уйти сейчас. Думаю, мы выключим свет и побудем вместе очень тихо самую чуточку. И если мы ничего не будем говорить, никто не сможет про нас ничего сказать.
– Кто не сможет? – спрашивает Петворт.
– Кто всегда говорит про меня и вас. Так что сидим вместе молча и не произносим слов.
За окном журчит река, воздух пахнет листвой. Однако в комнате абсолютно тихо и темно, ничего нельзя увидеть или услышать. Часы тикают, но невозможно понять, сколько проходит времени, прежде чем Мари говорит из темноты:
– Товарищ Петвурт, теперь я пойду. Вы должны спать очень крепко, не забывайте, завтра вам делать ранний подъем, чтобы ехать на поезд в Ногод. Спасибо за виски, спасибо, что были со мной, спасибо за тишину. И, может быть, у нас даже была любовь, пусть не в обычном смысле.
– Да, – отвечает Петвурт.
– Но ничего такого, о чем можно узнать и рассказать, – говорит Мари. – Надеюсь, теперь вы понимаете, что я правда ваш хороший гид. И всегда забочу о вас очень-очень хорошо.
– Да, – говорит Петворт.
– Теперь я буду спать в соседнем номере, куда меня поселили. Надеюсь, вы не обидите, если я стану чуточку о вас думать? – спрашивает Мари.
– Мне будет очень приятно, – отвечает Петворт.
В темном номере открывается дверь; Мари какое-то время стоит в прямоугольнике света из коридора. Не раздеваясь, Петворт поворачивается на бок и засыпает.

III

– Ну вот, теперь мы едем в другой город, правда, хорошо? – спрашивает Марыся Любиёва, пока Петворт заносит вещи в вагон поезда, который с опозданием подошел к единственной платформе глитского железнодорожного вокзала. Ждать пришлось Долго, не по одному стаканчику желудевого кофе пропустили немногочисленные пассажиры под взглядами двух-трех милиционеров, прохаживающихся по перрону. Однако вот наконец и допотопный черный паровоз с красной звездой спереди и такие же старые красные вагоны. Из вокзала доносится телеграфный стук; служащие в черной форме сигналят флажками, Петворт и Любиёва находят свободные места напротив двух молодых солдат под окном с красной табличкой «НОКУ РОКУ».
– Да, он вам понравится, Ногод, – говорит Марыся, открывая и кладя на колени томик Хемингуэя. – Тоже очень старый, хотя не похож на Глит. Там есть горы, еще монастырь и циркус. Мы остановимся в хорошем современном отеле и замечательно проведем выходные, мы работали очень много. Надеюсь, вы рады будете отдохнуть. Вам нравится наш поезд?
– Да, – отвечает Петворт под перестук колес. – Только, если я правильно понимаю, эта табличка запрещает мне курить?
– Ой, бедненький товарищ Петвурт, – говорит Марыся. – Хотите курить? Мы не очень это любим в нашей стране. Думаю, вы находите наши правила чуточку строгими. Это всё для вашего добра, мы не хотим, чтобы вы болели.
– Я пойду в тамбур.
– Думаю, там тоже запрещено, – отвечает Марыся, глядя в книгу. – Но если хотите поглядеть…
Солдаты провожают Петворта взглядом, пока тот встает, идет в тамбур и, закурив, высовывается в открытое окно.
Поезд едет очень медленно, едва ли не со скоростью нагруженных продукцией селян, которые идут по соседней дороге. Состав грохочет по каменным и деревянным мостам и по коротким тоннелям; в воздухе пахнет древесным углем и застарелой пылью. Появляется человек в черной форме, густо посыпанной перхотью, указывает на сигарету и говорит: «Негативо». «А, та», – отвечает Петворт, поворачивается и идет по качающемуся поезду искать место, где не было бы таблички «НОКУ РОКУ». Пассажиров почти нет; между лавками широкий проход, сиденья обтянуты плюшем. Вагоны разделены деревянными дверями на секции, в открытых окнах полощутся занавески. Синяя обивка сидений сменяется коричневой. Петворт открывает дверь – за ней вагон-ресторан, столы под грязными белыми скатертями. Ресторан практически пуст, если не считать официанта в сером пиджаке и двух мужчин за столом под знакомой табличкой «НОКУ РОКУ». У одного из них большая черная борода и золотые браслеты на обеих руках; он курит ароматизированную балканскую сигарету. Второй сидит к Петворту спиной; на нем щеголеватые спортивные брюки, во рту – большая изогнутая трубка. Оба поворачиваются; тот, что с трубкой, вскакивает.
– Как, неужели?! – восклицает он. – Это и впрямь мой добрый старый друг доктор Петворт? Тоже в этом поезде?
Петворт смотрит в недоумении:
– Доктор Плитплов, надо же, какая встреча.
– Удивительно! – смеется Плитплов. – Вы пришли поесть, нет, еще слишком рано. Вы хотите выпить. Пожалуйста, садитесь с нами, мы будем рады.
– Вообще-то я искал место для курения, – говорит Петворт.
– Нет, это нигде нельзя, в таком общественном месте, – отвечает Плитплов, попыхивая трубкой. – Хотя, конечно, в моей стране многое можно, если кого-то знаешь. А этот господин, мой друг, к сожалению, он не говорит по-английски, начальник поезда – его хороший друг. Он много ездит. Садитесь, курите, всё нормально. И еще мы пьем очень хороший коньяк. Будете? Для вас не слишком рано?
Официант уже предусмотрительно сходил за чистым бокалом; Плитплов наливает коньяк из огромной бутыли.
– Я еду по делам в Ногод, думаю, вы тоже; и кого я встречаю в поезде, чем не как моего очень дорогого друга! А ваши лекции в Глите? Надеюсь, они прошли успешно?
– Вроде да. – Петворт отпивает глоток коньяка. – Вы, случайно, на них не были? Мне казалось, я вас видел.
– В Глите?! – со смехом восклицает Плитплов. – На ваших лекциях? Не думаю. О, мой друг, знаю, в нашей академической жизни лекции самые главные, и, конечно, я хотел бы на них быть. Однако на самом деле жизнь состоит не из одних лекций. Как бы я хотел услышать вас в Ногоде, вы всегда очень увлекательны, я помню по Кембриджу. Но нет, я должен делать там конгресс. Вы, может быть, знаете, что Ногод знаменитое место для конгрессов. А ваша очаровательная переводчица, вы ее не потеряли?
– Нет, – отвечает Петворт, – она дальше в поезде.
– Какхорошо она вас бережет. Позвольте, я налью вам еще.
– Совсем чуть-чуть, – говорит Петворт. – Слишком много.
– Не думаю, – отвечает Плитплов. – В моей стране слишком много это совсем чуть-чуть. Пейте, пожалуйста, коньяк особенный, его держат в поезде только для некоторых людей. По счастью, я в их числе.
Время от времени поезд останавливается на безымянных станциях. Пассажиры с большими чемоданами входят и выходят; местность постепенно становится менее гористой.
– А ваша поездка, она вам понравилась? – спрашивает Плитплов. – Вы довольны?
– Да, – отвечает Петворт.
– Вы мне благодарны? Вы знаете, я приложил тут легкую руку. Очень жалею, что мы не провели вместе больше времени, но у нас у всех есть свои дела, и мы не во всем согласны, например, в Хемингуэе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40