Смотри, вон на горе замок. Там ты сегодня гуляешь, так что, пожалуйста, запомни, какой он. Внутри просторно и темно и много маленьких комнаток. Думаю, ты и раньше бывал в замках. В комнатках железные латы для очень маленьких воинов, с перьями на шлемофонах, и на стенах картины всех старых битв. Потом тебе показывают старинные ружья и пресс для вина. Внизу темные казематы для туристов, не чтобы там жить, просто посмотреть. Мы так плохо с туристами не обращаемся. Наверху спальная епископа Влама. Он был… как вы называете мужчину, который слишком любит женщин?
– Волокита?
– Надо же! А я думала, волокита – это когда бюрократчики. Ладно, значит, волокиты тоже две, как и яиц. Так вот, у этого волокиты была роскошная спальная и огромная двойная кровать под пологом. А может, и не двойная, он был очень груб со своими дамами. Еще он бросал их в яму, не забудь про яму. Ну как, всё увидел?
– Думаю, да, – отвечает Петворт.
– Вот и хорошо. Ладно, теперь, когда мы осмотрели замок, можно поехать в совсем другое место. Надо, наверное, сказать водителю, чтобы ехал помедленнее. Он давит слишком много народу.
Катя Принцип подается вперед и говорит с шофером; Петворт смотрит на городской пейзаж, где под солнцем идут люди в сером, и улицы проносятся мимо. Он чувствует себя оторванным от реальности, приятно похищенным, и одновременно в голову приходит одна маленькая мысль.
Это странная мысль, что он счастлив. На краткий миг он с женщиной, с белокурой, одетой в батик Катей Принцип, она красивая, интересная, веселая и заражает своим весельем. Однако есть и другое: доктор Петворт, который сидит в незнакомом городе в чужом такси и сжимает лекцию, не особо привык ощущать, что живет. С годами он становился старше, видел, как в волосах появляется седина, как портятся зубы (один даже пришлось вырвать), терял юношескую веселость, погружался в тревогу и одиночество, чувствуя всё время, что некая сердцевина, тот стержень, в котором положено быть ценностям, ветшает и рассыпается. Мир, по мере того, как Петворт лучше его узнавал, делался не реальнее, а меньше, житье – не жизнью, а пародией на нее. Люди превратились в повторения уже знакомых людей, желания – в нелепую биологическую потребность, более или менее терапевтическую тягу к разнообразию. Жена, которая когда-то была всем, обернулась зыбкой чередой присутствий и отсутствий; женщины, посещавшие его жизнь и сны в качестве потенциальных любовниц, уже не влекли с необходимой силой. Объекты воли, как зубы, пришли в упадок; стало трудно отыскивать достаточно внутренней сути, чтобы шевелиться, чувствовать, говорить. Бессодержательность, бессловесность, ощущение собственного отсутствия вошли в привычку. Однако сейчас (хотя Петворт понимает, что ведет себя неправильно, и мучается совестью из-за трех покинутых спутников, которые, наверное, беседуют о нем в одном из десятка возможных ресторанчиков, и не может объяснить себе свое поведение) он испытывает маленькое странное чувство, что наконец-то живет.
– Таксист очень смешной, – говорит Катя Принцип, предполагаемый источник всех этих чувств. – Сказал мне, что больше не любит свою жену.
Таксист, рослый и волосатый, оборачивается и кивает.
– Он увидел меня и сразу полюбил, зовет с ним выпить. Я ответила, что не могу, я с возлюбленным, ты не обижаешься, что я так сказала?
– Нет, – говорит Петворт.
– А теперь он хочет покончить с собой. Наши люди иногда такие.
Такси останавливается на тихой городской улочке, под липами; за деревьями ряд старых высоких домов с балконами. Водитель оборачивается и громко обращается к Принцип.
– Пожалуйста, вылезай, милый, – говорит она Петворту. – Я быстро, только скажу ему несколько слов.
Петворт выходит из машины и смотрит на улицу; прохожих нет, все двери закрыты.
– Ну вот, – говорит Катя Принцип, выбираясь из машины. – Кажется, я убедила его не кончать с собой. Пообещала, что выпью с ним завтра. Со мной такие истории случаются часто, уж не знаю почему. Ладно, мы немного пройдемся и будем на месте.
– Где? – спрашивает Петворт.
– Там, куда мы ехали. Мне казалось, ты хочешь кофе. Мы поехали туда, где оно есть. Место называется «моя квартира».
– А, – говорит Петворт.
– Я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты устал. Может быть, ты захочешь отдохнуть и принять душ. Я напою тебя отвратительным кофе и накормлю гадким пирогом. Ну вот, в эту дверь. Жми на кнопку, механизм ее откроет. А теперь быстро заходим, я не хочу, чтобы нас видели. Я провожу тебя тайком, Петвит.
Они входят в темное парадное, дальше – клетка лифта.
– Быстрей, сюда, – говорит Принцип. – Я покажу, как он работает, на случай, если ты захочешь прийти ко мне еще. Надеюсь, захочешь, как ты думаешь? Смотри, в эту коробочку на стене надо опустить монетку, десять буттуун. Если не сделаешь, лифт не поедет. А если сделаешь, – пуф! – вот он уже едет.
Лязгающая клетка ползет вверх, Принцип прижимается к Петворту, мимо проплывают каменные площадки с деревянными дверями.
– Вот и мой этаж, верхний, – говорит Принцип. – Повезло, никто нас не видел. Вот мой ключ, сейчас ты снова исчезнешь.
Они выходят на каменную площадку, она вставляет ключ в
замок.
– Когда дверь откроется, скорее проходи внутрь. Не надо, чтобы все всё про нас знали.
Дверь открывается; за ней прихожая, настолько тесная, что непонятно, призвана она усилить или исключить близость между людьми. Стены прижимают их друг к другу.
– Ну вот видишь, ты и здесь! – смеется Катя Принцип, почти касаясь лбом его подбородка. – Надеюсь, ты не думаешь, что это вся моя квартира? Дальше есть еще.
В такой тесноте трудно не обнять человека, к которому ты притиснут; руки Петворта оказываются у нее на талии.
– Ой, Петвит, – говорит Принцип, мягко высвобождаясь из его объятия. – Разве ты не помнишь, что я привела тебя отдыхать? Разумеется, ты наверняка устал после такой лекции. Или ты тоже хочешь быть волокитчиком, как епископ Влам?
– Ты мне нравишься, – говорит Петворт.
– Ну конечно, ты мне – тоже. Только я чуточку неуловимая. Я хочу немного с тобою поговорить. У нас столько времени, разве не замечательно? Целых полдня мы можем быть вместе. Или ты больше хочешь пойти посмотреть замок?
– Нет, я хочу быть здесь, с тобой, – отвечает Петворт.
– Что ж, очень разумно, – говорит Принцип. – Тогда пошли, я покажу тебе квартиру.


7 – ОПЕР.

І

Комнатка, в которую входит Петворт, слишком мала и тесна для человеческой жизни, однако люди ее обжили и очеловечили. Два старинных кресла стоят по бокам широкого современного дивана, элегантно встроенного в книжные полки под стеной, на которой висят три модернистские картины бурно-эротического содержания и две иконки. Остальные стены полностью заняты полками, книги разбросаны на столах – обеденном и письменном, где, кроме того, поместились телефон, пишущая машинка и россыпь листов, трепещущих от сквозняка из-за тюлевой занавески.
– Ну вот, милый, – говорит Принцип, снимая белый шарфик. – Надеюсь, ты не рассчитывал, что я приведу тебя в роскошные апартаменты. В моей стране квартирки маленькие, отопление плохое, телефоны обычно не работают, а мужчины не чинят то, что ломается. Разумеется, у вас такого нет.
– Наверное, нет, – отвечает Петворт.
– Вот как? – со смехом говорит Принцип. – Думаешь, я там не была? Разве ты не знаешь, что я как-то ездила в Лондон?
– Неужели?
– Ну конечно. Может быть, я даже видела тебя на улице и не заметила. Если так, правда грустно? У вас те же самые беды. Особенно в той гостинице, где я останавливалась. Некоторые вещи одинаковы по всему миру. Ладно, тут не очень роскошно, но, надеюсь, тебе по вкусу. Нравятся картины моих друзей? А мои чудесные старинные кресла? Представляешь, они дореволюционные. Кое-что с того времени сохранилось. А вот стол, за которым я работаю, нравится? Это мое личное место, здесь я написала все свои книги. Конечно, я пишу здесь, а потом должна вылезать из норы и нести их на продажу. Знаешь, как трудно продать книгу? Угодить всем этим людям из Союза писателей. Ценить их мудрый критицизм. Ладно, надеюсь, ты пришел не для того, чтобы меня критиковать.
– Нет, – отвечает Петворт. – Мне нравится твоя комната,
– Ну, она обставлена со вкусом, – говорит Принцип, – или, во всяком случае, я так старалась. И на какое-то время она полностью наша. Никто сюда не придет. Так что садись, включай проигрыватель, снимай ботинки. А я знаешь что сделаю? Пойду на кухню, сварю кофе и достану пирог. За этим ты пришел, и тебя надо обслужить.
Она удаляется на кухню, Петворт обходит маленькую, тесно заставленную комнату – столовую, кабинет и, очевидно, спальню, потому что под диванный валик подсунута ночная Рубашка.
– Что ты там высматриваешь? – кричит Принцип из кухни. – Надеюсь, не читаешь, что я написала? Это очень личное, пока не закончено. Ах да, конечно, ты же не знаешь нашего языка. Примерно через минутку я начну тебя учить.
– Столько книг, – говорит Петворт, разглядывая полки, гДе лежат рассыпанные тома с кириллическими названиями.
– Да, я каждый день их читаю и становлюсь немножечко больше человеком, – отвечает Принцип. – Пожалуйста, выгляни в окно. Кто-нибудь следит?
– Следит за квартирой? – спрашивает Петворт.
– Конечно. Разве ты не знаешь, что у многих людей это основная работа? Сидеть в машинах и следить за другими? А я – писательница, ненадежная, за мной часто следят. Фотографируют меня, составляют список моих друзей. Разумеется, это может ничего не значить. Или им это пригодится потом, когда меня решат не приглашать на официальные обеды и не знакомить с симпатичными иностранцами.
Петворт подходит к окну, перегибается через пишущую машинку, в которую вставлена страница с неведомыми словами. За тюлевой занавеской улица пуста, если не считать одной припаркованной машины.
– Только одна машина, – говорит он.
– Черная?
– Да.
– А внутри кто-нибудь есть?
– Не вижу.
– Ну, конечно. Знаешь, это состояние ума, когда за тобой следят. Мы хотим видеть нашу жизнь из себя, верно? А когда за тобой следят, ты видишь свою жизнь из чужих глаз. Уже не помнишь, по-прежнему ты внутри, или внутри уже стало снаружи. Становишься как актер или как эти девушки, которые показывают одежду, манекены?
– Манекенщицы, – говорит Петворт.
– Может быть, внутри всегда немножко иллюзия, ложный секрет. Но мы ведь любим секреты, правда? А потом, однажды, они останавливают тебя и ведут к себе. Не арестовывают, просто держат сутки и задают вопросы. Чтобы ты немного помог государству. Очень милые, предлагают выпить и закурить. А после открывают твое досье, и оно толстое, и в нем всё, записи и фотографии. Они знают больше тебя самого, помнят даже то, что ты и забыл. Они говорят, а ты возражаешь: «Это не я, я не такой и никогда там не был». А они отвечают: «Нет, это ты, правда ты, а всё остальное – иллюзия». Они пишут твою историю, плохой роман, и ты в нем навсегда. И вот что странно. Ты начинаешь соглашаться, потому что все сходится, потому что это твои фотографии, твой голос на пленке. Ты начинаешь признаваться, да, я такой, как хорошо вы меня знаете. И они правы, потому что в каждом из нас есть сомнения. Мы немножко стыдимся того, что живем. И они очень хорошо это знают. Быть – преступление, которое мы совершаем, и каждый в нем сознается. Как ты думаешь, ты бы тоже сознался?
– Да, – отвечает Петворт.
– Ну вот, кофе почти готов. Поставь какую-нибудь музыку. Видишь проигрыватель? Сумеешь его включить? Мне кажется, ты немножко технический человек.
– Сумею. – Петворт находит и включает проигрыватель.
– Ты не можешь читать мои книги, но, конечно, ты можешь слушать мои пластинки, музыка – язык, который мы все понимаем. Нашел, где они? Что выбираешь?
Петворт перебирает пластинки на полке; почти все названия на непонятном ему языке.
– Ты любишь классическую или современную? – спрашивает Принцип. – Есть и та, и та.
– Классическую, – отвечает Петворт. – Вот, нашел Моцарта.
– О, ты его любишь? Он цивилизованный. А теперь сядь и сними ботинки.
Из колонок звучит музыка галантного века; вежливый гость, Петворт садится на диван-кровать и снимает ботинки.
– А вот твой отвратительный кофе и гадкий пирог, – говорит Катя Принцип, входя в батиковом платье, с серебряным подносом в руках. – И немножко персикового бренди для лучшего самочувствия. Надеюсь, ты не боишься немного потолстеть. Думаю, тебе это будет на пользу, ты чересчур худой. Правда, кажется, на Западе худо – это модно.
Принцип садится рядышком на диван и протягивает ему тарелку.
– Прости, что так долго, просто я редко готовлю. Я люблю есть в ресторане, с друзьями. Но хорошо, когда есть друг, который здесь, со мной. Думаю, сейчас ты такой друг. Мы немножко рискуем, но, по-моему, не зря. Только так и поступают цивилизованные люди, чтобы немножко убрать границы. Думаю, если бы мы встретились в Лондоне, ты бы напоил меня чаем.
– Так ты бывала там? – спрашивает Петворт.
– Да, бывала, знаю, откуда ты, – отвечает Принцип. – Поездку получить нелегко. Однако я – писательница, а это дает иногда некоторые привилегии. И еще по другим причинам.
– По каким?
– Ну, понимаешь ли, – с улыбкой говорит Принцип, – один из моих мужей был видным партийцем, даже некоторое время министром. Разумеется, тогда было очень просто получать поездки. Здесь, в Слаке, всегда нужен кто-то, кто будет помогать. Влиятельный человек, который потянет для тебя нужные ниточки. Мы научились так жить. А если у тебя красивое тело, то это проще. Вступаешь в партию через постель. С большой выгодой для себя, если всё делать правильно. У тебя будет еда в ресторане, ложа в опере, билет за границу. Квартирка с хорошим видом из окна, место в списке. Научаешься делать всё это очень осторожно. Только так можно куда-то пробиться. Возможно, ты меня осуждаешь. Возможно, ты думаешь, что твоя жизнь не такая.
– Да, наверное, – говорит Петворт.
– Серьезно? Ну, может быть, ты простак. Тебе не кажется, что это твоя приятная иллюзия? Ты не думаешь, что жизнь повсюду – обмен? Для чего люди женятся? Для чего выбирают друзей? Почему говорят то, что говорят, думают то, что думают? А желания, как они исполняют свои желания? У нас есть красивые слова: любовь, дружба, вера. Однако тебе не кажется, что здесь, как это сказать по-вашему, уравнение. Может быть, то, что мы делаем в Слаке, не такое уж и странное. Тебе не нравится кофе?
– Кофе замечательный, – говорит Петворт. – Ты сказала, один из твоих мужей. А сколько их было?
– Ой, не так много, – со смехом отвечает Принцип. – Всего четыре. Некоторые собирают марки или фарфор. Теперь ты представляешь, что коллекционирую я.
– А сейчас? – спрашивает Петворт.
– Замужем ли я сейчас? О нет, нет. Сейчас я одинока в совсем другом смысле. А ты, Петвит? Сколько жен у тебя было?
– У меня? Вообще-то одна.
– Всего одна?! – восклицает Принцип. – Это же совсем мало, почти ничего. Наверное, ты не честолюбив. И давно она у тебя?
– Да.
– И она тебя любит?
– Ну, – отвечает Петворт, – немножко.
– А, то есть недостаточно! Ты хочешь сказать, что не очень-то она тебя любит?
– Так мне кажется.
– Ей нравится кто-то другой?
– Не знаю. Она очень привязана к своему дантисту.
– И ты думаешь, он печется не только о ее зубах? – спрашивает Принцип. – Что ж, наверное, ты сам не очень-то с ней хорош. Если ты одинок, может быть, и она одинока. Тебе так не кажется?
– Да, так, наверное, и есть, – отвечает Петворт, мысленно видя сад из окна.
– И что, она страстная, она хороша в постели?
– Не очень.
– Ну, знаешь, милый, это уже никуда не годится. Все мои мужья были очень хороши в постели. Очень плохи в другом, но в постели – хороши. А что ты? У тебя много любовниц?
– Вообще-то нет.
– Не понимаю. Ты хочешь сказать, что не прочь иметь любовниц, но тебе недостает отваги? Если так, ты меня подтверждаешь. Ты не персонаж в историческом мировом смысле.
– Ты думаешь, мне надо заводить любовниц?
– Не мое дело советовать, но мне кажется, у человека должны быть воля и желание. Иначе он пуст.
– У нас в стране есть пословица, – говорит Петворт.
– Разумеется, – отвечает Принцип. – В каждой стране есть пословица. И какая же у вас?
– Мужчине нужна хорошая женщина, а когда он ее нашел, ему нужна дурная.
– Милый, мне не нравятся твои слова. Ты хочешь сказать, что я – дурная женщина?
– Нет, я вовсе не это имел в виду.
– Продолжай, продолжай, – говорит Принцип. – Ты надеешься, что я буду твоей дурной женщиной. Ты сделал мне маленькое оскорбление. Может быть, в вашей стране это комплимент; здесь – нет.
– Ты неправильно поняла.
– А мне кажется, правильно. Я не совсем знаю английский, но я не дура. Видишь ли, здесь, в этой стране, мы хотим, чтобы нами немножко восхищались. Эмансипация очень важна, но нам нравится чуточка уважения.
– Я тобой восхищаюсь, – говорит Петворт.
– Вот теперь другое дело. Ты меня убедил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40