— Теперь поговорим, пока вам готовят комнаты. Но садитесь же, или вы огромны, или комната слишком мала, но вы заполняете ее всю.Жиль залпом проглотил свой стакан. Дорога показалась ему до бесконечности долгой. Он очень хотел пить, а это вино из Аликанте было превосходным. Затем, без предисловий, он начал:— Так ли уж необходимо готовить для меня комнаты? Вы мне дали возможность, ваша светлость, въехать в Мадрид и не попасть в руки полиции, за что я вам бесконечно благодарен. Я не намерен причинять вам дальнейшие беспокойства.— Куда же вы намереваетесь идти? Я вам сказала, что в моем доме вам не нужно будет никого бояться.— Я в этом ни на мгновение не сомневаюсь, но я солдат, сударыня, а жизнь солдата — это не то, что следует защищать от опасности. Поскольку меня ищут, я хочу незамедлительно вернуться во Францию и восстановиться на службе.— Кто вы во Франции?— Лейтенант полка драгун королевы. Я должен был оставаться там, а не приезжать сюда.— Если вы на этом настаиваете, так почему приехали сюда? Что вы искали здесь, в Испании?Жиль засмеялся.— Мой ответ, без сомнения, уронит мою репутацию в ваших глазах. Я приехал за золотом.Как он и предвидел, легкая, вежливая улыбка искривила губы Каэтаны.— Золото? Зачем?Наивность вопроса рассмешила Жиля. Веками золото Фландрии, Испании, Америки стекалось в сундуки герцогов д'Альба и их потомков, привыкших к этому «презренному металлу», уже не понимавших, почему другие гоняются за ним.Аппетит изголодавшегося человека всегда вызывает тошноту переевшего.— Чтобы выкупить замок моих предков и прилегающие к нему земли. За все это требуют огромную сумму.— Что за сумму?— Пятьсот тысяч ливров.— Это пустяки. Я полагаю, что ваша царственная любовница получила достаточно удовольствий, уступив вам эту ерунду. Об этом говорит ваше нетерпение вернуться во Францию.Он холодно поклонился.— Я у ваших ног, госпожа герцогиня, но позвольте мне сказать вам следующее: когда женщина, пусть даже и королева, дает свою любовь дворянину, этот дворянин, пусть он будет беден, как Иов, потерял бы честь, если бы поверил ей свои финансовые заботы.— Однако мне вы о них рассказываете.— Вы меня спросили, я вам ответил. И я не имею чести быть вашим любовником!Дерзкий тон не очень-то покоробил Каэтану.Она улыбнулась, прикрыв глаза, и метнула на него испытующий взгляд сквозь опущенные ресницы.— А почему бы вам им и не стать? — дерзко бросила она. — Я вам уже сказала, что вы мне нравитесь.— Это так, но я не стал вас ловить на слове. А потом, лишь этого явно недостаточно.— Мне достаточно. Я что, потеряла память, или вы не говорили мне совсем недавно: «Где ты пожелаешь и когда ты пожелаешь»?Жиль поклонился так почтительно, что это выглядело почти вызывающе:— Действительно, я сказал это, но не вам, не герцогине д'Альба. Я это сказал другой, незнакомке, дикому цветку, украшающему улицы Мадрида.Признаюсь, ее вызывающая красота привлекла меня. Та, другая, была проста, свободна, радостна, и я теперь знаю, что это был всего лишь сон.Он еще раз поклонился, повернулся и направился к двери. Каэтана нетерпеливо топнула ножкой.— Куда же вы направляетесь, в конце концов?Вы что, сошли с ума?— Нисколько. Я уже имел честь вам это сообщить. Я направляюсь во Францию, а в настоящий момент мне надо найти убежище на два-три дня у надежных друзей.— Вы не хотите остаться здесь?Ее голос вдруг стал ласковым, тонким, как у девочки, у которой отбирают любимую игрушку.— Нет. Я благодарю вас. Я боюсь, что буду играть в этом дворце роль, которая будет для меня непривычной. Вы же замужем, как я думаю, и ваш муж — герцог д'Альба…— Не существует никакого герцога д'Альба. А мой муж носит этот титул только потому, что я его жена. Но вы можете забыть о нем, как вы забыли о принце Астурийском. Этот бедный дурачок Карл имеет такое же значение для своей жены, как и мой муж, маркиз де Виллафранка, для меня.— Это не предлог, чтобы наносить ему оскорбление под его крышей. Я знаю, что, находясь подле вас, я не смогу отделаться от этой мысли.Прощайте, герцогиня. Вы спасли меня, и поэтому моя жизнь принадлежит вам. Вы можете располагать ею по вашему усмотрению.— Но я не могу располагать вашими ночами? — спросила она с легкой улыбкой.— Почти так. Да, я чуть не забыл. — Он быстро снял ливрею, которую на него надели в трактире, и бросил ее на стул. — Будьте добры распорядиться, чтобы вернули мою одежду, слугу и лошадей.— Вы с ума сошли. Вас же ищут в Мадриде более тщательно, чем где бы то ни было. А в вашем мундире вы еще приметнее, чем Эскуриал. А ваш краснокожий — это же белый волк посреди Мадрида. И потом, куда вы намерены идти? Кто они, ваши верные друзья?— Художник королевского двора Франсиско де Гойя-и-Лусиентес. У него есть мастерская, тайная мастерская в квартире Растре, о ней ничего не знает его жена. Он там пишет для себя, по-своему.Взрыв ярости охватил Каэтану.— Гойя! Друг и любимый художник Бенавенте! И вы хотите к нему идти?— Да, к нему. Он мой друг. Это человек прямой и смелый. Я знаю, что вы его не любите. Однако вам следовало бы приблизить его к себе. Это великий художник, пожалуй, самый великий художник Испании.— Его картины не показались мне такими уж блестящими. Однако это действительно смелый человек и… хороший матадор. Я видела его однажды на арене и нашла в нем удивительное сходство с быком. Ну, быть по сему, если уж вы так хотите. Но дам вам совет. Наденьте снова ливрею и оставьте на ваших лошадях попоны с моими гербами. Это послужит вам защитой. Завтра я вам пришлю вашего слугу и другую лошадь с такой же попоной. Это будет осторожнее. До свидания, шевалье.Он подошел к ней, встал на колено, поцеловал руку.— Прощайте, ваша светлость. Я унесу с собой память о вашей доброте и глубокое сожаление, что все не так, как хотелось бы, а лишь так, как есть.Прелестным жестом она поднесла к его щеке свою руку, которую он поцеловал.— Я сказала «до свидания», шевалье, но не «прощайте». Мы еще увидимся.— Если Богу будет угодно.— Это угодно мне… и Богу тоже.После великолепия дворца д'Альба Турнемин с некоторым облегчением въехал на плиты нижних кварталов. Запах цветущих мандариновых деревьев, французских духов сменился запахами жареного лука, дешевого вина, немытых тел. Толпы девушек с гвоздиками, вплетенными в блестевшие от масла волосы, дерзких мальчишек в лохмотьях, старух, закутанных в черные шали, стройных цыганок с быстрыми глазами — все это отодвинуло на задний план пышность Аранхуэса и благовонную опасность его садов. Ливрея д'Альба служила отличным пропуском. Эту фантастическую принцессу д'Альба столь же уважали, сколь и любили. Плотная толпа, текущая к берегам Манзанареса, давала дорогу и приветствовала того, кого она принимала за одного из ее слуг.Без малейших осложнений Жиль добрался до маленькой площади, украшенной гирляндами сохнущего белья. Рядом находился тот самый дом, который художник снял для своей мастерской.Оставалось лишь надеяться, что и сам он был дома.Сидящий на каменном пороге маленький нищий, казалось, сошедший с полотна Мурильо, играл с котенком, напевая торнадилью под звон гитары, исходивший из открытой двери соседней таверны.— Сеньор Гойя у себя? — спросил Жиль, бросая ему монетку.— Да, кабальеро.Он постучал молотком, висевшим на двери. Художник был дома, но он, вероятнее всего, работал, и дверь долго не открывалась. Наконец она приотворилась и появилось смуглое лицо с настороженным взглядом.— Это я, Пако! — прошептал Жиль. — Открывай быстрей, мне нельзя долго оставаться перед дверью.Дверь распахнулась. Сильная рука Гойи потянула коня за повод. Они оказались в залитом солнцем внутреннем дворике. На стене спал огромный рыжий кот.— Как ты вырядился! — воскликнул Гойя, с недоумением рассматривая своего друга. — Ты уже на службе у д'Альба?— Дай мне стакан вина, и я все скажу. Ты можешь меня спрятать здесь на день или на два?— Ага, вот уже куда зашло дело.— Ты слушаешь слепых и ничего не знаешь?Гойя показал на свою измазанную краской блузу. Краска была даже в волосах.— Вот уже два дня и две ночи, как я заперся и работаю здесь. Только завтра я рассчитывал поехать в Прадеру. Ну, конечно же, оставайся здесь сколько хочешь. Этот дом твой. Сейчас мы выпьем и порадуемся друг другу.— Боюсь, у нас мало времени. Мне нужно уехать из Испании как можно быстрее, если я хочу остаться в живых. И потом, у меня нет ни малейшего желания причинять тебе неприятности. Меня ищут.— Я об этом подозревал. А каким образом ты сможешь уехать из Испании?— Мне кажется, я придумал. Идея такова. Если бы ты смог предупредить моего друга Жана де База, все бы устроилось как нельзя лучше. К тому же, наверное, меня ищут уже у него.Гойя взял своего друга под руку.— Пройдем в дом. Даже за стенами в Мадриде не всегда безопасно обсуждать такие вопросы.Никогда не уверен, что за тобой не идет святейшая инквизиция. Она стала слабее, но — увы! — еще существует. В доме нам будет лучше. Да и, наверное, Микаэла теряется в догадках о том, что же случилось.— Микаэла?— Входи, ты все увидишь. Ты мой друг и должен знать обо мне все.Мастерская была довольно просторной. С северной стороны задрапированное тентом длинное окно под потолком пропускало свет, лишенный палящего зноя. Мебели было совсем немного: большая деревянная раскрашенная статуя Богоматери, которую Гойя искренне почитал, большой станок, беспорядочно разбросанные полотна, горшочки с красками, измазанные палитры, низкий диван, заваленный шалями и подушками. Но вошедший в мастерскую Жиль ничего этого не замечал. Он остановился, широко раскрыв глаза и не осмеливаясь пройти дальше. Прямо перед ним на маленьком возвышении красивая девушка поддерживала одной рукой волну черных волос. Однако не это поразило Жиля, а то, что она была совершенно нагой, и нагота ее была восхитительна.— Вот и Микаэла, — проговорил Гойя по-французски. — Красива, не правда ли? Я говорю о теле, потому что лицо, к сожалению, не соответствует ему.— Очень красива! — ответил Жиль. Его глаза встретились с глазами молодой женщины. Он увидел огоньки хитроватого веселья, как будто она подсмеивалась над его видимым стеснением.— Я не знал, что ты делаешь такие работы, — добавил он, посмотрев на полотно. — Это же на тебя совершенно не похоже.— Не похоже на мои картоны для ковров, на мои сельские праздники, на все эти миленькие картинки, которые я делаю, будучи художником королевского двора. Я надеюсь, что это не похоже на них. Я не создан для грациозности, я создан для страсти, чтобы ломать и заставлять кровоточить жизнь, как сочный помидор под зубами. Я создан для того, чтобы писать все, что движется, пылает, извивается в глубине человеческих душ, их фантазии, их экстаз, грязь и самый чистый свет.В задумчивости Жиль рассматривал портрет Микаэлы. Он не привык выражать свои суждения о живописи, но инстинктивно ему нравилось, как писал художник. Это чувство пришло к нему так же естественно, как и его вера в Бога. Однако то, что он увидел, превзошло все. Войдя в мастерскую, он увидел только раздетую красивую девушку, но на полотне Микаэла двигалась подобно смелой и бесстыдной вакханке, каждая частичка ее тела, тщательно выписанная на полотне, была призывом к сладострастию. Художнику не надо было признаваться и доказывать, с какой силой он желал эту девушку. Его полотно кричало об этом до боли в барабанных перепонках.Голос художника дошел до Жиля, как из тумана:— Ты теперь понимаешь, почему я поселился в этом бедном квартале, почему я прячусь здесь?Чтобы писать то, что я хочу, я должен прятаться подобно вору. Никто не сможет меня ни понять, ни простить. Особенно Жозефа и святейшая инквизиция.Упоминание о сеньоре Гойя вызвало у Жиля улыбку. Донья Жозефа, с ее всегда опущенным взором, чопорным поведением, была похожа на монахиню, переодетую в богатую мещанку. Она не ценила живописи своего супруга. Лишь парадно-условные портреты, исполненные ее братом, художником Байе, были стоящими в ее глазах.Это, по ее мнению, была единственно достойная живопись. Она бы потеряла сознание от ужаса, если бы проникла в эту мастерскую. Там же было множество совершенно диких, по ее мнению, эскизов: до боли правдивая старая нищенка, лошадь с распоротым животом и вываливающимися внутренностями, осужденный на смерть, задыхающийся в удавке.А что касается святейшей инквизиции, то она без малейшего колебания отправила бы смелого художника в один из самых глубоких своих подвалов.Отойдя от полотен. Жиль с любопытством посмотрел на художника.— Что же прячется в глубине твоего сердца, Пако?Художник улыбнулся ему самой своей детской, самой обезоруживающей улыбкой.— Дружеские чувства к подобным мне, а еще больше — к тебе. Одевайся, Микаэла. На сегодня закончим. Я должен поговорить с моим другом.Модель чинно оделась и превратилась в обыкновенную служанку. Друзья уселись за стол. Микаэла подала еду.Во время трапезы Жиль поведал Гойе свою историю, затем художник достал из угла мастерской большой горшок из красного фаянса с длинными сигарами и предложил Жилю.— Как мужчина ты прав, что поставил на место Каэтану д'Альба. Но как преследуемый беглец ты не прав. Конечно, она знает, как тебе безопасно уехать из Испании. Как же ты теперь намерен выкручиваться?— Может быть, с помощью банкира Франсуа Кабарруса. Он владеет складами, судами, у него многочисленные связи с королевской канцелярией. Ему же не составит труда получить фальшивый паспорт. А с ним, прибегнув к небольшому маскараду, нетрудно будет выехать из Испании.Это же не сложнее, чем ускользнуть от индейцев в лесу.— Но ведь сеньор Кабаррус живет в Карабаншеле, а чтобы проехать туда, необходимо миновать городские заставы, они охраняются крепко.Как же ты это сделаешь? Однако я могу пройти их без затруднений.— Ты сделаешь для меня это?Гойя пожал плечами.— Можно подумать, что речь идет о каком-то подвиге. Просто прогулка до Карабаншеля. А кстати, твой друг-гасконец, он в курсе того, что с тобой произошло?— Нет. Ехать к нему сейчас рискованно. Меня же ищут всюду. Все же мне хотелось бы попросить у него немного денег.— Я съезжу и к нему, не беспокойся.— Но, Пако, а как же твоя работа?Художник не слушал его. Он уже снимал через голову свою рабочую блузу, измазанную красками. А когда его взлохмаченная голова показалась из белоснежных складок свежевыглаженной рубашки, он миролюбиво заявил:— Работа может подождать. Микаэла тоже.Пока меня нет, у нее будет достаточно работы по дому. Кстати, ты можешь считать этот дом твоим. Ешь, пей, спи! Ты у себя дома. Силы тебе еще понадобятся. И скоро.Гойя вернулся лишь к ночи. Шум закрывающейся двери разбудил Жиля, уже уснувшего на диване. Он вскочил. В неясном свете свечи он увидел озабоченное и измученное лицо Гойи.— Ну что? — спросил Жиль.Художник пожал плечами, бросил на стул широкий плащ и сомбреро. Жара спала, дул холодный ветер из сьерры.— В поисках твоего друга я побывал всюду. Я прошел все таверны, все игорные дома, я был даже у Бенавенте, где его часто видели в последнее время. Дома у него никого нет. Хозяйка дома сообщила мне, что драгуны Нумансии вчера были отправлены в Саламанку в связи с тамошними волнениями студентов.Лицо Жиля исказилось.— Да, мои шансы улетучиваются.— И даже больше, чем ты предполагаешь. Я хотел поехать к твоим друзьям Кабаррусам, но это невозможно: все городские ворота накрепко закрыты. В квартале полно полицейских.— В квартале? Но почему? Меня выследили?— Не знаю, но когда человек хочет скрыться и никого не знает, то у него больше шансов сделать это именно в бедных кварталах. Это же так про-. сто!Появилась встревоженная Микаэла.— Стучат в дверь. Кто бы это мог быть в такое время?Не говоря ни слова, друзья переглянулись, охваченные такой же тревогой. Если это полиция, то ночь они проведут в тюрьме, а через неделю будут уже в другом мире.— Я тоже задаю себе этот вопрос, — пробормотал Гойя, бросаясь к своим эскизам и поворачивая их к стене, торопливо набрасывая покрывало на бесстыдный портрет служанки. Стук молотка в дверь становился все настойчивее.— Иду! — закричал художник и добавил шепотом:— Идите с Микаэлой на кухню. Оттуда все слышно. Если дела пойдут плохо, взбирайся на крышу и оставайся там. Я тебя найду.— Лучше будет, если я уйду, Пако. Не хочу подводить тебя.— Это будет самый лучший путь в петлю. Я же тебе сказал, что весь квартал кишит полицейскими и шпиками. Делай то, что я тебе говорю. Сейчас не до героизма.Жиль прошел за Микаэлой в маленькую кухню, заваленную банками с вареньем, связками лука, в которой царил фантастический беспорядок, говоривший явно не в пользу достоинств Микаэлы как хозяйки. Но через маленькое круглое окно можно было видеть все, что происходило на дворе. И видеть, и слышать.Он услышал мощный голос Пако:— Кто стучит? Что вам нужно?Несмотря на свой тонкий слух. Жиль не смог различить приглушенного ответа, но увидел, как Гойя быстро открыл ворота, поднял фонарь и склонился в низком приветственном поклоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44