Но на то не моя воля, а Божья. Не будь я убеждена в этом, я бы ни за что не подчинилась – ведь ты это знаешь, правда? Большего я не могу тебе сказать. Мне горько оттого, что приходится покидать тебя без объяснений. Но это не значит, что я с тобой расстаюсь, ты не должна так думать. Я навсегда останусь твоей подругой и знаю, что ты всегда будешь моей. Вверим же наши судьбы Господу. Письма я писать не люблю, поэтому и не обещаю, что буду это делать. Да благословит тебя Господь. Прощай и будь счастлива. Навеки преданная тебе подруга, Ингеборг».
Я остолбенела. Ингеборг никогда не вернется. Это было ясно. Не знаю почему, но я не сделала ни единой попытки найти ее. Потеря с самого начала показалась такой безвозвратной, что мне это даже не пришло в голову.Но, как ни странно, я могла думать о ней без горечи. Я поверила в ее слова о том, что мы не расстаемся. Между нами образовалась как бы тайная связь. Словно в то время, что мы провели вместе, нам посчастливилось найти волшебный источник, из которого теперь я могла черпать силы.Я не размышляла о причине, из-за которой она исчезла. На то воля Божья, написала она. Во всяком случае, она так считала. Сама я не поняла ничего, но для меня это было неважно. Божья это воля или нет, главное, что Ингеборг я больше никогда не увижу. Единственное, что я могла сделать, это попытаться жить дальше – так, будто ничего не произошло.Я подолгу молилась за Ингеборг каждый вечер, и мне казалось, я чувствую, как она молится за меня. И в то же время мое религиозное рвение стало быстро убывать. Да и какой смысл был теперь в конфирмации, если Ингеборг не будет рядом?В школе после ее отъезда, как водится, поползли слухи.Повсюду шептались о том, что она ждет ребенка. Потому и уехала в такой спешке. Но в нашей школе всегда было так: чуть что – сразу ребенок.Объяснение не менялось из года в год, и я не думаю, чтобы кто-то действительно в это верил.Ингеборг забыли на удивление скоро.Пошел снег, наступила зима, начались праздники. После рождественских каникул, когда мы пришли в школу, о ней больше никто не говорил.Постепенно даже мои воспоминания стали тускнеть, я вспоминала об Ингеборг с грустью, но без особой тоски. Зато ощущение внутренней пустоты вернулось, и мало-помалу я снова начала думать о Каролине. ГЛАВА ЧЕРВЕРТАЯ Моему терпению пришел конец. Я просто обязана была выяснить, каким образом Каролина очутилась в Париже, с кем она там была. И почему она уехала из Замка Роз.Поразмыслив, я решила написать Акселю Торсону Управляющий в Замке Роз
. Он-то должен был знать. Но это было нелегко: ведь я понятия не имела, что могло произойти в замке. Возможно, Каролина просто сбежала оттуда. Или, может, ее разоблачили и выставили за дверь. К тому же нельзя было забывать, что она представлялась моим «братом», и возникал вопрос: неужто мне так мало о брате известно, что приходится спрашивать?Аксель Торсон обещал напомнить о себе, когда это «потребуется». То есть когда мать Арильда и Розильды, которую считали умершей, почувствует себя в силах открыться перед детьми. А до этого, как было сказано, я должна держаться в стороне.Стало быть, для письма к нему нужна причина. Но какая?С грехом пополам я решила эту головоломку. После вступительных фраз о здоровье, погоде и тому подобном я написала следующее:
«Карл в Париже – подумать только! Хотя чему тут удивляться! Это у девочек одни обязанности, а мальчики всегда делают что хотят. Мы получили от Карла кучу открыток, но ни одного письма, и боюсь, он забыл, что нужно дать свой адрес. Он, вероятно, считает, что достаточно послать открытку с видом улицы и поставить крестик у дома, где живешь. Так вот я и подумала: может, кто-то из вас знает сто адрес? И в таком случае не могли бы вы его дать? Дело не в том, что мы беспокоимся. Карл нигде не пропадет. Но как-то глупо, когда не можешь написать собственному брату».
Я положила письмо в конверт и отослала.В ожидании ответа я не находила себе места. Из Парижа открытки приходили что ни день, а из Замка Роз не было ни строчки. Я уж и в самом деле начала бояться, что Каролину разоблачили. В таком случае Аксель Торсон, скорее всего, мне не ответит, а обратится прямо к моим родителям, и эта безобразная история выйдет наружу. Родители узнают, что за обманщица у них дочь.Все это мучительно долгое время почтальон был самым важным человеком в моей жизни. Мне приходилось следить за тем, какие письма получают родители, сторожить у почтового ящика всякий раз, когда приносили почту. Ох, как это было тяжело! Я довела себя до того, что стоило мне завидеть почтальона, как сердце начинало бешено колотиться… Время шло, приближалось Рождество. А письмо все не приходило!Утро выдалось чудесное. Ветра не было, медленно падал снег. Снежинки мерцали в мягком свете, льющемся от газовых фонарей. Тишина стояла полная, не слышно было даже собственных шагов. Все дышало покоем. Мы читали в школе утреннюю молитву, на партах горели свечи. А меня терзала тревога. Каким оно будет, это Рождество?Так долго тянуть с ответом – это не похоже на Акселя Торсона. С его-то обязательностью… Да и требовалось от него всего одна строчка – сказать мне, есть у него адрес или нет. Значит, что-то все же произошло! Наверное, нас разоблачили, но Аксель не решается написать. Характер у него миролюбивый, и не в его привычках затевать скандалы. С другой стороны, как человек чести он наверняка счел бы своим долгом так или иначе поставить моих родителей в известность. Поэтому, когда придет письмо, я должна перехватить его любой ценой.Теперь до меня дошло, что имела в виду Каролина. Она говорила: то, что я тайная дочь твоего отца, касается не только нас двоих, но и всей семьи. И эта история, разумеется, тоже станет известной. Пошатнется одна карта – рушится весь домик. Потянешь за одну ложь – размотается весь клубок. Вот в чем дело.Словом, я приготовилась к худшему. И мне даже поделиться было не с кем. Ах, если бы со мной была Ингеборг! Она единственная, кому бы я смогла об этом рассказать. Она бы выслушала и поняла меня как никто другой.От одной только мысли о ней мне стало легче. Да, я это чувствовала: где бы она ни находилась, она не забыла обо мне. Порой я почти физически ощущала, что она здесь, рядом. И все эти дни ее незримое присутствие придавало мне силы. Не знаю, как бы я справилась, если бы не думала об Ингеборг. Вот, значит, какой крепкой была наша дружба! Она творила чудеса. Мне удавалось выглядеть спокойной – при том, что в душе царил кромешный ад.Дома все говорило о приближении Рождества. Запах пряного печенья и шафрана, генеральная уборка, секретничанье с подарками, маканые свечи При таком способе изготовления свечей фитиль неоднократно опускают (обмакивают) в горячий воск, пока свечи не приобретут необходимую толщину
, всеобщая радостная суета… Никто и не догадывался, что в любой момент может разразиться катастрофа.И вот оно пришло, это письмо…Но не маме с папой, а мне! Аксель Торсон просил прощения за задержку: он был в Стокгольме, по делам. В спокойном и дружеском тоне он сообщал, что Карл уехал в Париж вместе с Арильдом и Розильдой, которые должны встретиться со своим отцом. Максимилиам Фальк аф Стеншерна получил отпуск на несколько недель Из армии
, и хотел провести это время с детьми. Он снял для них небольшие «апартаменты» на маленькой улочке рядом с Булонским лесом – и вот их адрес.По многим причинам эта поездка оказалась весьма кстати, и не в последнюю очередь из-за «несчастной особы, которая, как я надеюсь, скоро сможет воссоединиться со своей семьей». Аксель намекал на Лидию Фальк аф Стеншерна Жена Максимилиама; мать Арильда и Розильды, которая исчезла. Все считали ее умершей, но Берта узнала от Акселя, что она жива
.Кое-что меня удивило. Аксель писал, что София Фальк аф Стеншерна, вдова Вольфганга, брата Максимилиама, поехала во Францию вместе со всеми. Но, как я поняла из разговоров с Верой Торсон, эту даму не особенно любили. Муж Софии погиб при катастрофе «Титаника», и теперь она жила одна в небольшой усадьбе поблизости от Замка Роз. Овдовев, она вдруг решила, что должна стать хозяйкой замка, поскольку ее муж был старшим из братьев. Вольфганг, в свое время занимавшийся коммерцией, обанкротился и продал свою часть имения Максимилиаму, младшему брату.Поводом для поездки был, конечно, еще и недуг Розильды. В Париже ее хотели показать врачу и сделать последнюю попытку избавить ее от немоты. Я помню, что этот вопрос обсуждался, – говорили как раз о каком-то парижском враче.Зимой под гнетущими сводами замка всегда было неуютно. От холода и темноты страдали все, но особенно Арильд. Вот и прекрасно, что им удалось вырваться из этого мрачного, насквозь промерзшего дома!Короче говоря, все было в порядке. Я наконец могла перевести дух и целиком отдаться праздничному настроению.– Я так рада, что ты наконец повеселела, – сказала мама. И, помолчав, добавила: – Ты, наверное, скучала по Ингеборг?Я не ответила. Мне было тяжело говорить об Ингеборг.– Как ты думаешь, бабушка приедет? – спросила я, чтобы сменить тему.Маме тоже хотелось бы это знать. Бабушка всегда приезжала без предупреждения, так уж ей это нравилось. Она не хотела, чтобы ее ждали, да и не любила связывать себя обещаниями. Так было каждое Рождество. Но за день до сочельника она все-таки являлась, с небольшой сумкой в руках. Подарки, для собственного спокойствия, она отправляла загодя, на случай, если не приедет сама.Это Рождество прошло тихо и мирно. Совсем не так, как в прошлом году, когда с нами была Каролина. И Свея, наша старая экономка, без которой, как всегда считала мама, в доме просто не обойтись. Свея работала у нас очень давно, и мама от нее полностью зависела. Но вот Свея ушла, Каролина тоже, а жизнь тем не менее продолжалась.В прошлое Рождество у нас было шумно. Каролина со Свеей постоянно ссорились, споря об избирательных правах и женском движении. Вмешалась бабушка, и Свея разбушевалась вовсю. Бабушка, как и Каролина, выступала за то, чтобы женщины голосовали. А Свея была против. Она с презрением говорила об этих «синих чулках», которым права подавай…– Что это ты улыбаешься? – услышала я папин голос.– Да так, Свею вспомнила…Он легонько поцеловал меня в макушку и пошел зажигать свечи на елке. Я проводила его взглядом.Неужели он действительно отец Каролины?Не сказать, чтобы она была на него похожа. Скорее на бабушку – и даже не столько внешне, сколько но характеру. Та же любовь к жизни. То же чувство юмора. И умение постоять за себя. Конечно, это могло быть всего лишь совпадением: сходство бывает не только между родственниками. Но бабушка с Каролиной так хорошо понимали друг друга, что это поневоле наводило на мысль о тайном родстве.Значит, бабушка могла знать правду о происхождении Каролины. И о том, какое отношение имел к нему папа.И ведь именно бабушка привела Каролину к нам. Но, с другой стороны, она часто находила для нас горничных, так что это ничего не значило…Мама села за рояль, чтобы сыграть «Тихую ночь». А Надя вдруг прошептала:– В прошлое Рождество с нами была Каролина.– Да, – сказал Роланд, – без нее стало пусто.– И Свеи тоже нет, – повернувшись на стуле, задумчиво произнесла мама.Я украдкой посмотрела на бабушку. Она стояла спиной ко мне у праздничного стола, но, почувствовав мой взгляд, обернулась. В этот момент я думала о том, что, возможно, она такая же бабушка Каролины, как и моя. Наши взгляды встретились. Что-то в ее глазах подсказывало мне: она тоже думает о Каролине, и, может быть, наши мысли схожи.С Рождеством Каролина нас не поздравила. Открытки неожиданно перестали приходить. Я тоже ей не писала, хотя теперь у меня был адрес. Лишь на третий день Рождества из Парижа пришла бандероль от Арильда и Розильды. Они прислали мне подарки – флакончик духов и шелковый носовой платок с вышивкой. К ним была приложена открытка с несколькими строчками, написанными Розильдой. Она сообщала то, что мне уже было известно: они поехали во Францию, чтобы встретиться со своим отцом. Жаль, что я не с ними, писала она.И в конце передавала привет от «Карлоса» – так она называла Каролину.Когда бабушка увидела подарки, выяснилось, что она тоже получила много открыток из Парижа.– Но Каролина не дала своего адреса, – сказала она.Это я прекрасно понимала. Иначе просто нельзя. Ведь там ее звали Карлом. Не могла же она просить бабушку писать Карлу вместо Каролины. По этой же причине и я не могла дать бабушке ее адрес. Но она меня об этом и не просила. Вздохнув, сказала как бы между прочим:– Сдается мне, от Каролины скоро придет письмо. Так что можешь не давать мне ее адрес. – И бросила на меня быстрый взгляд. Она что – читала мои мысли? – А тебе так не кажется? – продолжила она.– Что кажется?– Что от Каролины скоро будет письмо?Я опустила глаза, покачала головой.– Не знаю. Может быть… ГЛАВА ПЯТАЯ В школе мы читали о Марии Стюарт. Это было интересно. Ее везде изображали как сильную личность с неотразимым обаянием, под власть которой попадали все, кто оказывался на пути: и друзья, и враги. Ее внешности и характеру пелись бесконечные дифирамбы.«Душа мужчины в теле женщины», – так отзывался о ней один современник. Сильная, честолюбивая, умная и своенравная как немногие, она всю жизнь пыталась сама управлять собственной судьбой. Но при этом в ней было так много чего-то необузданного, страстного, глубоко трагичного и рокового, что это шаг за шагом привело ее к гибели.Мария Стюарт, без сомнения, принадлежит к выдающимся историческим личностям, но, если задуматься, что она оставила после себя? Чем, кроме своей красоты, одаренности и трагической смерти, запомнилась она потомкам?
«У звезд – огонь ее очей.Лишь потому они и светятИ столь прекрасны несказанно»,
– писал влюбленный поэт. Другой восторженно восклицал:
«Глаза мои, вам нечего искать.С ней никому на свете не сравниться!»
Но, как ни странно, в портретах Марии Стюарт нет ничего подобного. Напротив, они на редкость невыразительны. Черты лица почти до обидного безжизненны и тусклы, им не хватает силы. Ее изображения настолько отличаются от поэтических описаний, что просто удивительно, откуда взялись эти восторги. И спрашивается: смогла бы вообще эта женщина занять такое видное место в истории, если бы королева Елизавета не отрубила ей голову?Да, я была сильно разочарована, когда увидела портреты Марии Стюарт. Тогда же, роясь в письменном столе, я наткнулась на фотографию Каролины. Я давно просила у нее карточку и в итоге получила эту, сделанную городским фотографом. Помню, когда я ее взяла, она мне сразу не понравилась. Отчасти потому, что Каролина была на ней непохожа на себя. Но было еще что-то, от чего делалось неприятно, хоть я и не могла сказать, что именно.И вот, увидев портреты Марии Стюарт, я тут же поняла, в чем дело. Я собрала все фотографии Каролины, какие у меня были: снятые Роландом у нас дома и другие, из Замка Роз, где снимали я и Розильда. Каролина везде выглядела одинаково скучной и бесцветной. Абсолютно неинтересной. Глаза без огонька, будто неживые. Очертания губ вялые, безвольные. Лицо Каролины, которое в жизни производило такое яркое, неизгладимое впечатление, превращалось на фотографиях в пустую, бездушную маску. Совсем как у Марии Стюарт.Пока я видела Каролину каждый день, я не замечала, что на снимках она такая невзрачная. Но теперь, в долгой разлуке, это бросалось в глаза.Почему это происходило?Неужели она нарочно старалась выглядеть такой неинтересной? Не хотела показывать свое настоящее лицо? Очень может быть! У нее ведь была теория о том, что удачность снимка зависит от фотографа больше, чем от того, кто снимается. Другими словами, фотограф руководит тобой, а ты, осознанно или нет, играешь для него роль. И Каролина, которая считала себя прирожденной актрисой, возможно, просто не хотела подчиняться фотографу. Во всяком случае, не любому. Поэтому намеренно «уродовала» свое лицо перед камерой. Вот, наверное, в чем причина. Она сама хотела быть собственным режиссером…Как я уже говорила, вестей от нее опять не было довольно долго. За исключением новогодней открытки с поздравлениями всей нашей семье. И вот наконец пришло письмо. Хотя не мне, а Роланду. Но он, конечно, дал прочитать всем.Она начала с того, что описала свой парижский дом. Это было узкое четырехэтажное здание. На первом этаже жил привратник, на четвертом, мансардном, разместилась прислуга. Остальные два занимала семья Стеншерна, и Каролина жила вместе с ними, в комнате на третьем этаже. С ней обращались как с членом семьи – интересно, что думала об этом София Стеншерна? Ведь она так блюла сословные приличия! Но, вероятно, помалкивала, когда рядом был Максимилиам. Каролина писала, что с ним очень легко. Он всегда в хорошем настроении, весел, и говорить с ним можно о чем угодно. В его обществе все чувствовали себя прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я остолбенела. Ингеборг никогда не вернется. Это было ясно. Не знаю почему, но я не сделала ни единой попытки найти ее. Потеря с самого начала показалась такой безвозвратной, что мне это даже не пришло в голову.Но, как ни странно, я могла думать о ней без горечи. Я поверила в ее слова о том, что мы не расстаемся. Между нами образовалась как бы тайная связь. Словно в то время, что мы провели вместе, нам посчастливилось найти волшебный источник, из которого теперь я могла черпать силы.Я не размышляла о причине, из-за которой она исчезла. На то воля Божья, написала она. Во всяком случае, она так считала. Сама я не поняла ничего, но для меня это было неважно. Божья это воля или нет, главное, что Ингеборг я больше никогда не увижу. Единственное, что я могла сделать, это попытаться жить дальше – так, будто ничего не произошло.Я подолгу молилась за Ингеборг каждый вечер, и мне казалось, я чувствую, как она молится за меня. И в то же время мое религиозное рвение стало быстро убывать. Да и какой смысл был теперь в конфирмации, если Ингеборг не будет рядом?В школе после ее отъезда, как водится, поползли слухи.Повсюду шептались о том, что она ждет ребенка. Потому и уехала в такой спешке. Но в нашей школе всегда было так: чуть что – сразу ребенок.Объяснение не менялось из года в год, и я не думаю, чтобы кто-то действительно в это верил.Ингеборг забыли на удивление скоро.Пошел снег, наступила зима, начались праздники. После рождественских каникул, когда мы пришли в школу, о ней больше никто не говорил.Постепенно даже мои воспоминания стали тускнеть, я вспоминала об Ингеборг с грустью, но без особой тоски. Зато ощущение внутренней пустоты вернулось, и мало-помалу я снова начала думать о Каролине. ГЛАВА ЧЕРВЕРТАЯ Моему терпению пришел конец. Я просто обязана была выяснить, каким образом Каролина очутилась в Париже, с кем она там была. И почему она уехала из Замка Роз.Поразмыслив, я решила написать Акселю Торсону Управляющий в Замке Роз
. Он-то должен был знать. Но это было нелегко: ведь я понятия не имела, что могло произойти в замке. Возможно, Каролина просто сбежала оттуда. Или, может, ее разоблачили и выставили за дверь. К тому же нельзя было забывать, что она представлялась моим «братом», и возникал вопрос: неужто мне так мало о брате известно, что приходится спрашивать?Аксель Торсон обещал напомнить о себе, когда это «потребуется». То есть когда мать Арильда и Розильды, которую считали умершей, почувствует себя в силах открыться перед детьми. А до этого, как было сказано, я должна держаться в стороне.Стало быть, для письма к нему нужна причина. Но какая?С грехом пополам я решила эту головоломку. После вступительных фраз о здоровье, погоде и тому подобном я написала следующее:
«Карл в Париже – подумать только! Хотя чему тут удивляться! Это у девочек одни обязанности, а мальчики всегда делают что хотят. Мы получили от Карла кучу открыток, но ни одного письма, и боюсь, он забыл, что нужно дать свой адрес. Он, вероятно, считает, что достаточно послать открытку с видом улицы и поставить крестик у дома, где живешь. Так вот я и подумала: может, кто-то из вас знает сто адрес? И в таком случае не могли бы вы его дать? Дело не в том, что мы беспокоимся. Карл нигде не пропадет. Но как-то глупо, когда не можешь написать собственному брату».
Я положила письмо в конверт и отослала.В ожидании ответа я не находила себе места. Из Парижа открытки приходили что ни день, а из Замка Роз не было ни строчки. Я уж и в самом деле начала бояться, что Каролину разоблачили. В таком случае Аксель Торсон, скорее всего, мне не ответит, а обратится прямо к моим родителям, и эта безобразная история выйдет наружу. Родители узнают, что за обманщица у них дочь.Все это мучительно долгое время почтальон был самым важным человеком в моей жизни. Мне приходилось следить за тем, какие письма получают родители, сторожить у почтового ящика всякий раз, когда приносили почту. Ох, как это было тяжело! Я довела себя до того, что стоило мне завидеть почтальона, как сердце начинало бешено колотиться… Время шло, приближалось Рождество. А письмо все не приходило!Утро выдалось чудесное. Ветра не было, медленно падал снег. Снежинки мерцали в мягком свете, льющемся от газовых фонарей. Тишина стояла полная, не слышно было даже собственных шагов. Все дышало покоем. Мы читали в школе утреннюю молитву, на партах горели свечи. А меня терзала тревога. Каким оно будет, это Рождество?Так долго тянуть с ответом – это не похоже на Акселя Торсона. С его-то обязательностью… Да и требовалось от него всего одна строчка – сказать мне, есть у него адрес или нет. Значит, что-то все же произошло! Наверное, нас разоблачили, но Аксель не решается написать. Характер у него миролюбивый, и не в его привычках затевать скандалы. С другой стороны, как человек чести он наверняка счел бы своим долгом так или иначе поставить моих родителей в известность. Поэтому, когда придет письмо, я должна перехватить его любой ценой.Теперь до меня дошло, что имела в виду Каролина. Она говорила: то, что я тайная дочь твоего отца, касается не только нас двоих, но и всей семьи. И эта история, разумеется, тоже станет известной. Пошатнется одна карта – рушится весь домик. Потянешь за одну ложь – размотается весь клубок. Вот в чем дело.Словом, я приготовилась к худшему. И мне даже поделиться было не с кем. Ах, если бы со мной была Ингеборг! Она единственная, кому бы я смогла об этом рассказать. Она бы выслушала и поняла меня как никто другой.От одной только мысли о ней мне стало легче. Да, я это чувствовала: где бы она ни находилась, она не забыла обо мне. Порой я почти физически ощущала, что она здесь, рядом. И все эти дни ее незримое присутствие придавало мне силы. Не знаю, как бы я справилась, если бы не думала об Ингеборг. Вот, значит, какой крепкой была наша дружба! Она творила чудеса. Мне удавалось выглядеть спокойной – при том, что в душе царил кромешный ад.Дома все говорило о приближении Рождества. Запах пряного печенья и шафрана, генеральная уборка, секретничанье с подарками, маканые свечи При таком способе изготовления свечей фитиль неоднократно опускают (обмакивают) в горячий воск, пока свечи не приобретут необходимую толщину
, всеобщая радостная суета… Никто и не догадывался, что в любой момент может разразиться катастрофа.И вот оно пришло, это письмо…Но не маме с папой, а мне! Аксель Торсон просил прощения за задержку: он был в Стокгольме, по делам. В спокойном и дружеском тоне он сообщал, что Карл уехал в Париж вместе с Арильдом и Розильдой, которые должны встретиться со своим отцом. Максимилиам Фальк аф Стеншерна получил отпуск на несколько недель Из армии
, и хотел провести это время с детьми. Он снял для них небольшие «апартаменты» на маленькой улочке рядом с Булонским лесом – и вот их адрес.По многим причинам эта поездка оказалась весьма кстати, и не в последнюю очередь из-за «несчастной особы, которая, как я надеюсь, скоро сможет воссоединиться со своей семьей». Аксель намекал на Лидию Фальк аф Стеншерна Жена Максимилиама; мать Арильда и Розильды, которая исчезла. Все считали ее умершей, но Берта узнала от Акселя, что она жива
.Кое-что меня удивило. Аксель писал, что София Фальк аф Стеншерна, вдова Вольфганга, брата Максимилиама, поехала во Францию вместе со всеми. Но, как я поняла из разговоров с Верой Торсон, эту даму не особенно любили. Муж Софии погиб при катастрофе «Титаника», и теперь она жила одна в небольшой усадьбе поблизости от Замка Роз. Овдовев, она вдруг решила, что должна стать хозяйкой замка, поскольку ее муж был старшим из братьев. Вольфганг, в свое время занимавшийся коммерцией, обанкротился и продал свою часть имения Максимилиаму, младшему брату.Поводом для поездки был, конечно, еще и недуг Розильды. В Париже ее хотели показать врачу и сделать последнюю попытку избавить ее от немоты. Я помню, что этот вопрос обсуждался, – говорили как раз о каком-то парижском враче.Зимой под гнетущими сводами замка всегда было неуютно. От холода и темноты страдали все, но особенно Арильд. Вот и прекрасно, что им удалось вырваться из этого мрачного, насквозь промерзшего дома!Короче говоря, все было в порядке. Я наконец могла перевести дух и целиком отдаться праздничному настроению.– Я так рада, что ты наконец повеселела, – сказала мама. И, помолчав, добавила: – Ты, наверное, скучала по Ингеборг?Я не ответила. Мне было тяжело говорить об Ингеборг.– Как ты думаешь, бабушка приедет? – спросила я, чтобы сменить тему.Маме тоже хотелось бы это знать. Бабушка всегда приезжала без предупреждения, так уж ей это нравилось. Она не хотела, чтобы ее ждали, да и не любила связывать себя обещаниями. Так было каждое Рождество. Но за день до сочельника она все-таки являлась, с небольшой сумкой в руках. Подарки, для собственного спокойствия, она отправляла загодя, на случай, если не приедет сама.Это Рождество прошло тихо и мирно. Совсем не так, как в прошлом году, когда с нами была Каролина. И Свея, наша старая экономка, без которой, как всегда считала мама, в доме просто не обойтись. Свея работала у нас очень давно, и мама от нее полностью зависела. Но вот Свея ушла, Каролина тоже, а жизнь тем не менее продолжалась.В прошлое Рождество у нас было шумно. Каролина со Свеей постоянно ссорились, споря об избирательных правах и женском движении. Вмешалась бабушка, и Свея разбушевалась вовсю. Бабушка, как и Каролина, выступала за то, чтобы женщины голосовали. А Свея была против. Она с презрением говорила об этих «синих чулках», которым права подавай…– Что это ты улыбаешься? – услышала я папин голос.– Да так, Свею вспомнила…Он легонько поцеловал меня в макушку и пошел зажигать свечи на елке. Я проводила его взглядом.Неужели он действительно отец Каролины?Не сказать, чтобы она была на него похожа. Скорее на бабушку – и даже не столько внешне, сколько но характеру. Та же любовь к жизни. То же чувство юмора. И умение постоять за себя. Конечно, это могло быть всего лишь совпадением: сходство бывает не только между родственниками. Но бабушка с Каролиной так хорошо понимали друг друга, что это поневоле наводило на мысль о тайном родстве.Значит, бабушка могла знать правду о происхождении Каролины. И о том, какое отношение имел к нему папа.И ведь именно бабушка привела Каролину к нам. Но, с другой стороны, она часто находила для нас горничных, так что это ничего не значило…Мама села за рояль, чтобы сыграть «Тихую ночь». А Надя вдруг прошептала:– В прошлое Рождество с нами была Каролина.– Да, – сказал Роланд, – без нее стало пусто.– И Свеи тоже нет, – повернувшись на стуле, задумчиво произнесла мама.Я украдкой посмотрела на бабушку. Она стояла спиной ко мне у праздничного стола, но, почувствовав мой взгляд, обернулась. В этот момент я думала о том, что, возможно, она такая же бабушка Каролины, как и моя. Наши взгляды встретились. Что-то в ее глазах подсказывало мне: она тоже думает о Каролине, и, может быть, наши мысли схожи.С Рождеством Каролина нас не поздравила. Открытки неожиданно перестали приходить. Я тоже ей не писала, хотя теперь у меня был адрес. Лишь на третий день Рождества из Парижа пришла бандероль от Арильда и Розильды. Они прислали мне подарки – флакончик духов и шелковый носовой платок с вышивкой. К ним была приложена открытка с несколькими строчками, написанными Розильдой. Она сообщала то, что мне уже было известно: они поехали во Францию, чтобы встретиться со своим отцом. Жаль, что я не с ними, писала она.И в конце передавала привет от «Карлоса» – так она называла Каролину.Когда бабушка увидела подарки, выяснилось, что она тоже получила много открыток из Парижа.– Но Каролина не дала своего адреса, – сказала она.Это я прекрасно понимала. Иначе просто нельзя. Ведь там ее звали Карлом. Не могла же она просить бабушку писать Карлу вместо Каролины. По этой же причине и я не могла дать бабушке ее адрес. Но она меня об этом и не просила. Вздохнув, сказала как бы между прочим:– Сдается мне, от Каролины скоро придет письмо. Так что можешь не давать мне ее адрес. – И бросила на меня быстрый взгляд. Она что – читала мои мысли? – А тебе так не кажется? – продолжила она.– Что кажется?– Что от Каролины скоро будет письмо?Я опустила глаза, покачала головой.– Не знаю. Может быть… ГЛАВА ПЯТАЯ В школе мы читали о Марии Стюарт. Это было интересно. Ее везде изображали как сильную личность с неотразимым обаянием, под власть которой попадали все, кто оказывался на пути: и друзья, и враги. Ее внешности и характеру пелись бесконечные дифирамбы.«Душа мужчины в теле женщины», – так отзывался о ней один современник. Сильная, честолюбивая, умная и своенравная как немногие, она всю жизнь пыталась сама управлять собственной судьбой. Но при этом в ней было так много чего-то необузданного, страстного, глубоко трагичного и рокового, что это шаг за шагом привело ее к гибели.Мария Стюарт, без сомнения, принадлежит к выдающимся историческим личностям, но, если задуматься, что она оставила после себя? Чем, кроме своей красоты, одаренности и трагической смерти, запомнилась она потомкам?
«У звезд – огонь ее очей.Лишь потому они и светятИ столь прекрасны несказанно»,
– писал влюбленный поэт. Другой восторженно восклицал:
«Глаза мои, вам нечего искать.С ней никому на свете не сравниться!»
Но, как ни странно, в портретах Марии Стюарт нет ничего подобного. Напротив, они на редкость невыразительны. Черты лица почти до обидного безжизненны и тусклы, им не хватает силы. Ее изображения настолько отличаются от поэтических описаний, что просто удивительно, откуда взялись эти восторги. И спрашивается: смогла бы вообще эта женщина занять такое видное место в истории, если бы королева Елизавета не отрубила ей голову?Да, я была сильно разочарована, когда увидела портреты Марии Стюарт. Тогда же, роясь в письменном столе, я наткнулась на фотографию Каролины. Я давно просила у нее карточку и в итоге получила эту, сделанную городским фотографом. Помню, когда я ее взяла, она мне сразу не понравилась. Отчасти потому, что Каролина была на ней непохожа на себя. Но было еще что-то, от чего делалось неприятно, хоть я и не могла сказать, что именно.И вот, увидев портреты Марии Стюарт, я тут же поняла, в чем дело. Я собрала все фотографии Каролины, какие у меня были: снятые Роландом у нас дома и другие, из Замка Роз, где снимали я и Розильда. Каролина везде выглядела одинаково скучной и бесцветной. Абсолютно неинтересной. Глаза без огонька, будто неживые. Очертания губ вялые, безвольные. Лицо Каролины, которое в жизни производило такое яркое, неизгладимое впечатление, превращалось на фотографиях в пустую, бездушную маску. Совсем как у Марии Стюарт.Пока я видела Каролину каждый день, я не замечала, что на снимках она такая невзрачная. Но теперь, в долгой разлуке, это бросалось в глаза.Почему это происходило?Неужели она нарочно старалась выглядеть такой неинтересной? Не хотела показывать свое настоящее лицо? Очень может быть! У нее ведь была теория о том, что удачность снимка зависит от фотографа больше, чем от того, кто снимается. Другими словами, фотограф руководит тобой, а ты, осознанно или нет, играешь для него роль. И Каролина, которая считала себя прирожденной актрисой, возможно, просто не хотела подчиняться фотографу. Во всяком случае, не любому. Поэтому намеренно «уродовала» свое лицо перед камерой. Вот, наверное, в чем причина. Она сама хотела быть собственным режиссером…Как я уже говорила, вестей от нее опять не было довольно долго. За исключением новогодней открытки с поздравлениями всей нашей семье. И вот наконец пришло письмо. Хотя не мне, а Роланду. Но он, конечно, дал прочитать всем.Она начала с того, что описала свой парижский дом. Это было узкое четырехэтажное здание. На первом этаже жил привратник, на четвертом, мансардном, разместилась прислуга. Остальные два занимала семья Стеншерна, и Каролина жила вместе с ними, в комнате на третьем этаже. С ней обращались как с членом семьи – интересно, что думала об этом София Стеншерна? Ведь она так блюла сословные приличия! Но, вероятно, помалкивала, когда рядом был Максимилиам. Каролина писала, что с ним очень легко. Он всегда в хорошем настроении, весел, и говорить с ним можно о чем угодно. В его обществе все чувствовали себя прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30