– И ты отказался?
– Я слышал, отказаться не так-то легко, – вставил Телас. – С помощью зелий она будто бы делает с мужчинами все, что хочет.
– А мне говорили, что она оставляет себе на память яйца магистров.
«И все вы скорей всего побывали когда-то ее любовниками, – подумал Коливар, – только признаться в этом не хотите». Из всех магистров в этой части света разве только Рамирус не имел плотских сношений с правительницей Санкары. Понимает ли он, что остальные болтают просто так, для отвода глаз, или в самом деле не знает, сколько его собратьев связано с Санкарой нежными узами? Последнее маловероятно, но и времена нынче необычные.
– Братья, – резко заметил Лазарот, – вам не кажется, что мы несколько отвлеклись от обсуждаемого нами предмета?
– Разве? – Рамирус не сводил глаз с Коливара. – Я не уверен.
Коливар с совершенно непроницаемым лицом еще раз пожал плечами.
– Займись ею, если хочешь. Я, к примеру, не вижу, какая ей выгода может быть от болезни младшего сына Дантена. Вряд ли он унаследует что-то существенное, пока Рюрик здравствует, но учинить следствие тебе ничто не мешает.
– Тебе это все равно? – вкрадчиво осведомился Рамирус. – Тебя не заботит, что это следствие может ей повредить?
Черные, как безлунная ночь, глаза Коливара смотрели жестко и холодно.
– Сидерея Аминестас – смертная, – отрезал он. – Жизнь ее по сравнению с нашими – что мгновение ока, что легкий ветерок. Кому есть дело до его дуновения перед лицом раздуваемых нами бурь?
– И мы пока не знаем, виновна она или нет, – указал Келлам. – Просто для смертной она достаточно сильна, чтобы привлечь к себе наше внимание.
– Честолюбивые замыслы Дантена тоже устремлены к ней, – напомнил Фадир. – И нам об этом не следует забывать. Мы, чужестранцы, – обратился он к Рамирусу, – неплохо осведомлены о намерениях вашего короля. Санкара украсила бы собой корону любого завоевателя. Скажу за себя: мне не хочется ввязываться в следствие, истинная цель которого – опорочить смертную соперницу вашего королевского дома.
Косматые белые брови грозно сдвинулись.
– По-твоему, я использую наше братство в целях политики смертных?
– Прошу вас! – воздел руки Лазарот. – Мы все здесь не дети и не дураки. Нет на свете ни единого магистра, который когда-нибудь не использовал других магистров ради каких-нибудь земных благ. Не будем терять время, делая вид, будто это не так.
– Да уж, – сказал Севираль. – Не будь смертных с их политическими играми, нам пришлось бы иметь дело только друг с другом. Не знаю, кто как, а я бы от такой жизни спятил.
– Недолюбливаем мы друг друга, что верно, то верно, – блеснул глазами Коливар.
Из темного угла подал голос Сур-Алим:
– Предпринималось ли что-то для розысков этой таинственной женщины?
– Ты подразумеваешь магию? Сур-Алим кивнул.
– Слишком опасно, – ответил Келлам. – Если Андован страдает от Угасания, как уверяет наш любезный хозяин, любая попытка выяснить причину магическим путем была бы фатальной. Ведьма, с которой принц советовался, узнала это на себе.
– Ведьмы часто умирают во время ворожбы, поскольку именно она их и убивает, – заметил Коливар. – Знает ли кто-нибудь в точности, от чего умерла эта? Или все только предполагают? – Над столом повисло молчание. – Ну что ж. Вот случай наконец-то заняться делом.
– Ты предлагаешь свои услуги? – спросил Рамирус. Черные глаза сверкнули при свете ламп.
– Зачем мне браться за то, что вполне по силам тебе? Некоторые магистры сочли бы это оскорблением, я же отнюдь не хочу никого оскорблять.
– Есть меры, которые можно принять без ненужного риска. – Сур-Алим говорил с более заметным акцентом, чем остальные, и его напевная речь вызывала в уме золотые закаты над бескрайними песками пустыни. – Рассмотреть жизнь принца, узнать о его прошлых знакомствах… если эта женщина что-то значила для него, она будет найдена. Ничего опасного в этом нет, если не заниматься напрямую связью с консортом.
– Это задача для тебя, Рамирус, – веско провозгласил Лазарот. – Полагаю, ты не откажешься от нее?
В зале на миг стало совсем тихо. Коливар боролся с противоречивыми желаниями – подзадорить Рамируса и прийти к нему на подмогу. Первое было бы лишним, второе не в его характере. Он просто ждал, что само по себе уже было вызовом.
– Я попытаюсь, – произнес наконец седовласый магистр. Он говорил тихо, но смотрел на Лазарота убийственным взглядом.
Коливар подавил улыбку. Это верно, такие сведения можно добыть, не боясь быть втянутым в канал, связующий магистра с консортом, но Рамирус никогда не был сторонником новшеств и вряд ли изобретет нечто из ряда вон. Когда он пробьется над этим несколько ночей кряду, Коливар, возможно, предложит ему кое-что… Не задаром, конечно.
А игра-то становится все занимательнее!
– Значит, решено. – Лазарот отодвинул стул, скрежетнув им по каменному полу. – Не обижайтесь, но я не вижу повода возвращаться к обсуждению, пока королевский магистр не закончит свое расследование. Надеюсь, что в итоге он представит нам нечто существенное, а не просто сказки о вымышленных существах. – Он окинул взглядом всех остальных, неприязненно кривя губы. – Не могу назвать здешнее общество особливо приятным.
Поклонившись Рамирусу не ниже и не сердечнее, чем того требовал этикет, он вышел из зала. Миг спустя за ним с таким же поклоном последовал Фадир. Затем Келлам. Затем Телас.
Под конец в зале остались только Рамирус и Коливар. Южанин вольготно развалился на стуле под стальным взглядом Рамируса.
– Если я узнаю, что в этом замешан ты, – сказал седобородый, – или что за этим стоит твоя королева-колдунья, а ты знал об этом или хотя бы подозревал… тогда – да помогут мне боги, я не посмотрю на Закон и расправлюсь с тобой. Ты понял меня, Коливар?
– Я пребываю в таких же потемках, как и ты. И точно так же хочу отыскать ответ. Мы все под угрозой, не так ли?
Рамирус долго смотрел на Коливара, пытаясь, возможно, разгадать его намерения колдовским путем. Пусть его – Коливар позаботился о защите. Никто не ходит на встречу с магистрами, не облачив прежде свой разум в броню.
Любопытно, сколько присутствующих пытались сегодня проникнуть в чужие секреты, говоря совсем о другом. Что за волшебный ковер ткался здесь в этот вечер, соединяя всех липкими нитями паутины! Коливар почти сожалел, что сам не вступил в столь увлекательную игру. Но он предпочитал способы более тонкие… способы смертных, как могли бы сказать иные… и никогда не снисходил до топорного колдовства в обществе равных себе. В теории все магистры должны соблюдать мир, но он не поставил бы свою жизнь на то, сколько продержится этот мир, случись кому-то из них застать его в беспомощном состоянии Перехода. Магистра, ищущего соединения с новым консортом, можно оплести тысячью чар – недоставало еще рисковать этим в окружении самых завзятых своих недругов.
«Ах если б мы в самом деле могли управлять этой связью, – думал он. – Если б магистр мог отпускать своего консорта, не истощив его атру окончательно, а затем выбирать надлежащее время и место для следующего Перехода. Оставляли бы мы им жизнь, будь это так? Или просто выбирали бы мгновение, удобное нам, не думая о тех, кого губим? Не будь у нас больше необходимости убивать консортов, чтобы остаться самим в живых, продолжали бы мы это делать просто так, по привычке? Дали бы себе по крайней мере труд над этим задуматься?»
Эти вопросы как-то странно встревожили Коливара. Но они были для него внове, а новое в жизни магистра всегда желанно. Когда ты живешь так долго, отдаленный от обычного порядка человеческой жизни, то понимаешь, что самая большая опасность – это не предательство твоих соперников и даже не чародейские неудачи, а скука и те каверзы, которые подстраивает самому себе человеческий разум, будучи лишен внешних отвлечений.
«Теперь можно этого не бояться», – сухо заметил про себя Коливар.

Глава 9

Увидев поленницу, Итанус все понял.
Камала воздвигла ее вдвое выше обыкновенного, с необычайной даже для себя аккуратностью. Поленья лежали прямо-таки художественно, как камни в стене, сооруженной ими когда-то вокруг дома, с выровненными по невидимому шаблону торцами.
Сознает ли она, что сегодня работала не так, как всегда? Знает ли почему?
Он-то знал. Хорошо знал.
Она ждала его в доме, опрятная, как ее поленница, с приглаженными против обычного волосами, в чисто отстиранной после трудов одежде. Ее глаза были устремлены на вошедшего Итануса. Он мельком подумал, как красивы они и как ему будет недоставать их. Даже ногти у нее безупречно чисты. Этому он научил ее первым делом, когда взял в ученицы.
– Мастер Итанус… – начала она. Он остановил ее жестом.
– Мне что-то пить захотелось, Камала, а тебе? День нынче жаркий.
Он прошел мимо нее к очагу, где грелся чайник. Сейчас лучше сосредоточиться на чем-то другом, не вызывающем никаких чувств. Подняв крышку, он увидел, что от воды идет пар, и удовлетворенно кивнул. Поставил рядом две глиняные чашки, достал с полки коробку, где хранил травяной чай. Бросил щепотку в каждую чашку, убрал коробку, снял чайник с огня. Долил кипяток, глядя, как кружатся в струе чаинки.
Все это молча, стараясь не думать. Не чувствовать ничего.
Завершив обряд, он подал Камале ее чашку. Вода постепенно наливалась цветом, аромат трав наполнял маленький дом.
– Итак, тебе пора уходить, – тихо промолвил он. В его тоне не было вопроса.
Она на миг прикусила губу, глядя в чашку, потом кивнула.
– Я многому научилась у вас, мастер Итанус. Многое узнала в этом лесу. Но есть вещи, которым я здесь не могу научиться.
Он проворчал что-то и отпил глоток чая. Молчать было безопаснее.
– Вы могли бы пойти со мной, – предложила она. Они оба знали ответ, поэтому он опять ограничился молчанием, продолжая пить чай.
Почему это так тяжело? Всех своих прочих учеников он сам готов был выгнать из дома еще до того, как они собрались уходить. Почему же теперь все по-другому?
Камала, допив чай, встряхнула чашку и стала смотреть, как легли чаинки на дне. Гадает, точно простая ведьма. Итанус со своего места увидел в чашке ровный круг. Колесо судьбы. Время идет. Все меняется. Всему свое время.
– Сила полыхает во мне, как огонь, – сказала она. – Ночами мне порой кажется, что она сожжет меня, если не найдет выхода.
– Ты знаешь, чем это грозит. Она кивнула.
– Если не будешь повелевать душевным огнем, станешь его рабом.
Солнце понемногу закатывалось. Случайный луч, проникший в окно, зажег волосы Камалы и пропал. Эфемерная, слишком буйная, чтобы назвать ее ангельской, слишком совершенная, чтобы назвать как-то еще.
– Ты дитя городских улиц, – заговорил он, – дитя озлобленных толп, повседневного насилия, горючих слез, ропота доведенных до отчаяния людей. Ты ушла от них, чтобы приобрести власть и жить, когда они все умрут. Теперь ты ее получила… и вполне понятно, что ты хочешь вернуться. Испытать себя.
Она снова кивнула.
– Боюсь, что очень мало дал тебе в этом отношении. – Он отставил чашку. Чаинки лежали на дне невыразительной грудой. – Возможно, тебе следовало поискать учителя получше, чем старый отшельник.
Она опустилась перед ним на колени, взяла его руки в свои, теплые и нежные. Тонкие длинные пальцы обросли мозолями от работы, которую она из гордости продолжала выполнять. Теперь она может избавиться от этих мозолей в любой миг.
– Вы дали мне жизнь, и Силу, и жадность познать все, что только есть на свете. Чего еще я могла бы ждать от учителя?
– Я не подготовил тебя для мира.
– Спросите лучше, готов ли мир для встречи со мной.
Он улыбнулся помимо воли:
– Магистры не будут рады тебе.
В ее глазах играли озорные чертики.
– Мне уже доводилось втираться к мужчинам, которые не выражали радости при виде меня. Ведь так?
Он со вздохом сжал ее пальцы.
– Ты их недооцениваешь, Камала. Мужчины, живущие в мирке, где женщинам места нет, не потерпят вторжения. Не говоря уж о том, что самое твое существование опровергает то, чему их учили… а гордецы не любят, когда их уличают в ошибках.
Глаза Камалы сверкнули вызовом.
– Вы предлагаете мне скрываться от них?
– Тебе? Где уж там. – Уголки его губ приподнялись в улыбке. – Просто… будь осторожна. Веди себя скромно. Ты ведь способна на это, не так ли? Притворись ведьмой – хотя бы на время, пока не освоишься. Не давай им понять, что в мир пришло нечто новое, пока не будешь готова объявить об этом на своих условиях. – Она молчала, и он спросил: – Обещаешь?
– Насколько судьба позволит.
– Они подвергнут тебя испытаниям, как только узнают. Попытаются тебя провалить. Пустят кровь из твоей души. – Итанус теперь смотрел ей прямо в глаза. – Им очень нужно, чтобы ты провалилась, пойми это. Твое существование оскорбляет известный им порядок вещей. Признав тебя магистром, они не смогут больше покушаться на твою жизнь – это против правил, но все остальное считается у них честной игрой. Если же они найдут доказательства того, что ты не настоящий магистр, а самозванка, ведьма с манией величия и парой трюков в запасе… тогда они станут травить тебя всерьез, чисто для забавы.
Алмазные глаза Камалы сузились, голос стал серьезным.
– Учитель… Меня продавали на улице, когда еще не все мои молочные зубы выпали, и я это пережила. Я потеряла мать, умершую от заразной болезни, потеряла дом, но и это пережила. Я прошла через такое, о чем и говорить не хочу, испытала на себе самые низменные человеческие пороки и выжила. – Мозолистый палец погладил щеку Итануса, губы дрогнули в улыбке. – Отчего же вы думаете, что я не справлюсь с шайкой магистров? То ли я стану для них забавой, то ли они для меня.
Он еще крепче сжал ее руку. В ее глазах таилось что-то неуловимое, приковывающее к себе взгляд. На миг – всего на миг – он увидел перед собой женщину, и все преграды, поставленные им между собой, учителем, и ею, ученицей, рухнули. Он остро, как никогда прежде, ощутил тепло ее руки, легкий запах сосны от ее пальцев, ее дыхание – а в ее глазах читался вопрос, невысказанный, но от того не менее настоятельный.
Нет, не вопрос. Призыв.
«Запомни меня такой, какой я была для тебя, – говорили эти глаза. – И не только такой».
Медленно, осторожно он отпустил ее руку. Его ладонь увлажнилась от ее пота. Он подавил желание поднести ее к лицу, втянуть в себя запах. Ему казалось, что присутствие Камалы уже понемногу выветривается из дома, и его одолевала нужда окунуться в этот запах, чтобы никогда ее не забыть.
Но мгновение прошло, как всегда проходят такие мгновения, и он тряхнул головой, дав ответ и ей, и себе.
– Ты была самой одаренной и самой трудной из моих учеников. Такой я и буду тебя вспоминать.
– Это не в традициях магистров, – тихо заметила она.
– Нет, – согласился он и снял с пальца тонкое серебряное кольцо, подаренное ему много лет назад, – одно из немногих украшений, которые он сохранил после отъезда из Ульрана. Итанус вложил кольцо в руку Камалы и согнул ее пальцы. – Оно позволит тебе поговорить со мной, когда будет нужда, и даже перенестись ко мне, не выжимая атру из целой толпы.
– Разве мы с вами не соперники? Не противники? – Он не знал, чему верить – задорным глазам или голосу с нотками неуверенности. – Разве не так заведено у магистров?
– Так, – признал он. – И смертным жилось бы куда лучше, будь оно по-другому. – Он встал, и встряхнул обе чашки – посмотреть, не покажут ли чаинки еще чего-нибудь напоследок. – Но поскольку мой образ жизни и самое твое существование уже делают нас исключением, нарушение еще пары правил ничего не изменит. А хоть бы и изменило, – он вскинул бровь, – тебе-то какая печаль?
Она усмехнулась в ответ, и краденый жар ее души опахнул его.
«Да, – подумал он с болью в сердце, – пора тебе уходить. Такой огонь способен спалить любой дом, в котором его развели… И да помогут боги магистрам, если они сделают тебя своим врагом».

Глава 10

Настала полночь.
Ветер улегся, во дворах замка еще стояла накопленная за день жара. Часовые сменились под обвисшими знаменами, перекинувшись парой слов.
На самом верху – там, где позволялось бывать только королевской семье, – возникла чья-то фигура. Часовые не заметили ее, поскольку вверх не смотрели – в их обязанности входило следить за тем, чтобы враг не проник во дворец снизу. Враг, впрочем, едва ли мог преодолеть высокие крепостные стены, и капитан ночной стражи вздыхал, предчувствуя, как снова будет гонять из темных закоулков влюбленные парочки.
Таинственная фигура между тем вышла на самый край парапета. Взглянув наверх, капитан мог бы при свете двух почти полных лун разглядеть прядь белокурых волос и узнать полуночника. Только у одного человека из всей королевской семьи были такие волосы.
Но он не взглянул, а любитель ночных прогулок двигался бесшумно, словно призрак. Он явно того и добивался, чтобы никто его не заметил, – недаром же был одет во все темное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42