Коливар, как и все его собратья, ценил новизну превыше всего. Достойна ли эта таинственная женщина его усилий, или он ткет фантазии из лунных лучей, пытаясь убедить себя в этом?
Скоро он все узнает. Чары, наложенные им на Андована, уже начали действовать – юноша приближается к источнику своей болезни. Рано или поздно принц достигнет цели, а если он не узнает свою погубительницу, когда увидит ее, это сделает за него Коливар. Магистр определит, причастна ли эта женщина также и к смерти Ворона. Остальных же до тех пор лучше направить по ложному следу, чтобы не мешали его собственным изысканиям.
Он вернулся к нарядам, которыми ведьма пренебрегла, и выбрал из стопки затканный золотом шарф.
– Можно мне взять это?
– Но она к нему даже не прикасалась… – удивился Тирстан.
– Считай это моим капризом. Так можно? Молчание, последовавшее за этим, было у магистров обычным делом: один намекает на какую-то тайну, другой стремится ее разгадать, но ему в этом отказывают.
– Я поделюсь с тобой тем, что мне удастся узнать, – пообещал Коливар.
– Не поручусь, что буду ждать, затаив дыхание, – криво усмехнулся Тирстан, – однако ты можешь взять все, что хочешь. Рави в ближайшее время вряд ли займется описью своего имущества.
Глава 26
Местом этого безотрадного сна служила голая северная равнина в начале зимы, когда легкие стынут при каждом вдохе. Не лучше ли повернуть назад и дождаться более благоприятной ночи? Рамирус умел лепить сны смертных по своему желанию, но такие чары слишком заметны и плохо сказываются на спящем. Придется обойтись тем, что ему предлагают.
Рамирус размышлял, сжимая в руке ключ от сновидения. Голодные стервятники с криками покружили над головой и улетели, не найдя поживы.
«Сделаю это сейчас», – решил он. Связь крепка, сон ясен, а зловещие картины лишь отражают настроение спящей. Притом она страдает бессонницей – он уже неделю потерял, пытаясь войти в ее сны, и при каждой такой попытке его могли разоблачить. Если он уйдет теперь, лучшего случая может и не представиться, а риск будет только расти. Нет, все должно быть сделано этой ночью, во время этого сна.
Черные тучи ползли по небу, бросая тени на землю. Спящая, судя по образу ее мыслей, должна быть там, где темнее всего. Он направился туда тихо, творя из субстанции сна мантию, скрывавшую его от других чародеев. Почти напрасная предосторожность. Любой магистр, который взглянет теперь на погруженную в сон женщину, почует присутствие себе подобного столь же безошибочно, как если бы Рамирус возвестил о себе трубами. Остается надеяться, что в эти минуты никто не бросит на нее взгляда – тогда его усилия остаться незамеченным будут оправданны. Он обязан сделать хотя бы это ради нее.
Впереди показался круг старых выщербленных камней. Не Копья, какие они есть на самом деле, и не их подобия, поставленные Гвинофар у себя во дворе, – эти камни изваял ее страх. Они так пострадали от времени и непогоды, что в ее глазах должны были утратить значительную часть своей Силы. Рамирус достаточно хорошо знал предания ее народа, чтобы понимать, какой дурной это знак и как ей страшно видеть его.
Королева стояла среди камней на коленях, закрыв глаза, и молилась. Рамирус приближался тихо, неспешно. Она казалась слишком хрупкой, чтобы выжить на таком холоде, но он перед женитьбой Дантена досконально изучил родословные Заступников и знал, что это всего лишь видимость. Весь ее род знаменит как телесной, так и духовной силой. Дантен никогда не понимал этого в полной мере, и другие мужчины тоже редко над этим задумывались. Мужчины – существа недалекие: видя перед собой этакую воздушную фею, тихую, беленькую, они полагают, что подчинить ее своей воле очень легко. Авось теперь это тоже сыграет ей на руку, и магистр, который ныне служит королю, не станет надзирать за нею, пока она спит, и выискивать в ней признаки измены, когда она бодрствует.
Ибо в глазах Дантена это будет изменой. Да помогут ей боги, если истина когда-нибудь откроется.
Видя, что она его не замечает, Рамирус направил к ней струйку атры, чтобы дать знать о себе и объяснить, что их свидание не вымысел, хотя и происходит во сне. Порой люди, поглощенные сновидением, не понимают, что с ними говорит кто-то из мира яви. В таком случае они могут забыть все услышанное, как только проснутся, наряду со своими фантазиями.
В окружающей их картине не изменилось ничего, но королева внезапно вскочила на ноги. Рамирус заметил, что она чем-то крайне удручена, – и не мог не насторожиться, помня, сколько лет она успешно справлялась с нравом короля Дантена.
«Она больше не твоя королева, – сказал он себе. – Волноваться за нее больше не входит в твои обязанности».
– Рамирус! – Облегчение на ее лице сменилось растерянностью. – Значит, этот сон мне послан тобой?
– Нет, Заступница, сон ваш. Я просто пользуюсь тем, что от вас получил. – Он показал ей то, что вручил ему ее слуга: золотое кольцо с привязанным к нему шелковым шарфом, и добавил сердито: – Глупо отправлять столь тесно связанный с вами предмет в незнакомое место. Даже ведьма могла бы навредить вам через него.
– Я не знала, как иначе послать тебе весть.
– Значит, нечего было и пытаться. Ваш муж утверждает, что я – враг вашему дому. Как таковой я изгнан из пределов вашего государства, и мне запрещено общаться с кем-либо из королевской семьи. Разумно ли это – самой искать встречи с таким врагом и тем более посылать ему вещь, принадлежащую вам?
– Мне ты не враг, Рамирус, – тихо сказала она.
– Слышал бы это ваш муж.
– Мой муж… – она прикусила губу, – порой бывает глупцом.
– В этом, по крайней мере, мы с вами согласны. Тяжело вздохнув, она прижала ладонь к животу, как будто у нее там что-то болело.
– Есть вопросы, Рамирус, которые я больше никому не могу задать. Что же мне было делать?
– Вы полагаете, что мне можно довериться?
Серые глаза смотрели на него с мольбой. Ему хотелось возненавидеть ее, как он ненавидел Дантена, обойтись с ней так же безжалостно, как король обошелся с ним… но она не заслуживала ненависти. Сострадание недоступно магистрам, но Рамирус всегда считал себя справедливым и этим гордился. Обрушить свой гнев на женщину лишь за то, что тебя оскорбил ее муж, было бы крайней несправедливостью.
– Дура ты, дура, – вымолвил наконец он. – Не я ли учил тебя, что магистру доверяться нельзя?
– Дура, – согласилась она. – И упрямица, как ты не раз говорил.
– Вот-вот. Но так соблазнительна в этом своем упрямстве, что мужчинам оно по вкусу.
Она улыбнулась, едва-едва.
– Так ты мне поможешь? Скажу откровенно: мне больше не к кому обратиться.
– Ты должна знать, что это опасно. Общаясь с тобой таким образом, я вторгаюсь во владения другого магистра, и каждый миг нашего разговора во сне удесятеряет возможность разоблачения. Если Дантен узнает, это будет стоить вам головы, госпожа моя, самое меньшее.
– Я знаю. Знала еще в самом начале, когда посылала своих людей тебя отыскать.
– Ты так отчаянно нуждаешься в помощи?
– Да, Рамирус. Отчаянно.
Если бы она сейчас словом или жестом дала понять, что он у нее в долгу – хотя бы в память о былой дружбе, – он ушел бы, превратив ее сон в дымящиеся руины. Он предусматривал такую вероятность с самого входа в сновидение. Но в ее поведении не было и следа высокомерия или властности, присущих ее высокому сану. Она держала себя с подобающим случаю смирением. Он знал ее с тех пор, как она двадцать лет назад приехала во дворец юной невестой, учил ее придворным обычаям и манерам, с почти отцовской гордостью наблюдал, как она становится королевой в полном смысле слова… но Дантен, выгнав его, сбросил это все со счетов. Магистры не помнят старых привязанностей – и Гвинофар, зная этот постулат, относилась к нему с уважением.
Дантену не понять, какое сокровище его жена. Она стоит десятка таких, как он.
– Хорошо, – сказал Рамирус. – Я слушаю.
Тучи у них над головой разошлись немного. Понятно – это ведь ее сон, показывающий, что она теперь чувствует. Проблеск солнца позволил Рамирусу разглядеть, как она бледна. Смертного бы это обеспокоило.
– Что ты знаешь о магистре по имени Костас? – спросила она.
– О новом советнике Дантена? – нахмурился он. – Почти ничего. Другим магистрам это имя так же незнакомо, как и лицо, которое он носит теперь, – я спрашивал. Он либо новичок, либо очень уж стар и поменял имя и облик, не желая быть узнанным.
– Ты не мог бы разгадать чары такого рода?
– Разве что посмотрев на него вблизи. Предлагаешь, чтобы я это сделал? Он сразу узнает, если я попытаюсь, и это свяжет нас с ним нежелательным для меня образом.
«Это не совсем так. Хорошее соперничество для магистров что доброе вино… но смертной об этом знать незачем».
– В нем есть что-то темное, Рамирус. Я не могу назвать это верным словом, но хорошо чувствую. Не то темное, что мне случалось видеть в других магистрах… а словно что-то нечеловеческое. – Она обхватила себя руками, будто от холода. – Он управляет моим мужем, как марионеткой, поощряет худшее, что есть в короле… не знаю, для какой цели.
«Все правители – наши марионетки, милая. Вопрос лишь в том, насколько открыто мы дергаем за ниточки и насколько бережно обходимся с куклами, когда они нам надоедают».
– Он королевский магистр, – ответил Рамирус вслух. – Тот, которого Дантен выбрал для поддержки своего трона. Если ты просишь меня защитить короля от последствий этого выбора, то я таких услуг не оказываю.
– Я прошу тебя не об этом.
– О чем же тогда?
И она, запинаясь, рассказала ему, как муж ворвался в ее покои. Рассказала о том, что почувствовала в нем той ночью, об управлявшей им страшной силе, о своем страхе за дитя, которое она носит, – кто знает, во что превратит его эта темная магия?
– К кому еще я могла обратиться? – шепотом завершила она. – К ведьме, чтобы она посмотрела, нет ли на мне магистерского проклятия? Но могла ли я надеяться, что она сохранит это в тайне? Что же касается магистров, то все они способны солгать мне, чтобы получить преимущество в игре с Костасом. Все, кроме тебя. Ты ведь скажешь мне правду, какой бы тяжкой она ни была?
Настало долгое молчание. Тучи сгустились, и со всех сторон полил дождь. Сухо было пока лишь в кругу Копий.
– То, о чем ты просишь, грозит тебе большими бедами, – сказал наконец магистр.
– Знаю, – кивнула она.
– Вряд ли знаешь. – И он стал продолжать, тщательно подбирая слова: – Чтобы войти в этот сон, мой дух лишь слегка соприкоснулся с твоим. Костас обнаружил бы вторжение, лишь проследив, что тебе снится, – в противном случае он вполне может остаться в неведении. Твоя просьба потребует гораздо больших усилий. Ты хочешь, чтобы я заглянул в твою плоть и в плоть твоего ребенка, – это значит, что мои чары должны проникнуть туда, где лежит твое спящее тело, в замок Дантена. Если Костас следит за тобой… Я могу скрыть, что эти чары принадлежат мне, могу скрыть их цель, но он заметит саму попытку, а это очень плохо для тебя, королева.
Если его слова и заставили ее задуматься, виду она не подала. Оно и неудивительно – Гвинофар не из тех женщин, что стали бы ныть, заламывать руки и молить о пощаде.
«Вот почему мужчины готовы служить ей, даже если и не обязаны».
– Костас высокомерен не меньше моего мужа, – сказала она. – Он не станет следить за мной.
– Высокомерие не исключает предосторожности. А твой муж постоянно следит как за друзьями, так и за врагами.
– Костас не имеет оснований подозревать, что я знаю о его чарах, а муж сочтет, что раз уж я не воспротивилась ему в ту ночь, то и дальше буду покорна. Ведь я всего лишь слабая женщина, которую легко усмирить, овладев ею насильно.
– Ты готова поставить на это свою жизнь? Ее взгляд был ясен.
– Сейчас моей жизни больше угрожает неведение, чем риск, о котором ты говоришь.
«Она права», – со вздохом признал Рамирус.
Он устремил на нее свой Глаз, ища следы чародейского вмешательства в ее ауре. Темный ореол излучал страх и отчаяние, но ничего противоестественного, привнесенного извне, в нем не наблюдалось. Сказав об этом королеве, Рамирус велел:
– Обнажи свое чрево.
Поколебавшись немного, она распахнула платье и подняла рубашку.
Рамирус в сновидении приложил ладонь к ее животу – в действительности же его магия проникла куда дальше, в дворцовую спальню, где лежала под балдахином спящая королева. Вряд ли бы это удалось без помощи кольца, которое вручила ему Гвинофар. Ради ее блага Рамирус надеялся, что Костас не заметит чужого колдовского присутствия. Сам он, будучи королевским магистром, всегда держался настороже против своих коварных собратьев, но Костас, может быть, менее подозрителен.
На теле Гвинофар сохранились слабые следы давних чар, чей источник уже не поддавался определению. Если Костас действительно повлиял на зачатие, он мог оставить как раз такой след. Все давно остыло, и это к лучшему, но о цели вмешательства теперь можно только догадываться.
Он сказал ей об этом, и ему передалось облегчение, которое она испытала.
Он перенес внимание на плод – совсем крошечный. Обычная женщина даже не знала бы, что беременна, но Заступницы чувствуют это сразу. На Севере верят, что боги Гнева наделили их тайной безупречного деторождения, – и Рамирус, годами наблюдавший, с каким бессознательным совершенством Гвинофар производит на свет своих детей, не имел причин в этом сомневаться.
Он сосредоточился на слабом огоньке новой жизни, на первых робких проблесках душевного пламени. В этой стадии атра ребенка едва отличима от материнской – это все равно что разыскивать свечку, горящую в середине костра. Но у Рамируса был опыт, и он знал, как искать. Без ведома Гвинофар он пристально следил за каждой ее беременностью – именно с этой целью он предложил Дантену взять жену из рода Заступников. Он давно желал изучить одну из них досконально.
Ни Гвинофар, ни Дантен, насколько он знал, не подозревали об этом. Не должны были подозревать.
Вот и он, новый пришелец, – свивает себе гнездышко на ближайшие девять месяцев. Пол пока неясен, и даже на человека он с виду еще не похож. Но Рамирус давно уже научился понимать, во что впоследствии разовьется даже самый малый зародыш. Вот и теперь он вглядывался в мерцание этой атры и ауры, разгадывал узоры ковра Судьбы.
То, что он говорил при этом, звучало как будто издалека, словно эхо в пещере.
– Я не вижу никаких признаков того, чтобы магия повлияла на дух или плоть твоего ребенка. Какие бы чары ни сопутствовали зачатию, его природы они не коснулись, и тебе нет нужды за него бояться.
– Хвала богам! Ты говоришь «он» – значит у меня будет мальчик?
– Да, в свое время плод станет мальчиком.
– Можешь ли ты… сказать еще что-нибудь?
Рамирус замялся. Он придерживался мнения, что пророчества – удел рыночных гадалок. Пусть ведьмы зарабатывают свои медяки, выдавая желаемое за действительное. Люди не могут смириться с мыслью о неверности будущего и охотно выкладывают деньги тем, кто делает его предсказуемым.
Тем не менее, будущий ребенок ясно показывал, кем он может стать. Одно его зачатие уже привело в движение колеса Судьбы. Опытный магистр замечает такие вещи и делает из них выводы, а особо искусный может предположить, какое будущее ожидает едва зародившегося младенца.
Рамирус делал это нечасто, но ради такой женщины был готов попытаться.
Он открыл себя волнам Силы, омывающим это дитя. Он видел в них не только атру самой Гвинофар, но и мысли всех обитателей замка, в первую очередь Дантена и Костаса. Все эти думы и намерения касались ребенка, его будущего. Некоторые магистры верят, что процедура такого рода приобщает их к Вселенскому Разуму – или к богу, ведающему судьбами всего живого. Рамирус, судивший куда более трезво, полагал лишь, что любая человеческая мысль, любой поступок оставляют след в океане Судьбы – след, доступный правдивому толкованию.
Зародыш, здоровый и крепкий, обещал благополучно родиться на свет. Ничего удивительного, если учесть происхождение его матери. Внешностью и нравом он, как и Андован, пойдет в Гвинофар. Рамирус сказал об этом королеве, и воспоминание об утраченном сыне прожгло ее пламенем любви и горя.
Укрепив себя для дальнейших усилий, Рамирус заглянул в будущее мальчика. Потоки великих возможностей били навстречу, мешая видеть ясно. Что за странные образы! Ничего похожего ни на жизнь обычного человека, ни даже на извращенное существование магистра… можно подумать, этому ребенку суждено стать чем-то совершенно иным, столь могущественным, что обычные мерки будущего неприменимы к нему.
Все это время Рамирус не переставал говорить – слова лились из его уст сами собой, без участия мысли.
– Он не будет героем, но герой явится на свет с его помощью. Собственной его Силы никто не измерит, но он будет испытывать Силу других. Он будет служить Смерти, менять судьбы мира и вдохновлять людей на жертвы, ни о чем этом не ведая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Скоро он все узнает. Чары, наложенные им на Андована, уже начали действовать – юноша приближается к источнику своей болезни. Рано или поздно принц достигнет цели, а если он не узнает свою погубительницу, когда увидит ее, это сделает за него Коливар. Магистр определит, причастна ли эта женщина также и к смерти Ворона. Остальных же до тех пор лучше направить по ложному следу, чтобы не мешали его собственным изысканиям.
Он вернулся к нарядам, которыми ведьма пренебрегла, и выбрал из стопки затканный золотом шарф.
– Можно мне взять это?
– Но она к нему даже не прикасалась… – удивился Тирстан.
– Считай это моим капризом. Так можно? Молчание, последовавшее за этим, было у магистров обычным делом: один намекает на какую-то тайну, другой стремится ее разгадать, но ему в этом отказывают.
– Я поделюсь с тобой тем, что мне удастся узнать, – пообещал Коливар.
– Не поручусь, что буду ждать, затаив дыхание, – криво усмехнулся Тирстан, – однако ты можешь взять все, что хочешь. Рави в ближайшее время вряд ли займется описью своего имущества.
Глава 26
Местом этого безотрадного сна служила голая северная равнина в начале зимы, когда легкие стынут при каждом вдохе. Не лучше ли повернуть назад и дождаться более благоприятной ночи? Рамирус умел лепить сны смертных по своему желанию, но такие чары слишком заметны и плохо сказываются на спящем. Придется обойтись тем, что ему предлагают.
Рамирус размышлял, сжимая в руке ключ от сновидения. Голодные стервятники с криками покружили над головой и улетели, не найдя поживы.
«Сделаю это сейчас», – решил он. Связь крепка, сон ясен, а зловещие картины лишь отражают настроение спящей. Притом она страдает бессонницей – он уже неделю потерял, пытаясь войти в ее сны, и при каждой такой попытке его могли разоблачить. Если он уйдет теперь, лучшего случая может и не представиться, а риск будет только расти. Нет, все должно быть сделано этой ночью, во время этого сна.
Черные тучи ползли по небу, бросая тени на землю. Спящая, судя по образу ее мыслей, должна быть там, где темнее всего. Он направился туда тихо, творя из субстанции сна мантию, скрывавшую его от других чародеев. Почти напрасная предосторожность. Любой магистр, который взглянет теперь на погруженную в сон женщину, почует присутствие себе подобного столь же безошибочно, как если бы Рамирус возвестил о себе трубами. Остается надеяться, что в эти минуты никто не бросит на нее взгляда – тогда его усилия остаться незамеченным будут оправданны. Он обязан сделать хотя бы это ради нее.
Впереди показался круг старых выщербленных камней. Не Копья, какие они есть на самом деле, и не их подобия, поставленные Гвинофар у себя во дворе, – эти камни изваял ее страх. Они так пострадали от времени и непогоды, что в ее глазах должны были утратить значительную часть своей Силы. Рамирус достаточно хорошо знал предания ее народа, чтобы понимать, какой дурной это знак и как ей страшно видеть его.
Королева стояла среди камней на коленях, закрыв глаза, и молилась. Рамирус приближался тихо, неспешно. Она казалась слишком хрупкой, чтобы выжить на таком холоде, но он перед женитьбой Дантена досконально изучил родословные Заступников и знал, что это всего лишь видимость. Весь ее род знаменит как телесной, так и духовной силой. Дантен никогда не понимал этого в полной мере, и другие мужчины тоже редко над этим задумывались. Мужчины – существа недалекие: видя перед собой этакую воздушную фею, тихую, беленькую, они полагают, что подчинить ее своей воле очень легко. Авось теперь это тоже сыграет ей на руку, и магистр, который ныне служит королю, не станет надзирать за нею, пока она спит, и выискивать в ней признаки измены, когда она бодрствует.
Ибо в глазах Дантена это будет изменой. Да помогут ей боги, если истина когда-нибудь откроется.
Видя, что она его не замечает, Рамирус направил к ней струйку атры, чтобы дать знать о себе и объяснить, что их свидание не вымысел, хотя и происходит во сне. Порой люди, поглощенные сновидением, не понимают, что с ними говорит кто-то из мира яви. В таком случае они могут забыть все услышанное, как только проснутся, наряду со своими фантазиями.
В окружающей их картине не изменилось ничего, но королева внезапно вскочила на ноги. Рамирус заметил, что она чем-то крайне удручена, – и не мог не насторожиться, помня, сколько лет она успешно справлялась с нравом короля Дантена.
«Она больше не твоя королева, – сказал он себе. – Волноваться за нее больше не входит в твои обязанности».
– Рамирус! – Облегчение на ее лице сменилось растерянностью. – Значит, этот сон мне послан тобой?
– Нет, Заступница, сон ваш. Я просто пользуюсь тем, что от вас получил. – Он показал ей то, что вручил ему ее слуга: золотое кольцо с привязанным к нему шелковым шарфом, и добавил сердито: – Глупо отправлять столь тесно связанный с вами предмет в незнакомое место. Даже ведьма могла бы навредить вам через него.
– Я не знала, как иначе послать тебе весть.
– Значит, нечего было и пытаться. Ваш муж утверждает, что я – враг вашему дому. Как таковой я изгнан из пределов вашего государства, и мне запрещено общаться с кем-либо из королевской семьи. Разумно ли это – самой искать встречи с таким врагом и тем более посылать ему вещь, принадлежащую вам?
– Мне ты не враг, Рамирус, – тихо сказала она.
– Слышал бы это ваш муж.
– Мой муж… – она прикусила губу, – порой бывает глупцом.
– В этом, по крайней мере, мы с вами согласны. Тяжело вздохнув, она прижала ладонь к животу, как будто у нее там что-то болело.
– Есть вопросы, Рамирус, которые я больше никому не могу задать. Что же мне было делать?
– Вы полагаете, что мне можно довериться?
Серые глаза смотрели на него с мольбой. Ему хотелось возненавидеть ее, как он ненавидел Дантена, обойтись с ней так же безжалостно, как король обошелся с ним… но она не заслуживала ненависти. Сострадание недоступно магистрам, но Рамирус всегда считал себя справедливым и этим гордился. Обрушить свой гнев на женщину лишь за то, что тебя оскорбил ее муж, было бы крайней несправедливостью.
– Дура ты, дура, – вымолвил наконец он. – Не я ли учил тебя, что магистру доверяться нельзя?
– Дура, – согласилась она. – И упрямица, как ты не раз говорил.
– Вот-вот. Но так соблазнительна в этом своем упрямстве, что мужчинам оно по вкусу.
Она улыбнулась, едва-едва.
– Так ты мне поможешь? Скажу откровенно: мне больше не к кому обратиться.
– Ты должна знать, что это опасно. Общаясь с тобой таким образом, я вторгаюсь во владения другого магистра, и каждый миг нашего разговора во сне удесятеряет возможность разоблачения. Если Дантен узнает, это будет стоить вам головы, госпожа моя, самое меньшее.
– Я знаю. Знала еще в самом начале, когда посылала своих людей тебя отыскать.
– Ты так отчаянно нуждаешься в помощи?
– Да, Рамирус. Отчаянно.
Если бы она сейчас словом или жестом дала понять, что он у нее в долгу – хотя бы в память о былой дружбе, – он ушел бы, превратив ее сон в дымящиеся руины. Он предусматривал такую вероятность с самого входа в сновидение. Но в ее поведении не было и следа высокомерия или властности, присущих ее высокому сану. Она держала себя с подобающим случаю смирением. Он знал ее с тех пор, как она двадцать лет назад приехала во дворец юной невестой, учил ее придворным обычаям и манерам, с почти отцовской гордостью наблюдал, как она становится королевой в полном смысле слова… но Дантен, выгнав его, сбросил это все со счетов. Магистры не помнят старых привязанностей – и Гвинофар, зная этот постулат, относилась к нему с уважением.
Дантену не понять, какое сокровище его жена. Она стоит десятка таких, как он.
– Хорошо, – сказал Рамирус. – Я слушаю.
Тучи у них над головой разошлись немного. Понятно – это ведь ее сон, показывающий, что она теперь чувствует. Проблеск солнца позволил Рамирусу разглядеть, как она бледна. Смертного бы это обеспокоило.
– Что ты знаешь о магистре по имени Костас? – спросила она.
– О новом советнике Дантена? – нахмурился он. – Почти ничего. Другим магистрам это имя так же незнакомо, как и лицо, которое он носит теперь, – я спрашивал. Он либо новичок, либо очень уж стар и поменял имя и облик, не желая быть узнанным.
– Ты не мог бы разгадать чары такого рода?
– Разве что посмотрев на него вблизи. Предлагаешь, чтобы я это сделал? Он сразу узнает, если я попытаюсь, и это свяжет нас с ним нежелательным для меня образом.
«Это не совсем так. Хорошее соперничество для магистров что доброе вино… но смертной об этом знать незачем».
– В нем есть что-то темное, Рамирус. Я не могу назвать это верным словом, но хорошо чувствую. Не то темное, что мне случалось видеть в других магистрах… а словно что-то нечеловеческое. – Она обхватила себя руками, будто от холода. – Он управляет моим мужем, как марионеткой, поощряет худшее, что есть в короле… не знаю, для какой цели.
«Все правители – наши марионетки, милая. Вопрос лишь в том, насколько открыто мы дергаем за ниточки и насколько бережно обходимся с куклами, когда они нам надоедают».
– Он королевский магистр, – ответил Рамирус вслух. – Тот, которого Дантен выбрал для поддержки своего трона. Если ты просишь меня защитить короля от последствий этого выбора, то я таких услуг не оказываю.
– Я прошу тебя не об этом.
– О чем же тогда?
И она, запинаясь, рассказала ему, как муж ворвался в ее покои. Рассказала о том, что почувствовала в нем той ночью, об управлявшей им страшной силе, о своем страхе за дитя, которое она носит, – кто знает, во что превратит его эта темная магия?
– К кому еще я могла обратиться? – шепотом завершила она. – К ведьме, чтобы она посмотрела, нет ли на мне магистерского проклятия? Но могла ли я надеяться, что она сохранит это в тайне? Что же касается магистров, то все они способны солгать мне, чтобы получить преимущество в игре с Костасом. Все, кроме тебя. Ты ведь скажешь мне правду, какой бы тяжкой она ни была?
Настало долгое молчание. Тучи сгустились, и со всех сторон полил дождь. Сухо было пока лишь в кругу Копий.
– То, о чем ты просишь, грозит тебе большими бедами, – сказал наконец магистр.
– Знаю, – кивнула она.
– Вряд ли знаешь. – И он стал продолжать, тщательно подбирая слова: – Чтобы войти в этот сон, мой дух лишь слегка соприкоснулся с твоим. Костас обнаружил бы вторжение, лишь проследив, что тебе снится, – в противном случае он вполне может остаться в неведении. Твоя просьба потребует гораздо больших усилий. Ты хочешь, чтобы я заглянул в твою плоть и в плоть твоего ребенка, – это значит, что мои чары должны проникнуть туда, где лежит твое спящее тело, в замок Дантена. Если Костас следит за тобой… Я могу скрыть, что эти чары принадлежат мне, могу скрыть их цель, но он заметит саму попытку, а это очень плохо для тебя, королева.
Если его слова и заставили ее задуматься, виду она не подала. Оно и неудивительно – Гвинофар не из тех женщин, что стали бы ныть, заламывать руки и молить о пощаде.
«Вот почему мужчины готовы служить ей, даже если и не обязаны».
– Костас высокомерен не меньше моего мужа, – сказала она. – Он не станет следить за мной.
– Высокомерие не исключает предосторожности. А твой муж постоянно следит как за друзьями, так и за врагами.
– Костас не имеет оснований подозревать, что я знаю о его чарах, а муж сочтет, что раз уж я не воспротивилась ему в ту ночь, то и дальше буду покорна. Ведь я всего лишь слабая женщина, которую легко усмирить, овладев ею насильно.
– Ты готова поставить на это свою жизнь? Ее взгляд был ясен.
– Сейчас моей жизни больше угрожает неведение, чем риск, о котором ты говоришь.
«Она права», – со вздохом признал Рамирус.
Он устремил на нее свой Глаз, ища следы чародейского вмешательства в ее ауре. Темный ореол излучал страх и отчаяние, но ничего противоестественного, привнесенного извне, в нем не наблюдалось. Сказав об этом королеве, Рамирус велел:
– Обнажи свое чрево.
Поколебавшись немного, она распахнула платье и подняла рубашку.
Рамирус в сновидении приложил ладонь к ее животу – в действительности же его магия проникла куда дальше, в дворцовую спальню, где лежала под балдахином спящая королева. Вряд ли бы это удалось без помощи кольца, которое вручила ему Гвинофар. Ради ее блага Рамирус надеялся, что Костас не заметит чужого колдовского присутствия. Сам он, будучи королевским магистром, всегда держался настороже против своих коварных собратьев, но Костас, может быть, менее подозрителен.
На теле Гвинофар сохранились слабые следы давних чар, чей источник уже не поддавался определению. Если Костас действительно повлиял на зачатие, он мог оставить как раз такой след. Все давно остыло, и это к лучшему, но о цели вмешательства теперь можно только догадываться.
Он сказал ей об этом, и ему передалось облегчение, которое она испытала.
Он перенес внимание на плод – совсем крошечный. Обычная женщина даже не знала бы, что беременна, но Заступницы чувствуют это сразу. На Севере верят, что боги Гнева наделили их тайной безупречного деторождения, – и Рамирус, годами наблюдавший, с каким бессознательным совершенством Гвинофар производит на свет своих детей, не имел причин в этом сомневаться.
Он сосредоточился на слабом огоньке новой жизни, на первых робких проблесках душевного пламени. В этой стадии атра ребенка едва отличима от материнской – это все равно что разыскивать свечку, горящую в середине костра. Но у Рамируса был опыт, и он знал, как искать. Без ведома Гвинофар он пристально следил за каждой ее беременностью – именно с этой целью он предложил Дантену взять жену из рода Заступников. Он давно желал изучить одну из них досконально.
Ни Гвинофар, ни Дантен, насколько он знал, не подозревали об этом. Не должны были подозревать.
Вот и он, новый пришелец, – свивает себе гнездышко на ближайшие девять месяцев. Пол пока неясен, и даже на человека он с виду еще не похож. Но Рамирус давно уже научился понимать, во что впоследствии разовьется даже самый малый зародыш. Вот и теперь он вглядывался в мерцание этой атры и ауры, разгадывал узоры ковра Судьбы.
То, что он говорил при этом, звучало как будто издалека, словно эхо в пещере.
– Я не вижу никаких признаков того, чтобы магия повлияла на дух или плоть твоего ребенка. Какие бы чары ни сопутствовали зачатию, его природы они не коснулись, и тебе нет нужды за него бояться.
– Хвала богам! Ты говоришь «он» – значит у меня будет мальчик?
– Да, в свое время плод станет мальчиком.
– Можешь ли ты… сказать еще что-нибудь?
Рамирус замялся. Он придерживался мнения, что пророчества – удел рыночных гадалок. Пусть ведьмы зарабатывают свои медяки, выдавая желаемое за действительное. Люди не могут смириться с мыслью о неверности будущего и охотно выкладывают деньги тем, кто делает его предсказуемым.
Тем не менее, будущий ребенок ясно показывал, кем он может стать. Одно его зачатие уже привело в движение колеса Судьбы. Опытный магистр замечает такие вещи и делает из них выводы, а особо искусный может предположить, какое будущее ожидает едва зародившегося младенца.
Рамирус делал это нечасто, но ради такой женщины был готов попытаться.
Он открыл себя волнам Силы, омывающим это дитя. Он видел в них не только атру самой Гвинофар, но и мысли всех обитателей замка, в первую очередь Дантена и Костаса. Все эти думы и намерения касались ребенка, его будущего. Некоторые магистры верят, что процедура такого рода приобщает их к Вселенскому Разуму – или к богу, ведающему судьбами всего живого. Рамирус, судивший куда более трезво, полагал лишь, что любая человеческая мысль, любой поступок оставляют след в океане Судьбы – след, доступный правдивому толкованию.
Зародыш, здоровый и крепкий, обещал благополучно родиться на свет. Ничего удивительного, если учесть происхождение его матери. Внешностью и нравом он, как и Андован, пойдет в Гвинофар. Рамирус сказал об этом королеве, и воспоминание об утраченном сыне прожгло ее пламенем любви и горя.
Укрепив себя для дальнейших усилий, Рамирус заглянул в будущее мальчика. Потоки великих возможностей били навстречу, мешая видеть ясно. Что за странные образы! Ничего похожего ни на жизнь обычного человека, ни даже на извращенное существование магистра… можно подумать, этому ребенку суждено стать чем-то совершенно иным, столь могущественным, что обычные мерки будущего неприменимы к нему.
Все это время Рамирус не переставал говорить – слова лились из его уст сами собой, без участия мысли.
– Он не будет героем, но герой явится на свет с его помощью. Собственной его Силы никто не измерит, но он будет испытывать Силу других. Он будет служить Смерти, менять судьбы мира и вдохновлять людей на жертвы, ни о чем этом не ведая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42