Вся наша дружная братия уже собралась в кают-компании на ужин. Снисходительно поджидали меня.
Благодарить их я не стал. Кое-как сполоснув руки, уже засунул в рот полкуска хлеба, когда заметил, что у нас гость.
Пришлось мимоходом извиниться.
Но вместо того, чтобы, как это положено, ответить на мои извинения, Разведчик полюбопытствовал:
– Где дичь?
– Патроны забыл, – нарочито искренне ответил я. Уж чему не могли поверить за этим столом, так именно правде. Но, осмотрев мои карманы и ружье, все вынуждены были признать, что не перевелись еще честные люди на точке.
Компания развеселилась, а мне того и надо было: никаких дополнительных вопросов не последовало.
Хотел бы я видеть их лица, узнай они, что я после рассказов Минера об отпуске весь вечер глядел, как сверкают сопки…
Ужин обошелся без происшествий. Если не считать того, что, пока другие острили на тему моей охоты, я аппетитно (даже очень аппетитно) поел. И, когда остряки спохватились, Старшему Лейтенанту пришлось вызывать вестового, чтобы добавил пудинга.
Наша резервная койка была теперь занята Минером.
Пришлось выкинуть две тумбочки и потесниться, чтобы разместить еще одну кровать, для Разведчика.
Минер после ужина отправился проверять посты на побережье, Разведчик, блаженно вытянувшись в постели, часа на три забулькал своим глиняным самоваром, мы тоже улеглись, хотя спать еще было рано.
– Разведчик, – таинственным голосом сказал Старший Лейтенант, – вы знаете, что у нас событие?
– Знаю, – меланхолично ответил Разведчик, не разжимая сомкнутых на чубуке зубов.
Мы возмутились: как он мог узнать это помимо нас?
Разведчик вынужден был взять свой адский котел в руку.
– Дети мои, – сказал он, – я все-таки лет на четверку, на пяток старше вас, и вы еще воевали с лопухами в огороде, когда я уже болтался вверх ногами между какими-то негостеприимными соснами, поскольку запутался в них парашютом и безуспешно пытался высвободиться. Вдобавок мы чуток сбились с курса и опустились прямехонько на какой-то дозор. Не скажу, что остальные наши ребята сражались плохо, но, когда я, пользуясь преимуществом своего положения, ухлопал двух пулеметчиков, – исход боя был решен. Это между прочим. Но когда я болтался между сосен, Минер был уже начисто демобилизован после очередного ранения и воевал на трудовом фронте. Когда же вы привинчивали к своим первым погонам свои первые звездочки, мы уже были с ним полярными волками и вместе выли на северные сияния. Аллегория доходит до вас? Нет?
Аллегория дошла.
Пользуясь случаем, мы попытались вытянуть из него какую-нибудь новую детективную историю. Он долго клокотал в ответ, потом спросил:
– Вы знаете, что такое пацифизм? Знаете… Слава богу: вы не безнадёжны. Для меня пацифист – это что-то похожее на баптиста. А знаете ли вы, что можно ненавидеть войну так, как это ни одному пацифисту не по разуму? Только догадываетесь. Нет, нет, вы все за мир и так далее… Это я знаю. Но где-то в душе – втайне так это – вы бы не против иногда развернуть свои таланты. А?.. Прошу прощения. Я забыл, что с лопухами вы уже отвоевались. И все-таки. Чтобы вы сегодня больше не приставали ко мне, лучше я вместо детектива скажу вам пару слов об одном человеке… Назовем его Икс. – Разведчик помедлил, шевеля бровями.
Надо же: оказывается, в этом злослове было еще что-то серьезное! Удивленные новым открытием, мы почти замолчали и почти приготовились слушать.
– Будем считать, что Икса этого никто не увидит, и все, что между нами, – между нами. Так вот, была у этого человека девчонка. Не жена, не невеста… Но та, о которой он думал на фронте и которая обещала ждать… Представьте себе (хоть вам и трудно это), что есть люди, которые здорово умеют думать об одной. Или об одном. Ну, так… ушла она, хлопцы, с немцами, та, о которой он думал.
Разведчик побулькател своей трубкой.
– На земле у него больше ни души, чтобы зацепиться. Сам, как скелет, – обеими ногами в могиле. Разыскал Икс веревку и накинул себе на шею. А соседи выследили, откачали. Пришлось убегать от позора, потому что вдвойне уже стыдно было на людей глядеть… И здесь-то пришла ненависть, до которой пацифистам, как орангутангам до Венеры. Ненависть не к той, что ушла. Вы бы прокляли, конечно, плюнули вдогонку, и катись ты… А он видел это немножко иначе, потому что вообще насмотрелся побольше. Война перекорежила много людей, и много таких, которые в другое время были бы нормальными, честными – как вы, как я – людьми, может, чуточку послабее характером… Короче говоря, решил человек жить. И слыл он за чудака на работе, когда, еле удерживая в руках лопату, после смены еще дотемна гонял на лыжах, слыл за чудака в училище, просиживая все свободное время в лаборатории, и вы встретите его – наверное, тоже примете за чудака. Теоретически вы признаете, что существуют высокие материи, но забываете, что любая материя – объективна, даже высокая. Не интересно?.. – Мы промолчали. – Тогда давайте о шпионах. Я еще не сделал своих дел, чтобы вы меня спровадили опять.
…Мне приснилось, что целое стадо африканских слонов исполняет на моей спине какой-то обрядовый танец. Смачно, как пересохший шпангоут, треснуло одно ребро. Потом второе, третье. Я проснулся.
Не буду повторять, какой негодяй имеет привычку рассказывать по ночам о своих похождениях. Вы и так знаете.
– Откроешь ты глаза или нет?
– Черт возьми! Я слушаю тебя с закрытыми глазами!
– Ты должен внимать мне всеми чувствами. Кроме осязания.
Вот на осязание-то как раз и чесались у меня кулаки. Но я старательно вытаращился в темноту – все равно ведь не отвяжется…
– Внемлю.
– Что тебе снилось сегодня?
– Слоны.
– Чего-чего?
– Слоны, говорю! Африканские. Целое стадо.
– Так… – Старший Лейтенант чуточку отодвинулся от меня. – Интеллектуальный сон… А еще что? Девушка моя тебе не снилась, а?
– Знаешь, как-то не до того было.
– Это сегодня. А раньше?
– И раньше тоже.
Старший Лейтенант безнадежно вздохнул.
– Понимаешь, я решил было даже подружку тебе подыскать, – ну, попроще какую-нибудь, без запросов. А тут история такая… Хуже Рокфеллера. (Дался ему этот Рокфеллер!) Лицо я потерял, понимаешь? То есть не я, а она. Встречаемся, как обыкновенно. Все на месте у нее (купальник, надо полагать), а лица нет! Представляешь, ужас какой? И вспомнить не могу. Хоть разбейся. Я думал – ты подглядел как-нибудь. Нет, да? Что бы это значило…
– Это значит – объелся ты, – резюмирую.
Он снова насторожился.
– Как так?
– Икры объелся. Понятно?
– Д-да? – переспросил Старший Лейтенант.
А я, воспользовавшись случаем, опять повернулся на левый бок.
С икрой у нас такая история была.
Подарили мы как-то рыбакам бухту бракованного каната. А они вдруг подбрасывают нам на День флота килограммов шесть икры. Навалились мы на нее – только ложки гремели. Думалось, век бы питался одной икрой – никаких супов не надо. Но стоило сравнить блаженные улыбки на лицах, которые предшествовали этому царскому ужину, с теми, что, затухая мало-помалу, кривили наши растерянные физиономии к концу пиршества…
Утром вестовой опять водрузил на стол икру. Но мы решительно потребовали убрать ее с глаз и тут же поклялись, что если кто-нибудь в ближайшие две-три недели вспомнит об икре, это будет его последнее в жизни воспоминание.
Так и засохли остатки ее в шкафу.
Некоторыми вещами нельзя злоупотреблять.
Понял меня или не понял Старший Лейтенант, но он явно пресытился однообразными свиданиями на желтых пляжах.
Хотя, возможно, имелась и другая причина, чтобы нынешней ночью что-то терять…
Уже на следующий день после праздников Минер наш снова напрочно замкнулся, как бы не выдержав столь пространного и непривычного для себя откровения.
Более того: время от времени он стал вести себя совершенно необъяснимым образом, что вызвало даже беспокойство.
Мало ли… Сегодня человек может быть здоровым, а завтра по какой-нибудь причине: раз – и ничего не поделаешь.
Свои странные поступки Минер совершал в то время, когда надеялся, что за ним никто не наблюдает. Но попробуй-ка спрятаться от чьих-нибудь глаз на нашем крохотном пятачке!
Заметили, что Минер стал внимательно заглядывать во все уголки нашего хозяйства, словно разыскивая что-то потерянное. Зайдет в библиотечную комнатенку, прошагает ее из конца в конец (а там всего-то два шага: шаг в сторону до книг, шаг в другую – до радиолы), побывает в баталерке, у фельдшера. А один раз видели даже, как он мерил своими шагами подвальчик, где недавно хранился пороховой шнур. Продуктовый склад, обозные фургоны – он все осмотрел с непонятной придирчивостью.
Наконец кого-то из нас осенило. Я не помню точно, кого, потому что в следующую секунду осенило всех.
А спустя еще несколько секунд Старший Лейтенант уже беседовал с Майором о каких-то «срочных делах». Только ему и придумать «срочные дела», когда все на батарее в полном порядке, происшествий никаких. Беседа между тем длилась больше получаса (вот болтун!). Лишь после того как иссякла последняя деловая зацепка даже в таком изощренном мозгу, как мозг Старшего Лейтенанта, он поднялся.
– У меня к вам еще деликатный вопрос…
Майор, глядя на него, усмехнулся и коротко сказал:
– Я переселюсь пока в свой кабинет.
Окрыленный этим сообщением, Старший Лейтенант уже по собственной инициативе вызвал к себе старшину-хозяйственника и дал ему нагоняй: почему на складе нет перины, четырехспальной кровати, люльки и распашонок?
Старшина поклялся, что если его отпустят в Город – тут же и будет все.
Довольный собой, Старший Лейтенант не стал даже наказывать его.
А через час вся батарея говорила о том, что Майор перебирается в свой кабинет, а в его пристройке будет жить Минер с женой и несколькими детьми. По поводу количества детей мнения расходились.
Каждый свободный вечер на точке сопровождался концертом «по заявкам».
Наш радист-киномеханик-библиотекарь, несущий на себе бремя этих должностей по совместительству со своими основными обязанностями на батарее, подключал к радиоле три динамика, один из которых устанавливался в коридоре, второй – на улице, третий – в пристройке Майора, прилаживал с помощью какого-то нехитрого устройства микрофон и начинал крутить пластинки.
Заявок при этом никто ни у кого не собирал. Народ на точке проницательный, и я могу поклясться, например, что никому в жизни не говорил Майор о своих симпатиях или антипатиях к той или другой песне, однако первой в концерте звучала, как правило, «Бьется в тесной печурке огонь…» С предварительным уведомлением: «По заявке Майора исполняется песня…» И Майор, если он только что разговаривал с кем-то в кабинете, начинал в это время старательно отыскивать среди документов на столе какую-то запропастившуюся вдруг бумажку, и глаза его скрывались под сомкнутыми у переносицы бровями.
Исполняя мой «заказ», пела Ружена Сикора.
А если на батарее появлялся Разведчик, по его «заявке» в программу включали «Силуэт»: «В тот час, когда над крутым утесом…» Разведчик бешено клокотал трубкой, весело ругался сквозь зубы («Черти!..»), но протеста не заявлял.
Надо думать, как взвился Старший Лейтенант, услышав однажды, что персонально для него еще раз повторяют «О, море в Гаграх!..».
Пришлось утешать человека: возможно, радист хотел сделать ему приятное – как южанину… Он долго потом косился на всех. А мы были при чем?
Конечно, радисту мог и подсказать кто-нибудь. Но разве способны на пакость люди с такими младенчески искренними физиономиями?
И до чего же необдуманно размещает судьба людей! Нет бы в каждую точку земного шара (тем более, что это необходимо для поддержания эволюции, борьбы противоположностей) посадить по одному отпетому негодяю, по одному закостенелому жулику, по одному демагогу и т. д. А уж к ним добавить бы по парочке настоящих борцов; прямых, как струна, прозрачных, как стекло на приборах локатора, огненных, как глиняная жаровня Разведчика. А тут собралась шайка-лейка на одно лицо – херувимы с рожками, гибрид порока с добродетелью, так что и не придерешься, если захочешь, и не выделишься никак – ни в какую противоположность.
Между прочим, основа этого стандарта заключена, по-моему, в том самом пункте анкеты, где значится «Семейное положение». Там заготовлено несколько пустых строк для ответа – в расчете, видимо, на многоженство и многодетность. Ну, а у нас, как я уже говорил, сиротливо прозябает в этих строчках одно коротенькое слово «холост».
И это вовсе не случайно.
Распределительная комиссия в училище рассуждает примерно так: «У Петровского и Сидоровского – дети, надо учесть… У Петренко и Сидоренко – молодые жены… (общий вздох). А вот Петров и Сидоров… Холостяки, спортсмены, ничем не связаны! Вот кому одно удовольствие глотнуть полярного ветру!..» (А холостякам-спортсменам действительно – хоть на луну, хоть дальше.)
В штабе рассуждения имеют почти тот же характер, и Петров с Сидоровым оказываются на самой отдаленной базе, командир которой уже загодя потирает руки: «Молодежь прибывает, юноши совсем! Ни лишнего иждивенца, ни лишних чемоданов!.. Вот кого на точку отправим! А то ж у нас там сверх штатного расписания котенка негде устроить. Культурных учреждений, правда, особо нет пока… Но зато охота, рыбалка… Сияний – по макушку! Не служба, а курорт для одинокого мужчины». …И подбирается обойма херувимов с рожками.
Что ни говорите, а одна одинаковая черта – уже основа какой-то общности.
Я допускаю, что рассмотрел этот вопрос не совсем диалектически, но я опять отвлекся и вернусь к рассказу.
Я говорил уже, что поздравительную телеграмму Минер оставил на своей тумбочке. Вслед за тем он регулярно оставлял здесь и письма.
Повернутые лицевой стороной вверх, они испепеляли нам души.
Проходя мимо тумбочки Минера, приходилось отводить глаза в сторону.
Ясно, что делал он это не из злого умысла. Но если мы и заявили о своей доле прав на его жену, то вовсе не имели в виду при этом ее письма. Одно дело, когда мы показываем друг другу СВОЮ корреспонденцию – это, как правило, письма «хохмы ради», другое дело СЕМЕЙНЫЕ письма. Тут Минер проявил себя мальчишкой неопытнее самого неопытного из нас.
А мы, чтобы не оказываться один на один с этими письмами, входили теперь в комнату сразу всей толпой.
Это было издевательством. Но мы терпели. Пока терпение не лопнуло.
Однажды, возвращаясь из кают-компании, мы увидели, что на тумбочке Минера поверх писем лежит фотография. От порога нельзя было разглядеть, кто на ней, но мы видели, что это портрет.
Минера следовало бы четвертовать, предварительно сняв кожу. Мы были падшими ангелами – да. Но не опустившимися, черт возьми. А в этом есть разница.
Кто-то решительно шагнул вперед, схватил всю пачку писем вместе с фотографией и перевернул их лицевой стороной вниз.
Когда вошел Минер, мы с мрачными лицами стояли полукругом возле Старшего Лейтенанта.
– Минер, – начал свое выступление верховный трепач, то есть верховный судья, – мы очень ценим вас. (Пауза.) Мы уважаем вас. (Еще пауза.) Можно сказать, мы даже боготворим вас! Но… как это ни прискорбно, сегодня вы будете преданы мучительной смерти. Вот одеяло. – Старший Лейтенант показал на одеяло. Минер с безучастным своим выражением тоже поглядел на одеяло. – Вот связки ботинок. – Минер поглядел на связки ботинок. – Вы будете накрыты этим одеялом и уничтожены связками этих ботинок.
Минер бросил взгляд на тумбочку, сказал неопределенное «гм», сгреб письма в карман и больше не искушал нас.
А вечером, когда он был у Майора, сам верховный судья не выдержал.
– Эй ты, шпион, – обратился он к тому, кто перевернул письма, – хоть что-нибудь то ведь удалось разглядеть, а? Какая она?
Мы все прислушались.
– Такая… – сказал шпион. – Ты знаешь… – Он повертел в воздухе растопыренными пальцами, потом рубанул кулаком, словно бы подводя черту. – Девчонка! Понятно?
И, между прочим, было понятно.
Только одно мгновение оцепеневший мозг не может вырваться из провальной темноты сна. Но я уже вскакиваю, подброшенный силою более мощной, чем сила пробуждения.
– Дзз… дз… дз… – надрывается над головой звонок.
– Боевая тревога!.. Боевая тревога!.. Боевая тревога!..
Рубашка, брюки и сапоги уже на мне. Нахлобучив шапку, с кителем и канадкой в руке вылетаю в ночь. Ни звезды над головой. Справа, слева – кругом метель. На бегу кое-как просовываю одну руку в рукава кителя и канадки, затем то же самое проделываю другой рукой.
Рядом с моим БП уже стоит опередивший меня Минер.
– Вы бы спали! – бросаю я мимоходом. И улавливаю его недоумевающий взгляд.
Пренебрегая лестницей, вскакиваю в открытую дверцу радиолокационной станции.
Ровно светятся приборы. Где-то над ухом привычно жужжит трансформатор. Все на местах. Сажусь в кресло, надергиваю наушники.
– Первый готов!
1 2 3 4 5 6 7 8