И рай в России - вовсе не рай. Плыть куда угодно, но только не к берегам родины. Ничего хорошего здесь не было, кроме минутных заблуждений и боли сердца. Вот почему
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края...
Разумеется, это лишь слова, и не стоит их понимать слишком буквально. Изгнание - традиционная тема романтической поэзии, своего рода литературный штамп. Как позже отметит Ю.Лотман, стилистика литературного поведения Пушкина шла под влиянием романтической литературы. Но поэтическое изложение вполне реальных мыслей, проблем, которые его волнуют,- неотъемлемая часть пушкинского самовыражения. И именно поэтому мысль об отторжении от печальных берегов родины, высказанная в стихотворении "Погасло дневное светило", весьма важна.
Позже к приведенному стихотворению он напишет эпиграфом слова: Good night, my native land! Byron. Имя Байрона тогда то и дело упоминалось в семье Раевских. Не без их влияния Пушкин примеривал свою биографию к жизни и поступкам знаменитого англичанина.
В Крыму он флиртует, купается, объедается виноградом, гуляет и резвится, как дитя, но и снова принимается за английский. Он занимается языком не только с Екатериной, старшей дочерью Раевского, которая знала английский прекрасно и помогала поэту переводить Байрона, о чем в биографиях Пушкина говорится, но и с англичанкой мисс Маттон, о которой не упоминают. Маттон ехала в свите Раевских. Занятия с Екатериной по строгим понятиям тех лет были бы нарушением норм приличия: Екатерине было 23, а Пушкину 21. Кто бы позволил им проводить много времени вместе, да еще наедине?
Между тем вояж с Раевскими подходит к концу, и Пушкину, хочет он того или нет, предстоит объявиться на службе.
Глава шестая.
КИШИНЕВ: ТРАНЗИТНЫЙ ПУНКТ
...Забыв и лиру и покой,
Лечу за милою мечтой.
Где ж отдохну, младой изгнанник?..
Пушкин. Из недописанного стихотворения.
Александр Тургенев, сидя в Петербурге, старался быть в курсе дел Пушкина. "Теперь он в Бессарабии с Инзовым,- писал он брату Сергею в Константинополь 11 сентября 1920 года,- следовательно, может быть в сношении с вами". В этот день Пушкин еще был в Крыму. В Кишиневе он появился лишь через десять дней, усталый, весь в пыли, сквозь которую можно было различить крымский загар. Коляска остановилась возле убогих домишек без деревьев. В тени от стен удавалось укрыться от палящего зноя. Верный слуга Никита стал стаскивать с коляски обтрепанные чемоданы.
В сущности, выезжая из столицы, Пушкин не рассчитывал, что ему придется жить в Кишиневе. Попечительский комитет о колонистах Южного края был распоряжением сверху переведен сюда только теперь. Инзов, его начальник, уже переехал, и Пушкин явился служить ему.
Старые авторы называют вещи своими именами: Россия оккупировала эти территории дважды в ХVIII веке и один раз в ХIХ. Раньше туркам и австрийцам удавалось отвоевывать их, но после Бухарестского трактата 1812 года, похоже, русские утвердились тут окончательно, получив все земли по левому берегу реки Прут. В местечке Кишала Ноу создавался административный центр управления новой колонией. Город был дотла сожжен русскими еще в предыдущую оккупацию, но за тридцать лет ожил. При других оккупациях это было святое место, принадлежавшее Иерусалимскому патриаршеству.
Теперь начиналась русификация, в которой Пушкин как государственный чиновник должен был участвовать. Одной из причин колонизации этого края Россией, как писал историк начала нашего века, являлось то обстоятельство, что население Бессарабии при турках "было не уверено в завтрашнем дне". Центру управления колонией и предстояло вселять эту уверенность в местное население.
Направляясь сюда, Пушкин следовал как бы в бывшую заграницу - ведь он ехал на Запад, в страну, которая только что была "присоединена". Последнее слово есть более удобный и традиционный русский вариант иностранного слова "оккупирована". Какое впечатление произвела на него эта европейская страна? Филипп Вигель, приятель Пушкина, будущий тайный советник и вице-губернатор Бессарабии, прибыв в Кишинев, написал следующее: "Обширнее, бесконечнее, безобразнее и беспорядочнее деревни я не видывал... Въезжая в нее, ровно страдают и взор и обоняние: она вся состоит в излучистых переулках, унизанных лачужками, тесно друг к другу приклеенных. Помои и нечистоты стекаются сюда из всех мест, отсюда впадают в Бык и в летние жары так заражают воздух, что производят повальные лихорадки".
Улицы представляли собой сплошные заборы (защита от воров), дома были с маленькими окнами под самой крышей, чтобы трудней было забраться, да еще обузданные железными решетками и потому похожие на тюрьмы и землянки. Бурные потоки в дождь вымывали со дворов нечистоты и несли их в овраги. Мы появились в Кишиневе, чтобы пройти по следам Пушкина, спустя 165 лет и, хотя фонарей в городе стало больше (при Пушкине их было тридцать три), грязь и убожество целых районов бросались в глаза повсюду.
В 1829 году путешественник сообщал: "Стоит только въехать в город, чтобы судить о неисправности полиции, и заглянуть в какое вам угодно Губернское Присутственное Место, чтобы видеть беспорядок в управлении Областью. Нет ни суда, ни правды. Губернаторов до десятка переменилось не более как в течение двух лет, двое из них заглянули только в Присутственные Места и, убоясь бездны, открывшейся пред ними, можно сказать, бежали".
Население Кишинева было смесью востока и запада с преобладанием восточной публики. Там жили болгары, турки, цыгане, французы, итальянцы, греки. Немецкий путешественник И.Коль, побывавший там лет через пятнадцать после Пушкина, отмечает, что главный элемент населения, как и у большинства городов Бессарабии, не молдаване, а евреи, которых насчитывается 15000. Одна из частей города называлась турецкой. Теперь сюда из России бежали крестьяне. Одни не осев на земле, начинали заниматься разбойным промыслом, другие смешивались с местным населением по цитируемой молдавским историком поговорке: "Папа - рус, мама - рус, а Иван - молдаван".
В сущности, теперь, после курортного раздолья, началась для Пушкина ссылка. Она была неприятная, но не жестокая. Судьба и люди продолжали благоприятствовать ему. Для оперативного управления новой колонией наместник ее подчинялся статс-секретарю (Каподистриа), а тот лично царю. Здесь Пушкин осознал, что отправка его Каподистриа к Инзову была жестом продуманной доброты.
Попав под начало наместника, Пушкин арендовал в городе часть небольшого домика и начал новую жизнь. Кишиневский музей поэта, когда мы в нем бывали в восьмидесятые годы, находился в доме, в котором якобы чуть больше месяца жил Пушкин, что весьма сомнительно. Правда, записанный биографами рассказ владельца дома Ивана Наумова подтверждал сослуживец поэта Феликс Пршебыльский, но последний утверждал (и скорей всего врал, так как слегка тронулся умом), что ему 117 лет. Дом прошел через многих владельцев (или они через дом: Грекулов, Зельман). В конце прошлого века его занимала старуха Атаманчикова. Она за деньги показывала комнату к востоку, где под окнами росли три старых саксаула, утверждая, что именно в этой комнате жил Пушкин. Ее внуки в это время открывали дешевое издание Пушкина и начинали громко читать стихи. Пушкин был для Атаманчиковой способом немного заработать.
Благодаря заботе Каподистриа, Инзов, его начальник, был предрасположен к опеке над прибывшим молодым чиновником. Холостяк, лишенный к тому же родственных привязанностей, Инзов принялся опекать Пушкина как родного, по-отечески наказывая и прощая его. За душевную мягкость, незлобивость и нетребовательность наместника именовали не иначе как Инзушко. А ведь он получил должность председателя Верховного Совета Бессарабской области, впрочем, органа, несмотря на одиннадцать человек, его составлявших, весьма незаметного. Говорили, что Инзов - незаконнорожденный сын одного из предыдущих императоров, и его имя означает аббревиатуру слов "Иначе Зовущийся". Пятидесятидвухлетний служака, он был скромен и мягок характером, терпим к возражениям. В войне с французами он участвовал вместе с Каподистриа, с которым между боями играл в шахматы. У него было одиннадцать орденов, множество медалей и шпага с алмазами, поднесенная ему за храбрость, но он никогда не кичился прошлыми заслугами.
В литературе сообщается, что в канцелярии Инзова был единственный русский чиновник Кириенко-Волошинов. Если это так, то с Пушкиным их было двое. Подчиненные, среди которых было большинство местных, во всю пользовались мягкостью Инзова, чтобы проворачивать свои дела. Взяточничество, коррупция, всякого рода злоупотребления процветали в канцелярии с чисто восточным размахом, несмотря на относительную близость Запада.
Вдоль всего юга России образовывались колонии для развития и освоения края: немецкие, болгарские, еврейские. Инзов по мере сил защищал колонистов от притеснений центрального правительства, стараясь не замечать неисполнения спущенных сверху постановлений. В этом была и негативная сторона. Состояние общественной сферы в Бессарабии было из рук вон плохое. Грязь в Кишиневе стояла и в сухую погоду. Когда к Инзову пришел нанятый на службу иностранец с жалобой, что дом, в котором он живет, со всех сторон окружен водой, Инзов спокойно ответил: "Ведь и Англия на острове".
Почти пять предыдущих месяцев Пушкин был счастлив, но воспоминания о прошедшем счастье не компенсировали отсутствие оного в настоящем. Поэт сразу начал скучать. Через три дня после приезда он уже пишет брату: "Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии". "В пустынях Молдавии",- скажет он и в письме Гнедичу 24 марта 1821 года, а в "Евгении Онегине" появится строка: "В глуши Молдавии печальной".
Пустыня для Пушкина - не географическое понятие, а синоним провинции, азиатчины, отсутствия интеллигентного общества, информации, светской жизни. Сравните, например, слова Пушкина о Ленском: "В пустыне, где один Евгений мог оценить его дары...". Слово "пустыня" то и дело повторяется в "Евгении Онегине", в письмах и в стихотворениях именно в таком значении. В Кишиневе Пушкин вспоминает о тех, кого оставил в Петербурге, начинает чувствовать свой собственный ошейник, который все лето не натирал ему шею.
Он умоляет в письмах сообщать ему новости. Ничего хорошего не слышно из Петербурга. Он узнает, что запрещена книга его лицейского учителя Куницына "Право естественное", ибо само употребление слова "право" есть крамола. Слышит о том, что из университета исключено несколько профессоров. Его волнуют отъезды друзей за границу. Пушкин спрашивает, отбыл ли уже Жуковский с Ее Величеством? Узнает с завистью о том, что пока сам он добирался до Кишинева, уехал за рубеж Кюхельбекер.
Кюхельбекер думал отправиться в Дерптский университет, чтобы со своим родным немецким там преподавать. А в это время знатный вельможа А.Л.Нарышкин искал секретаря для поездки за границу. При своих связях он без труда оформил паспорта для свиты. И вот Кюхельбекер в Дрездене, затем в Вене, Риме, Париже, Лондоне. Почему же он, Пушкин, это время столь бесцельно проводит в пустыне?
Кюхельбекер выступил в Вольном обществе любителей словесности в Париже с хвалой сосланному Пушкину:
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина, и Врана?
Доносы об этом дошли до правительства.
Рассказал ли кто-нибудь из приезжих Пушкину весьма существенную весть, что царь, узнав о том, что Кюхельбекер за границей, сказал: "Не следовало пускать"? Информация очень важная и для Пушкина. Значит, Вильгельма выпустили за границу без согласования с царем - вот какой демократический расклад. И совершили ошибку, которую вряд ли захотят повторить. После смерти Кюхельбекера остался сундук с бумагами: полное собрание неопубликованных стихов, прозы, дневники,- целая гора тетрадей. Тынянов в советское время сумел купить их и написал несколько работ. Он тяжко болел и умер в Москве в 1943 году. Архив Кюхельбекера он оставил в блокадном Ленинграде. Говорят, все рукописи из бесценного чемодана сожгли в печке, потому что нечем было топить.
От приезжавших знакомых и незнакомых, из писем с оказией и без Пушкин то и дело узнавал новое о своих друзьях за границей. Без телефона, телеграфа, радио и телевидения, без самолетов и спутников связи, при тех допотопных способах передвижения, при жестокой цензуре и системе перлюстрации почты люди начала ХIХ века знали друг о друге и о событиях в мире больше, чем их соотечественники до начала распада советской системы.
Из Франции, милой Пушкину, Кюхельбекер писал: "Странное, дикое чувство свободы и надменности наполняло мою душу: я радовался, я был счастлив, потому что никакая человеческая власть до меня не достигала и не напоминала мне зависимости, подчиненности, всех неприятностей, неразлучных с порядком гражданского общества!". Кюхельбекер общался со многими западными писателями, в том числе с Гете, сокурсником которого по Лейпцигскому университету был отец Вильгельма. "Деятельная, живая жизнь пробудилась во мне",- сообщает он в письме к матери, написанном по-немецки. Поездка на Запад была, по его словам, "в высшей степени замечательною, для всей моей жизни, дар моей судьбы".
Реальное путешествие по Европе оказалось значительно интереснее воображаемого, сочиненного Кюхельбекером пару лет назад. В Париже он так переполнен впечатлениями, что есть письма, где, захлебываясь, он не успевает рассказывать и переходит на перечисления названий, событий, имен. Он чувствовал, что впечатлений хватит на всю жизнь. Волею судьбы так и получилось.
Он решил стать российским культуртрегером, своего рода миссионером русской словесности, и начал читать лекции по истории России и русской литературе, но, надышавшись свободы, несколько забылся и увлекся критикой существующих в России порядков. Его покровитель Нарышкин рассердился, и с помощью русского посольства в течение суток Вильгельма вытолкали из Парижа и отправили в Россию. Такова версия Юрия Тынянова.
Известный журналист Николай Греч в воспоминаниях оставил свою версию о возвращении Кюхельбекера: якобы поэт Туманский помог ему "пробраться в Россию". Не случайно в официальном акте об отставке Кюхельбекера фактически фигурировало безумие ("болезненные припадки"). Александру I стало известно, что Вильгельм собирался в Грецию,- там начиналась революция. В "Евгении Онегине" Пушкин, создавая портрет Ленского и имея в виду Кюхельбекера, сначала написал: "Он из Германии свободной привез учености плоды". А потом исправил на "туманной привез учености плоды". Дома друзья, опасаясь последствий, спротежировали Вильгельма чиновником по особым поручениям к генералу Ермолову, что походило на добровольную ссылку. Но наверху считали, что он удален за плохое поведение в Париже.
В то время, как Кюхельбекер в Европе вел жизнь в высшей степени замечательную и активную, Пушкин в Кишиневе, не меняя своих привычек, просыпался поздним утром. Сидя голым в постели, он стрелял в стену для тренировки, а затем холил свои неимоверно длинные ногти. В постели он завтракал, сочинял, потом вскакивал на лошадь и часами носился по лесам и полям, начинавшимся сразу позади дворов. Когда солнце клонилось к закату, он появлялся за бильярдным или карточным столом, а затем в гостях. Он волочился за чужими женами, дурачился, например, танцуя вальс под музыку мазурки, дерзил и готов был драться на пистолетах, рапирах или кулаках при любом показавшемся ему недостаточно почтительном слове. Ближе к ночи, если у него не предвиделось свидания, он с приятелями наведывался в "девичий пансион" мадам Майе. Хотя все места, где бывал Пушкин, тщательно обозначены мемориальными досками, на пансионе мадам Майе (дом ее сохранился) такой доски пока нет.
Служба его не утомляет, впрочем, говорят, переводчик Пушкин переложил на русский язык несколько законоположений старой территории, которые никому не понадобились. Весь год с него не могут взыскать двух тысяч рублей, которые он остался должен в Петербурге. Жажда наслаждений, задор, наклонность к издевательству и насмешке, подчас жестокой, самолюбие и самомнение, полная бесцельность существования,- вот его облик в представлении случайных наблюдателей в Кишиневе.
А вот о чем сетует в те дни директор лицея Егор Энгельгардт в письме к бывшему сокурснику Пушкина Александру Горчакову: "Когда я думаю, чем бы этот человек мог бы стать, образ прекрасного здания, которое рушится раньше завершения, всегда представляется моему сознанию". Возможно, потому Инзов, отечески его опекающий, выделяет для опального чиновника в своем двухэтажном доме две комнаты с окнами в сад на первом этаже. Пушкин охотно переезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края...
Разумеется, это лишь слова, и не стоит их понимать слишком буквально. Изгнание - традиционная тема романтической поэзии, своего рода литературный штамп. Как позже отметит Ю.Лотман, стилистика литературного поведения Пушкина шла под влиянием романтической литературы. Но поэтическое изложение вполне реальных мыслей, проблем, которые его волнуют,- неотъемлемая часть пушкинского самовыражения. И именно поэтому мысль об отторжении от печальных берегов родины, высказанная в стихотворении "Погасло дневное светило", весьма важна.
Позже к приведенному стихотворению он напишет эпиграфом слова: Good night, my native land! Byron. Имя Байрона тогда то и дело упоминалось в семье Раевских. Не без их влияния Пушкин примеривал свою биографию к жизни и поступкам знаменитого англичанина.
В Крыму он флиртует, купается, объедается виноградом, гуляет и резвится, как дитя, но и снова принимается за английский. Он занимается языком не только с Екатериной, старшей дочерью Раевского, которая знала английский прекрасно и помогала поэту переводить Байрона, о чем в биографиях Пушкина говорится, но и с англичанкой мисс Маттон, о которой не упоминают. Маттон ехала в свите Раевских. Занятия с Екатериной по строгим понятиям тех лет были бы нарушением норм приличия: Екатерине было 23, а Пушкину 21. Кто бы позволил им проводить много времени вместе, да еще наедине?
Между тем вояж с Раевскими подходит к концу, и Пушкину, хочет он того или нет, предстоит объявиться на службе.
Глава шестая.
КИШИНЕВ: ТРАНЗИТНЫЙ ПУНКТ
...Забыв и лиру и покой,
Лечу за милою мечтой.
Где ж отдохну, младой изгнанник?..
Пушкин. Из недописанного стихотворения.
Александр Тургенев, сидя в Петербурге, старался быть в курсе дел Пушкина. "Теперь он в Бессарабии с Инзовым,- писал он брату Сергею в Константинополь 11 сентября 1920 года,- следовательно, может быть в сношении с вами". В этот день Пушкин еще был в Крыму. В Кишиневе он появился лишь через десять дней, усталый, весь в пыли, сквозь которую можно было различить крымский загар. Коляска остановилась возле убогих домишек без деревьев. В тени от стен удавалось укрыться от палящего зноя. Верный слуга Никита стал стаскивать с коляски обтрепанные чемоданы.
В сущности, выезжая из столицы, Пушкин не рассчитывал, что ему придется жить в Кишиневе. Попечительский комитет о колонистах Южного края был распоряжением сверху переведен сюда только теперь. Инзов, его начальник, уже переехал, и Пушкин явился служить ему.
Старые авторы называют вещи своими именами: Россия оккупировала эти территории дважды в ХVIII веке и один раз в ХIХ. Раньше туркам и австрийцам удавалось отвоевывать их, но после Бухарестского трактата 1812 года, похоже, русские утвердились тут окончательно, получив все земли по левому берегу реки Прут. В местечке Кишала Ноу создавался административный центр управления новой колонией. Город был дотла сожжен русскими еще в предыдущую оккупацию, но за тридцать лет ожил. При других оккупациях это было святое место, принадлежавшее Иерусалимскому патриаршеству.
Теперь начиналась русификация, в которой Пушкин как государственный чиновник должен был участвовать. Одной из причин колонизации этого края Россией, как писал историк начала нашего века, являлось то обстоятельство, что население Бессарабии при турках "было не уверено в завтрашнем дне". Центру управления колонией и предстояло вселять эту уверенность в местное население.
Направляясь сюда, Пушкин следовал как бы в бывшую заграницу - ведь он ехал на Запад, в страну, которая только что была "присоединена". Последнее слово есть более удобный и традиционный русский вариант иностранного слова "оккупирована". Какое впечатление произвела на него эта европейская страна? Филипп Вигель, приятель Пушкина, будущий тайный советник и вице-губернатор Бессарабии, прибыв в Кишинев, написал следующее: "Обширнее, бесконечнее, безобразнее и беспорядочнее деревни я не видывал... Въезжая в нее, ровно страдают и взор и обоняние: она вся состоит в излучистых переулках, унизанных лачужками, тесно друг к другу приклеенных. Помои и нечистоты стекаются сюда из всех мест, отсюда впадают в Бык и в летние жары так заражают воздух, что производят повальные лихорадки".
Улицы представляли собой сплошные заборы (защита от воров), дома были с маленькими окнами под самой крышей, чтобы трудней было забраться, да еще обузданные железными решетками и потому похожие на тюрьмы и землянки. Бурные потоки в дождь вымывали со дворов нечистоты и несли их в овраги. Мы появились в Кишиневе, чтобы пройти по следам Пушкина, спустя 165 лет и, хотя фонарей в городе стало больше (при Пушкине их было тридцать три), грязь и убожество целых районов бросались в глаза повсюду.
В 1829 году путешественник сообщал: "Стоит только въехать в город, чтобы судить о неисправности полиции, и заглянуть в какое вам угодно Губернское Присутственное Место, чтобы видеть беспорядок в управлении Областью. Нет ни суда, ни правды. Губернаторов до десятка переменилось не более как в течение двух лет, двое из них заглянули только в Присутственные Места и, убоясь бездны, открывшейся пред ними, можно сказать, бежали".
Население Кишинева было смесью востока и запада с преобладанием восточной публики. Там жили болгары, турки, цыгане, французы, итальянцы, греки. Немецкий путешественник И.Коль, побывавший там лет через пятнадцать после Пушкина, отмечает, что главный элемент населения, как и у большинства городов Бессарабии, не молдаване, а евреи, которых насчитывается 15000. Одна из частей города называлась турецкой. Теперь сюда из России бежали крестьяне. Одни не осев на земле, начинали заниматься разбойным промыслом, другие смешивались с местным населением по цитируемой молдавским историком поговорке: "Папа - рус, мама - рус, а Иван - молдаван".
В сущности, теперь, после курортного раздолья, началась для Пушкина ссылка. Она была неприятная, но не жестокая. Судьба и люди продолжали благоприятствовать ему. Для оперативного управления новой колонией наместник ее подчинялся статс-секретарю (Каподистриа), а тот лично царю. Здесь Пушкин осознал, что отправка его Каподистриа к Инзову была жестом продуманной доброты.
Попав под начало наместника, Пушкин арендовал в городе часть небольшого домика и начал новую жизнь. Кишиневский музей поэта, когда мы в нем бывали в восьмидесятые годы, находился в доме, в котором якобы чуть больше месяца жил Пушкин, что весьма сомнительно. Правда, записанный биографами рассказ владельца дома Ивана Наумова подтверждал сослуживец поэта Феликс Пршебыльский, но последний утверждал (и скорей всего врал, так как слегка тронулся умом), что ему 117 лет. Дом прошел через многих владельцев (или они через дом: Грекулов, Зельман). В конце прошлого века его занимала старуха Атаманчикова. Она за деньги показывала комнату к востоку, где под окнами росли три старых саксаула, утверждая, что именно в этой комнате жил Пушкин. Ее внуки в это время открывали дешевое издание Пушкина и начинали громко читать стихи. Пушкин был для Атаманчиковой способом немного заработать.
Благодаря заботе Каподистриа, Инзов, его начальник, был предрасположен к опеке над прибывшим молодым чиновником. Холостяк, лишенный к тому же родственных привязанностей, Инзов принялся опекать Пушкина как родного, по-отечески наказывая и прощая его. За душевную мягкость, незлобивость и нетребовательность наместника именовали не иначе как Инзушко. А ведь он получил должность председателя Верховного Совета Бессарабской области, впрочем, органа, несмотря на одиннадцать человек, его составлявших, весьма незаметного. Говорили, что Инзов - незаконнорожденный сын одного из предыдущих императоров, и его имя означает аббревиатуру слов "Иначе Зовущийся". Пятидесятидвухлетний служака, он был скромен и мягок характером, терпим к возражениям. В войне с французами он участвовал вместе с Каподистриа, с которым между боями играл в шахматы. У него было одиннадцать орденов, множество медалей и шпага с алмазами, поднесенная ему за храбрость, но он никогда не кичился прошлыми заслугами.
В литературе сообщается, что в канцелярии Инзова был единственный русский чиновник Кириенко-Волошинов. Если это так, то с Пушкиным их было двое. Подчиненные, среди которых было большинство местных, во всю пользовались мягкостью Инзова, чтобы проворачивать свои дела. Взяточничество, коррупция, всякого рода злоупотребления процветали в канцелярии с чисто восточным размахом, несмотря на относительную близость Запада.
Вдоль всего юга России образовывались колонии для развития и освоения края: немецкие, болгарские, еврейские. Инзов по мере сил защищал колонистов от притеснений центрального правительства, стараясь не замечать неисполнения спущенных сверху постановлений. В этом была и негативная сторона. Состояние общественной сферы в Бессарабии было из рук вон плохое. Грязь в Кишиневе стояла и в сухую погоду. Когда к Инзову пришел нанятый на службу иностранец с жалобой, что дом, в котором он живет, со всех сторон окружен водой, Инзов спокойно ответил: "Ведь и Англия на острове".
Почти пять предыдущих месяцев Пушкин был счастлив, но воспоминания о прошедшем счастье не компенсировали отсутствие оного в настоящем. Поэт сразу начал скучать. Через три дня после приезда он уже пишет брату: "Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии". "В пустынях Молдавии",- скажет он и в письме Гнедичу 24 марта 1821 года, а в "Евгении Онегине" появится строка: "В глуши Молдавии печальной".
Пустыня для Пушкина - не географическое понятие, а синоним провинции, азиатчины, отсутствия интеллигентного общества, информации, светской жизни. Сравните, например, слова Пушкина о Ленском: "В пустыне, где один Евгений мог оценить его дары...". Слово "пустыня" то и дело повторяется в "Евгении Онегине", в письмах и в стихотворениях именно в таком значении. В Кишиневе Пушкин вспоминает о тех, кого оставил в Петербурге, начинает чувствовать свой собственный ошейник, который все лето не натирал ему шею.
Он умоляет в письмах сообщать ему новости. Ничего хорошего не слышно из Петербурга. Он узнает, что запрещена книга его лицейского учителя Куницына "Право естественное", ибо само употребление слова "право" есть крамола. Слышит о том, что из университета исключено несколько профессоров. Его волнуют отъезды друзей за границу. Пушкин спрашивает, отбыл ли уже Жуковский с Ее Величеством? Узнает с завистью о том, что пока сам он добирался до Кишинева, уехал за рубеж Кюхельбекер.
Кюхельбекер думал отправиться в Дерптский университет, чтобы со своим родным немецким там преподавать. А в это время знатный вельможа А.Л.Нарышкин искал секретаря для поездки за границу. При своих связях он без труда оформил паспорта для свиты. И вот Кюхельбекер в Дрездене, затем в Вене, Риме, Париже, Лондоне. Почему же он, Пушкин, это время столь бесцельно проводит в пустыне?
Кюхельбекер выступил в Вольном обществе любителей словесности в Париже с хвалой сосланному Пушкину:
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина, и Врана?
Доносы об этом дошли до правительства.
Рассказал ли кто-нибудь из приезжих Пушкину весьма существенную весть, что царь, узнав о том, что Кюхельбекер за границей, сказал: "Не следовало пускать"? Информация очень важная и для Пушкина. Значит, Вильгельма выпустили за границу без согласования с царем - вот какой демократический расклад. И совершили ошибку, которую вряд ли захотят повторить. После смерти Кюхельбекера остался сундук с бумагами: полное собрание неопубликованных стихов, прозы, дневники,- целая гора тетрадей. Тынянов в советское время сумел купить их и написал несколько работ. Он тяжко болел и умер в Москве в 1943 году. Архив Кюхельбекера он оставил в блокадном Ленинграде. Говорят, все рукописи из бесценного чемодана сожгли в печке, потому что нечем было топить.
От приезжавших знакомых и незнакомых, из писем с оказией и без Пушкин то и дело узнавал новое о своих друзьях за границей. Без телефона, телеграфа, радио и телевидения, без самолетов и спутников связи, при тех допотопных способах передвижения, при жестокой цензуре и системе перлюстрации почты люди начала ХIХ века знали друг о друге и о событиях в мире больше, чем их соотечественники до начала распада советской системы.
Из Франции, милой Пушкину, Кюхельбекер писал: "Странное, дикое чувство свободы и надменности наполняло мою душу: я радовался, я был счастлив, потому что никакая человеческая власть до меня не достигала и не напоминала мне зависимости, подчиненности, всех неприятностей, неразлучных с порядком гражданского общества!". Кюхельбекер общался со многими западными писателями, в том числе с Гете, сокурсником которого по Лейпцигскому университету был отец Вильгельма. "Деятельная, живая жизнь пробудилась во мне",- сообщает он в письме к матери, написанном по-немецки. Поездка на Запад была, по его словам, "в высшей степени замечательною, для всей моей жизни, дар моей судьбы".
Реальное путешествие по Европе оказалось значительно интереснее воображаемого, сочиненного Кюхельбекером пару лет назад. В Париже он так переполнен впечатлениями, что есть письма, где, захлебываясь, он не успевает рассказывать и переходит на перечисления названий, событий, имен. Он чувствовал, что впечатлений хватит на всю жизнь. Волею судьбы так и получилось.
Он решил стать российским культуртрегером, своего рода миссионером русской словесности, и начал читать лекции по истории России и русской литературе, но, надышавшись свободы, несколько забылся и увлекся критикой существующих в России порядков. Его покровитель Нарышкин рассердился, и с помощью русского посольства в течение суток Вильгельма вытолкали из Парижа и отправили в Россию. Такова версия Юрия Тынянова.
Известный журналист Николай Греч в воспоминаниях оставил свою версию о возвращении Кюхельбекера: якобы поэт Туманский помог ему "пробраться в Россию". Не случайно в официальном акте об отставке Кюхельбекера фактически фигурировало безумие ("болезненные припадки"). Александру I стало известно, что Вильгельм собирался в Грецию,- там начиналась революция. В "Евгении Онегине" Пушкин, создавая портрет Ленского и имея в виду Кюхельбекера, сначала написал: "Он из Германии свободной привез учености плоды". А потом исправил на "туманной привез учености плоды". Дома друзья, опасаясь последствий, спротежировали Вильгельма чиновником по особым поручениям к генералу Ермолову, что походило на добровольную ссылку. Но наверху считали, что он удален за плохое поведение в Париже.
В то время, как Кюхельбекер в Европе вел жизнь в высшей степени замечательную и активную, Пушкин в Кишиневе, не меняя своих привычек, просыпался поздним утром. Сидя голым в постели, он стрелял в стену для тренировки, а затем холил свои неимоверно длинные ногти. В постели он завтракал, сочинял, потом вскакивал на лошадь и часами носился по лесам и полям, начинавшимся сразу позади дворов. Когда солнце клонилось к закату, он появлялся за бильярдным или карточным столом, а затем в гостях. Он волочился за чужими женами, дурачился, например, танцуя вальс под музыку мазурки, дерзил и готов был драться на пистолетах, рапирах или кулаках при любом показавшемся ему недостаточно почтительном слове. Ближе к ночи, если у него не предвиделось свидания, он с приятелями наведывался в "девичий пансион" мадам Майе. Хотя все места, где бывал Пушкин, тщательно обозначены мемориальными досками, на пансионе мадам Майе (дом ее сохранился) такой доски пока нет.
Служба его не утомляет, впрочем, говорят, переводчик Пушкин переложил на русский язык несколько законоположений старой территории, которые никому не понадобились. Весь год с него не могут взыскать двух тысяч рублей, которые он остался должен в Петербурге. Жажда наслаждений, задор, наклонность к издевательству и насмешке, подчас жестокой, самолюбие и самомнение, полная бесцельность существования,- вот его облик в представлении случайных наблюдателей в Кишиневе.
А вот о чем сетует в те дни директор лицея Егор Энгельгардт в письме к бывшему сокурснику Пушкина Александру Горчакову: "Когда я думаю, чем бы этот человек мог бы стать, образ прекрасного здания, которое рушится раньше завершения, всегда представляется моему сознанию". Возможно, потому Инзов, отечески его опекающий, выделяет для опального чиновника в своем двухэтажном доме две комнаты с окнами в сад на первом этаже. Пушкин охотно переезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24