Чего Аврелия действительно опасалась, так это возвращения Гая Юлия Цезаря, мужа и отца; на самом же деле он никогда не был толком ни тем, ни другим. Если бы эти роли были ему знакомы, он бы, возможно, вел себя безупречно, однако этого не происходило. Будучи истинной римлянкой, Аврелия не знала и не хотела знать, прибегает ли он к услугам других женщин, чтобы удовлетворять естественные потребности, хотя, ведая, что представляет собой жизнь ее жильцов, она понимала: любовь зачастую делает женщин истеричками, а то и толкает на убийство из-за ревности. Аврелии это казалось необъяснимым, однако она признавала это как данность. Она лишь благодарила богов за то, что они наделили ее трезвым умом и научили умению обуздывать свои чувства; ей и в голову не приходило, что и среди женщин ее сословия есть немало таких, которым знакомы припадки ревности и отчаяния.
Нет, окончательное возвращение Цезаря чревато неприятностями. Аврелия была в этом твердо убеждена. Впрочем, она не портила себе настроение тревожными ожиданиями, а получала от жизни удовольствие, не слишком тревожась ни за здоровье своих маленьких аристократов, ни за язык, на котором они щебечут. В конце концов разве не так же обстоит дело на Палатине и Карине, где женщины доверяют детей нянькам со всех концов света? Разница в том, что там никто не знает, к чему это приведет; дети становятся умелыми притворщиками и склонны открывать душу не матерям, которых они мало знают, а совсем другим женщинам.
Впрочем, маленький Юлий Цезарь был совсем особенным ребенком, при этом весьма трудным; даже неглупая Аврелия предвидела неприятности, ибо посвящала достаточно много времени раздумьям о способностях будущего сына. В гостях у Юлии она призналась ей и Элии, что он сводит ее с ума; теперь она радовалась, что проявила тогда слабость, поскольку результатом явилось предложение Элии отдать его на воспитание учителю.
Аврелия, как и все, слыхала о существовании исключительно одаренных детей, однако давно уже решила, что такие рождаются не у сенаторов, а в гуще простонародья. Родители малолетних умников часто обращались к ее дяде и отчиму Марку Аврелию Котте с просьбой помочь своим необыкновенным детям сделать первые шаги в жизни с большим толком, чем это было возможно без его помощи; за это родители и отпрыск будут обязаны ему по гроб жизни. Котте такие просьбы приходились по душе, поскольку ему нравилась мысль, что он и его сыновья смогут пользоваться преданностью облагодетельствованных им одаренных свыше существ. При этом Котта был человеком практичным и разумным; как-то раз Аврелия подслушала, как он говорил Рутилии, своей жене:
«К сожалению, дети не всегда оправдывают возлагаемые на них надежды. Либо огонек сразу начинает гореть слишком ярко и преждевременно тухнет, либо их захлестывает тщеславие и самоуверенность, чреватые крахом. Некоторые, правда, оказываются полезными. Такие дети – сокровища. Именно поэтому я никогда не отказываюсь помогать родителям».
Аврелия не знала, как Котта и Рутилия (мать Аврелии) относятся к собственному одаренному внуку юному Цезарю, поскольку не рассказывала им о его способностях и вообще старалась скрывать от них. Собственно, она прятала юного Цезаря почти от всех. Его таланты повергали ее в трепет и заставляли мечтать о его ослепительном будущем. Однако чаще это становилось для нее причиной глубокого уныния. Если бы она знала все его слабости и недостатки, то легко бы их исправила. Но кто может похвастаться, что знает душу ребенка, которому еще не исполнилось и двух лет? Прежде чем позволить ему удовлетворять жизненное любопытство, Аврелия хотела лучше разобраться в его натуре, почувствовать себя в его обществе более уверенно. Она никак не могла избавиться от опасения, что ему не хватит силы и решительности, чтобы не растерять задатки, щедро отмеренные ему природой.
Сын отличался чувствительностью – это ей было известно. Обескуражить его не составляло ни малейшего труда. Однако он быстро приходил в себя, будучи наделенным чуждой ей и оттого непонятной радостью жизни, какой сама она никогда не испытывала. Его энтузиазм был воистину безграничным, мозг его работал так стремительно, что он впитывал информацию, как огромная рыба, способная выпить море, в котором живет. Больше всего ее беспокоила его доверчивость, его стремление подружиться с кем угодно, его нежелание прислушиваться к ее наставлениям помедлить и поразмыслить получше, понять, что мир существует не только для того, чтобы удовлетворять его желания, ибо вмещает немало опасных людей.
Одновременно она понимала, что такое копание в душе малыша не имеет смысла. Мозг его мог переварить невероятно много, но жизненного опыта ему пока не доставало. Пока юный Цезарь представлял собой всего лишь губку, впитывающую любую влагу, в которую погружался; если же субстанция оказывалась недостаточно жидкой, он принимался за нее, стараясь довести до необходимой кондиции. Конечно, у него были недостатки и слабости, но Аврелия не знала, носят ли они постоянный характер или являются всего лишь проходящими фазами ответственного процесса познавания. К примеру, он был неотразимо очарователен, и, зная это, пользовался своей неотразимостью, подчиняя людей своей воле. Его беспомощной жертвой становилась среди прочих тетушка Юлия, неспособная противиться его уловкам.
Матери не хотелось воспитывать мальчика лицемером, уповающим на такие низкие приемы. Самой Аврелии, по ее собственному убеждению, обаяние не было присуще ни в малейшей степени, поэтому она испытывала презрение к привлекательным людям, ибо знала, как легко они добиваются желаемого и как мало ценят, добившись. Обаяние было для нее признаком легковесности, которая никогда не позволит мужчине стать лидером. Юному Цезарю придется от него избавиться, иначе ему не добиться успеха с римлянами, выше прочего ставящими серьезность. Кроме этого, мальчик был просто хорошеньким – еще одно нежелательное качество. Но как сделать некрасивым красивое лицо, тем более что красота унаследована им от обоих родителей?
Итогом всех этих тревог, ответ на которые могло дать одно лишь время, было то, что Аврелия привыкла к жесткому обращению с сыном: его ошибки она была менее склонна прощать, чем проступки его сестер; вместо бальзама она обрабатывала его раны солью и с готовностью критиковала и клеймила его. Все остальные люди, с которыми ему приходилось сталкиваться, превозносили его, а сестры и кузины откровенно баловали; мать же чувствовала, что кому-то нужно находиться рядом с ним с ложкой дегтя. Если никто, кроме нее, не желал взять на себя эту роль, то она была согласна сыграть ее самостоятельно. Мать братьев Гракхов Корнелия пошла бы на это без колебаний.
Поиски педагога, которому можно было бы доверить воспитание ребенка, (мальчику еще несколько лет полагалось бы оставаться на попечении женщин), не вызывали у Аврелии страха; напротив, такое занятие было ей как раз по душе. Жена Суллы Элия очень не советовала ей останавливать выбор на воспитателе-рабе, из-за чего задача Аврелии дополнительно осложнилась. Не испытывая большого уважения к жене Секста Цезаря Клавдии, она не собиралась спрашивать совета у нее. Если бы сыном Юлии занимался педагог, Аврелия обязательно обратилась бы к ней, однако Марий-младший, будучи единственным сыном, посещал школу, чтобы не лишаться общества мальчишек своего возраста. Точно так же собиралась в свое время поступить с сыном и Аврелия; однако теперь она понимала, что об этом не может быть и речи. Ее сын становился бы то мишенью для насмешек, то предметом для обожания, а она считала недопустимым и то, и другое.
Испытывая потребность посоветоваться, Аврелия отправилась к своей матери Рутилий и единственному брату матери Публию Рутилию Руфу. Дядя Публий неоднократно приходил ей на помощь в прошлом, в том числе при решении проблемы замужества. Когда список претендентов на ее руку стал достаточно длинен и ярок, именно он облегчил ее участь, позволив выбрать того, кого она пожелает. Объяснение такой снисходительности звучало просто: в таком случае Аврелии придется винить одну себя, если муж окажется недостойным; это избавит ее от враждебности к младшим братьям.
Она отправила всех троих детей на тот этаж, где проживали евреи, – их любимое убежище в этом многолюдном, шумном доме, а сама, усевшись в носилки, приказала доставить ее в дом отчима; спутницей она выбрала служанку из галльского племени арвернов по имени Кардикса. Естественно, к моменту, когда она решит покинуть дом Котты на Палатине, у дверей ее будет поджидать Луций Децумий со своими подручными: к тому времени стемнеет, и хищники Субуры выйдут на промысел.
Аврелия так успешно скрывала ото всех необыкновенные таланты своего сына, что ей оказалось нелегко убедить Котту, Рутилию и Публия Рутилия Руфа, что этот человечек, которому еще не исполнилось и двух лет, остро нуждается в наставнике. Потребовалось дать десятки терпеливых ответов на десятки недоверчивых вопросов, чтобы родственники поверили ее словам.
– Я не знаю подходящего человека, – молвил Котта, ероша свои редеющие волосы. – Твои единоутробные братья Гай и Марк занимаются сейчас с риторами, а Луций-младший ходит в школу. На самом деле тебе лучше всего было бы обратиться к одному из известнейших торговцев наставниками-рабами – Мамилию Малку или Дуронию Постуму. Однако раз ты непременно хочешь приставить к нему свободного педагога, то я просто не знаю, что тебе посоветовать.
– Дядюшка Публий, а ты? Ты уже давно сидишь и помалкиваешь, – сказала Аврелия.
– Что верно, то верно! – воскликнул сей мудрый муж без всякого раскаяния.
– Не значит ли это, что у тебя есть кто-то на уме?
– Возможно. Только сперва мне самому хочется взглянуть на Цезаря-младшего, причем при обстоятельствах, которые помогли бы мне составить собственное мнение. Ты скрывала его от нас – не пойму, зачем.
– Такой славный мальчуган! – прочувственно вздохнула Рутилия.
– С ним одни неприятности! – Ответ матери был лишен намека на чувство.
– В общем, я думаю, что всем нам настало время взглянуть на Цезаря-младшего, – заключил Котта, который с возрастом располнел и оттого страдал одышкой. Однако Аврелия всплеснула руками в таком смятении и оглядела родственников с таким волнением во взоре, что все трое в удивлении разинули рты. Они знали ее с младенчества и никогда еще не заставали в такой растерянности.
– О, только не это! – вскричала она. – Нет! Как вы не понимаете? То, что вы предлагаете, как раз причинит ему огромный вред. Мой сын должен воспринимать себя совершенно обычным ребенком! Разве ему не повредит, если сразу трое взрослых станут глазеть на него и дивиться его разумным ответам? Он возомнит себя невесть кем!
Рутилия раскраснелась и поджала губы.
– Милая девочка, он мой внук! – выпалила она.
– Да, мама, отлично знаю. Ты обязательно увидишь его и сможешь задать ему любые вопросы – но сейчас еще не время! И не толпой! Он так разумен! Другой в его возрасте и не подумает спрашивать – а у него уже готов ответ. Пока я бы просила дядю Публия зайти к нам без сопровождения.
Котта толкнул жену локтем.
– Здравая мысль, Аврелия, – проговорил он как можно приветливее. – В конце концов ему скоро исполнится два года. Аврелия может пригласить нас к нему на день рождения, Рутилия. Вот тогда и увидим собственными глазами, что это за чудо, а ребенок и не заподозрит, с какой целью мы нагрянули.
Подавив досаду, Рутилия кивнула.
– Как пожелаешь, Марк Аврелий. Тебя это устраивает, дочь?
– Да, – угрюмо буркнула Аврелия.
Публий Рутилий Руф сразу же пал жертвой обаяния юного Цезаря, все более искусно пользовавшегося своей способностью очаровывать людей, счел его замечательным ребенком и едва дождался момента, чтобы поделиться своим восторгом с его матерью.
– Не припомню, когда я чувствовал такую симпатию к кому-либо, за исключением тебя, когда ты, отвергнув всех служанок, которых тебе предлагали родители, сама нашла себе Кардиксу, – с улыбкой проговорил он. – Тогда я подумал, что ты – бесценная жемчужина. Но теперь я узнал, что моя жемчужина произвела не лучик света, а прямо-таки кусочек солнца.
– Оставь в покое поэзию, дядя Публий! – отрезала озабоченная мамаша. – Я позвала тебя не за этим.
Однако Публию Рутилию Руфу представлялось крайне важным довести до ее сознания свою мысль, поэтому он уселся с ней рядом на скамью во дворике-колодце, устроенном посредине инсулы. Местечко было чудесным, поскольку второй обитатель первого этажа, всадник Гай Матий, увлекался выращиванием цветов и достиг в этом деле совершенства. Аврелия называла свой двор-колодец «вавилонскими висячими садами», ибо с балконов на всех этажах свисали различные растения, а вьющийся виноград за долгие годы оплел весь двор, до самой крыши. Дело было летом, и сад благоухал ароматами роз, желтофиоли и фиалок; вокруг было полным-полно цветов, лепестки которых переливались всеми оттенками радуги.
– Дорогая моя малышка-племянница, – заговорил Публий Рутилий Руф серьезным голосом, беря ее за руки и заглядывая в глаза, – ты должна попытаться меня понять. Рим уже не молод, хотя я не утверждаю, что он впал в старческое слабоумие. Но ты прикинь: двести сорок четыре года им правили цари, затем четыреста одиннадцать лет у нас была Республика. История Рима насчитывает уже шестьсот пятьдесят пять лет, и все это время он становился все могущественнее. Но многие ли древние роды все еще способны рождать консулов, Аврелия? Корнелии, Сервилии, Валерии, Постумии, Клавдии, Эмилии, Суплиции… Юлии не давали Риму консулов уже четыре сотни лет, хотя я думаю, что при жизни теперешнего поколения в курульном кресле все же побывает несколько Юлиев. Сергии слишком бедны, поэтому им пришлось заняться разведением устриц, Пинарии так бедны, что готовы на что угодно, лишь бы разбогатеть. Среди плебейского нобилитета дела идут лучше, чем среди патрициев. И мне кажется, что если мы не проявим осторожность, Рим перейдет во владение Новых людей, не имеющих великих предков, не чувствующих связи с корнями Рима и безразличных в связи с этим к тому, во что Рим превратится. – Он усилил хватку. – Аврелия, твой сын – представитель старейшего и знаменитейшего рода. Среди доживающих свой век патрицианских родов одни Фабии могут сравниться с Юлиями, но Фабиям уже три поколения приходится брать приемных детей, чтобы не пустовало курульное кресло. Истинные Фабии до того выродились, что уже прячутся от людских глаз. И вот перед нами – Цезарь-младший, выходец из древнего патрицианского рода, не отстающий умом и энергией от Новых людей. Он – надежда Рима, причем такая твердая, какой я уж и не надеялся увидеть. Я верю: для того, чтобы вознестись еще выше, Рим должен управляться чистокровными патрициями. Я бы никогда не мог высказать этого Гаю Марию, которого люблю, но, любя, осуждаю. За свою феноменальную карьеру Гай Марий причинил Риму больше вреда, чем пятьдесят германских вторжений. Законы, которые он попрал, традиции, которые он уничтожил, прецеденты, которые он напек! Братья Гракхи по крайней мере принадлежали к нобилитету и относились к явлениям, воспринимаемым ими как проблемы Рима, хотя бы с подобием уважения к mos maiorum – неписанным правилам, завещанным нам предками. Другое дело Гай Марий: он отбросил mos maiorum и сделал Рим добычей разномастных шакалов, существ, не имеющих и доли родства со старой доброй волчицей, вскормившей Ромула и Рема.
Речь эта показалась Аврелии такой увлекательной и необычной, что она почувствовала боль – до того широко распахнулись ее глаза; она не сразу заметила, как сильно сжал Публий Рутилий Руф ее руку. Наконец-то ей предлагали нечто существенное, путеводную нить, держась за которую, она с юным Цезарем могла рассчитывать выбраться из царства теней.
– Ты обязана ценить достоинства юного Цезаря и делать все, что в твоих силах, чтобы направить его по пути величия. Ты должна внушить ему целеустремленность, осознание задачи, которую не сможет выполнить никто, кроме него, – сохранение mos maiorum и возрождение былого могущества старой крови.
– Понимаю, дядя Публий, – важно ответствовала она.
– Хорошо, – кивнул он и, вставая, потянул ее за собой. – Завтра, в три часа пополудни, я пришлю тебе одного человека. Приготовь мальчика.
Так Гай Юлий Цезарь Младший стал воспитанником некоего Марка Антония Нифона. Галл из Немоза, он был внуком выходца из племени саллувиев, которое ревностно охотилось за головами во время беспрерывных набегов на эллинизированное население Трансальпийской Галлии; в конце концов деда и отца будущего воспитателя поймали отчаявшиеся массилиоты. Дед, проданный в рабство, вскоре умер, отец же был достаточно молод, чтобы с честью выдержать переход от роли варвара, охотящегося за головами врагов, к роли слуги в греческой семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55