– восклицал Антоний Оратор. – Постарайтесь же припомнить события, происходившие всего несколько лет тому назад, когда в нашем возлюбленном римском сенате толпилось обедневшее «поголовье», когда в животах этих людей было столь же пусто, как и в их амбарах. Помните ли вы, как некоторые из вас – на скамье присяжных обязательно было не менее полудюжины зерновых магнатов – брали за четверик зерна не менее пятидесяти сестерциев – так мало пшеницы оставалось в ваших закромах? А поголовье день ото дня становилось все многочисленнее, они взирали на нас и глухо ворчали. А все потому, что Сицилия, наша зерновая корзина, лежала в руинах, превратившись в Иллиаду скорби…
Рутилий Руф вцепился Марию в руку и в ужасе застонал:
– И он туда же! Да сожрут черви этих воров, не гнушающихся чужими находками! Ведь это моя фраза! Иллиада скорби! Вспомни-ка, Гай Марий, как я употребил это выражение в письме, которое отправил тебе в Галлию, много лет тому назад! Как я потом страдал, узнав, что его стащил у меня Скавр! И что же теперь? Фраза у всех на языке, и приписывают ее именно Скавру!
– Тасе! – прикрикнул на него Марий, не желая упустить ни слова из речи Марка Антония.
– … еще более скорбную из-за невиданных упущений в управлении! Теперь мы наконец-то знаем имя основного провалившегося администратора, не так ли? – Шустрые красные глазки уперлись в одну из наиболее безразличных физиономий во втором ряду жюри. – Не припоминаете? Ну, так я освежу вам память! Молодые братья Лукуллы разоблачили его, лишили гражданства и отправили в изгнание. Я имею в виду, конечно же авгура Гая Сервилия.
На Сицилии уже четыре года кряду не собирали урожая, когда туда прибыл досточтимый консул Маний Аквилий. Позвольте напомнить вам, что на Сицилии выращивается половина употребляемого нами хлеба.
Сулла привстал с места, кивнул Марию, а потом перенес внимание на по-прежнему кипящего Рутилия Руфа.
– Ну, как тебе процесс?
– О судьбе Мания Аквилия ничего нельзя сказать определенно. Присяжным хочется найти лазейку и все же осудить его, поэтому, полагаю, они своего добьются. Это преподаст славный урок любому ротозею, который рискнет оказать поддержку Гаю Марию.
– Тасе! – опять шикнул на него Марий.
Рутилий Руф отошел от него, чтобы не мешать, и потянул за собой Суллу.
– Ты сам тоже не столь рьяно, как прежде, поддерживаешь теперь Гая Мария, не правда ли, Луций Корнелий?
– Мне надо думать о карьере, Публий Рутилий, и я сомневаюсь, что ей пойдет на пользу, если я буду поддерживать Гая Мария.
Рутилий Руф согласно кивнул.
– Да, это вполне понятно. Но, друг мой, он не заслуживает такого к себе отношения! Напротив, он заслуживает, чтобы все, кто его знает, подперли его плечами.
Что он несет? Суллу передернуло, но он постарался не показывать, как больно ему слышать это.
– Тебе хорошо говорить! Ты – консулар, ты познал величие. А я еще нет! Можешь называть меня предателем, если тебе больше нравится, но я клянусь тебе, Публий Рутилий, что тоже покрою себя славой! И да помогут боги тем, кто встанет мне поперек дороги!
– В том числе Гаю Марию.
– В том числе и ему.
Рутилий Руф больше ничего не сказал, а только удрученно покачал головой. Сулла тоже немного помолчал, а потом произнес:
– Я слышал, что кельтиберы замахиваются на большее, чем может выдержать наш губернатор в Ближней Испании. Долабелла в Дальней Испании так завяз с лузитанами, что не может выступить ему на помощь. Видимо, Титу Дидию придется в его консульский срок отправиться в Ближнюю Испанию.
– А жаль, – откликнулся Рутилий Руф. – Мне нравится стиль Тита Дидия, пусть он и Новый человек. Разумные законы – это то, чего мы все дожидались, тем более что их предлагает консул.
– Значит, по-твоему, наш любимый старший консул Метелл Непос не совсем удачно разрабатывал законы? – с улыбкой спросил Сулла.
– Здесь я с тобой одного мнения, Луций Корнелий. Чем был озабочен Цецилий Метелл, занимаясь совершенствованием государственного механизма, если не собственным положением? Зато два скромных закона Тита Дидия важны и благотворны. Теперь отпадает необходимость проталкивать законопроекты через собрания, раз между обнародованием и ратификацией должно истечь три полных рыночных дня. Пропала и нужда сводить вместе совершенно несвязанные материи, отчего закон терял всякую ясность. Даже если в текущем году в сенате и комициях больше не произойдет ничего стоящего, мы хотя бы можем довольствоваться законами Тита Дидия, – с удовлетворением заключил Рутилий Руф.
Однако Суллу законы Тита Дидия не интересовали.
– Ты совершенно прав, Рутилий Руф, но я толкую не об этом. Если Тит Дидий отправится в Ближнюю Испанию разбираться с кельтиберами, то я присоединюсь к нему в качестве старшего легата. Я уже переговорил с ним об этом, и он отнесся к этому предложению более чем одобрительно. Война обещает быть длительной и непростой, так что от нее есть основания ожидать и трофеев, и укрепления собственной репутации. Кто знает, вдруг мне отдадут под командование целую армию?
– Ты уже завоевал репутацию полководца, Луций Корнелий.
– Но одно дело – тогда, другое – теперь! – нетерпеливо воскликнул Сулла. – Они все забыли, эти обладающие правом голоса болваны, у которых денег больше, чем здравого смысла! Пойми, что происходит: Катул Цезарь предпочел бы, чтобы я подох, только бы не открывал рта и не заговаривал о неповиновении; Скавр карает меня вообще непонятно за что! – Он осклабился. – Я бы на месте этой парочки поостерегся! Если наступит день, когда я решу, что они навеки разлучили меня с креслом из слоновой кости, я заставлю их пожалеть, что они родились на свет!
«И я склонен ему верить, – пронеслось в голове у Рутилия Руфа, по всему телу которого пробежал холодок. – О, этот человек опасен! Лучше бы ему убраться куда подальше».
– Что ж, отправляйся в Испанию с Дидием, – произнес он вслух. – Ты прав, лучшей дороги к креслу претора не сыскать. Начать с начала, приобрести новую репутацию… Жаль только, что ты не можешь участвовать в выборах на должность курульного эдила. Ты так блестяще работаешь на публику, что в Играх тебе не было бы равных. После этого ты бы прошел в преторы как по маслу.
– На должность курульного эдила у меня нет денег.
– Тебе помог бы Гай Марий.
– Я не стану его просить. По крайней мере, так я смогу сказать, что все, что имею, заработал сам. Никто мне ничего не давал – я все брал сам.
Эти слова заставили Рутилия Руфа вспомнить слух, пущенный Скавром о Сулле во время избирательной кампании последнего: якобы для того, чтобы раздобыть требуемую сумму и выступать в качестве всадника, он убил любовницу, а потом, чтобы пролезть в сенаторы, расправился с мачехой. Рутилий Руф, как правило, не доверял слухам о сожительстве с матерями, сестрами и дочерьми, о половых связях с мальчиками и приготовлении блюд из экскрементов. Однако порой Сулла говорит такое!.. Кроме того, поневоле задумаешься, когда…
Суд приближался к развязке: речь Марка Антония Оратора подходила к концу.
– Перед вами сидит необыкновенный человек! – надрывался он. – Перед вами – образцовый римлянин, солдат, причем отмеченный доблестью, патриот, верящий в величие Рима! Чего ради такому человеку отнимать у крестьян последнюю миску супа, обкрадывать слуг и хлебопеков? Я адресую этот вопрос вам, досточтимые заседатели! Доходили ли до вас ранее рассказы о приписываемых ему чудовищных растратах, убийствах, насилиях, присвоении чужого? Нет! Просто вас заставили сидеть и слушать мелких людишек, оплакивающих утрату горсти бронзовых монет, рыбешки и тому подобных мелочей!
Он глубоко вздохнул и расправил плечи, чтобы выглядеть еще внушительнее, чему вполне способствовала внешность всех представителей рода Антониев: вьющиеся золотистые волосы, внушающее доверие простое лицо. Все до одного заседатели были околдованы этим человеком.
– Они у него на крючке, – безмятежно прокомментировал Рутилий Руф.
– Мне куда интереснее, что он собирается сделать с ними дальше, – отозвался Сулла с озабоченным видом.
Публика издала дружный крик. Антоний Оратор кинулся на Мания Аквилия, сорвал с него тогу, потом с невероятной легкостью разорвал его тунику. Маний Аквилий предстал перед судом едва прикрытым.
– Глядите! – гремел Антоний. – Разве перед вами белоснежная кожа saltatrix tonsa? Где обрюзглость домоседа и папенькиного сынка? Нет, вместо всего этого вы видите шрамы! Шрамы, оставленные войной, многие десятки шрамов. Это тело воина, храброго, самоотверженного человека, лучшего римлянина, военачальника, пользовавшегося столь безоглядным доверием Гая Мария, что тот поручил ему зайти противнику в тыл! Вид этого тела свидетельствует, что его обладатель не из тех, кто в панике удирает с поля боя, едва его коснется кончик вражеского меча, едва ему в ногу ткнется чужое копье или мимо просвистит камень. Это тело человека, который, относясь к тяжелым ранам, как к безделицам, продолжает упорно разить неприятеля. – Руки адвоката, парившие в воздухе, беспомощно упали. – Хватит. Ну, хватит. Я жду вашего решения, – закончил он свою речь.
Приговор прозвучал: ABSOLVO.
– Притворщики! – поморщился Рутилий Руф. – И как это заседатели их не раскусили? Туника у него рвется, как бумага, и он щеголяет перед всем миром в набедренной повязке – дивись, Юпитер! О чем это говорит?
– О том, что Аквилий с Антонием заранее обо всем договорились, – сказал Марий, широко улыбаясь.
– А мне это говорит о том, что Аквилий не рискнул покрасоваться без набедренной повязки, – вставил Сулла.
Отсмеявшись, Рутилий Руф обратился к Марию со словами:
– Луций Корнелий сообщил мне, что собирается отбыть вместе с Титом Дидием в Ближнюю Испанию. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что это самое лучшее, что может предпринять Луций Корнелий, – спокойно ответил Марий. – Квинтус Серторий выставляет свою кандидатуру на выборах военного трибуна, поэтому, полагаю, в Испанию отправится и он.
– Ты как будто не очень удивлен?
– Совсем не удивлен. Новость об Испании уже завтра станет всеобщим достоянием. В храме Беллоны собирается сенат. Мы отправим Тида Дидия воевать с кельтиберами, – объяснил Марий. – Он – человек достойный, толковый воин и довольно талантливый полководец. Особенно когда ему приходится противостоять галлам, к какой бы разновидности они ни принадлежали. Да, Луций Корнелий, для успеха на выборах лучше тебе направиться в Испанию в роли легата, нежели скитаться по Анатолии в компании с privatus.
Глава 3
Privatus отбыл в Тарент на следующей неделе, сперва находясь в некоторой растерянности, поскольку впервые в жизни отправился в путешествие в сопровождении жены и сына. Воину подобает не давать в пути спуску лентяям-солдатам и путешествовать налегке и с максимально возможной скоростью. Однако Гаю Марию предстояло выяснить, что жены придерживаются на сей счет иных воззрений. Юлия изъявила намерение захватить с собой половину челяди, в том числе кухарку, готовившую только для детей, учителя Мария-младшего и девицу, творившую с прической Юлии чудеса. Пришлось брать с собой все игрушки Мария-младшего, все его учебники, а также личную библиотеку его учителя, одежду на все случаи жизни и различные предметы, которых, как была уверена Юлия, не существует вне Рима.
– Нас всего трое, а мы отягощены большим количеством скарба и прислужников, нежели парфянский царь, отправляющийся на лето из Селевкии на Тигре в Экбатану, – ворчал Марий, видя по прошествии трех дней, что следуя по Латинской дороге, они добрались только до Анагнии.
Однако он мирился с этим еще три недели, пока они не дотащились до Венузии (что на Аппиевой дороге), измученные жарой; здесь им предстояло убедиться, что постоялого двора, способного вместить всю их челядь и скарб, просто не существует.
– Я положу этому конец! – взревел Марий после того, как наименее необходимые слуги и ненужные вещи были отправлены на другой постоялый двор и они с Юлией остались одни – настолько, насколько это возможно в суете заведения, служащего кровом для путешествующих по Аппиевой дороге. – Либо ты, Юлия, умеряешь свои аппетиты, либо я отправлю тебя и Мария-младшего проводить лето в Кумы. Нам еще много месяцев не грозит пребывание в нецивилизованных краях, поэтому во всей этой рухляди нет необходимости. И в стольких людях тоже! Особая кухарка для Мария-младшего – не слишком ли?
Юлия выбилась из сил и была готова заплакать. Чудесный отдых превратился в кошмар, конца которому не предвиделось. Выслушав ультиматум мужа, она едва не послушалась инстинктивного порыва и не согласилась на дезертирство в Кумы. Но потом она вспомнила, что в этом случае проведет в разлуке с Марием много лет, а разве можно так надолго разлучать отца с сыном? К тому же в чужих краях ему еще больше грозил новый удар.
– Но, Гай Марий, я никогда прежде не пускалась в длительные путешествия, не считая поездок на наши виллы в Кумах и Арпине; когда мы отправляемся туда с Марием-младшим, то берем с собой все то, что взяли сейчас. Я тебя прекрасно понимаю и очень бы хотела пойти тебе навстречу. – Она уронила голову на руки и смахнула слезу. – Но беда в том, что я понятия не имею, с чего начать.
Марию и в голову не приходило, что он когда-либо услышит от жены признание в бессилии. Понимая, каких усилий стоили ей эти слова, он сгреб ее в охапку и чмокнул в макушку.
– Не тревожься, я сам обо всем позабочусь, – пообещал он. – Но в этом случае мне хотелось бы кое на чем настоять.
– Я на все согласна, Гай Марий!
– Если выяснится, что я выбросил нечто, представляющееся тебе необходимым, или отослал восвояси на самом деле незаменимого человека, прошу тебя не говорить мне о моем просчете. Ни единого слова! Понятно?
Просиявшая Юлия обняла его крепче.
– Понятно, – отозвалась она.
После этого их продвижение ускорилось, причем Юлия с удивлением обнаружила, до чего ей стало удобно. По мере возможности римская знать останавливалась во время путешествий на виллах у друзей или у друзей этих друзей – в последнем случае им открывали двери рекомендательные письма. За подобное гостеприимство полагалось впоследствии расплачиваться ответным гостеприимством, поэтому путешественники нигде не чувствовали себя незваными гостями. Впрочем, за Беневентом им пришлось довольствоваться постоялыми дворами, ни один из которых, как пришлось признать Юлии, не смог бы вместить ее с прежней свитой.
Что причиняло им страдания, так это безумная жара, ибо южная часть Апеннинского полуострова отличалась засушливостью и отсутствием тени вдоль главных дорог. Впрочем, обретенная способность передвигаться быстрее уберегала их от монотонности и чаще дарила встречи с источниками, купальнями на речках и банями, каковые можно было найти даже в захолустных городишках.
После долгого зноя плодородие и тень, которыми прибрежные долины вокруг Тарента были обязаны греческой колонизации, пришлись как нельзя более кстати, а сам Тарент и подавно. Этот город все еще оставался больше греческим, нежели римским, хотя и утратил былое значение, когда был конечным пунктом на Аппиевой дороге. Теперь же большинство путников устремлялись дальше, в Брундизий, основной порт, связывавший Италию с Македонией. Слепящий глаза белыми стенами домов, резко контрастирующими с голубизной неба и моря, зеленью полей и лесов и ржавым цветом окружающих скал, строгий Тарент как будто радовался прибытию великого Гая Мария. Гостей поместили в прохладном и весьма удобном доме главного ethnarch'a, который, впрочем, уже стал римским гражданином и притворялся, что ему больше нравится, когда его зовут duumvir'ом.
Как и во многих других местах вдоль Аппиевой дороги, здесь к Марию пришли видные горожане с намерением побеседовать о Риме, Италии и напряженных отношениях, сложившихся у Рима с его италийскими союзниками. Тарент был колонией, живущей в соответствии с латинским правом, то есть здешние старшие магистраты – двое duumviri – должны были стать римскими гражданами и передать это гражданство по наследству своим потомкам. Однако город имел греческие корни и по древности был равен Риму, а то и превосходил его. Здесь когда-то находился аванпост Спарты, и остатки спартанских нравов исчезли еще не полностью.
Марий узнал, что здесь многие, особенно не принадлежащий к привилегированным слоям люд, горько завидуют новому конкуренту – Брундизию и симпатизируют жителям других городов италийского союза.
– Слишком много солдат, выставляемых членами италийского союза для службы в римской армии, гибнут из-за глупости военачальников, – горячо доказывал Марию ethnarch. – Земля их приходит в запустение, род прерывается. Лукания, Самния, Апулия обеднели. Италийские союзники вынуждены самостоятельно вооружать свои легионы и платить за их службу Риму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Рутилий Руф вцепился Марию в руку и в ужасе застонал:
– И он туда же! Да сожрут черви этих воров, не гнушающихся чужими находками! Ведь это моя фраза! Иллиада скорби! Вспомни-ка, Гай Марий, как я употребил это выражение в письме, которое отправил тебе в Галлию, много лет тому назад! Как я потом страдал, узнав, что его стащил у меня Скавр! И что же теперь? Фраза у всех на языке, и приписывают ее именно Скавру!
– Тасе! – прикрикнул на него Марий, не желая упустить ни слова из речи Марка Антония.
– … еще более скорбную из-за невиданных упущений в управлении! Теперь мы наконец-то знаем имя основного провалившегося администратора, не так ли? – Шустрые красные глазки уперлись в одну из наиболее безразличных физиономий во втором ряду жюри. – Не припоминаете? Ну, так я освежу вам память! Молодые братья Лукуллы разоблачили его, лишили гражданства и отправили в изгнание. Я имею в виду, конечно же авгура Гая Сервилия.
На Сицилии уже четыре года кряду не собирали урожая, когда туда прибыл досточтимый консул Маний Аквилий. Позвольте напомнить вам, что на Сицилии выращивается половина употребляемого нами хлеба.
Сулла привстал с места, кивнул Марию, а потом перенес внимание на по-прежнему кипящего Рутилия Руфа.
– Ну, как тебе процесс?
– О судьбе Мания Аквилия ничего нельзя сказать определенно. Присяжным хочется найти лазейку и все же осудить его, поэтому, полагаю, они своего добьются. Это преподаст славный урок любому ротозею, который рискнет оказать поддержку Гаю Марию.
– Тасе! – опять шикнул на него Марий.
Рутилий Руф отошел от него, чтобы не мешать, и потянул за собой Суллу.
– Ты сам тоже не столь рьяно, как прежде, поддерживаешь теперь Гая Мария, не правда ли, Луций Корнелий?
– Мне надо думать о карьере, Публий Рутилий, и я сомневаюсь, что ей пойдет на пользу, если я буду поддерживать Гая Мария.
Рутилий Руф согласно кивнул.
– Да, это вполне понятно. Но, друг мой, он не заслуживает такого к себе отношения! Напротив, он заслуживает, чтобы все, кто его знает, подперли его плечами.
Что он несет? Суллу передернуло, но он постарался не показывать, как больно ему слышать это.
– Тебе хорошо говорить! Ты – консулар, ты познал величие. А я еще нет! Можешь называть меня предателем, если тебе больше нравится, но я клянусь тебе, Публий Рутилий, что тоже покрою себя славой! И да помогут боги тем, кто встанет мне поперек дороги!
– В том числе Гаю Марию.
– В том числе и ему.
Рутилий Руф больше ничего не сказал, а только удрученно покачал головой. Сулла тоже немного помолчал, а потом произнес:
– Я слышал, что кельтиберы замахиваются на большее, чем может выдержать наш губернатор в Ближней Испании. Долабелла в Дальней Испании так завяз с лузитанами, что не может выступить ему на помощь. Видимо, Титу Дидию придется в его консульский срок отправиться в Ближнюю Испанию.
– А жаль, – откликнулся Рутилий Руф. – Мне нравится стиль Тита Дидия, пусть он и Новый человек. Разумные законы – это то, чего мы все дожидались, тем более что их предлагает консул.
– Значит, по-твоему, наш любимый старший консул Метелл Непос не совсем удачно разрабатывал законы? – с улыбкой спросил Сулла.
– Здесь я с тобой одного мнения, Луций Корнелий. Чем был озабочен Цецилий Метелл, занимаясь совершенствованием государственного механизма, если не собственным положением? Зато два скромных закона Тита Дидия важны и благотворны. Теперь отпадает необходимость проталкивать законопроекты через собрания, раз между обнародованием и ратификацией должно истечь три полных рыночных дня. Пропала и нужда сводить вместе совершенно несвязанные материи, отчего закон терял всякую ясность. Даже если в текущем году в сенате и комициях больше не произойдет ничего стоящего, мы хотя бы можем довольствоваться законами Тита Дидия, – с удовлетворением заключил Рутилий Руф.
Однако Суллу законы Тита Дидия не интересовали.
– Ты совершенно прав, Рутилий Руф, но я толкую не об этом. Если Тит Дидий отправится в Ближнюю Испанию разбираться с кельтиберами, то я присоединюсь к нему в качестве старшего легата. Я уже переговорил с ним об этом, и он отнесся к этому предложению более чем одобрительно. Война обещает быть длительной и непростой, так что от нее есть основания ожидать и трофеев, и укрепления собственной репутации. Кто знает, вдруг мне отдадут под командование целую армию?
– Ты уже завоевал репутацию полководца, Луций Корнелий.
– Но одно дело – тогда, другое – теперь! – нетерпеливо воскликнул Сулла. – Они все забыли, эти обладающие правом голоса болваны, у которых денег больше, чем здравого смысла! Пойми, что происходит: Катул Цезарь предпочел бы, чтобы я подох, только бы не открывал рта и не заговаривал о неповиновении; Скавр карает меня вообще непонятно за что! – Он осклабился. – Я бы на месте этой парочки поостерегся! Если наступит день, когда я решу, что они навеки разлучили меня с креслом из слоновой кости, я заставлю их пожалеть, что они родились на свет!
«И я склонен ему верить, – пронеслось в голове у Рутилия Руфа, по всему телу которого пробежал холодок. – О, этот человек опасен! Лучше бы ему убраться куда подальше».
– Что ж, отправляйся в Испанию с Дидием, – произнес он вслух. – Ты прав, лучшей дороги к креслу претора не сыскать. Начать с начала, приобрести новую репутацию… Жаль только, что ты не можешь участвовать в выборах на должность курульного эдила. Ты так блестяще работаешь на публику, что в Играх тебе не было бы равных. После этого ты бы прошел в преторы как по маслу.
– На должность курульного эдила у меня нет денег.
– Тебе помог бы Гай Марий.
– Я не стану его просить. По крайней мере, так я смогу сказать, что все, что имею, заработал сам. Никто мне ничего не давал – я все брал сам.
Эти слова заставили Рутилия Руфа вспомнить слух, пущенный Скавром о Сулле во время избирательной кампании последнего: якобы для того, чтобы раздобыть требуемую сумму и выступать в качестве всадника, он убил любовницу, а потом, чтобы пролезть в сенаторы, расправился с мачехой. Рутилий Руф, как правило, не доверял слухам о сожительстве с матерями, сестрами и дочерьми, о половых связях с мальчиками и приготовлении блюд из экскрементов. Однако порой Сулла говорит такое!.. Кроме того, поневоле задумаешься, когда…
Суд приближался к развязке: речь Марка Антония Оратора подходила к концу.
– Перед вами сидит необыкновенный человек! – надрывался он. – Перед вами – образцовый римлянин, солдат, причем отмеченный доблестью, патриот, верящий в величие Рима! Чего ради такому человеку отнимать у крестьян последнюю миску супа, обкрадывать слуг и хлебопеков? Я адресую этот вопрос вам, досточтимые заседатели! Доходили ли до вас ранее рассказы о приписываемых ему чудовищных растратах, убийствах, насилиях, присвоении чужого? Нет! Просто вас заставили сидеть и слушать мелких людишек, оплакивающих утрату горсти бронзовых монет, рыбешки и тому подобных мелочей!
Он глубоко вздохнул и расправил плечи, чтобы выглядеть еще внушительнее, чему вполне способствовала внешность всех представителей рода Антониев: вьющиеся золотистые волосы, внушающее доверие простое лицо. Все до одного заседатели были околдованы этим человеком.
– Они у него на крючке, – безмятежно прокомментировал Рутилий Руф.
– Мне куда интереснее, что он собирается сделать с ними дальше, – отозвался Сулла с озабоченным видом.
Публика издала дружный крик. Антоний Оратор кинулся на Мания Аквилия, сорвал с него тогу, потом с невероятной легкостью разорвал его тунику. Маний Аквилий предстал перед судом едва прикрытым.
– Глядите! – гремел Антоний. – Разве перед вами белоснежная кожа saltatrix tonsa? Где обрюзглость домоседа и папенькиного сынка? Нет, вместо всего этого вы видите шрамы! Шрамы, оставленные войной, многие десятки шрамов. Это тело воина, храброго, самоотверженного человека, лучшего римлянина, военачальника, пользовавшегося столь безоглядным доверием Гая Мария, что тот поручил ему зайти противнику в тыл! Вид этого тела свидетельствует, что его обладатель не из тех, кто в панике удирает с поля боя, едва его коснется кончик вражеского меча, едва ему в ногу ткнется чужое копье или мимо просвистит камень. Это тело человека, который, относясь к тяжелым ранам, как к безделицам, продолжает упорно разить неприятеля. – Руки адвоката, парившие в воздухе, беспомощно упали. – Хватит. Ну, хватит. Я жду вашего решения, – закончил он свою речь.
Приговор прозвучал: ABSOLVO.
– Притворщики! – поморщился Рутилий Руф. – И как это заседатели их не раскусили? Туника у него рвется, как бумага, и он щеголяет перед всем миром в набедренной повязке – дивись, Юпитер! О чем это говорит?
– О том, что Аквилий с Антонием заранее обо всем договорились, – сказал Марий, широко улыбаясь.
– А мне это говорит о том, что Аквилий не рискнул покрасоваться без набедренной повязки, – вставил Сулла.
Отсмеявшись, Рутилий Руф обратился к Марию со словами:
– Луций Корнелий сообщил мне, что собирается отбыть вместе с Титом Дидием в Ближнюю Испанию. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что это самое лучшее, что может предпринять Луций Корнелий, – спокойно ответил Марий. – Квинтус Серторий выставляет свою кандидатуру на выборах военного трибуна, поэтому, полагаю, в Испанию отправится и он.
– Ты как будто не очень удивлен?
– Совсем не удивлен. Новость об Испании уже завтра станет всеобщим достоянием. В храме Беллоны собирается сенат. Мы отправим Тида Дидия воевать с кельтиберами, – объяснил Марий. – Он – человек достойный, толковый воин и довольно талантливый полководец. Особенно когда ему приходится противостоять галлам, к какой бы разновидности они ни принадлежали. Да, Луций Корнелий, для успеха на выборах лучше тебе направиться в Испанию в роли легата, нежели скитаться по Анатолии в компании с privatus.
Глава 3
Privatus отбыл в Тарент на следующей неделе, сперва находясь в некоторой растерянности, поскольку впервые в жизни отправился в путешествие в сопровождении жены и сына. Воину подобает не давать в пути спуску лентяям-солдатам и путешествовать налегке и с максимально возможной скоростью. Однако Гаю Марию предстояло выяснить, что жены придерживаются на сей счет иных воззрений. Юлия изъявила намерение захватить с собой половину челяди, в том числе кухарку, готовившую только для детей, учителя Мария-младшего и девицу, творившую с прической Юлии чудеса. Пришлось брать с собой все игрушки Мария-младшего, все его учебники, а также личную библиотеку его учителя, одежду на все случаи жизни и различные предметы, которых, как была уверена Юлия, не существует вне Рима.
– Нас всего трое, а мы отягощены большим количеством скарба и прислужников, нежели парфянский царь, отправляющийся на лето из Селевкии на Тигре в Экбатану, – ворчал Марий, видя по прошествии трех дней, что следуя по Латинской дороге, они добрались только до Анагнии.
Однако он мирился с этим еще три недели, пока они не дотащились до Венузии (что на Аппиевой дороге), измученные жарой; здесь им предстояло убедиться, что постоялого двора, способного вместить всю их челядь и скарб, просто не существует.
– Я положу этому конец! – взревел Марий после того, как наименее необходимые слуги и ненужные вещи были отправлены на другой постоялый двор и они с Юлией остались одни – настолько, насколько это возможно в суете заведения, служащего кровом для путешествующих по Аппиевой дороге. – Либо ты, Юлия, умеряешь свои аппетиты, либо я отправлю тебя и Мария-младшего проводить лето в Кумы. Нам еще много месяцев не грозит пребывание в нецивилизованных краях, поэтому во всей этой рухляди нет необходимости. И в стольких людях тоже! Особая кухарка для Мария-младшего – не слишком ли?
Юлия выбилась из сил и была готова заплакать. Чудесный отдых превратился в кошмар, конца которому не предвиделось. Выслушав ультиматум мужа, она едва не послушалась инстинктивного порыва и не согласилась на дезертирство в Кумы. Но потом она вспомнила, что в этом случае проведет в разлуке с Марием много лет, а разве можно так надолго разлучать отца с сыном? К тому же в чужих краях ему еще больше грозил новый удар.
– Но, Гай Марий, я никогда прежде не пускалась в длительные путешествия, не считая поездок на наши виллы в Кумах и Арпине; когда мы отправляемся туда с Марием-младшим, то берем с собой все то, что взяли сейчас. Я тебя прекрасно понимаю и очень бы хотела пойти тебе навстречу. – Она уронила голову на руки и смахнула слезу. – Но беда в том, что я понятия не имею, с чего начать.
Марию и в голову не приходило, что он когда-либо услышит от жены признание в бессилии. Понимая, каких усилий стоили ей эти слова, он сгреб ее в охапку и чмокнул в макушку.
– Не тревожься, я сам обо всем позабочусь, – пообещал он. – Но в этом случае мне хотелось бы кое на чем настоять.
– Я на все согласна, Гай Марий!
– Если выяснится, что я выбросил нечто, представляющееся тебе необходимым, или отослал восвояси на самом деле незаменимого человека, прошу тебя не говорить мне о моем просчете. Ни единого слова! Понятно?
Просиявшая Юлия обняла его крепче.
– Понятно, – отозвалась она.
После этого их продвижение ускорилось, причем Юлия с удивлением обнаружила, до чего ей стало удобно. По мере возможности римская знать останавливалась во время путешествий на виллах у друзей или у друзей этих друзей – в последнем случае им открывали двери рекомендательные письма. За подобное гостеприимство полагалось впоследствии расплачиваться ответным гостеприимством, поэтому путешественники нигде не чувствовали себя незваными гостями. Впрочем, за Беневентом им пришлось довольствоваться постоялыми дворами, ни один из которых, как пришлось признать Юлии, не смог бы вместить ее с прежней свитой.
Что причиняло им страдания, так это безумная жара, ибо южная часть Апеннинского полуострова отличалась засушливостью и отсутствием тени вдоль главных дорог. Впрочем, обретенная способность передвигаться быстрее уберегала их от монотонности и чаще дарила встречи с источниками, купальнями на речках и банями, каковые можно было найти даже в захолустных городишках.
После долгого зноя плодородие и тень, которыми прибрежные долины вокруг Тарента были обязаны греческой колонизации, пришлись как нельзя более кстати, а сам Тарент и подавно. Этот город все еще оставался больше греческим, нежели римским, хотя и утратил былое значение, когда был конечным пунктом на Аппиевой дороге. Теперь же большинство путников устремлялись дальше, в Брундизий, основной порт, связывавший Италию с Македонией. Слепящий глаза белыми стенами домов, резко контрастирующими с голубизной неба и моря, зеленью полей и лесов и ржавым цветом окружающих скал, строгий Тарент как будто радовался прибытию великого Гая Мария. Гостей поместили в прохладном и весьма удобном доме главного ethnarch'a, который, впрочем, уже стал римским гражданином и притворялся, что ему больше нравится, когда его зовут duumvir'ом.
Как и во многих других местах вдоль Аппиевой дороги, здесь к Марию пришли видные горожане с намерением побеседовать о Риме, Италии и напряженных отношениях, сложившихся у Рима с его италийскими союзниками. Тарент был колонией, живущей в соответствии с латинским правом, то есть здешние старшие магистраты – двое duumviri – должны были стать римскими гражданами и передать это гражданство по наследству своим потомкам. Однако город имел греческие корни и по древности был равен Риму, а то и превосходил его. Здесь когда-то находился аванпост Спарты, и остатки спартанских нравов исчезли еще не полностью.
Марий узнал, что здесь многие, особенно не принадлежащий к привилегированным слоям люд, горько завидуют новому конкуренту – Брундизию и симпатизируют жителям других городов италийского союза.
– Слишком много солдат, выставляемых членами италийского союза для службы в римской армии, гибнут из-за глупости военачальников, – горячо доказывал Марию ethnarch. – Земля их приходит в запустение, род прерывается. Лукания, Самния, Апулия обеднели. Италийские союзники вынуждены самостоятельно вооружать свои легионы и платить за их службу Риму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55