Однако одно это свидетельствует, что мирного пути наделения италиков правами гражданства не существует.
– Существует, не может быть, чтобы не существовало! – отозвался Друз. – Ступай же, Квинт Поппедий, и будь настороже! Если собираешься пройти в Коллинские ворота, то обогни форум.
Сам Друз не стал огибать форум: поправив тогу, он направился прямиком туда, высматривая знакомые лица. Ни сенат, ни комиции в тот день не заседали, однако в нижней части форума было многолюдно. К счастью, первым, на кого наткнулся здесь Друз, оказался его дядя Публий Рутилий Руф, уже собравшийся домой.
– Сейчас я готов пожалеть, что с нами нет Гая Мария, – сказал ему Друз, когда они нашли укромный уголок, прогретый солнцем, просвечивающим сквозь листву древних деревьев.
– Да, боюсь, в сенате твои италийские друзья не могут рассчитывать на серьезную поддержку, – отвечал Рутилий Руф.
– Я бы полагал, что еще не все потеряно. Главное, чтобы среди нас оказался властный сенатор, способный побудить их к размышлению. Но пока Гай Марий пропадает на Востоке, я не знаю, на кого и уповать. Разве что на тебя, дядя?
– Нет, – твердо ответил Рутилий Руф. – Я симпатизирую италикам, однако не обладаю влиянием в сенате. На беду, я утратил autocritas, вернувшись из Малой Азии. Сборщики налогов все еще мечтают оторвать мне голову. Они знают, что до Квинта Муция им не добраться – слишком важная птица. Другое дело – я, старый, смиренный консулар, никогда не гремевший в судах, не прославившийся ораторским искусством и не одерживавший громких военных побед. Нет, мне сильно недостает влияния.
– Итак, из твоих слов следует, что сделать почти ничего нельзя…
– Выходит, что так, Марк Ливий.
Тем временем противная сторона не теряла времени даром. Квинт Сервилий Цепион затребовал встречи с консулами, Крассом Оратором и Муцием Сцеволой, и цензорами, Антонием Оратором и Валерием Флакком. Сообщение его оказалось весьма любопытным.
– Во всем виноват Марк Ливий Друз, – начал Цепион. – Он неоднократно заявлял в моем присутствии, что италикам необходимо предоставить полное гражданство, поскольку все люди в Италии должны быть равны. Среди италиков у него есть влиятельные друзья: предводитель марсов Квинт Поппедий Силон и предводитель самнитов Гай Папий Мутил. На основании того, что мне приходилось слушать в доме у Марка Ливия, я готов показать под присягой, что Марк Ливий Друз вступил в сговор с этими двумя италиками с целью искажения результатов переписи.
– Есть ли у тебя еще доказательства в подкрепление твоего обвинения, Квинт Сервилий? – спросил Красс Оратор.
При этих словах Цепион страшно напыжился и напустил на себя оскорбленный вид.
– Я – Сервилий Цепион, Луций Лициний! Я не лгу, – оскорбленный патриот пылал гневом. – Доказательства в подтверждение моего обвинения? Я не обвиняю, я просто привожу факты. Мне не нужны доказательства! Повторяю: я – Сервилий Цепион!
– Да будь он хоть самим Ромулом! – отмахнулся Марк Ливий Друз, когда консулы с цензорами взялись за него. – Если до вас не доходит, что его «факты» – это всего лишь часть свары между ним и мной, то не знаю, что у вас за головы! Это же отъявленная чушь! С какой стати мне вступать в сговор против интересов Рима? Сын моего отца на такое не способен! За Силона с Мутилом – я не ответчик. Мутил вобще никогда не переступал порог моего дома, Силон же бывает у меня как мой друг. Я не делаю секрета из того, что выступаю за предоставление статуса римских граждан всем жителям Италии. Однако я стою за то, чтобы латиняне и италики приобрели этот статус законным путем, через волеизъявление сената и римского народа. Фальсифицировать результаты переписи – то ли путем подделки списков, то ли путем ложных заявлений – это средство, которое противоречит моим убеждениям, независимо от того, как я отношусь к преследуемой при этом цели. – Он развел руками. – Судите о моих словах сами, квириты, но более мне нечего вам сказать. Если вы мне верите, пойдемте выпьем с вами вина. Если же вы верите Цепиону, этому бессовестному лжецу, то оставьте мой дом и никогда сюда не возвращайтесь.
Квинт Муций Сцевола с тихим смехом подал Друзу руку. – Я, к примеру, с удовольствием выпью с тобой вина, Марк Ливий.
– И я, – поддержал его Красс Оратор. Цензоры также выбрали вино.
– Но меня беспокоит, – говорил Друз во время трапезы под конец того дня, – каким образом Квинт Сервилий раздобыл эти свои так называемые сведения. У меня с Квинтом Поппедием состоялся на эту тему всего один разговор, да и то много лун назад, сразу после избрания цензоров.
– Что же тогда выяснилось? – спросил Катон Салониан.
– У Силона завелась безумная идея насчет записи гражданами тех, кто еще не имеет на это права, однако я его отговорил. Или вообразил, что отговорил… Во всяком случае, для меня этим все и кончилось. В следующий раз я виделся с Квинтом Поппедием совсем недавно. Откуда же у Цепиона такие сведения?
– Может быть, он подслушивал? – Катон не был сторонником Друза в вопросе об италиках, однако не считал себя вправе подвергать его критике, что было для него одним из наиболее тяжких последствий положения нахлебника в доме Друза.
– Ничего подобного, его тогда вообще не было в Италии, – сухо ответствовал Друз. – Вряд ли он заскочил на денек, чтобы подслушать разговор, о котором я думать не думал, пока он не состоялся.
– Тогда как же? Может быть, ему в руки попала какая-то твоя записка?
Друз настолько решительно закрутил головой, что собеседники отмели это предположение.
– Ничего я не писал! Ни-че-го!
– Но откуда у тебя такая уверенность, что кто-то оказал Квинту Сервилию помощь? – спросила Ливия Друза.
– Потому что он обвинял меня в фальсификации цензовых списков и связал меня в этом деле с Квинтом Поппедием.
– Разве он не мог взять это с потолка?
– Вобще-то мог бы, если бы не одно тревожное обстоятельство: он назвал третье имя – самнита Гая Папия Мутила. Вся штука в том, что я уверен: Квинт Поппедий и Папий Мутил действительно подделали списки. Но как об этом пронюхал Цепион?
Ливия Друза встала.
– Ничего не обещаю, Марк Ливий, но вполне возможно, что я найду ответ. Позволь мне ненадолго отлучиться.
Друз, Катон Салониан и Сервилия Цепион застыли в ожидании. Какой же ответ предложит Ливия Друза, если все это так загадочно, что остается предположить, что Цепона просто осенило?
Тут возвратилась Ливия Друза, подталкивавшая впереди себя свою дочь Сервилию, не отпуская ее плечо.
– Стой прямо, Сервилия! Я хочу кое о чем тебя спросить, – строго произнесла Ливия Друза. – Ты видишься с отцом?
Лицо девочки оставалось настолько неподвижным, лишенным всякого выражения, что все поняли: она виновата и поэтому опасается отвечать.
– Мне нужен от тебя правдивый ответ, Сервилия, – продолжала мать. – Ты видишься с отцом? Прежде чем ты заговоришь, хочу тебя предупредить: если ты ответишь «нет», то я спрошу о том же в детской, у Стратоники и остальных.
– Да, я к нему хожу, – проговорила Сервилия. Друз и Катон выпрямились; Сервилия Цепион, наоборот, сползла пониже и закрыла лицо рукой.
– Что ты говорила отцу о дяде Марке и его друге Квинте Поппедий?
– Правду, – сказал девочка так же бесстрастно.
– Какую правду?
– Что они сговорились вносить италиков в списки как римских граждан.
– Как же ты посмела, Сервилия? – рассердился Друз. – Ведь это неправда!
– Нет, правда! – взвизгнула девочка. – Совсем недавно я видела в комнате у марса письма!
– Ты вошла в комнату гостя без его ведома? – недоверчиво спросил Катон Салониан. – Это неслыханно!
– Кто ты такой, чтобы судить меня? – окрысилась на него Сервилия. – Ты – потомок рабыни и крестьянина!
Катон сжал зубы и судорожно глотнул.
– Пусть так. Но учти, Сервилия, что даже у рабов могут быть принципы, не позволяющие им вторгаться в комнату гостя без разрешения.
– Я – патрицианка из рода Сервилиев, – отрезала девочка, – а он – просто италик. Он задумал измену, а дядя Марк был с ним заодно!
– Что за письма ты прочла, Сервилия? – спросил Друз.
– Письма самнита по имени Гай Папий Мутил.
– Но не Марка Ливия Друза.
– Этого и не нужно. Ты так тесно связан с италиками, что каждому известно: ты сделаешь все, что они потребуют, и будешь участвовать с ними в заговоре.
– Риму повезло, что ты не мужчина, Сервилия, – молвил Друз, стараясь придать лицу и голосу насмешливое выражение. – Если бы ты обратилась с такими уликами в суд, то сделала бы из себя посмешище. – Он покинул ложе и подошел вплотную к племяннице. – Ты – неблагодарная дурочка, дитя мое. Твой отчим прав – твое вероломство неслыханно! Будь ты постарше, я бы выгнал тебя вон и запер дверь. Я же поступлю наоборот: я запру тебя внутри дома, чтобы ты могла свободно разгуливать лишь в его стенах, да и то только под присмотром. Наружу же тебе выходить отныне запрещено под любым предлогом. Ты больше не станешь навещать ни своего отца, ни кого-либо еще, даже не сможешь посылать записок. Если он пришлет за тобой, решив взять тебя к себе, я с радостью отпущу тебя. Но после этого я больше никогда не пущу тебя в свой дом, даже для свидания с матерью. Пока отец не забирает тебя к себе, твоим paterfamilias остаюсь я. Мое слово будет для тебя законом, ибо таков закон. Все, живущие в этом доме, будут поступать с тобой так, как велю я. Понятно?
Девочка не испугалась и не устыдилась; черные глазенки метали искры, подбородок задрался.
– Я – патрицианка из рода Сервилиев, – отчеканила она. – Как бы вы со мной ни поступили, вам никуда не деться от того факта, что я лучше вас всех вместе взятых. Тем, кто стоит ниже меня, какие-то поступки могут быть запрещены, я же всего лишь исполнила свой долг. Я раскрыла заговор, направленный против Рима, и сообщила о нем отцу. Этого от меня требовал долг. Можешь наказывать меня, как хочешь, Марк Ливий: запри навечно в комнате, побей, убей! Я знаю, что исполнила свой долг.
– Убери ее прочь с моих глаз! – крикнул Друз сестре.
– Велеть ее высечь? – осведомилась Ливия Друза, разгневанная не меньше брата.
Его передернуло.
– Нет! С избиениями в моем доме покончено, Ливия Друза! Сделай так, как я велел. Выходить из детской или из классной комнаты она может только в сопровождении взрослых. Она еще не доросла до того, чтобы покинуть детскую и перебраться в собственное спальное помещение. Пусть помучается, не имея возможности побыть в одиночестве, раз на такую же участь она обрекала моих гостей. Это будет достаточное наказание, которое растянется на годы. Пройдет еще десять лет, прежде чем она получит возможность выбраться отсюда – да и то, если ее папаша проявит о ней достаточно заботы, чтобы подыскать ей жениха. В противном случае этим займусь я – и пускай не мечтает о патриции! Лучшая для нее пара – какой-нибудь деревенский лоботряс!
Катон Салониан рассмеялся:
– Нет, не деревенский лоботряс, Марк Ливий! Лучше выдай ее за этакого славного вольноотпущенника, благородного душой человека, не имеющего никаких шансов влиться в ряды знати. Тогда она узнает, что рабы и бывшие рабы – это порой куда более достойные люди, нежели ее патриции.
– Ненавижу вас! – выкрикнула Сервилия, вырываясь из рук матери, тащившей ее к двери. – Всех ненавижу! И проклинаю! Чтоб вы все сдохли, прежде чем я вырасту и выйду замуж!
Но тут всем пришлось забыть о девочке: Сервилия Цепион сползла с кресла на пол. Перепуганный Друз поднял ее на руки и понес в спальню, где поднесенные ей под самый нос горящие перышки привели ее в чувство. Она разразилась безутешными рыданиями.
– О, Марк Ливий, породнившись с моей семьей, ты стал несчастным человеком! – убивалась она.
Он сидел с ней рядом, не давал ей биться и молил богов, чтобы горе матери не отразилось на ребенке.
– Вовсе нет, – отвечал он, целуя ее в лоб и ласково утирая ей слезы. – Не хватало только, чтобы ты из-за этого заболела, mea vita! Девчонка этого не стоит, не доставляй ей такой радости.
– Я люблю тебя, Марк Ливий! Всегда любила и всегда буду любить.
Сервилия Цепион умерла при родах накануне того дня, когда Луций Лициан Красс Оратор и Квинт Муций Сцевола внесли на рассмотрение сената новый закон, касавшийся отношений с италиками. Марк Ливий Друз, заставивший себя прийти на слушанья, не смог, разумеется, уделить этой теме должного внимания.
Никто в доме Друза не был готов к такой развязке. Сервилия Цепион чувствовала себя отлично, беременность не доставляла ни ей, ни близким никакого беспокойства. Схватки начались внезапно; спустя два часа она скончалась от обильного кровотечения, с которым не удалось сладить. Друз вовремя поспел домой, чтобы побыть с ней в ее последние минуты, когда она то металась от невыносимой боли, то впадала в беззаботную эйфорию. Умирая, она не только не знала, что Друз держит ее за руку, но и что истекают последние секунды ее жизни. Для нее это была легкая кончина, для Друза – ужасная: он так и не дождался от нее последних слов любви, остался в неведении, знала ли она, что он был с ней до самого конца. Долгие годы упований на появление собственного ребенка окончились крахом. Сервилия Цепион превратилась в обескровленную, белую, как снег, статую, распростертую на залитой ее кровью постели. Ребенок так и не появился на свет, а врачи и повитухи умоляли Друза позволить им достать детское тельце из трупа матери. Однако Друз не согласился:
– Пускай ребенок останется с ней – может быть, хоть это станет ей утешением. Если бы он выжил, я бы все равно не смог его полюбить.
На следующий день Друз едва живой, дотащился до Гостилеевой курии, где занял место в среднем ряду, ибо жреческий статус позволял ему находиться более на виду, нежели сенаторский. Слуга буквально уложил его на раскладной стул; засыпаемый соболезнованиями, Друз кивал, кивал, кивал, походя белизной лица на почившую супругу. Неожиданно он увидел напротив Цепиона и побледнел еще пуще. Цепион! Он, получив известие о смерти сестры, прислал записку, что должен покинуть Рим немедленно по окончании заседания сената, вследствие чего не сможет присутствовать на похоронах…
Друзу было отлично видно все происходящее, поскольку он сидел слева, ближе к краю, перед распахнутыми для лучшей слышимости бронзовыми воротами курии, построенной еще царем Рима Туллием Гостилием. Консулы решили, что эти слушания должны проходить при максимальном стечении народу. Внутрь курии допускались только сенаторы и по одному помощнику для каждого, однако открытое слушание означало, что ему может внимать любой, протиснувшийся к распахнутым воротам.
Напротив, над тремя ярусами ступеней, где размещали свои складные стулья сенаторы, высился подиум для курульных магистратов, а перед ним стояла длинная деревянная скамья, на которой теснились народные трибуны. На подиуме красовались два курульных кресла из резной слоновой кости для консулов, позади которых помещались шесть кресел для преторов и два – для курульных эдилов. Сенаторы, которым дозволялось выступать благодаря стажу пребывания в сенате или занимаемой курульной должности, располагались по обеим сторонам от подиума в нижнем ярусе; средний ярус принадлежал жрецам и авгурам, народным трибунам и жрецам младших коллегий, верхний – pedarii, то есть заднескамеечникам, единственной привилегией которых было участие в голосовании.
После молитв и жертвоприношений Луций Лициний Красс Оратор, старший из двух консулов, встал с места.
– Принцепс сената, верховный понтифик, коллеги курульные магистраты, члены высокого собрания! Сенат уже давно обсуждает незаконную регистрацию италиков в качестве римских граждан в ходе теперешней цензовой переписи, – начал он, держа в левой руке свиток. – Тогда как наши уважаемые коллеги-цензоры, Марк Антоний и Луций Валерий, ожидали, что списки пополнятся несколькими тысячами новых имен, таковых оказалось десятки тысяч. Что произошло, то произошло. Перепись по Италии показала невиданный рост числа людей, считающих себя римскими гражданами. Мы получили достойные доверия сведения, что большинство из них имеют статус италийских союзников, никак не могущих претендовать на римское гражданство. Есть свидетельства, что предводители италиков побуждали своих соплеменников в массовом порядке записываться римскими гражданами. Называют два имени: Квинта Поппедия Силона, вождя марсов, и Гая Папия Мутила, вождя самнитов.
Раздалось настойчивое щелканье пальцами; консул прервал выступление и кивнул вправо, глядя на передний ряд среднего яруса.
– Гай Марий, я рад снова приветствовать тебя в сенате. У тебя вопрос?
– Да, Луций Лициний, – Марий встал. Он выглядел загорелым и подтянутым. – Эти двое, Силон и Мутил, фигурируют в цензовых списках?
– Нет, Гай Марий.
– Тогда какие доказательства, помимо показания под присягой, ты имеешь в виду?
– О доказательствах речь не идет, – холодно ответил Красс Оратор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Существует, не может быть, чтобы не существовало! – отозвался Друз. – Ступай же, Квинт Поппедий, и будь настороже! Если собираешься пройти в Коллинские ворота, то обогни форум.
Сам Друз не стал огибать форум: поправив тогу, он направился прямиком туда, высматривая знакомые лица. Ни сенат, ни комиции в тот день не заседали, однако в нижней части форума было многолюдно. К счастью, первым, на кого наткнулся здесь Друз, оказался его дядя Публий Рутилий Руф, уже собравшийся домой.
– Сейчас я готов пожалеть, что с нами нет Гая Мария, – сказал ему Друз, когда они нашли укромный уголок, прогретый солнцем, просвечивающим сквозь листву древних деревьев.
– Да, боюсь, в сенате твои италийские друзья не могут рассчитывать на серьезную поддержку, – отвечал Рутилий Руф.
– Я бы полагал, что еще не все потеряно. Главное, чтобы среди нас оказался властный сенатор, способный побудить их к размышлению. Но пока Гай Марий пропадает на Востоке, я не знаю, на кого и уповать. Разве что на тебя, дядя?
– Нет, – твердо ответил Рутилий Руф. – Я симпатизирую италикам, однако не обладаю влиянием в сенате. На беду, я утратил autocritas, вернувшись из Малой Азии. Сборщики налогов все еще мечтают оторвать мне голову. Они знают, что до Квинта Муция им не добраться – слишком важная птица. Другое дело – я, старый, смиренный консулар, никогда не гремевший в судах, не прославившийся ораторским искусством и не одерживавший громких военных побед. Нет, мне сильно недостает влияния.
– Итак, из твоих слов следует, что сделать почти ничего нельзя…
– Выходит, что так, Марк Ливий.
Тем временем противная сторона не теряла времени даром. Квинт Сервилий Цепион затребовал встречи с консулами, Крассом Оратором и Муцием Сцеволой, и цензорами, Антонием Оратором и Валерием Флакком. Сообщение его оказалось весьма любопытным.
– Во всем виноват Марк Ливий Друз, – начал Цепион. – Он неоднократно заявлял в моем присутствии, что италикам необходимо предоставить полное гражданство, поскольку все люди в Италии должны быть равны. Среди италиков у него есть влиятельные друзья: предводитель марсов Квинт Поппедий Силон и предводитель самнитов Гай Папий Мутил. На основании того, что мне приходилось слушать в доме у Марка Ливия, я готов показать под присягой, что Марк Ливий Друз вступил в сговор с этими двумя италиками с целью искажения результатов переписи.
– Есть ли у тебя еще доказательства в подкрепление твоего обвинения, Квинт Сервилий? – спросил Красс Оратор.
При этих словах Цепион страшно напыжился и напустил на себя оскорбленный вид.
– Я – Сервилий Цепион, Луций Лициний! Я не лгу, – оскорбленный патриот пылал гневом. – Доказательства в подтверждение моего обвинения? Я не обвиняю, я просто привожу факты. Мне не нужны доказательства! Повторяю: я – Сервилий Цепион!
– Да будь он хоть самим Ромулом! – отмахнулся Марк Ливий Друз, когда консулы с цензорами взялись за него. – Если до вас не доходит, что его «факты» – это всего лишь часть свары между ним и мной, то не знаю, что у вас за головы! Это же отъявленная чушь! С какой стати мне вступать в сговор против интересов Рима? Сын моего отца на такое не способен! За Силона с Мутилом – я не ответчик. Мутил вобще никогда не переступал порог моего дома, Силон же бывает у меня как мой друг. Я не делаю секрета из того, что выступаю за предоставление статуса римских граждан всем жителям Италии. Однако я стою за то, чтобы латиняне и италики приобрели этот статус законным путем, через волеизъявление сената и римского народа. Фальсифицировать результаты переписи – то ли путем подделки списков, то ли путем ложных заявлений – это средство, которое противоречит моим убеждениям, независимо от того, как я отношусь к преследуемой при этом цели. – Он развел руками. – Судите о моих словах сами, квириты, но более мне нечего вам сказать. Если вы мне верите, пойдемте выпьем с вами вина. Если же вы верите Цепиону, этому бессовестному лжецу, то оставьте мой дом и никогда сюда не возвращайтесь.
Квинт Муций Сцевола с тихим смехом подал Друзу руку. – Я, к примеру, с удовольствием выпью с тобой вина, Марк Ливий.
– И я, – поддержал его Красс Оратор. Цензоры также выбрали вино.
– Но меня беспокоит, – говорил Друз во время трапезы под конец того дня, – каким образом Квинт Сервилий раздобыл эти свои так называемые сведения. У меня с Квинтом Поппедием состоялся на эту тему всего один разговор, да и то много лун назад, сразу после избрания цензоров.
– Что же тогда выяснилось? – спросил Катон Салониан.
– У Силона завелась безумная идея насчет записи гражданами тех, кто еще не имеет на это права, однако я его отговорил. Или вообразил, что отговорил… Во всяком случае, для меня этим все и кончилось. В следующий раз я виделся с Квинтом Поппедием совсем недавно. Откуда же у Цепиона такие сведения?
– Может быть, он подслушивал? – Катон не был сторонником Друза в вопросе об италиках, однако не считал себя вправе подвергать его критике, что было для него одним из наиболее тяжких последствий положения нахлебника в доме Друза.
– Ничего подобного, его тогда вообще не было в Италии, – сухо ответствовал Друз. – Вряд ли он заскочил на денек, чтобы подслушать разговор, о котором я думать не думал, пока он не состоялся.
– Тогда как же? Может быть, ему в руки попала какая-то твоя записка?
Друз настолько решительно закрутил головой, что собеседники отмели это предположение.
– Ничего я не писал! Ни-че-го!
– Но откуда у тебя такая уверенность, что кто-то оказал Квинту Сервилию помощь? – спросила Ливия Друза.
– Потому что он обвинял меня в фальсификации цензовых списков и связал меня в этом деле с Квинтом Поппедием.
– Разве он не мог взять это с потолка?
– Вобще-то мог бы, если бы не одно тревожное обстоятельство: он назвал третье имя – самнита Гая Папия Мутила. Вся штука в том, что я уверен: Квинт Поппедий и Папий Мутил действительно подделали списки. Но как об этом пронюхал Цепион?
Ливия Друза встала.
– Ничего не обещаю, Марк Ливий, но вполне возможно, что я найду ответ. Позволь мне ненадолго отлучиться.
Друз, Катон Салониан и Сервилия Цепион застыли в ожидании. Какой же ответ предложит Ливия Друза, если все это так загадочно, что остается предположить, что Цепона просто осенило?
Тут возвратилась Ливия Друза, подталкивавшая впереди себя свою дочь Сервилию, не отпуская ее плечо.
– Стой прямо, Сервилия! Я хочу кое о чем тебя спросить, – строго произнесла Ливия Друза. – Ты видишься с отцом?
Лицо девочки оставалось настолько неподвижным, лишенным всякого выражения, что все поняли: она виновата и поэтому опасается отвечать.
– Мне нужен от тебя правдивый ответ, Сервилия, – продолжала мать. – Ты видишься с отцом? Прежде чем ты заговоришь, хочу тебя предупредить: если ты ответишь «нет», то я спрошу о том же в детской, у Стратоники и остальных.
– Да, я к нему хожу, – проговорила Сервилия. Друз и Катон выпрямились; Сервилия Цепион, наоборот, сползла пониже и закрыла лицо рукой.
– Что ты говорила отцу о дяде Марке и его друге Квинте Поппедий?
– Правду, – сказал девочка так же бесстрастно.
– Какую правду?
– Что они сговорились вносить италиков в списки как римских граждан.
– Как же ты посмела, Сервилия? – рассердился Друз. – Ведь это неправда!
– Нет, правда! – взвизгнула девочка. – Совсем недавно я видела в комнате у марса письма!
– Ты вошла в комнату гостя без его ведома? – недоверчиво спросил Катон Салониан. – Это неслыханно!
– Кто ты такой, чтобы судить меня? – окрысилась на него Сервилия. – Ты – потомок рабыни и крестьянина!
Катон сжал зубы и судорожно глотнул.
– Пусть так. Но учти, Сервилия, что даже у рабов могут быть принципы, не позволяющие им вторгаться в комнату гостя без разрешения.
– Я – патрицианка из рода Сервилиев, – отрезала девочка, – а он – просто италик. Он задумал измену, а дядя Марк был с ним заодно!
– Что за письма ты прочла, Сервилия? – спросил Друз.
– Письма самнита по имени Гай Папий Мутил.
– Но не Марка Ливия Друза.
– Этого и не нужно. Ты так тесно связан с италиками, что каждому известно: ты сделаешь все, что они потребуют, и будешь участвовать с ними в заговоре.
– Риму повезло, что ты не мужчина, Сервилия, – молвил Друз, стараясь придать лицу и голосу насмешливое выражение. – Если бы ты обратилась с такими уликами в суд, то сделала бы из себя посмешище. – Он покинул ложе и подошел вплотную к племяннице. – Ты – неблагодарная дурочка, дитя мое. Твой отчим прав – твое вероломство неслыханно! Будь ты постарше, я бы выгнал тебя вон и запер дверь. Я же поступлю наоборот: я запру тебя внутри дома, чтобы ты могла свободно разгуливать лишь в его стенах, да и то только под присмотром. Наружу же тебе выходить отныне запрещено под любым предлогом. Ты больше не станешь навещать ни своего отца, ни кого-либо еще, даже не сможешь посылать записок. Если он пришлет за тобой, решив взять тебя к себе, я с радостью отпущу тебя. Но после этого я больше никогда не пущу тебя в свой дом, даже для свидания с матерью. Пока отец не забирает тебя к себе, твоим paterfamilias остаюсь я. Мое слово будет для тебя законом, ибо таков закон. Все, живущие в этом доме, будут поступать с тобой так, как велю я. Понятно?
Девочка не испугалась и не устыдилась; черные глазенки метали искры, подбородок задрался.
– Я – патрицианка из рода Сервилиев, – отчеканила она. – Как бы вы со мной ни поступили, вам никуда не деться от того факта, что я лучше вас всех вместе взятых. Тем, кто стоит ниже меня, какие-то поступки могут быть запрещены, я же всего лишь исполнила свой долг. Я раскрыла заговор, направленный против Рима, и сообщила о нем отцу. Этого от меня требовал долг. Можешь наказывать меня, как хочешь, Марк Ливий: запри навечно в комнате, побей, убей! Я знаю, что исполнила свой долг.
– Убери ее прочь с моих глаз! – крикнул Друз сестре.
– Велеть ее высечь? – осведомилась Ливия Друза, разгневанная не меньше брата.
Его передернуло.
– Нет! С избиениями в моем доме покончено, Ливия Друза! Сделай так, как я велел. Выходить из детской или из классной комнаты она может только в сопровождении взрослых. Она еще не доросла до того, чтобы покинуть детскую и перебраться в собственное спальное помещение. Пусть помучается, не имея возможности побыть в одиночестве, раз на такую же участь она обрекала моих гостей. Это будет достаточное наказание, которое растянется на годы. Пройдет еще десять лет, прежде чем она получит возможность выбраться отсюда – да и то, если ее папаша проявит о ней достаточно заботы, чтобы подыскать ей жениха. В противном случае этим займусь я – и пускай не мечтает о патриции! Лучшая для нее пара – какой-нибудь деревенский лоботряс!
Катон Салониан рассмеялся:
– Нет, не деревенский лоботряс, Марк Ливий! Лучше выдай ее за этакого славного вольноотпущенника, благородного душой человека, не имеющего никаких шансов влиться в ряды знати. Тогда она узнает, что рабы и бывшие рабы – это порой куда более достойные люди, нежели ее патриции.
– Ненавижу вас! – выкрикнула Сервилия, вырываясь из рук матери, тащившей ее к двери. – Всех ненавижу! И проклинаю! Чтоб вы все сдохли, прежде чем я вырасту и выйду замуж!
Но тут всем пришлось забыть о девочке: Сервилия Цепион сползла с кресла на пол. Перепуганный Друз поднял ее на руки и понес в спальню, где поднесенные ей под самый нос горящие перышки привели ее в чувство. Она разразилась безутешными рыданиями.
– О, Марк Ливий, породнившись с моей семьей, ты стал несчастным человеком! – убивалась она.
Он сидел с ней рядом, не давал ей биться и молил богов, чтобы горе матери не отразилось на ребенке.
– Вовсе нет, – отвечал он, целуя ее в лоб и ласково утирая ей слезы. – Не хватало только, чтобы ты из-за этого заболела, mea vita! Девчонка этого не стоит, не доставляй ей такой радости.
– Я люблю тебя, Марк Ливий! Всегда любила и всегда буду любить.
Сервилия Цепион умерла при родах накануне того дня, когда Луций Лициан Красс Оратор и Квинт Муций Сцевола внесли на рассмотрение сената новый закон, касавшийся отношений с италиками. Марк Ливий Друз, заставивший себя прийти на слушанья, не смог, разумеется, уделить этой теме должного внимания.
Никто в доме Друза не был готов к такой развязке. Сервилия Цепион чувствовала себя отлично, беременность не доставляла ни ей, ни близким никакого беспокойства. Схватки начались внезапно; спустя два часа она скончалась от обильного кровотечения, с которым не удалось сладить. Друз вовремя поспел домой, чтобы побыть с ней в ее последние минуты, когда она то металась от невыносимой боли, то впадала в беззаботную эйфорию. Умирая, она не только не знала, что Друз держит ее за руку, но и что истекают последние секунды ее жизни. Для нее это была легкая кончина, для Друза – ужасная: он так и не дождался от нее последних слов любви, остался в неведении, знала ли она, что он был с ней до самого конца. Долгие годы упований на появление собственного ребенка окончились крахом. Сервилия Цепион превратилась в обескровленную, белую, как снег, статую, распростертую на залитой ее кровью постели. Ребенок так и не появился на свет, а врачи и повитухи умоляли Друза позволить им достать детское тельце из трупа матери. Однако Друз не согласился:
– Пускай ребенок останется с ней – может быть, хоть это станет ей утешением. Если бы он выжил, я бы все равно не смог его полюбить.
На следующий день Друз едва живой, дотащился до Гостилеевой курии, где занял место в среднем ряду, ибо жреческий статус позволял ему находиться более на виду, нежели сенаторский. Слуга буквально уложил его на раскладной стул; засыпаемый соболезнованиями, Друз кивал, кивал, кивал, походя белизной лица на почившую супругу. Неожиданно он увидел напротив Цепиона и побледнел еще пуще. Цепион! Он, получив известие о смерти сестры, прислал записку, что должен покинуть Рим немедленно по окончании заседания сената, вследствие чего не сможет присутствовать на похоронах…
Друзу было отлично видно все происходящее, поскольку он сидел слева, ближе к краю, перед распахнутыми для лучшей слышимости бронзовыми воротами курии, построенной еще царем Рима Туллием Гостилием. Консулы решили, что эти слушания должны проходить при максимальном стечении народу. Внутрь курии допускались только сенаторы и по одному помощнику для каждого, однако открытое слушание означало, что ему может внимать любой, протиснувшийся к распахнутым воротам.
Напротив, над тремя ярусами ступеней, где размещали свои складные стулья сенаторы, высился подиум для курульных магистратов, а перед ним стояла длинная деревянная скамья, на которой теснились народные трибуны. На подиуме красовались два курульных кресла из резной слоновой кости для консулов, позади которых помещались шесть кресел для преторов и два – для курульных эдилов. Сенаторы, которым дозволялось выступать благодаря стажу пребывания в сенате или занимаемой курульной должности, располагались по обеим сторонам от подиума в нижнем ярусе; средний ярус принадлежал жрецам и авгурам, народным трибунам и жрецам младших коллегий, верхний – pedarii, то есть заднескамеечникам, единственной привилегией которых было участие в голосовании.
После молитв и жертвоприношений Луций Лициний Красс Оратор, старший из двух консулов, встал с места.
– Принцепс сената, верховный понтифик, коллеги курульные магистраты, члены высокого собрания! Сенат уже давно обсуждает незаконную регистрацию италиков в качестве римских граждан в ходе теперешней цензовой переписи, – начал он, держа в левой руке свиток. – Тогда как наши уважаемые коллеги-цензоры, Марк Антоний и Луций Валерий, ожидали, что списки пополнятся несколькими тысячами новых имен, таковых оказалось десятки тысяч. Что произошло, то произошло. Перепись по Италии показала невиданный рост числа людей, считающих себя римскими гражданами. Мы получили достойные доверия сведения, что большинство из них имеют статус италийских союзников, никак не могущих претендовать на римское гражданство. Есть свидетельства, что предводители италиков побуждали своих соплеменников в массовом порядке записываться римскими гражданами. Называют два имени: Квинта Поппедия Силона, вождя марсов, и Гая Папия Мутила, вождя самнитов.
Раздалось настойчивое щелканье пальцами; консул прервал выступление и кивнул вправо, глядя на передний ряд среднего яруса.
– Гай Марий, я рад снова приветствовать тебя в сенате. У тебя вопрос?
– Да, Луций Лициний, – Марий встал. Он выглядел загорелым и подтянутым. – Эти двое, Силон и Мутил, фигурируют в цензовых списках?
– Нет, Гай Марий.
– Тогда какие доказательства, помимо показания под присягой, ты имеешь в виду?
– О доказательствах речь не идет, – холодно ответил Красс Оратор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55