В тот момент все смотрели только на нее. Повернувшись, она бросилась бегом по траве, перепрыгнула через шаткую ограду и сбежала по крутому склону открытого луга. Удары ее сердца и гудение крови в ушах почти заглушали голоса, доносящиеся сзади. Когда она мчалась к дороге, мир накренился, и она бежала до тех пор, пока он не выровнялся.
Перед ней было поле, а на нем – белая лошадь. Вид мирно пасущегося животного успокоил ее. Она села на траву у калитки.
Вскоре появились Крисси и Мэтт. Они ничего не стали ей говорить, просто забрались на ограду и уселись там в терпеливом ожидании. Мэтт зажег сигарету. Через двадцать минут Джесси провозгласила:
– Я вернусь, но в эту дурацкую пещеру не поеду. Оказавшись дома, Джесси села за кухонный
стол, обхватила голову руками и замерла, рассматривая шероховатую крышку дубового стола. Сабина заговорила было с ней, но не получила ответа. Джеймс тоже попытался вовлечь ее в разговор, но и он ничего не добился. Попробовала и Рейчел, но Джесси ни на кого не обращала внимания. Сабина сказала, что сварит кофе.
– Если поездка в пещеру отменяется, – заявил Джеймс, – я, пожалуй, еще полежу.
Джесси встала, как робот, взяла пальто и, выйдя, села в «мерседес».
– Побереги кофе, – посоветовал Мэтт. – Кажется, поездка опять включена в программу.
Похоже было, что сестрам будет лучше, если их изолировать друг от дружки, так что Бет поехала с Рейчел в «Ка», который вела Крисси, а Мэтт, расположившись на переднем сиденье, указывал дорогу. В зеркале заднего вида Крисси заметила, что за рулем «мерседеса», который ехал за ними, сидит Сабина, хотя обычно Джеймс не разрешал ей водить машину.
– А что все-таки происходит с Джеймсом? – поинтересовалась Крисси. Прежде чем кто-нибудь ответил, она уточнила: – То есть помимо того, что очевидно. В медицинском плане?
– Вирус какой-то, – рассеянно сказал Мэтт, глядя в окно на меняющийся пейзаж.
– Но Сабина говорит, что с ним это уже несколько месяцев. Почти год даже. И он какой-то бледный. Тебе не кажется, что он бледный?
– Джесси сказала, у папы СПИД, – подала голос Бет.
Следующие пять минут они ехали в молчании. Окна машины были открыты, и за них цеплялись стебли высокой, как деревья, кукурузы; потом машину основательно тряхнуло на крутом спуске. Солнце пробилось сквозь утренний туман четко очерченными желтыми лучами, похожими на лопасти гигантского пропеллера.
Крисси подняла панику, требуя от Мэтта, чтобы он нашел ее темные очки для спасения от ослепительного света, который отражался от дороги.
– Ты уверена, что Джесси именно это сказала?
– Ей кто-то сказал.
– А кто ей это сказал? – спросил Мэтт, делая вид, что изучает карту дорог.
– Ты точно ничего не путаешь? – вставила Рейчел.
Почувствовав, что ее небрежно брошенное замечание задело какой-то важный выключатель, Бет вжалась в сиденье.
– Может быть, она просто где-нибудь подхватила это слово и теперь повторяет, – произнесла Крисси, когда они проехали еще несколько километров.
В пещеру Ласко им попасть не удалось. Все экскурсии туда были расписаны. В киоске под нависающим меловым уступом стоял деревянный щиток с надписью «Экскурсии рекомендуется заказывать заранее», нацарапанной мелом на четырех языках. Джеймс с неудовольствием поглядывал на угрюмых французских служащих, вероятно подозревая, что опи все это подстроили нарочно. Он перевел взгляд с Сабины на Рейчел, а потом с Рейчел на Крисси и Мэтта, ища, кого бы во всем обвинить. Мэтт ухмыльнулся; дети стояли возле «Ка» и играли в ладушки.
– «Экскурсии рекомендуется заказывать заранее», – наконец обратился Джеймс к Мэтту. – Что ж ты нам не порекомендовал?
– Да ведь раздавать «рекомендации» – это больше по твоей части, – фыркнул Мэтт. – Я хочу сказать, это же ты у нас босс.
Джеймс прищурился, как бы пытаясь понять скрытый смысл замечания Мэтта. Тогда Сабина предположила, что это не единственная пещера, которую можно осмотреть, и они пошли осматривать другие. Но во всех местных знаменитых пещерах они сталкивались с той же проблемой. Перед каждой пещерой охотников-собирателей стояли очереди английских туристов, нывших, что франк поднялся в цене. Все они, похоже, относились к тем представителям среднего класса, которые не ассоциируются ни с какой конкретной местностью; они маячили у входов в пещеры, словно ждали своей очереди протиснуться в столовую, или выбирались на свет, хрюкая от внутреннего удовлетворения. Мэтт назвал их туристами-собирателями.
– Мне уже расхотелось смотреть пещеру, – сказала Рейчел.
– Мне тоже, – отозвалась Крисси.
Раз приехали осматривать пещеру, надо осмотреть, решил за всех Джеймс, – даже если там будут только сталактиты. В конце концов они попали на бестолковую, хотя и дорогую экскурсию по известняковому гроту с подсветкой, причем их гид оказался меланхолическим французом, так что все, кроме Сабины и детей, мало что поняли. Тем не менее задание, в которое для них превратилась эта поездка, было выполнено. Они гуськом вышли из грота, с потолка которого капала влага.
– А теперь мы можем поехать домой? – спросила Бет.
По возвращении из этой неудачной поездки к знаменитой пещере они застали дома Доминику. С ней был человек, раз в две недели приходивший чистить бассейн. Работник сетовал, что бассейн в плохом состоянии. Никто толком не уловил, чем он, собственно, недоволен; насколько поняла Сабина, в фильтре он обнаружил что-то такое, что ему не понравилось.
Доминика спросила Сабину, как у них прошел день. Когда Сабина рассказала ей об очередях, в которых одни эти проклятые англичане, Доминика склонила голову набок.
– Но ведь было совсем не обязательно ехать в такую даль, чтобы посмотреть наскальные рисунки. – Она показала на скалистый известняковый утес на другом конце долины. – В той стороне тоже есть пещера. Там, конечно, нет ни подсветки, ни гидов, ни билетов. Но если у вас найдется фонарь, мы можем вас туда сводить.
– А чиновники знают об этой пещере? – воскликнула Сабина.
– Может быть, – пожала плечами Доминика. – Мы о ней не особенно распространяемся, а то явится какой-нибудь идиот из министерства и отберет у нас землю.
Значит, в конце концов у них все-таки будет экскурсия с осмотром наскальной живописи! В воскресенье они возьмут с собой все для пикника и фонари, а муж Доминики Патрис покажет им наскальные рисунки.
Позднее, когда сумерки, как копоть, сгущались вокруг дома, Мэтт, Рейчел и Крисси сидели в патио. Крисси заварила чай. Остальные пошли прогуляться у старой церкви.
– Ты сегодня весь день какая-то тихая, – обратилась Крисси к Рейчел.
– Да.
– А я все думала,– продолжила Крисси,– насчет того, что Бет сказала в машине.
– Да? – покосилась на нее Рейчел. Был все-таки ничтожный шанс, что Мэтт знал о ее романе с Джеймсом, и, хотя эта история закончилась почти два года назад, он мог поделиться ею с Крисси.
– Понимаешь, я за ним весь день наблюдала. У него действительно усталый вид.
– Бет и Джесси наверняка и понятия не имеют, о чем говорят, – вставил Мэтт, не отрываясь от книги.
– Спроси у него, – потребовала Крисси.
– Не могу же я у него просто так взять и спросить.
– Нет, можешь. Ты его старый друг. Спроси его, когда он будет один.
– А зачем? Чтобы удовлетворить твое любопытство?
Это задело Крисси.
– Ничего подобного. Это гораздо важнее. Нам надо знать. Что скажешь, Рейчел?
Рейчел только слегка пожала плечами. Но Мэтт поднял голову, и то, что он увидел в ее глазах, на долю секунды заставило его сердце остановиться. Он снова уткнулся глазами в книгу.
– Может быть, и спрошу. – Он быстро перевернул страницу. – Может быть, я его и спрошу.
Мэтт спросил перед ужином.
Джеймс лежал растянувшись на кровати, якобы изнуренный поиском пещер по всему Периго-ру. Он потягивал кларет из широкого бокала. Мэтт взял с тумбочки почти пустую бутылку и стал изучать этикетку.
– Зря потеряли день, – сказал Джеймс.
– Зря? Я так не считаю. Большая пещера все равно ненастоящая.
– В каком смысле?
– Да бетонную галерею сделали в скале. Скопировали рисунки, и все тут. Думаешь, тебя пустили бы в настоящую пещеру? Уж по крайней мере не в Ласко.
– Так чего ж ты об этом не сказал? Мы бы могли остаться дома.
– А я думал, ты знаешь, – ответил Мэтт. – Я думал, ты всегда определяешь, что настоящее, а что – нет. Это хорошее вино? Бет нам сказала, что у тебя СПИД.
Джеймс осушил бокал, поставил его на тумбочку и сложил перед собой руки.
– Сказочное.
– Вообще-то, можно было бы нам сказать. Так или иначе.
– А что ты предлагаешь? Официальное объявление за ужином? Или простенький пресс-релиз?
– Я знаю, что как минимум две женщины из нашей компании были бы тебе очень благодарны, если бы ты не относился к этому так иронично.
Джеймс вылил остатки вина в стакан.
– Тебе-то что на сей счет известно? Ты перестал у нас работать еще до этого.
– Но некоторое время еще обедал с бывшими коллегами. И до меня долетели обрывки кое-каких сплетен.
– Нет, Мэтт, спасибо тебе за твои добрые, хотя и не вполне деликатные вопросы. У меня нет СПИДа, и ВИЧ, если уж на то пошло, тоже нет.
– Хорошо. Хорошо бы кто-нибудь сообщил это Рейчел. И еще хорошо бы уведомить об этом Бет и Джесси, которые заняты тем, что объявляют о твоей кончине. И еще ты мог бы мне сказать, что конкретно с тобой не в порядке.
– Да я просто болен, Мэтт.
– Как именно болен?
– Голова кружится. В обморок падаю. И что-то вроде одышки. Доктора говорят, симптомы как у инфекционного заболевания. Как от паразита. Тропического паразита.
– Да ты же в жизни своей к тропикам не приближался!
– Они говорят, что симптомы похожи на те, которые вызываются тропическим паразитом. Только они найти его не могут. В смысле – не могут определить. Не могут обнаружить.
– То есть они не могут определить твой недуг, – сделал вывод Мэтт. – Понятно.
– Слушай, я не хотел бы, чтобы ты об этом что бы то ни было рассказывал, понимаешь? Вообще ничего. Обещаешь?
Мэтт не успел ничего пообещать, так как в дверях бесшумно, как лучик света, появилась Бет.
– Здравствуйте, миссис Кролик, – сказал Джеймс.
– Я – сигнал к обеду.
– Правда? А я не слышал никакого гонга. Мэтт, ты слышал?
– Бом-м, – ответила Бет. – Бом – бом – бом.
14
Что рассказать? И о чем умолчать? До какой степени наставнице – действительно добросовестной наставнице – дозволено быть откровенной с развитой не по годам девочкой, шокирующей родителей вопросами о некрофилии и «золотом дожде»? Главным принципом должна стать честность. Если вообще возможно соблюдать этот принцип, излагая чью-либо историю. Однако от тебя вовсе не ожидают, что ты расскажешь о себе все, включая собственные взлеты и провалы. Прости же мне, Господи, грехи и заблуждения моей юности.
Наставница Джесси рассматривает себя в зеркале, пытаясь найти наиболее правдивое отражение. В конце концов, память – это кривое зеркало. Что сказало это животное? «Не затуманивай стекло».
Кончиком языка касаешься своего отражения в зеркале. Не допуская затуманивания стекла. Одновременно поднимаешь правое бедро (так, чтобы его внутренняя сторона оказалась параллельна самому туалетному столику), отводя голень вбок и пронзая ступней воздух. Сохранять такое положение в высшей степени неудобно и довольно болезненно из-за натянутого сухожилия у коленного сустава.
– Та-та-та, бестолковая ты девка, из-за тебя все зеркало запотело! – Малькольм, появившийся у нее за спиной с тряпкой и аэрозолем, оттаскивает ее от зеркала. – Слезай, я протру стекло.
Освобождаешь место у туалетного столика, в то время как Малькольм приступает к чистке зеркала. Складываешь руки на груди и скрещиваешь ноги в лодыжках – уступка благопристойности. Тряпка в руке Малькольма протестующе скрипит при энергичном трении о стекло.
– Ну вот. Больше не дыши на него.
– Я постараюсь вовсе не дышать.
Он дергает резинку пояса, на которой держатся подвязки; резинка больно хлопает ее по ягодице.
– Возвращайся на прежнее место и следи, чтобы зеркало было чистым!
Серьезно подумываешь о том, чтобы вернуть Малькольму его деньги. Затем снова размышляешь о Франции и Дордони. В заключение решаешь возмутиться:
– Здесь холодно.
– Жалуйся в свой долбаный профсоюз.
Белые чулки, подвязки, белые туфли на высоких шпильках. Нейлоновая ткань слегка цепляется за неровности красного дерева, когда она вздергивает ногу вверх и ерзает по столику, выбирая наиболее удобное положение для ягодиц. Но только после того как она прикоснется кончиком языка к своему зеркальному отражению, послышится щелчок затвора автоматизированной камеры Малькольма. Резкая боль в сухожилии заставляет ее подтянуть колено обратно.
Малькольм снова высовывается из-за своей камеры.
– Да нет же, тупица неотесанная, ты должна оставаться раскрытой! Дошло до тебя? Концепция тебе понятна?
В очередной раз вынужденная слезть на пол, повернувшись к нему лицом, она роняет руки вдоль тела.
– Да, по-моему, я улавливаю «концепцию». Вряд ли мне потребуется ученая степень доктора философии Кембриджского университета для постижения – в общих чертах – этой вшивой концепции, которая сводится к тому, чтобы продемонстрировать тебе мою промежность.
Для Малькольма более привычно распекать свои модели за их явное невежество или тупость. Кое-кто из них даже огрызается в ответ, но немногие решаются предположить, что дефицит интеллекта – скорее на его стороне камеры.
Воздев руки, начисто отбросив фальшивый выговор уличного торговца, на этот раз он являет собой образчик елейного обаяния Чартерхауса .
– Просто ты не расслабилась как следует, дорогая. Давай-ка посмотрим, не найдется ли у меня что-нибудь подходящее.
Он копается в выдвижном ящике комода на другом конце студии, извлекает из маленького пластмассового саше пудреницу с зеркальцем и выкладывает две дорожки кокаина. Оставляет саше открытым на столе. Она дала себе зарок избегать этого, но, когда Малькольм сворачивает трубочкой десятифунтовую банкноту и втягивает носом белый порошок с зеркальца, она понимает, что капитулирует в ближайшие полчаса. Жадно подрагивающие ресницы Малькольма, когда она принимает от него предложенную пудреницу. Удерживает свернутую банкноту над порошком, поймав в зеркальце пудреницы собственный глаз, загоревшийся возбуждением. Фиолетовый дождь, пока еще не исчезнувший из ее зрения. Щурится, вдыхает кокаин. Мерцающие фиолетовые искры разлетаются, как потревоженный вьюгой сугроб. Теперь, при раздражающе резком студийном освещении, ее глаз кажется желтушно-желтым и к тому же с красным ободком вокруг зрачка – глаз, который видел слишком много. Глаз совы.
Глубокие вздохи. Снова взбирается на туалетный столик. Когда же кончик ее языка слегка касается своего отражения, она думает о Франции, о Дордони, и в зеркале, чуть-чуть запотевающем вопреки ее стараниям задержать дыхание, за мерцающей лиловой пеленой она видит себя одиннадцатилетней девочкой. Вот сад, а вот сливовое дерево, гнущееся под тяжестью плодов, здесь и самая настоящая голубятня. Пока голуби вспархивают, и садятся, и перелетают с места на место, с их перьев осыпается белая пыль, похожая на кокаин. Сад залит странным золотистым светом, проникающим туда лишь в то время, когда солнце выжжет туман, и более того – исходящим от людей вокруг нее, словно каждого специально подсвечивают из-за спины, как во время фотосъемки. Мать. Отец. Мелани. Все играют в этом библейском сиянии.
Итак, Мелани стоит на голове, позади нее – сливовое дерево, в ветвях его запуталось пульсирующее желтое солнце. Кузина Мелани, двумя годами старше ее, резвая и красивая Мелани, с ногами, разведенными в виде широкой римской пятерки (или буквы V), показывает акробатический номер, играя со сливовым деревом и золотым солнечным диском, удерживая их в равновесии у себя между щиколотками или жонглируя ими не хуже заправской циркачки; ее голубая хлопчатая юбка, сбившаяся и болтающаяся на животе, так что видны трикотажные панталоны. Созерцающий папа. Мама, созерцающая папу, который созерцает.
Сливовое дерево! Свежие плоды, опадающие каждый день. Папа говорит, нам можно их есть, некоторые такие разбухшие, налитые и увесистые, что под действием собственной тяжести впитываются спекшейся до каменной твердости почвой; при ударе о землю плоды лопаются, пятная все вокруг брызгами красного сока и растекшейся мякотью. Словно ежедневный ритуал кровопускания, создающий в воздухе запах брожения.
– Дыхание! – слышен издалека голос Малькольма.
Белые голуби вырываются из голубятни, взлетают вверх, в солнечное пространство, и пропадают из вида. Мелани становится с головы на ноги. Попытка подражать кузине не удается. На затвердевшую землю падать больно. Дни тянутся долго, вечера изобилуют звездами. Папа, стоящий позади них, ее и Мелани, – одна рука у нее на плече, другая указывает вверх, в бесконечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31