Грегори встает на стул и накидывает белую простыню на угол одного из самых больших зеркал.
– А ты, если не чувствуешь, так сразу и человек, что ли? Нет у меня времени спорить. Или помоги мне, или не отвлекай меня.
Она поднимает простыню и начинает занавешивать зеркала в другой половине зала. Они работают, храня недружелюбное молчание.
– Будь так добр, объясни мне, зачем мы это делаем?
Ответа не последовало, но она уже знает (слышала раньше), как он описывает свой страх. Если приближается гроза, она наверняка принесет с собой молнии; и если случится так, что молнии будут сверкать в ночном небе прямо над их квартирой, скорее всего одна из них отразится в каком-нибудь большом или маленьком зеркале. Он боится отраженных в зеркале молний. Говорит, что они его погубят. Или, по крайней мере, принесут неудачу.
– Неудачу? Ха! Какое дело занюханному наркоману до каких-то неудач?
Стоя на стуле, Грегори замирает и буравит ее гневным взглядом, пока она снова не берется занавешивать зеркала. Наконец дело сделано. Грегори, который немного запыхался, наливает себе стакан водки и тихо говорит:
– Ты можешь уйти отсюда, когда захочешь, и тебе это отлично известно. Я же тебя к стене цепями не привязываю. И к кровати наручниками не приковываю.
Но не все так просто. Она хочет уйти, но что-то ее удерживает. Не цепи и не наручники, что-то другое. Может быть, фиолетовый свет. Она боится потерять фиолетовый свет. Стоит уйти от Грегори, и этого света не будет.
– Почему мы не можем просто задвинуть шторы?
– М-м?
– Если ты так боишься увидеть в зеркале молнию, почему бы просто не задернуть шторы?
– Но ведь надо наблюдать за молнией.
Небо снаружи приобретает цвет закаленного железа. Грегори открывает окно. В квартиру врывается свежий ветер, и сразу становится прохладней. Он наливает себе еще водки, придвигает стул с высокой спинкой поближе к окну и устраивается так, словно собирается смотреть дневную спортивную передачу по телевизору.
– Ты когда-нибудь была на моем месте? – спрашивает он, не сводя взгляда с предгрозового неба. – Я думаю, была.
– Возможно.
– Насколько я знаю. Мне нравится знать. Она чувствует себя одинокой, лишней. Небо и
квартира с выключенными лампами становятся все темнее. Затем появляются первые отблески белого света, разрывающие воздух вдалеке. Так обрушивается на планету смертельный поток белых нитей, словно образующий преграду между двумя мирами; так стремится к земле вирус-паразит, жаждущий утвердить на ней свое господство; так цепляется за крошечную выемку в скале отчаянный альпинист в надежде удержаться хотя бы одним пальцем. Белый свет замораживает капли пота, выступающие на лице Грегори. Он начинает дышать глубже, его пристальный взгляд останавливается на вечернем небе. Она для него больше не существует. Он теперь оседлал молнию.
Она его покидает. Уходит на кухню, готовит кофе. Выпивает кофе, ест круассан. Гроза набирает мощь. Молния шипит, подкрадывается ближе. Гром грохочет с невероятной силой почти над головой. Когда наконец грозу относит дальше, она смывает с рук крошки и возвращается в зеркальную гостиную.
Грегори полулежит, растянувшись на стуле. Туманный белый свет заливает пространство, все обесцвечивая; фотографический негатив. Она догадывается, что этот свет – остаток электрического заряда. Он впустил его внутрь и уничтожил все следы удивительного фиолетового света, которым так мягко лучился с тех самых пор, когда она впервые увидела его на кладбище Пер-Лашез. Она осторожно подходит к нему сзади и дотрагивается до шеи. Он не реагирует. Она обходит его спереди, мягко опускается на колени. Пустой стакан из-под водки валяется на полу.
Его глаза широко открыты и до сих пор следят за грозой. Она еще шире раскрывает его правый глаз двумя пальцами, заглядывает в него. Запоздалая белая молния отражается в расширенном черном зрачке; через пять секунд – прощальные раскаты грома, затихающие где-то вдали. Он мертв.
Убив его, она не чувствует вины. Он ее обманывал и унижал. Он играл роль ангела, и за этот смертный грех ни архангел, ни херувим, ни серафим не даруют ему свое прощение.
Теперь она спокойно может отправиться к своей сестре в Дордонь.
37
На следующий день была очередь Мэтта и Крисси идти в супермаркет, но близился полдень, а Крисси, как и Джеймс, все еще не вставала. Она провела еще одну неспокойную ночь, разгуливая по дому во сне. Посреди ночи Мэтт нашел ее около рояля; она сидела, положив палец на черную клавишу. Каким-то образом ему удалось отвести ее обратно в кровать и при этом не разбудить.
– Давайте я пойду вместо нее, – предложила Сабина. – Можем взять с собой девочек.
– Я в магазин не собираюсь, – отрезала Джесси.
Сабина переглянулась с Рейчел, которая подметала пол в патио. За последние дни Сабина всячески пыталась сократить до минимума общение девочек как с Рейчел, так и с Крисси.
– Пойдем, дорогая. Устроим себе загородную прогулку.
В ответ Джесси сняла туфли, сбросила с себя хлопчатое платье и, пригнув голову, рванулась к бассейну. Раздался всплеск, и полетели брызги.
– Давай, Бет, надевай туфли.
Но Бет была занята тем, что собирала использованные петарды и аккуратно раскладывала их на траве, перепачкав при этом свои ручки почти до черноты. Она хотела очистить поле от обгоревших «мертвых» ракет. Сабина попыталась найти выход из создавшегося положения.
– Мэтт, может, Рейчел не будет возражать против прогулки с тобой?
– Ну уж нет! – возразила Рейчел. – Моя очередь прошла. Я останусь здесь и буду доставлять неприятности.
Сабина перевела взгляд с Рейчел на Бет и Джесси.
– С ними все будет в порядке, – заверил Мэтт.
В машине Сабина поделилась с Мэттом кое-какими дурными предчувствиями, по крайней мере насчет Рейчел.
– Что ты о ней думаешь? Как по-твоему, она надежна?
– А кто, черт побери, может считаться надежным?
– Я имею в виду – ты бы доверил ей своих детей?
– Конечно, доверил бы. Ты уж слишком над ними трясешься. – Мэтт не мог открыть ей то, что было у него на уме; поскольку Сабина догадывалась об интрижке своего мужа с Рейчел, она готова была возвести эту женщину в ранг серийного убийцы. Если бы Мэтт только намекнул на это обстоятельство, он тем самым не просто подтвердил бы наличие интрижки, но также дал бы ей понять, что эта история ему известна. Тогда бы уже никто в доме не смог спать спокойно.
Они въехали в старый город – бастиду – и зашли выпить кофе, прежде чем отправляться за покупками.
– Так что же, после того как я привез его обратно, ты так ничего от него и не добилась?
– Нет. – Сабина все крутила ложечкой в своей чашке, как будто искала там некий тайный смысл. – Он клянется, что пережил нечто вроде затмения. Кстати, он попросил не говорить тебе об этом. Он думает, что, если об этом узнают на работе, его компетентность окажется под сомнением.
– Ты ему веришь?
– Как ни странно, да. Мне кажется, он разрывается. Я хочу сказать, что в нем много разных людей и он сам не знает, кто он. Мы женаты двенадцать лет, а он мне словно чужой. И себе самому тоже. Он не знает, хочет ли он быть Джеймсом-отцом, боссом, дегустатором вин, ленивым грубияном, вольным философом, мужем… Знаешь, когда мы в последний раз занимались любовью? Когда он последний раз целовал или обнимал меня?
Он в упор посмотрел на нее.
– Пойдем.
– Тебе следует остерегаться его, Мэтт, – сказала она, когда они поднимались. – Он чувствует, что ты его каким-то образом унизил. Никак не может забыть это тщательно разыгранное пиротехническое шоу… Ты сыграл его роль. Проявил к его детям больше внимания, чем он сам. И он тебе за это спасибо не скажет.
– Да пропади он пропадом, – сказал Мэтт, давая чаевые официанту.
Они быстро покончили с покупками и поехали обратно. Машину вела Сабина, и Мэтт решил показать ей то место, где Бет однажды видела кого-то в кукурузе. Проехав по дороге километра два, Сабина спросила:
– А эта дорога ведет не к той пещере, куда мы ходили на днях? – Она съехала на обочину. – Посмотрим еще разок?
Без долгих рассуждений Сабина выключила зажигание и вышла из машины.
Она открыла багажник, и рука Мэтта слегка дрогнула, когда он потянулся за фонариком. Руки Сабины неестественно свисали по бокам, пока она шагала по пыльной, белой известняковой дорожке в сторону пещеры. Они шли вдоль зеленой изгороди из пышной жимолости, от запаха которой кружилась голова. Он следовал за ней, держа в потной руке резиновую рукоять фонаря, и старался не смотреть на крошечные прожилки на ее ногах.
Из-за неловкого молчания казалось, что цикады еще громче стрекочут в траве. Воздух был душный и давящий; рубашка Мэтта липла к его спине, а юбка Сабины четко обрисовывала ее ягодицы. Они прошли мимо террасы, заросшей несобранным виноградом. Переспелые ягоды портились прямо на лозе, наполняя воздух резким запахом брожения, делая его ощутимо вязким. Казалось, что иссушенная земля настолько напряжена и перегружена, что вот-вот лопнет от беспощадного зноя. Сабина нервно улыбнулась из-за плеча и сразу же отвернулась. Мэтт переложил фонарь из одной руки в другую.
Они пробирались через кусты, и ягодка ежевики застряла в волосах Сабины, удивительно похожих по цвету на эту самую ягодку. Мэтт вынул ее дрожащей рукой, и они пошли дальше к зеву пещеры. Именно там она повернулась к нему, прежде чем войти. Она прижала руку к груди, как будто ей было трудно дышать. Мэтт, весь мокрый, заметил жемчужные капельки пота, сияющие на ее верхней губе. Он стоял достаточно близко и мог вдыхать ее солоноватый запах.
Внутри пещеры что-то сдвинулось. Легкий шорох, скольжение сланцевых плиток.
Они повернули головы к входу и услышали сопение, а потом снова шарканье о сланцевый пол. Затем раздался не то свист, не то вздох. Сабина в ужасе посмотрела на Мэтта, но его взгляд был прикован к черному устью пещеры, формой напоминающему женское лоно. Шагнув назад, она схватилась за его плечо. Звуки прекратились, хотя они изо всех сил старались услышать что-нибудь еще.
– Давай не останавливаться, – попросила Сабина.
– Слушай, – сказал Мэтт.
Камешки снова зашуршали и защелкали; потом последовали вздохи, похожие на тихий, неумелый свист. Что-то приближалось изнутри к выходу из пещеры. Из темноты стала вырисовываться белая фигура. Это оказалась Бет, которая пыталась так сложить губы, чтобы удалось посвистеть. Увидев Сабину и Мэтта, она внезапно остановилась.
– Мамочка!
Сабина была так ошеломлена, что потеряла дар речи. Вскоре к Бет присоединилась Джесси, а еще через несколько секунд – Джеймс, который тоже встал как вкопанный и полюбопытствовал:
– Что это вы тут делаете?
С поразившей Сабину быстротой Мэтт ответил:
– Мы видели вас с дороги. Как раз возвращались из магазина.
– Ну да! – с недоверием произнес Джеймс.
– Мы крались за вами, – объяснил Мэтт, поглаживая золотистые волосы Бет. – Мы хотели, чтобы вы подпрыгнули от неожиданности, но вы нас опередили.
– Я подумал, что девочек надо сводить сюда еще раз, – сказал Джеймс. – А внутри-то как прохладно. Ты вспотела, дорогая.
– Я знаю. Так неприятно. И мухи повсюду. Ты поедешь обратно на машине?
– Нет, – ответил Джеймс. – Мы охотимся за мертвецами, так ведь, Бет? – Бет показала две огромные использованные ракеты, найденные в поле. Он прошел мимо Мэтта и двинулся дальше через кусты. Девочки последовали за ним.
– Вы двое продолжайте развлекаться. И не беспокойтесь за нас, мы прекрасно проводим время.
Сабина посмотрела на Мэтта, а затем двинулась сквозь кусты вслед за ними.
– Нет, я пойду с вами.
– Ты уверена, милая? Может, ты лучше отдашь ключи Мэтту?
Она бросилась назад и вложила в руку Мэтта ключи от машины. Он ничего не сказал, и она быстро кивнула ему головой.
После их ухода Мэтт долго еще стоял у входа в пещеру, думая о том, что только что случилось, о том, насколько далеко все зашло. Мышцы рук и ног ослабли. Казалось, что зной горячими потоками скатывается вниз по скале у него за спиной. Назойливая муха вилась вокруг его рта.
Он ступил внутрь пещеры в поисках укрытия от испепеляющей жары. Там было влажно и прохладно. Он зажег фонарь и направился в дальний угол пещеры, где без труда отыскал настенный рисунок, который показал им Патрис. Мэтт снова внимательно его изучил. Две главные фигуры представляли собой либо рогатых животных, либо людей, одетых в звериные шкуры. Эти шкуры, украшенные перьями, были, видимо, сняты с серны или с другого подобного существа. Одна из фигур взгромождалась на другую, как правильно заметила Джесси. Пока он рассматривал рисунок, фонарик помигал и погас. Мэтт похлопал по нему ладонью, и фонарик загорелся снова, хотя и слабо. Изучая изображение, Мэтт пришел к выводу, что фигуры либо танцуют, либо совершают какой-то сексуальный ритуал. Коричневато-желтая краска выцвела почти до серости, и в темной пещере было очень сложно отличить примитивные мазки художника от расщелин и изломов каменной стены. Потом батарейки в фонарике сели окончательно. Мэтт оказался в полной темноте. Он вдыхал каменную влажность пещерного пола и пытался – хотя и безрезультатно – вновь вернуть фонарик к жизни. Направляясь туда, где, как он считал, находился выход, он протянул руку в поисках стены, однако ничего не нащупал, и рука повисла в воздухе. Он выдвинул вперед правую ногу, но пол оказался намного ниже, чем он ожидал. Затем, наткнувшись на что-то в темноте, разбудил какой-то запах. И снова ему в нос ударил аромат минерала, на сей раз похожий на дыхание моря. Он сделал еще один шаг наугад, и таинственный запах стал подниматься с пещерного пола подобно дыму, почти как фимиам; в прохладе пещеры он был горячим и сухим, словно воздушный поток в атмосфере.
С другой стороны, он почти до неприличия напоминал о человеческом присутствии. Это был дурманящий запах женщины, струящийся из скалы, будто случайно спровоцированный несмелыми человеческими шагами. И с запахом на Мэтта снизошло прозрение. Он осознал, что тысячи лет назад эта пещера служила местом проведения ритуала; сюда приводили новичков, чтобы они познали смерть и возрождение. Странные очертания входа в пещеру, ее влажная утроба, напоминающая женскую, запах мускуса и магические настенные символы – все испускало ауру опасного любовного приключения. Он знал, что преобразующий ритуал возрождения вполне возможен. И более того, пещера приводила ему на память обещание, которое он некогда дал Крисси. Для Мэтта человек в кукурузе и его собственный страх перед пещерой имели одну и ту же природу.
Спотыкаясь в темноте, он разглядел наконец узкую полоску света, обозначавшую выход, и в панике бросился туда со всех ног. На секунду он испугался, что проход для него слишком узок и что он застрянет, но этого не случилось, и он выбрался наружу, тяжело пыхтя в знойном воздухе и зажмурившись от яркого света
Он лишь на миг оглянулся на узкую щель в скале, а потом пошел напролом через заросли. Снова оказавшись за рулем автомобиля, он услышал где-то на севере урчание далекого грома.
38
– Она приближается, Джесси, как я тебе и предсказывала. Разве это не чудо! Ты не почувствовала, что стало прохладней еще градуса на два? Посмотри на север. Посмотри, как она надвигается на нас, темнеющая, развевающаяся, как знамя, озаренное небесным светом. Но ты все это и сама знаешь. И что дождь – это просто эфирные шелковинки, свободно падающие из тучи. Мы говорили об этом, правда? О том, что в короткий человеческий век нам дано увидеть такую красоту! Теперь ты сама видишь. Теперь ты можешь верить в ангелов – смотреть, как они там собираются, толпятся в раскаленном воздухе, катаются на воздушных волнах, толкают друг друга. Джесс, ангелы устремляются к нам!
Знаешь, когда человек забывает язык – любой язык, он в первую очередь утрачивает способность писать. Затем теряется навык чтения. Наконец человек постепенно разучивается говорить; и язык, такой поразительно сложный, существующий по жестким правилам и законам, но все же без конца создающий новые формы, подобия, метафоры и протуберанцы чистого света, исчезает навсегда.
То же самое, Джесс, происходит с языком ангелов. Надо думать, когда-то он был дарован смертным, чтобы они могли при необходимости писать на небе таинственными облачными символами, но теперь вторичное искусство чтения утрачено навсегда. Сейчас даже стало модным отрицать, что этот язык когда-либо существовал. Облака, утверждают умники, не хмурятся и не сердятся, не капризничают и не досадуют; они никого не запугивают и никогда не грустят. Дождь – это не слезы, это просто дождь.
На свете много мертвых языков, Джесс. Но способность говорить на небесном языке облаков, что, кстати, означает жить и существовать внутри этого языка, не полностью потеряна. И пока люди, отягощенные земными заботами, спорят, разумно или неразумно считать – в жизни ли, в искусстве ли, – что погода влияет на человеческую душу, носители языка ангелов пребывают в унынии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31