А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Между тем она никогда не теряла бдительности. Сабина могла заметить, что Рейчел ловит каждое сказанное слово, от нее не ускользает ни один нюанс. И казалось, что особое внимание она уделяла отношениям между Джесси и ее родителями, как будто поставив перед собой задачу критически наблюдать за ними или подготовить доклад для некоего теневого агентства.
Рейчел также обладала лисьей хитростью. Сабину не мог ввести в заблуждение ее простонародный акцент или вульгарная татуировка. Она наблюдала английскую классовую систему на протяжении нескольких лет и теперь могла, приподняв ее фиговый листок, одобрить эту систему и затем быстро вернуть листок на место. Британцы были ужасными – но какими умелыми! – лицемерами. Они ругмя ругали свою классовую систему или, более того, делали вид, что ее уже не существует. По-видимому, следовало быть французом или, по крайней мерс, просто иностранцем, чтобы понять бессмысленность этих заявлений и увидеть: именно сейчас система работает превосходно, как хорошо смазанная машина.
Английская классовая система проявила себя как податливый, но отнюдь не хрупкий механизм с надежным устройством защиты. Она позволяла вам уберечься от хищнических инстинктов людей, которым было меньше терять, чем вам. Она ставила препон захватчикам, зарящимся на то, что далось вам такими трудами. Она существовала для того, чтобы воспрепятствовать людям с низкими инстинктами проводить отдых вместе с вашей семьей. И тем нс менее Рейчел была человеком, преследовавшим сноп корыстные интересы. Чего она хотела добиться, от кого и с чьей помощью, – Сабине оставалось только гадать. Но она была полна решимости не допустить того, чтобы Рейчел добилась желаемого за счет благополучия семьи самой Сабины.
Нет, отныне она должна наблюдать за Рейчел и Крисси самым тщательным образом.
Мэтт передал Бет с ее букетом с рук на руки Сабине и только попросил девочку ничего не рассказывать о незнакомце, которого она встретила в зарослях кукурузы. Сабина была восхищена маками и отослала Бет поставить их в кувшин. Мэтт не мог бы с уверенностью объяснить, почему он велел Бет помалкивать об испытанном ею сильном испуге; во всяком случае, руководило им не только желание оградить Сабину от волнений, которых у нее и так хватало. Сам он точно знал, что именно увидела Бет.
По мнению Мэтта, Бет могла лишь мельком уловить некий образ всего, что ее пугало. Она увидела в полумраке лишь собственные страхи, принявшие неясные очертания. Напряжение, царившее в доме, было достаточно тяжелым испытанием и для взрослого человека; что уж тут говорить о семилетнем ребенке? Ее мать и отец пребывали в кошмарном состоянии невысказанной враждебности. В известном смысле было бы лучше, если бы эта вражда вылилась в откровенную свару, с обменом ударами, плевками и пинками на газоне перед домом. Джеймс мог бы раскровянить Сабине губу а Сабина в свою очередь могла бы разбить о его голову блюдо, заодно, может, срезав кусок уха. По крайней мере, таким способом можно было бы хоть отчасти дать выход копившейся в них затаенной ненависти. Непрерывное ожидание взрыва могло кого угодно довести до такого состояния, когда начинают мерещиться всякие ужасы.
И дети, как всегда в таких случаях, несомненно, ощущали это напряжение. Нет, пожалуй, это не совсем так: дети не просто ощущают напряжение, они сами до предела напряжены. Этим напряжением они живут. Особенно в возрасте семи лет, когда мать и отец курятся, как вулканы, погружены в тяжкие раздумья и, подобно богам в небесах, готовы метать громы и молнии. Если Джеймс и Сабина так же относились друг к другу, когда Джесси была в возрасте Бет, то не следует удивляться тому, какой выросла Джесс.
Внезапно Мэтт задумался о том, когда Джеймс последний раз занимался любовью со своей женой. Думая о Сабине, он не мог избавиться от сильной тяги исправить это упущение. Она была красивой и тонко чувствующей женщиной, которая растратила себя на сексуально неблагодарного и духовно низкого субъекта. По какой-то причине Мэтт всегда мечтал заставить Сабину вспотеть. Он хотел, чтобы она обливалась потом. Он представлял ее в своем воображении обнаженной, представлял ее стройные смуглые ноги, ее аппетитные округлости пониже спины, бисеринки пота над верхней губой, капельки пота, поблескивающие на сосках ее маленьких грудей, и сбегающие по точеным бокам ручейки пота, которыми он наслаждался, слизывая их языком и доставляя ей минуты удовольствия, в котором, без сомнения, отказывал жене Джеймс. Она была, вероятно, наиболее сексуально привлекательной, но разочарованной женщиной из тех, каких ему когда-либо приходилось встречать. Джеймс должен был быть совершенным безумцем, чтобы удариться в бега. Хныкающий трус, оставивший эту чудесную, искушенную в любви жену и двух дочек, которых так хочется обнять и расцеловать.
Мэтт отвлекся от своих фантазий о Сабине, чтобы поразмышлять о Бет, напуганной порывом ветра в зарослях кукурузы. Да, то, что Бет увидела там, был ее страх за отца, потерявшегося в золотисто-зеленых джунглях. Мэтт знал это, поскольку свой «человек в кукурузе» был и у него самого.
Его била дрожь.
Он нашел Крисси на топчане для загара. Ни жестяное дребезжание ее маленького стереоприемника, ни большие солнцезащитные очки не могли скрыть настроение жены.
– Почему у тебя такой кислый вид? – спросил он.
Не получив ответа, он вздохнул, вытащил кисет, папиросную бумагу и свернул несколько самокруток. Вскоре воздух наполнился сладковато-приторным запахом марихуаны. Мэтт помахал сигаретой перед лицом Крисси.
Крисси взяла у него самокрутку, коротко затянулась и быстро выдохнула дым, как бы давая понять, что сигарета не в ее вкусе. Она вернула ему косяк с таким видом, как будто Мэтт заслужил упрека одним тем, что предложил ей такое утешение.
Крисси стремилась избегать Мэттовой травки так же, как сопротивлялась излишней выпивке. Когда она курила некоторые из его сигарет или выпивала лишку, она долго не могла заснуть и чувствовала себя слишком усталой. В этих случаях она словно впадала в некое подобие транса. Для окружающих она словно бы куда-то исчезала. За годы жизни с нею Мэтт научился распознавать признаки этого состояния. Вокруг глаз возникали серые тени, а голова слегка откидывалась. Ее можно было окликать и называть по имени, не получая никакого ответа. Для того чтобы вывести Крисси из транса, необходимо было до нее дотронуться.
– Где ты бродишь? – неоднократно спрашивал ее Мэтт в этих случаях.
Она смотрела вверх, как будто ответ был где-то над ней, а затем улыбалась и произносила:
– Не знаю.
И он ей верил. Она действительно не знала. Но он догадывался также, что она и не хотела знать.
Именно Мэтт недавно первым обнаружил, что у Крисси и Джесси имеется нечто общее.
– Джесси поступает точно так же. Она исчезает на одно-два мгновения, особенно тогда, когда кто-нибудь говорит то, что ей не хочется слышать.
– Но Джесси не пьет и не принимает наркотики.
– Ты права. Тебе надо бы с нею поговорить, не исключено, что ты можешь ей помочь.
С тех пор Крисси всегда испытывала особое чувство близости с Джесси и именно поэтому так болезненно восприняла категорический отказ Сабины.
Крисси сняла темные очки.
– Для совместной прогулки с Джесси я, видимо, не гожусь.
– Это кто же говорит?
– Ее мать.
Мэтт беспокойно оглянулся на дом.
– У Сабины сейчас трудное время. Но ее проблемы никак не связаны с тобой. Просто она выплескивает раздражение на каждого, кто попадется под руку.
– Просто она вонючая сука, вот что она такое.
– Ну-ну! – примирительно произнес Мэтт, шокированный горячностью Крисси.
Крисси успокоилась, и Мэтт, загасив сигарету и выпустив густое облако дыма, сказал:
– Сегодня Бет видела кое-что в кукурузе. Крисси стремительно выпрямилась:
– Что ты имеешь в виду? Как это понимать – «Бет видела кое-что в кукурузе»?
– Расскажи мне еще какие-нибудь секреты, – попросила Бет.
Они прятались в сенном сарае. Джесси нашла бревенчатый сеновал, о котором остальным обитателям дома ничего не было известно, благодаря чему девочки получили возможность через щели в бревнах подглядывать за взрослыми, когда те были в саду или около бассейна, и видеть любого приближающегося к ним. Джесси тщательно обдумывала, что она может рассказать Бет и о чем умолчать.
– Ты болтунья, Бет. Что бы я тебе ни рассказала, ты отправляешься с этим прямо к ним. Болтунья ты.
– Нет, я не болтунья, – запротестовала Бет. – И я рассказала тебе о том, что было в кукурузе.
– Ш-ш-ш! Они нас услышат. Так и быть, я расскажу тебе еще один секрет. Но если ты проболтаешься о нем еще кому-нибудь, тогда все. На этом мы кончаем.
Бет сменила позу, чтобы удобнее было слушать, и направила свои голубые глаза вверх на сестру.
– Ты видела там ангелов, – сказала Джесси.
Бет медленно моргнула. Для нее это не было такой уж новостью.
– Я это знаю!
– Да, но вот чего ты не знаешь, так это как их распознать. Они выглядят вовсе не так, как ты думаешь. На самом деле они являются в самых разнообразных формах и образах. Ангел может явиться тебе как угодно: в виде птицы, дерева, какого-нибудь человека, надписи на могильной плите, пещеры. – Воображение Джесси срабатывало моментально. – В виде автомобиля.
– Автомобиля? – Бет скорчила гримаску.
– Я не говорю, что ангел обязательно является в виде автомобиля. Просто это возможно. И любой человек, вроде тебя например, увидит такой автомобиль и даже не догадается, кто же это такой.
Если это действительно соответствовало возможным превращениям ангелов, то, судя по всему, Бет предпочла бы избегнуть их общества.
– А в виде людей они могут являться?
– Я же сказала тебе, что могут.
– Так я видела в кукурузе ангела?
– Нет. Это был демон.
– Кто тебе больше всех нравится? Мэтт, Крисси или Рейчел?
Джесси понимала, что ответить она должна очень осторожно. Даже со стороны младшей сестры этот вопрос мог быть замаскированной хитростью.
– Они мне все одинаково нравятся.
– А мне больше всех нравится Рейчел. Скажи, чем отличается ангел от демона?
31
Ну и как же можно было объяснить – когда Джесси спросила о различии между ангелом и демоном, – если решение этой задачки подчас сравнимо с попыткой сформулировать разницу между правдой и ложью? Она забыла – и забывала довольно часто – Евангелие лжи, что проповедовал Грегори. Инстинктивного ответа она найти не могла. Она сама еще нуждалась в обучении. Исследование зеркал в зеркалах требовало жесткой дисциплины.
Она обнаруживает, что Грегори наркоман, наткнувшись на него в ванной. Все, чем он пользуется для инъекции, выложено на закрытую крышку старенького комода, а он перетягивает жгутом предплечье, чтобы выступила вена.
– Да ты никак наркоман?! – выпаливает она.
Застигнутый с поличным, он оправдывается, глядя на нее ясными голубыми глазами:
– Боже правый, нет! Я диабетик. Мне нужен укол инсулина. – Он протягивает шприц, чтобы она удостоверилась.
Покраснев, непрерывно извиняясь за свою ошибку, она закрывает дверь ванной. Возвратившись в зал, заполненный зеркалами, снова думает об увиденном, хлопает себя по лбу: «Инсулин! Вот паршивец!»
Многие особенности поведения Грегори становятся понятными. Некоторая отрешенность, резкие смены настроения, необъяснимые взрывы патетики, неспособность к эякуляции. Она шокирована вовсе не тем, что он наркоман. Ей приходилось видеть алкоголиков и похуже Грегори; она сама нюхала порошки, глотала таблетки, курила травки всех цветов осени. Что действительно приводит ее в замешательство, так это удивительный рефлекс лжи. Наркоманы и алкоголики, по ее опыту, – наиболее изощренные и опытные лжецы и лицемеры на планете. Рабам привычки дарована способность обманывать ангелов. В действительности они употребляют не наркотик и не спиртное, а Евангелие лжи. Белое как снег или золотое как солнце на входе, героин или виски, все равно – выходит оно потеками дегтя, отстоем черной лжи, чернее самой ночи.
Продолжая эту игру, она получает странную и искаженную картину самой себя. Не будучи никогда особенно честным человеком, она с удивлением обнаруживает, что ее собственное первое побуждение – сказать правду. Но можно ли считать это добродетелью, если важнейшие свершения задумывались, чтобы достичь совершенно противоположных целей? Лживость Грегори, эта его вторая натура, заставляет ее все время держаться в напряжении; особенно трудно натренировать себя не верить практически ничему. Сейчас она чувствует, какой наивной глупышкой выставила себя, поверив, будто Грегори диабетик.
Несколько раз она возвращается к мысли: «Я должна прекратить это сейчас же, я должна бежать от этого». Но что-то случается в те моменты, когда неприкрытая ложь объединяет ее и Грегори. Как, например, ложь об инсулине. Когда после высказанной лжи их глаза встречаются, они чувствуют себя так, будто сию секунду разделили потрясающий секрет – тайное бремя самой жизни. Они летят вниз, не сводя друг с друга взгляда, падают в огненную бездну к какому-то ужасному и ошеломляющему откровению.
В этот же день, позже, Грегори приходит к ней, предлагая небольшой пакетик белого порошка:
– Мне не хотелось бы, чтобы у тебя водилось что-нибудь из этого.
Она пытается побороть раздражение.
– Я считаю, что с твоей стороны просто великолепно, великодушно и смело преподнести мне это. Я хочу, чтобы ты предлагал мне это ежечасно.
Это последний раз, когда он пытается навязать ей героин. Вопрос о его приверженности к наркотикам они больше никогда не обсуждают.
Но у Грегори имеется еще и другое пристрастие. Вечер, проведенный на Пер-Лашез, они также не вспоминают, но сапожки эдвардианской эпохи – со шнуровкой и каблуком-шпилькой – вновь возникают на арене вместе с другими предметами одежды и соответствующей косметикой.
– Скорее всего, я не получу никакого удовольствия, – уверяет ее Грегори, – если ты надумаешь надеть что-либо из этого…
Ома пожимает плечами и делает ему одолжение, всегда готовая одеваться по его желанию. Ее все еще интересует, какова природа его потребностей.
В результате она подбеливает лицо и красит губы помадой малинового цвета, которую он не переносит; надевает чулки-«сеточку» и сапожки, которые не доставляют ему удовольствия; натягивает черные бархатные перчатки до локтя, которые он не одобряет, использует корсет, оставляющий грудь открытой и вызывающий у Грегори резкий протест…
Он зажигает десятки свечей в своей спальне. Лежа голышом на кровати, следит за нею расширенными зрачками, подобно дикому зверю, поджидающему жертву. Трудно понять, чего он хочет. На ее вопросы он отвечает только отрицательно, и если она открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, то ощущает явное недовольство. Поэтому дальше она действует инстинктивно. На первый раз она берет в рот и сосет его длинный тонкий член, но ее не покидает ощущение, что он либо не может, либо не хочет доводить дело до конца. Требуется какое-то усовершенствование, и ей обиняком дают понять, какое именно:
– Если бы ты подкрашивала груди… Она подкрашивает.
Потом:
– Может быть, сигарету, но если у тебя не найдется сигареты…
Она делает одолжение.
– Нет, нет, не зажигай ее. И затем:
– Если ты, хотя бы случайно, затянешься сигаретой, когда сосешь, то никакого удовольствия от этого я не получу.
Каждый раз – новое усовершенствование, тонкая подгонка, легкая модификация, пока не наступает тот неизбежный момент, когда по вине какого-то неминуемого жеста или гримасы она чувствует, что он разочарован, и снова наступает не финал, но пауза. Без колкостей, без взаимных упреков, лишь с ощущением неудовлетворенности – до следующей попытки.
И каждый раз все в точности повторяется: прикуривание сигареты определенным образом, затяжка в заданный момент, выдох указанным способом… детально расписанный ритуал, каждый шаг которого – экспромт: «Если ты собралась снять перчатку и загасить огонек одной из свечей, то ни в коем случае…»
Это продолжается несколько недель. Погода портится, прогулки становятся короче. Она читает. Грегори иногда куда-то уходит и порой не возвращается день или два. Почему она остается? Потому что Грегори никогда не просит ее об этом, никогда ничего не требует от нее. Что касается сексуальных отношений, то, в отличие от злополучного вечера в Пер-Лашез, он никогда больше не делает попыток овладеть ею. В нем заключена какая-то мистерия, которую она должна досмотреть до конца. И, что ни говори, он приносит действительно ангельский договор, предлагая руководство и обещая откровение. Она помнит об этом.
Но где-то в дальнем уголке ее мозга слабенько звенит колокольчик. Дордонь, вызванивает он, Дордонь. И услышав этот звон, она вспоминает свою прерванную поездку. Она знает, что должна отправиться и Дордонь, чтобы повидать сестру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31