Голос говорившего был вял и сух. Человек явно работал не на совесть, а потому что послали, забыв дать другой приказ.
— Что это за говорун там? — спросил Лукин у кого-то из своих офицеров. — Кто послал?
— Эта таратайка за ними тянется еще с Болотной площади. Я так понимаю, что приказа на братание с массами у милицейского кордона все-таки не было. Частная инициатива, так сказать, а тем, что в говорильнике сидят, никто ситуацию растолковать не удосужился. Вот они и базарят почем зря.
— Так говорилка чья? — нахмурился Лукин.
— Милицейская, конечно.
— Лучше совсем ничего не делать, чем так… А это что?
Через толпу демонстрантов медленно продвигался военный «Урал». Люди пропускали его, приветственно размахивая руками. Машина развернулась, встала поперек улицы. На широкую плоскую крышу кабины с трудом взобралось несколько человек. Возникла небольшая суета. Сверху было плохо видно, но на кабину явно кого-то втаскивали.
— Бинокль, — распорядился Лукин и внимательно присмотрелся к происходящему внизу.
Косте никто бинокля не дал, поэтому он только вытягивал шею и подслеповато щурился.
— Ну, что там? Что там? Кто? — нетерпеливо спрашивал он Лукина. — Кого они выставят?
— Куда выставят? — поинтересовался Антон Михайлович.
— Ну, в лидеры… Это же политическая акция. Тут или бесплатная реклама, или проход в дамки. Почти беспроигрышная комбинация.
— Почти? — Лукин удивился. — А какие есть варианты проигрыша?
— Ну, — Костя пожал плечами, — вот если наш снайпер с той башни ухитрится влепить пулю этому… знамени новой эпохи…
— Понятно, — пробормотал Антон Михайлович. — Приказ был на провокации не поддаваться. Пожалуйста, смотрите.
И протянул бинокль Орлову.
Костя с непривычки долго не мог настроить резкость. Ему помог кто-то из офицеров.
— Ну как? — спросил Лукин.
— Так это ж… — Костя присмотрелся внимательней. — Это ж Магомаева!
В бинокль было видно, как Арина Алтухеевна толкает какую-то пламенную речугу, но слов не было слышно за унылым бормотанием мегафона.
— Пропагандист доживает последние минуты, — сказал Антон Михайлович.
И действительно. Несколько бравых молодчиков и один милиционер, Костя даже рассмотрел одну звездочку на его погонах, подскочили к говорильнику. Через некоторое время машина замолчала. Из нее вышли двое в форме и смешались с толпой. Сам автомобиль шустро подкатили к «Уралу», вытащили витой провод, внатяжку, с трудом протянули Магомаевой. Та прокашлялась, стукнула пальчиком в коробочку.
— Ну, сейчас начнется… — под нос себе пробормотал Костя.
— Главное, чтобы на этом и закончилось, — в тон ему ответил Лукин.
До вершины моста долетали только обрывки фраз:
— …произвол. Не допустим… …свободный народ… …наша история знает… …сколько… И снова: — …произвол…
Казалось, митинг из ЧП переходит в разряд просто сложных случаев, требующих дополнительного расследования. Но тут через толпу снова двинулся автомобиль. Опять приветственные крики, аплодисменты. Магомаева, с трудом удерживающая равновесие на кабине, оживилась.
— Не понял, — тяжело сказал Лукин. — Дайте-ка бинокль…
— Погодите, — выдохнул Костя. Он знал и эту машину, и того, кто сидел внутри. — Погодите… Сейчас.
Антон Михайлович удивленно крякнул.
— Ну все, — наконец сказал Орлов. — Снаряжайте, хлопцы, коней… То есть заряжайте ружья.
— Что такое? — сморщился Лукин, принимая бинокль из рук Константина. Присмотрелся. — Твою мать!
На крышу «Урала» вместе с лидером СПП вылез не кто иной, как Главный Коммунист страны, Зубаров. Со стороны Раушской набережной двигалась большая колонна людей. Шли организованно. Под красными знаменами. Впереди размашисто шагал, размахивая руками, горластый человечек.
— Он же ее как-то раз прошмандовкой обозвал. — У Лукина вытянулось лицо. — А теперь что?
— А теперь руку жмет, — прокомментировал Орлов. — Жмет руку?
— Жмет, — подтвердил Антон Михайлович.
Сказать, что кто-то видел момент, когда толпа двинулась на заграждение, было нельзя. Казалось, вот они все еще горланят свои призывы и лозунги, размахивают флагами и транспарантами, братаются с ненавидимыми ранее ментами. Ненавидимыми за поборы, за взятки и власть, а теперь возлюбленными за возможность уходить от наказания через все те же взятки… Вот они кричат, подбрасывают в воздух не то шапки, не то лифчики. И вдруг, раз, они уже на мосту. Идут на заграждение, на строй из щитов. Впереди все те же милиционеры, ребята крепкие, с точно такими же щитами и дубинками. Позади — те, что пришли вместе с горластым человечком под красными флагами. Здоровые, злые, с палками, ремнями и арматуринами.
Толпа все еще кричит. Тяжело ворочается «Урал», выбрасывая клубы черного дыма. То ли собирается ехать на мост, вместе с первой волной, то ли намеревается убраться от греха подальше, вместе с лидерами. Толпа кричит. Призывы. Лозунги. Слоганы. А первая волна тех, кто для себя все решил, уже приближается к черной стене щитов. Заработал громкоговоритель. «Ваши действия незаконны. Предлагаем разойтись. В случае неповиновения к вам будет применена сила. Ваши действия…» И все стало будто бы хрустальным. Зазвенело. Вздрогнуло. Костя ощутил себя словно в стакане. Как тогда, в девяносто первом, когда в Москве было нечего жрать, а автомат Калашникова стоил дешевле, чем сейчас бутылка водки. И стреляли, стреляли…
«Ваши действия незаконны…»
В шеренгу ОЗГИ полетели камни, бутылки, куски арматуры.
«Предлагаем разойтись…»
Людская масса забурлила, вскипела! Многоголосое «Ааах…» разнеслось над рекой, и первые, самые отчаянные, кинулись вперед. Свергать тирана.
Когда толпа с оглушающим треском ударилась в черную колонну, Константин понял, что история снова закусила удила и вот-вот полетят клочья кровавой пены!
Заработали водометы. Застучали дубинки. Закричали искалеченные. Задавленные. Оглушенные.
К задним рядам фаланги ОЗГИ подбежали стрелки. Орлов увидел в их руках короткие с крупными стволами ружья непонятной конструкции. Что-то совсем новое. Стрелки поднялись на железобетонные блоки, за какую-то долю секунды прицелились. Оглушительно грохнуло!!!
Стрелки прыгнули вниз, откинули затвор. Упали на асфальт большие картонные гильзы, сильно похожие на охотничьи.
«Резиновые пули», — догадался Когтя.
Стрелки снова поднялись над толпой. Опять грохнуло!
Над головами поплыл голубоватый пороховой дым. Несколько человек отошли назад, заменили боекомплект, прицелились куда-то в небо. Глухо бумкнуло. Три дымные дуги ушли вверх, чтобы упасть где-то в центре бушующей толпы.
«Теперь газ», — снова подумал Костя, затыкая уши руками.
А потом случилось то, чего он боялся больше всего.
Этот грохот нельзя было спутать ни с чем другим. Человек, переживший гражданскую войну девяносто первого, никогда не забудет, как звучит АК. Совсем короткий, тот, который можно легко спрятать под одеждой, под плащом, где угодно.
И тогда толпа закричала по-настоящему. Первые ряды кинулись врассыпную.
— Кто стрелял?! — заорал Лукин, срываясь со своего места. Его хватали за руки, пытаясь удержать. — Кто стрелял?!
Митингующие бежали с моста, затаптывая упавших, кто-то перевалился через парапет и прыгнул вниз. На асфальте перед черной шеренгой лежали семеро застреленных милиционеров. Кровь щедро раскрашивала их мундиры.
Глава 49
Из газет:
«Мы проморгали рождение тирании. Пришло время проснуться! Наш преступный сон длился слишком долго, и вот теперь он перешел в кошмар. Не только сон разума рождает чудовищ, сон демократии тоже способен родить монстра. Довольно ждать! Пришло время действовать!» (Из интервью с Ариной Магомаевой.)
«Союз коммунистов и демократов — вполне закономерное явление в сложившейся обстановке. Вообще, мне кажется, что это естественно. В какой-то мере отсутствие демократических институтов в Советском Союзе обуславливалось только засильем партократической системы, с которой боролись молодые тогда демократические лидеры. Новое время диктует новые условия. Мы больше не можем цепляться за отжившие догмы. Наша борьба — это не борьба политических взглядов или партий, У нас есть общий вектор…» (Из интервью с Зубаровым.)
«Трагедия на мосту. Провокация или акция устрашения?» «Я никогда не могла представить, что буду стоять в одной шеренге с коммуняками. В самом страшном сне мне не могло присниться такое. События прошлого дня убедительно показали, что действительность куда страшнее самого ужасающего ночного кошмара. Я ни на йоту не отошла от своих политических взглядов. Коммунизм — это отвратительное явление, но нынешняя Власть еще хуже». (Из интервью с И.В.Старопесочной.)
«Нет никаких сомнений в том, что убийство семерых милиционеров — это провокация. И провокация, организованная Президентом. Если мы начнем вдаваться в детали и смотреть на ситуацию с точки зрения выгоды, мы поймем, что в плюсе оказывается только президентская клика. Прямое президентское правление, чрезвычайная ситуация, роспуск парламента и правительства — вот что ждет нас в ближайшем будущем».
«Митингующие отступили в сторону Белого Дома. Депутаты, верные Президенту, покинули здание парламента, оставшаяся оппозиция все-таки собрала кворум. На площади, с помощью строительной техники, возводятся баррикады. Мэрия выразила решительный протест и призвала москвичей не вмешиваться в конфликт. Позицию мэра осудили активисты СПП, назвав ее трусливой. По сведениям, просочившимся в печать через анонимные источники, митингующим оказали поддержку видные чины в МВД и Минобороны».
Там внизу, за окнами, по ветвям деревьев прыгала все та же толстая ворона. Она плотно прописалась за кремлевской стеной и чувствовала себя тут как дома. Всегда чисто, всегда прибрано, но тем не менее всегда можно что-то найти, что-то подхватить в клюв, не боясь попасть в цепкие лапы московских котов. Представители семейства кошачьих, проживающие в Кремле, были толстыми, ленивыми и начисто лишились охотничьего инстинкта. В отличие от крыс. Однако крысы жили в подвалах и редко поднимались наверх. Президент успел привыкнуть к птице и даже, в крайне редкие минуты отдыха, пытался ворону приручить. Бросал из окна кусочки хлеба, чем в первый раз чуть не довел охрану до сердечного приступа. Пернатая хлеб исправно подбирала и, склонив голову на бок, присматривалась к первому лицу в государстве. Ребята из охраны между собой дали птице звание Президентской и, в свою очередь, незаметно кормили.
Как и в тот раз, когда Липинский с треском ушел в политические беженцы, Президент стоял спиной к тем, кто сидел за столом.
— Основная проблема — в Западном округе, — бубнил новый министр внутренних дел. — Там… В данный момент…
— Ну что там в данный момент? — поторопил Президент.
— Происходят массовые погромы, — выдавил наконец министр. Все понимали, и он сам в том числе, что его должность временная. Просто некого было толкнуть на освободившееся место, Когда все уляжется, его перекинут куда-нибудь в другое место, и это кресло займет человек, больше подходящий и по темпераменту, и по умственным способностям. Собственно, нынешний министр не возражал, — Массовые погромы магазинов и торговых точек. В основном грабят алкогольные магазины и пункты торговли аппаратурой. Разграблено также несколько охотничьих магазинов. Экономический ущерб…
— Будем подсчитывать позже… — оборвал его Президент. — Чем в этих районах занимается милиция?
— К сожалению, перешла на сторону Нового Правительства.
— Бога ради, перешла так перешла, но, черт побери, почему надо при этом пренебрегать своими непосредственными служебными обязанностями?! — Президент стукнул кулаком по столу. — Что в остальных районах?
— Картина пока сложная. Часть милиции перешла на сторону Нового Правительства, часть объявила о своем нейтралитете.
— То есть они собираются выполнять свои обязанности при любой власти?
— Да.
— Хорошо. Как поставлена охрана объектов класса А?
— Им объявлена общая тревога. Процессы законсервированы. Здания взяты под охрану силами спецназа. Московский инженерно-физический институт полностью закрыт. Ведутся работы по консервированию критического стенда, затем…
— В Москве порядка одиннадцати испытательных реакторов, не считая химических объектов, не нужно перечислять все. Времени немного. Что с Останкином?
Министр вздохнул. Пауза затянулась.
— Останкино? — громче повторил Президент.
— В данный момент в руках Нового Правительства.
— Каким образом?
— Пока трудно сказать.
— Что с дивизией имени Дзержинского? — Президент называл ОДОН по старинке.
— Переведена на казарменное положение еще вчера.
— Чью сторону они примут в конфликте?
— Пока трудно сказать…
— А что легко сказать?! Вообще, что-нибудь можно сказать или нет? Немедленно выясните! Меня волнует именно эта дивизия, это понятно? Каково положение, чем мы располагаем, черт возьми. Можете считать, что мы на войне!
— Есть! — Министр вскочил. — Разрешите идти?
— Идите.
Хлопнула дверь.
Президент смотрел в окно.
— Министр информации.
— Да?
— Вы мне обещали урегулировать ситуацию с так называемой независимой прессой. Что случилось? Денег нет?
— Есть, господин Президент. — Голос информационщика был вялый, унылый. Так мог бы говорить сытый и всем довольный тюлень. — Только они… не берут.
— Это ново…
— Точно так. Не берут. У меня такое ощущение, что им кто-то дал больше.
— Конечно дал, — кивнул Президент. — А вы что думали?! По образованию вы экономист, кажется?
— Да, — в голосе «тюленя» послышались настороженные нотки.
— Тогда готовьтесь стать бухгалтером, если завтра к полудню не прекратятся эти антиправительственные вопли. Напомните им, пожалуйста, что конституционный режим еще никто не отменял. А чем кончится эта смута, они даже представить не могут. Как вы это сделаете, меня не волнует. Теперь все свободны. Александра Степановича попрошу остаться.
Толокошин, словно заранее знавший об этой просьбе, даже не попытался встать.
Когда все вышли, Президент отошел от окна. Сел за стол. Распрямил плечи, с удовольствием помассировал себе шею.
— Какая, однако, получилась ерунда, — тихо сказал глава государства.
Толокошин молчал.
— И осень наступила как-то быстро. Наскоком. Не люблю осень. В школе читал Пушкина: «Унылая пора…» И не понимал. Чем его так поразили эти листья? Не понимаю до сих пор. Скажите мне, Саша, что там у нас в активе.
— В активе, — Толокошин хрустнул пальцами, — у нас ОДОН…
— Дивизия Дзержинского?
— Она самая, — подтвердил Серый Кардинал. — Вероятность лояльности девяносто шесть процентов. В активе у нас, конечно же, Кремлевский полк. Сами понимаете. И еще ОЗГИ. Все Управление. Сейчас они спешно вытаскивают всех, кого могут. Из командировок, из отпусков и так далее.
— А что это нам даст?
— Ну, даже без дзержинцев мы центр удержим.
— Удержим?
— Да, — кивнул Толокошин. — Только удержим. О штурме Белого Дома пока речи не идет.
— А с ОДОНом?
— Появляются шансы. К тому же есть еще спецчасти. И те, кто не перешел на сторону Нового Правительства.
— А что у нас в минус?
— Помимо боевиков из числа гражданского населения и примкнувшей к ним милиции, есть еще один немаловажный момент. — Толокошин нахмурился. — В Министерстве обороны есть достаточно большое количество людей из Нового Правительства.
— Точнее?
— Точнее, сам министр, его зам и несколько сочувствующих.
— Сука… — процедил Президент.
— У нас есть риск, что в Москву будут введены войска мятежников. В ответ на это мы можем рассчитывать на верных нам генералов, которые, в свою очередь, могут двинуть…
— Не могут, — тихо сказал Президент.
— Почему? — У Толокошина было удивленное лицо.
— Вы помните девяносто первый?
— Да, конечно.
— Федералы. Повстанцы. Бэтээры с одной стороны, танки — с другой. Я иногда задумываюсь, почему тогда не было бомбардировок? Это же гражданская война, понимаете? Мы только-только разобрались с этими «борцами с антинародным режимом», дали им землю, уничтожили почти все схроны. Почти каждого держим под контролем. И опять? Нет. Если в Москву придет армия, я покину свой пост.
— Но это же…
— Никаких возражений. Россия не может с каждым новым президентом получать новую гражданскую войну. Со старыми бы разобраться. Пока речь идет о беспорядках, о милиционерах, которые возомнили о себе бог весть что, об оппозиции, которая готова продать все на свете за кусок пирога. Но если мы начнем говорить о действующей армии… Нет. Ни Москве, ни России этого не нужно. Если они хотят, чтобы я ушел со своего места, я уйду.
Толокошин молчал. В кабинете повисла тишина. Откуда-то из-за окна доносилось встревоженное карканье вороны.
Наконец Президент тряхнул головой:
— Но только после того, как они уговорят хотя бы один полк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Что это за говорун там? — спросил Лукин у кого-то из своих офицеров. — Кто послал?
— Эта таратайка за ними тянется еще с Болотной площади. Я так понимаю, что приказа на братание с массами у милицейского кордона все-таки не было. Частная инициатива, так сказать, а тем, что в говорильнике сидят, никто ситуацию растолковать не удосужился. Вот они и базарят почем зря.
— Так говорилка чья? — нахмурился Лукин.
— Милицейская, конечно.
— Лучше совсем ничего не делать, чем так… А это что?
Через толпу демонстрантов медленно продвигался военный «Урал». Люди пропускали его, приветственно размахивая руками. Машина развернулась, встала поперек улицы. На широкую плоскую крышу кабины с трудом взобралось несколько человек. Возникла небольшая суета. Сверху было плохо видно, но на кабину явно кого-то втаскивали.
— Бинокль, — распорядился Лукин и внимательно присмотрелся к происходящему внизу.
Косте никто бинокля не дал, поэтому он только вытягивал шею и подслеповато щурился.
— Ну, что там? Что там? Кто? — нетерпеливо спрашивал он Лукина. — Кого они выставят?
— Куда выставят? — поинтересовался Антон Михайлович.
— Ну, в лидеры… Это же политическая акция. Тут или бесплатная реклама, или проход в дамки. Почти беспроигрышная комбинация.
— Почти? — Лукин удивился. — А какие есть варианты проигрыша?
— Ну, — Костя пожал плечами, — вот если наш снайпер с той башни ухитрится влепить пулю этому… знамени новой эпохи…
— Понятно, — пробормотал Антон Михайлович. — Приказ был на провокации не поддаваться. Пожалуйста, смотрите.
И протянул бинокль Орлову.
Костя с непривычки долго не мог настроить резкость. Ему помог кто-то из офицеров.
— Ну как? — спросил Лукин.
— Так это ж… — Костя присмотрелся внимательней. — Это ж Магомаева!
В бинокль было видно, как Арина Алтухеевна толкает какую-то пламенную речугу, но слов не было слышно за унылым бормотанием мегафона.
— Пропагандист доживает последние минуты, — сказал Антон Михайлович.
И действительно. Несколько бравых молодчиков и один милиционер, Костя даже рассмотрел одну звездочку на его погонах, подскочили к говорильнику. Через некоторое время машина замолчала. Из нее вышли двое в форме и смешались с толпой. Сам автомобиль шустро подкатили к «Уралу», вытащили витой провод, внатяжку, с трудом протянули Магомаевой. Та прокашлялась, стукнула пальчиком в коробочку.
— Ну, сейчас начнется… — под нос себе пробормотал Костя.
— Главное, чтобы на этом и закончилось, — в тон ему ответил Лукин.
До вершины моста долетали только обрывки фраз:
— …произвол. Не допустим… …свободный народ… …наша история знает… …сколько… И снова: — …произвол…
Казалось, митинг из ЧП переходит в разряд просто сложных случаев, требующих дополнительного расследования. Но тут через толпу снова двинулся автомобиль. Опять приветственные крики, аплодисменты. Магомаева, с трудом удерживающая равновесие на кабине, оживилась.
— Не понял, — тяжело сказал Лукин. — Дайте-ка бинокль…
— Погодите, — выдохнул Костя. Он знал и эту машину, и того, кто сидел внутри. — Погодите… Сейчас.
Антон Михайлович удивленно крякнул.
— Ну все, — наконец сказал Орлов. — Снаряжайте, хлопцы, коней… То есть заряжайте ружья.
— Что такое? — сморщился Лукин, принимая бинокль из рук Константина. Присмотрелся. — Твою мать!
На крышу «Урала» вместе с лидером СПП вылез не кто иной, как Главный Коммунист страны, Зубаров. Со стороны Раушской набережной двигалась большая колонна людей. Шли организованно. Под красными знаменами. Впереди размашисто шагал, размахивая руками, горластый человечек.
— Он же ее как-то раз прошмандовкой обозвал. — У Лукина вытянулось лицо. — А теперь что?
— А теперь руку жмет, — прокомментировал Орлов. — Жмет руку?
— Жмет, — подтвердил Антон Михайлович.
Сказать, что кто-то видел момент, когда толпа двинулась на заграждение, было нельзя. Казалось, вот они все еще горланят свои призывы и лозунги, размахивают флагами и транспарантами, братаются с ненавидимыми ранее ментами. Ненавидимыми за поборы, за взятки и власть, а теперь возлюбленными за возможность уходить от наказания через все те же взятки… Вот они кричат, подбрасывают в воздух не то шапки, не то лифчики. И вдруг, раз, они уже на мосту. Идут на заграждение, на строй из щитов. Впереди все те же милиционеры, ребята крепкие, с точно такими же щитами и дубинками. Позади — те, что пришли вместе с горластым человечком под красными флагами. Здоровые, злые, с палками, ремнями и арматуринами.
Толпа все еще кричит. Тяжело ворочается «Урал», выбрасывая клубы черного дыма. То ли собирается ехать на мост, вместе с первой волной, то ли намеревается убраться от греха подальше, вместе с лидерами. Толпа кричит. Призывы. Лозунги. Слоганы. А первая волна тех, кто для себя все решил, уже приближается к черной стене щитов. Заработал громкоговоритель. «Ваши действия незаконны. Предлагаем разойтись. В случае неповиновения к вам будет применена сила. Ваши действия…» И все стало будто бы хрустальным. Зазвенело. Вздрогнуло. Костя ощутил себя словно в стакане. Как тогда, в девяносто первом, когда в Москве было нечего жрать, а автомат Калашникова стоил дешевле, чем сейчас бутылка водки. И стреляли, стреляли…
«Ваши действия незаконны…»
В шеренгу ОЗГИ полетели камни, бутылки, куски арматуры.
«Предлагаем разойтись…»
Людская масса забурлила, вскипела! Многоголосое «Ааах…» разнеслось над рекой, и первые, самые отчаянные, кинулись вперед. Свергать тирана.
Когда толпа с оглушающим треском ударилась в черную колонну, Константин понял, что история снова закусила удила и вот-вот полетят клочья кровавой пены!
Заработали водометы. Застучали дубинки. Закричали искалеченные. Задавленные. Оглушенные.
К задним рядам фаланги ОЗГИ подбежали стрелки. Орлов увидел в их руках короткие с крупными стволами ружья непонятной конструкции. Что-то совсем новое. Стрелки поднялись на железобетонные блоки, за какую-то долю секунды прицелились. Оглушительно грохнуло!!!
Стрелки прыгнули вниз, откинули затвор. Упали на асфальт большие картонные гильзы, сильно похожие на охотничьи.
«Резиновые пули», — догадался Когтя.
Стрелки снова поднялись над толпой. Опять грохнуло!
Над головами поплыл голубоватый пороховой дым. Несколько человек отошли назад, заменили боекомплект, прицелились куда-то в небо. Глухо бумкнуло. Три дымные дуги ушли вверх, чтобы упасть где-то в центре бушующей толпы.
«Теперь газ», — снова подумал Костя, затыкая уши руками.
А потом случилось то, чего он боялся больше всего.
Этот грохот нельзя было спутать ни с чем другим. Человек, переживший гражданскую войну девяносто первого, никогда не забудет, как звучит АК. Совсем короткий, тот, который можно легко спрятать под одеждой, под плащом, где угодно.
И тогда толпа закричала по-настоящему. Первые ряды кинулись врассыпную.
— Кто стрелял?! — заорал Лукин, срываясь со своего места. Его хватали за руки, пытаясь удержать. — Кто стрелял?!
Митингующие бежали с моста, затаптывая упавших, кто-то перевалился через парапет и прыгнул вниз. На асфальте перед черной шеренгой лежали семеро застреленных милиционеров. Кровь щедро раскрашивала их мундиры.
Глава 49
Из газет:
«Мы проморгали рождение тирании. Пришло время проснуться! Наш преступный сон длился слишком долго, и вот теперь он перешел в кошмар. Не только сон разума рождает чудовищ, сон демократии тоже способен родить монстра. Довольно ждать! Пришло время действовать!» (Из интервью с Ариной Магомаевой.)
«Союз коммунистов и демократов — вполне закономерное явление в сложившейся обстановке. Вообще, мне кажется, что это естественно. В какой-то мере отсутствие демократических институтов в Советском Союзе обуславливалось только засильем партократической системы, с которой боролись молодые тогда демократические лидеры. Новое время диктует новые условия. Мы больше не можем цепляться за отжившие догмы. Наша борьба — это не борьба политических взглядов или партий, У нас есть общий вектор…» (Из интервью с Зубаровым.)
«Трагедия на мосту. Провокация или акция устрашения?» «Я никогда не могла представить, что буду стоять в одной шеренге с коммуняками. В самом страшном сне мне не могло присниться такое. События прошлого дня убедительно показали, что действительность куда страшнее самого ужасающего ночного кошмара. Я ни на йоту не отошла от своих политических взглядов. Коммунизм — это отвратительное явление, но нынешняя Власть еще хуже». (Из интервью с И.В.Старопесочной.)
«Нет никаких сомнений в том, что убийство семерых милиционеров — это провокация. И провокация, организованная Президентом. Если мы начнем вдаваться в детали и смотреть на ситуацию с точки зрения выгоды, мы поймем, что в плюсе оказывается только президентская клика. Прямое президентское правление, чрезвычайная ситуация, роспуск парламента и правительства — вот что ждет нас в ближайшем будущем».
«Митингующие отступили в сторону Белого Дома. Депутаты, верные Президенту, покинули здание парламента, оставшаяся оппозиция все-таки собрала кворум. На площади, с помощью строительной техники, возводятся баррикады. Мэрия выразила решительный протест и призвала москвичей не вмешиваться в конфликт. Позицию мэра осудили активисты СПП, назвав ее трусливой. По сведениям, просочившимся в печать через анонимные источники, митингующим оказали поддержку видные чины в МВД и Минобороны».
Там внизу, за окнами, по ветвям деревьев прыгала все та же толстая ворона. Она плотно прописалась за кремлевской стеной и чувствовала себя тут как дома. Всегда чисто, всегда прибрано, но тем не менее всегда можно что-то найти, что-то подхватить в клюв, не боясь попасть в цепкие лапы московских котов. Представители семейства кошачьих, проживающие в Кремле, были толстыми, ленивыми и начисто лишились охотничьего инстинкта. В отличие от крыс. Однако крысы жили в подвалах и редко поднимались наверх. Президент успел привыкнуть к птице и даже, в крайне редкие минуты отдыха, пытался ворону приручить. Бросал из окна кусочки хлеба, чем в первый раз чуть не довел охрану до сердечного приступа. Пернатая хлеб исправно подбирала и, склонив голову на бок, присматривалась к первому лицу в государстве. Ребята из охраны между собой дали птице звание Президентской и, в свою очередь, незаметно кормили.
Как и в тот раз, когда Липинский с треском ушел в политические беженцы, Президент стоял спиной к тем, кто сидел за столом.
— Основная проблема — в Западном округе, — бубнил новый министр внутренних дел. — Там… В данный момент…
— Ну что там в данный момент? — поторопил Президент.
— Происходят массовые погромы, — выдавил наконец министр. Все понимали, и он сам в том числе, что его должность временная. Просто некого было толкнуть на освободившееся место, Когда все уляжется, его перекинут куда-нибудь в другое место, и это кресло займет человек, больше подходящий и по темпераменту, и по умственным способностям. Собственно, нынешний министр не возражал, — Массовые погромы магазинов и торговых точек. В основном грабят алкогольные магазины и пункты торговли аппаратурой. Разграблено также несколько охотничьих магазинов. Экономический ущерб…
— Будем подсчитывать позже… — оборвал его Президент. — Чем в этих районах занимается милиция?
— К сожалению, перешла на сторону Нового Правительства.
— Бога ради, перешла так перешла, но, черт побери, почему надо при этом пренебрегать своими непосредственными служебными обязанностями?! — Президент стукнул кулаком по столу. — Что в остальных районах?
— Картина пока сложная. Часть милиции перешла на сторону Нового Правительства, часть объявила о своем нейтралитете.
— То есть они собираются выполнять свои обязанности при любой власти?
— Да.
— Хорошо. Как поставлена охрана объектов класса А?
— Им объявлена общая тревога. Процессы законсервированы. Здания взяты под охрану силами спецназа. Московский инженерно-физический институт полностью закрыт. Ведутся работы по консервированию критического стенда, затем…
— В Москве порядка одиннадцати испытательных реакторов, не считая химических объектов, не нужно перечислять все. Времени немного. Что с Останкином?
Министр вздохнул. Пауза затянулась.
— Останкино? — громче повторил Президент.
— В данный момент в руках Нового Правительства.
— Каким образом?
— Пока трудно сказать.
— Что с дивизией имени Дзержинского? — Президент называл ОДОН по старинке.
— Переведена на казарменное положение еще вчера.
— Чью сторону они примут в конфликте?
— Пока трудно сказать…
— А что легко сказать?! Вообще, что-нибудь можно сказать или нет? Немедленно выясните! Меня волнует именно эта дивизия, это понятно? Каково положение, чем мы располагаем, черт возьми. Можете считать, что мы на войне!
— Есть! — Министр вскочил. — Разрешите идти?
— Идите.
Хлопнула дверь.
Президент смотрел в окно.
— Министр информации.
— Да?
— Вы мне обещали урегулировать ситуацию с так называемой независимой прессой. Что случилось? Денег нет?
— Есть, господин Президент. — Голос информационщика был вялый, унылый. Так мог бы говорить сытый и всем довольный тюлень. — Только они… не берут.
— Это ново…
— Точно так. Не берут. У меня такое ощущение, что им кто-то дал больше.
— Конечно дал, — кивнул Президент. — А вы что думали?! По образованию вы экономист, кажется?
— Да, — в голосе «тюленя» послышались настороженные нотки.
— Тогда готовьтесь стать бухгалтером, если завтра к полудню не прекратятся эти антиправительственные вопли. Напомните им, пожалуйста, что конституционный режим еще никто не отменял. А чем кончится эта смута, они даже представить не могут. Как вы это сделаете, меня не волнует. Теперь все свободны. Александра Степановича попрошу остаться.
Толокошин, словно заранее знавший об этой просьбе, даже не попытался встать.
Когда все вышли, Президент отошел от окна. Сел за стол. Распрямил плечи, с удовольствием помассировал себе шею.
— Какая, однако, получилась ерунда, — тихо сказал глава государства.
Толокошин молчал.
— И осень наступила как-то быстро. Наскоком. Не люблю осень. В школе читал Пушкина: «Унылая пора…» И не понимал. Чем его так поразили эти листья? Не понимаю до сих пор. Скажите мне, Саша, что там у нас в активе.
— В активе, — Толокошин хрустнул пальцами, — у нас ОДОН…
— Дивизия Дзержинского?
— Она самая, — подтвердил Серый Кардинал. — Вероятность лояльности девяносто шесть процентов. В активе у нас, конечно же, Кремлевский полк. Сами понимаете. И еще ОЗГИ. Все Управление. Сейчас они спешно вытаскивают всех, кого могут. Из командировок, из отпусков и так далее.
— А что это нам даст?
— Ну, даже без дзержинцев мы центр удержим.
— Удержим?
— Да, — кивнул Толокошин. — Только удержим. О штурме Белого Дома пока речи не идет.
— А с ОДОНом?
— Появляются шансы. К тому же есть еще спецчасти. И те, кто не перешел на сторону Нового Правительства.
— А что у нас в минус?
— Помимо боевиков из числа гражданского населения и примкнувшей к ним милиции, есть еще один немаловажный момент. — Толокошин нахмурился. — В Министерстве обороны есть достаточно большое количество людей из Нового Правительства.
— Точнее?
— Точнее, сам министр, его зам и несколько сочувствующих.
— Сука… — процедил Президент.
— У нас есть риск, что в Москву будут введены войска мятежников. В ответ на это мы можем рассчитывать на верных нам генералов, которые, в свою очередь, могут двинуть…
— Не могут, — тихо сказал Президент.
— Почему? — У Толокошина было удивленное лицо.
— Вы помните девяносто первый?
— Да, конечно.
— Федералы. Повстанцы. Бэтээры с одной стороны, танки — с другой. Я иногда задумываюсь, почему тогда не было бомбардировок? Это же гражданская война, понимаете? Мы только-только разобрались с этими «борцами с антинародным режимом», дали им землю, уничтожили почти все схроны. Почти каждого держим под контролем. И опять? Нет. Если в Москву придет армия, я покину свой пост.
— Но это же…
— Никаких возражений. Россия не может с каждым новым президентом получать новую гражданскую войну. Со старыми бы разобраться. Пока речь идет о беспорядках, о милиционерах, которые возомнили о себе бог весть что, об оппозиции, которая готова продать все на свете за кусок пирога. Но если мы начнем говорить о действующей армии… Нет. Ни Москве, ни России этого не нужно. Если они хотят, чтобы я ушел со своего места, я уйду.
Толокошин молчал. В кабинете повисла тишина. Откуда-то из-за окна доносилось встревоженное карканье вороны.
Наконец Президент тряхнул головой:
— Но только после того, как они уговорят хотя бы один полк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39