— Расследование…
— Пусть идет своим чередом. — Президент упрямо не поворачивался, нарушая все писаные и неписаные законы этикета. Сидевшие за столом люди нервничали все сильнее. — Меня интересует другое. Что теперь, по вашему мнению, должна сделать Власть, чтобы восстановить свой авторитет, свое право на существование? Потому что Власть, которая позволяет такие выходки, не может успешно служить такому государству.
— Я не совсем уверен, что понимаю вас, — сказал Премьер. Он был ставленником прежней Власти и чувствовал буквально физически, что станет козлом отпущения. Это означало, что о своей судьбе он должен побеспокоиться сам. В его положении попытка сделаться тихим и незаметным была бы равнозначна навешенной на спину мишени. Каждый желающий подняться по карьерной лестнице метал бы в него дротики. — Исторически сложилось так, что попытка доказать свое право находиться у Власти заканчивалась или революцией, или путчем, или террором. Можно сказать, что такие действия, особенно предпринятые в момент шока, в первую очередь бьют по демократическим принципам, к которым, после стольких лет, начало склоняться наше государство. Я думаю, что это не совсем правильно. Или, может быть, я не совсем понимаю, о каких действиях идет речь?
— Не беспокойтесь, ваши демократические принципы могут спать спокойно. Я не собираюсь устраивать массовые расстрелы и расконсервировать лагеря в Сибири. Но, я надеюсь, вы понимаете, что институту Власти был нанесен сильный удар?
— Можно и так сказать.
— Надо же… А как еще можно сказать?
Собравшиеся молчали.
— Завтра изложите мне свои соображения по этому поводу. И я прошу остаться Александра Степановича Толокошина.
Когда все вышли, Президент наконец отвернулся от окна. На бледном лице ярко выделялись черные круги под глазами. Он выглядел усталым.
— Садитесь… Команда недовольна?
— Смеетесь? Команда в панике. Будете менять?
— Буду, — кивнул Президент. — Не сразу, но буду.
— Если не сразу, то следовало бы с ними быть помягче. Они сейчас вместо того, чтобы дело делать, начнут себе дорожки мостить. Куда-нибудь к Липинскому под крыло.
— Пусть мостят. Когда-нибудь мы и до Липинского доберемся, и до всех этих… орлят. Чем раньше убегут, тем меньше от них вреда будет.
— А пользы?
— Так ведь и так ее нет… Если честно, то мне сейчас страшно хочется устроить чистку рядов и массовые расстрелы.
По вытянувшемуся лицу Толокошина Президент понял, что шутка не удалась.
— Шучу я, шучу. Все тут так боятся, что пострадают эти «демократические ценности», что даже шуток не понимают. Знаете, что мне это все напоминает? Еврейский вопрос.
— В смысле?
— В смысле, ситуацию, когда шутить, сколь угодно остро, можно над любой национальной идеей, кроме еврейской. Любые острые шутки на эту тему получают штампы: «фашизм», «национализм», «антисемитизм». Доходит до смешного. Фильм еврейского режиссера, «Кадиш», тоже назван антисемитским. Хотя сам режиссер утверждает, что не сказал в нем ничего, кроме правды.
— Не знаю, не смотрел…
— Напрасно, очень серьезное кино. Хотя к нашей проблеме не имеет никакого отношения.
— Да, но как это связано с демократией?
— Впрямую. Попробуйте пошутить над этими ценностями, поймете, что к чему. Точнее, вам сразу объяснят. Вот вас называют Серым Кардиналом, так что вы думаете по поводу случившегося? Как Серый Кардинал и, конечно, без протокола.
Толокошин погладил лысину, кинул косой взгляд на нового хозяина Кремля.
— Без протокола и галстука?
— Совершенно верно.
— Эти истории с кардиналом не моя заслуга, вообще-то каждого руководителя администрации так называют. Ну да ладно… Получается, что мы с вами, — Президент сразу отметил это «мы», — крепко попали. Фактически, сейчас стоит вопрос о выборах. Я имею в виду будущие президентские выборы. Потому что эту проблему повесят именно на вас. И хотя вы только ИО, но сделать ответный ход должны. Все остальные к этому не причастны, они получат страну такой, какая она есть, и за прошлые ошибки никто отвечать не будет. Скорее всего карусель будет раскручена старая и общеизвестная. Есть такой основательно забытый анекдот перестроечного времени. Когда один начальник оставляет своему последователю три конверта. Когда становится плохо, последователь открывает первый конверт. Написано: « Обещай, что будет лучше». На некоторое время это работает. Затем: «Вали все на меня». Тоже срабатывает. И под занавес: «Готовь три конверта».
— Забавно.
— А главное, правдиво. И именно так будут работать ваши конкуренты. Сначала радужные обещания, потом все свалят на вас, а затем переведут деньги в офшор. По этому пути шло большинство государств Южной Америки. Эта модель разработана где-то в недрах ЦРУ или Пентагона. Что характерно, работает.
— Смелое заявление
— Ну, мы же с вами без галстуков и протокол не ведем.. К тому же, кто-кто, а вы должны это знать.
— Я и знаю.
— Таким образом, за несколько десятилетий Россия превращается в аналог Колумбии или Боливии Ресурсный придаток США, ничего более. Постоянные гражданские войны и марионеточное правительство, меняющееся с удручающей периодичностью. Гражданские войны уже не за горами, кстати. Пока мы называем их «операцией по восстановлению конституционного порядка» или «борьбой с бандформированиями». Но фактически на той стороне граждане России. Преступники, да, но граждане. И пока они там говорили об Идеях, мы имели гражданскую войну. Хорошо, что удалось убрать со сцены идеологов движения… А если бы нет? И кто даст гарантию, что они не появятся в скором времени? Поэтому сейчас для нас важно доказать жизнеспособность текущей модели Власти вообще.
— А она есть?
— Кто? Власть?
— Модель.
— Ну… В общих чертах…
— То есть вы хотите сказать, что мы должны создать модель Власти едва ли не с нуля и доказать ее жизнеспособность?
— Получается, что так.
— Красиво. — Президент зачем-то погладил телефоны, словно стирая с них пыль. Толокошин знал, что один из аппаратов предназначен для связи с Вашингтоном, пользоваться которым, по негласному договору, следовало только в экстренных случаях. Так было только раз, когда по роковой случайности стартовала ракета, к счастью не несущая ядерного заряда. Тогда еще Генсек, белый от ужаса, кричал в трубку: «Она пустая, пустая! Случайно!» Ракету сбили свои. Пришлось постараться. — Но нам потребуется идеолог. Умный идеолог. Причем не связанный по рукам и ногам какими-нибудь фобиями, вроде трепета перед демократическими ценностями или еврейским вопросом.
Толокошин дернул бородку и снова погладил лысину.
— У меня есть такой человек. Я попробую договориться с ним. Если вы даете такое указание.
— Даю. Правда, ни протокола, ни какой-либо официальной бумаги к этому указанию я дать не могу. Такая уж особенность у бесед без галстука.
— Я понимаю.
— Вот и отлично. — Президент откинулся на спинку кресла. — Тогда завтра я вас жду. Если возможно, уже с этим человеком. И сразу после общего собрания.
Толокошин встал.
Глава 4
Из сообщений прессы:
«Государству невыгодна свободная пресса. Невыгодна свобода слова, истинная, настоящая, не замутненная идеологической взвесью ложного патриотизма. Мы должны, мы имеем право смело и открыто доносить до каждого гражданина всю правду, какой бы горькой она ни была. И если государство не хочет слышать наших слов, то это государство не заслуживает права на существование».
«Демократия, этот высший институт государственной мысли, является одновременно и наиболее уязвимым строем. Особенно когда в обществе искусственно складывается атмосфера замалчивания, полутонов и откровенной подмены понятий».
«Если мы и дальше будем называть чеченских патриотов бандитами и боевиками, то к чему же мы придем? У нас на глазах разворачивается процесс становления нового уникального государства, процесс исторический! И на всех нас лежит ответственность…»
«Интересы России на Кавказе всегда носили захватнический характер».
— Привет, Костя! — закричала телефонная трубка прямо в ухо. С утра это было некстати. На столе, около компьютера, дымился кофе, полная кружка. Телефон находился в соседней комнате. Константин давно собирался перетащить аппарат к компьютеру, точнее, к удобному креслу около него и чувствовать себя совершенно счастливым, но, периодически забредая в магазины, торгующие разного сорта электроникой, начисто забывал про удлинитель.
«С другой стороны, это, наверное, и хорошо. Эдак я корни около монитора пущу, что негоже», — подумал Костя, стараясь припомнить, чей же это такой до боли знакомый голос сдернул его утром с рабочего места.
— Привет, — на всякий случай сказал он и, чтобы выиграть время для размышлений, добавил: — как дела?
— Дела?! — Голос обрадовался. — Ты меня не узнал, борода многогрешная.
— Не узнал, — с поддельной грустью в голосе ответил Костя.
— А! Вот оно, значит, как ты давних друзей встречаешь, даже не узнаешь…
«Что за идиот? — прищурился Константин. — На Енота не похож, голос другой».
Его уже две недели периодически доставал какой-то странный тип, один из тех, кто не читал зловеще-предупреждающего булгаковского: «Хамить не надо по телефону!» Типчика Костя окрестил почему-то Енотом, воображение упорно выдавало картинку с хитрым полосатым зверьком, который что-то там делает лапками в мутной водичке. Енот названивал и говорил гадости. То предлагал купить дохлых котят, то с фальшивым украинским акцентом жаловался на тухлое сало и москалей. Так или иначе, в теме присутствовала тухлятина и тема смерти, что было мерзко само по себе. На ответное хамство Енот не реагировал, был упорен и гадок. Попытки вычислить засранца пока успеха не давали, все знакомые фрикеры <Фрикер (сленг) — специалист по телефонным сетям. Своеобразный хакер по телефонам и всему, связанному с ними. > только плечами пожимали.
— Ладно, не буду тебя мучить, — наконец заявил голос. — Это Толокошин. Сашка. Помнишь?
— Вот тебе раз. — Костя удивленно поднял брови. — У вас там что, наверху, день памяти старых друзей? Я ж тебя уже…
— Много, много, — подтвердил голос бывшего одноклассника. — Много лет не слышал. И не видел.
— А вот это врешь, пожалуй, я тебя вчера видел. По ящику. Ты там суетился что-то за Главным. А вот не слышал, это точно. Все больше молчишь, по телеку…
— Ладно, слушай, у меня к тебе дело есть.
— Естественно есть, стал бы ты просто так звонить.
— Да ну тебя, может быть, я тебя выпить зову.
— Ага, конечно, то-то тебе не с кем. Да и не пью л особо.
— Я тоже не особо. Просто от коньячку не откажешься, я полагаю.
— Не откажусь.
— Тогда открывай дверь.
— Какую дверь? — Кофе распространяло по всей квартире одуряющий аромат.
«Все-таки надо телефон протащить к столу, пил бы сейчас кофеек и соображал бы легче», — Константин принюхался.
— Какую… — В трубке на момент замолчали. — Квартира номер 56. Вот ее и открывай. Ты ведь дома.
Это прозвучало как утверждение.
— Давай, Орлов, — продолжал Толокошин. — Я у тебя за дверью стою. С коньяком.
— Вот те два, — сказал Константин, вешая трубку на рычаги. — Коньяк с утра…
И пошел открывать дверь.
— Я вот помню, Макаревич что-то там говорил про правильную, с его точки зрения, закуску к коньяку.
— Ну-ну, — промычал Толокошин, обгрызая дольку лимона и блаженно жмурясь при этом. Коньяк действительно был хороший, закуска была вкусной, лимон кислым. Сидели уже часа полтора. И кроме туманных предложений «подумать насчет государственной службы», Константин Орлов ничего пока не услышал. Александр Степанович тянул время.
— Так вот, по его мнению, есть только две закуски. Такая печенюшка…
— Крекер.
— Как угодно, хоть крекер, хоть кракер, такая печенюшка, на которую сверху положили какую-то там лабуду, смешанную с чем-то…
— Ничего себе описание,
— Не важно это, главное во втором рецепте…
— Слушаю.
— Второй вариант был такой: на кружочек лимона кладется ложечка икры. Черной.
— Ничего себе, Макар дает…
— Да, я тоже задумался.
— Ерунда это все. — Толокошин взмахнул рукой. — Будет все.
— Что все?
— Ну, икра там… Коньяк… Ананасы…
— Ананасов в шампанском нет, не пролезают, — пробормотал Костя, но гость не услышал.
— И рябчики тоже будут…
— А вот этого не надо.
— Не любишь рябчиков?
— Не то чтобы не люблю. Просто история с поглощением ананасов и жеванием рябчиков кончается обычно плохо. День последний и приходит буржуй.
Толокошин засмеялся:
— Ну да, я и позабыл, что ты у нас слегка коммунист.
— Я не коммунист. Просто буржуев не люблю.
— Понимаю.
— Если бы ты тогда не в экономический пошел, а со мной на философию в МГУ, то тоже бы их терпеть не мог. Нелюбовь к буржуям — это такая прерогатива философского движения.
— Собственно, я не особенно жалею.
— Я догадываюсь. Так что же ты мне предлагаешь?
— Конкретно по пунктам?
— Как хочешь. — Константин налил еще одну рюмку.
— Ну, в принципе, все зависит от того, чего ты хочешь. Почти что все. Нет, ну, расстрелять Чубайса, конечно, нельзя…
— Вот так всегда, сначала подманят, а потом бряк…
— Да ладно тебе, он столько лет рубильником руководил, должен же был кто-то заставить народ платить по приходящим счетам. — Толокошин покосился на Орлова и махнул рукой. — Ладно тебе, ладно. Не буду про Чубайса. Ну, нельзя его трогать. А так, что хочешь. Моя благодарность не будет знать пределов… в пределах. Или как там было?
— Благодарность будет безграничной, в пределах разумного.
— Во! Именно так.
— А чего ты хочешь?
Толокошин засунул лимончик в рот, почти не жуя, проглотил и вытер руки о салфетку. Костя понял, что сейчас разговор пойдет о серьезных вещах.
— Ты про Липинского слышал?
— Конечно.
— А про то, как он уходил за рубеж, слышал?
— По ящику долго трещали. Слышал.
— На что это похоже? По-твоему. — Александр Степанович взял в руки бутылку, повертел ее, снова поставил на стол, потрогал бороду. То ли волновался, то ли делал вид. За долгие годы работы в политике Толокошин знал цену и притворному волнению, и притворной твердости.
— На капитальную подставу похоже. Я уж не знаю, специально или нет, но такое ощущение, что все, прости, обосрались.
— Можешь не извиняться, потому что почти так все и выглядит. Я тебя знаю давно, слежу за тобой…
— Да? — Константин удивленно поднял брови.
— Нет, — замахал руками Толокошин. — Не про то ты подумал! Я в смысле за твоими работами слежу, ты же все публикуешь…
— Только в Интернете…
— Вот там и слежу. Хорошо все, хоть и не со всем согласен. Ну да ладно. Не про то… В общем, получается такая петрушка. Я могу тебе рассказать о подробностях дела, только если ты согласишься сотрудничать.
— Сотрудничать? Звучит как-то…
— Слушай, что у тебя за склад мышления такой, к словам цепляться? Если бы я твои труды не читал, то подумал бы, что ты демократ махровый и диссидент. Не сотрудничать, а работать! Так лучше?
— Лучше.
— Так и получается, что наш дальнейший разговор должен протекать только после твоего согласия и, более того, в другом месте.
— Ты меня все-таки пугаешь.
— Ничуть. — Толокошин опрокинул рюмочку.
— Но общие-то черты работы я могу узнать?
— Можешь. Ничего такого, к чему ты не привык. Все та же работа мозга.
— В какой области?
— В области идеологии.
— Ха! Согласен! Но только ты учти, моя идеология вполне может отличаться от общепринятого образца.
— Без проблем. — Толокошин поставил рюмочку и встал. — Поехали.
— Куда?
— К Президенту…
Глава 5
Один форум:
«"…как только первые деньги появились — их тратят не на развитие экономики, а строят сразу новые „курски" и прочую военную х***ю».
Из статьи «Опасность сильной России»:
«Патриотизм не сможет быть основой успешной государственной политики в XXI веке».
Президент был совсем не такой, каким его представлял себе Константин. Президент был обычным. В нем не было медвежьей неповоротливости Бывшего, не было взрывной непосредственности Главного Скандалиста страны, в глазах не было тоскливого пораженчества, как у Главного Коммуниста. С Принцем-Администратором его тоже сравнить было трудно, поскольку это был уже не принц.
— Вы как-то странно меня рассматриваете, — сказал Президент, пожав руку Косте и усаживаясь в кресло.
Орлов почувствовал неожиданное неудобство. Однако еще университетское стремление не стесняться лиц начальствующих и привитое всеми философами мира презрение к власти не позволило выказать смущения.
— Просто вас представляют в совершенно разных ипостасях. В основном неверных. Точнее, не соответствующих реальному положению дел.
— Вот как? Интересно. Пока ничего хлеще «Крошки Цахеса» я не слышал.
— Ну нет. — Константин махнул рукой. Этот простой жест позволил освободиться от рефлекторной скованности, которая может появиться у каждого, кого с утра тащат в Кремль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39