Его мать читала все ее книги. Ершистый молодой врач на мгновение умолк, а затем спросил: – Она знаменита, да?
– Она чуть ли не самая известная писательница у нас в стране.
– Это ей не помогло сегодня ночью. – Он вдруг с сожалением посмотрел на маленькое неподвижное тело под белыми простынями и кислородной маской. – Справила, называется, Рождество.
Они долго смотрели на нее, а затем медленно вернулись к сестринскому пульту, где мониторы сообщали о жизненных функциях каждого пациента, находящегося в ярко освещенном отделении интенсивной терапии. Здесь нельзя было отличить день от ночи. Все шло одинаково размеренно двадцать четыре часа в сутки. Некоторых клиентов чуть не до истерики доводил постоянный свет, гудение мониторов и аппаратуры жизнеобеспечения. Это было не самое спокойное место, но большинство пациентов в отделении интенсивной терапии были слишком слабы, чтобы замечать что-либо.
– Кто-нибудь заглянул в ее документы, посмотрел, кого нам следует известить? – Сестра не сомневалась, что у такой женщины, как Дафна, должна быть толпа людей, проявляющих о ней заботу: муж, дети, агент, издатель, важные друзья. Однако из газет она знала, как ревностно Дафна оберегала свою личную жизнь. О ней почти ничего не было известно.
– У нее ничего не было, кроме водительского удостоверения, небольшой суммы денег, нескольких квитанций и губной помады.
– Я посмотрю еще раз.
Она достала большой коричневый крафтовый конверт, который уже собирались положить в сейф, и, просматривая вещи Дафны Филдс, почувствовала себя неловко, хотя и понимала, что делает важное дело. Она прочла все книги этой женщины, влюблялась в героев и героинь, порожденных фантазией писательницы, и многие годы относилась к самой Дафне как к своему другу. А теперь так запросто копалась в ее сумочке. Люди в книжных магазинах часами ждали в очереди, только чтобы получить улыбку и автограф в книге, а она тут обшаривала ее вещи как обычный вор.
– Вы ее почитательница, не так ли? – Молодой интерн был заинтригован.
– Она удивительная женщина с необычным складом ума. – По глазам сестры видно было, что она недоговаривает. – Многим людям она подарила радость. Когда-то... – Она чувствовала, что глупо это говорить ему, но так было надо. Это был ее долг перед женщиной, которая теперь отчаянно нуждалась в их заботе. – Когда-то она изменила мою жизнь... вернула мне надежду... веру в себя.
Это случилось, когда Элизабет Ваткинс потеряла мужа в авиакатастрофе и сама не хотела больше жить. Она на год уволилась из больницы, сидела дома и горевала, пропивая пенсию, назначенную за Боба. Но что-то в книгах Дафны вернуло ее к жизни, словно Дафне самой была знакома эта боль. Она воскресила в Элизабет желание жить, двигаться, бороться. Она вернулась к работе в больнице, в душе понимая, что к этому ее побудила Дафна. Но как ему это объяснить?
– Она мудрая и необыкновенная женщина. И все, что в моих силах, я постараюсь для нее сделать.
– Это ей может пригодиться, – вздохнул он и взял следующую историю болезни, но подумал, что при случае надо будет сказать матери, что он лечил Дафну Филдс, ведь она, как и Элизабет Ваткинс, ее поклонница.
– Доктор Джекобсон, – сестра мягко обратилась к нему, когда он уже собирался уходить.
– Да?
– Она выкарабкается?
Он на мгновение заколебался, а затем пожал плечами.
– Не знаю. Сейчас слишком рано судить. Внутренние травмы и сотрясение мозга пока внушают много опасений. Особенно пострадала голова.
И он ушел. Надо было заниматься и другими пациентами, не одной Дафной Филдс. Поджидая лифт, он пытался понять, в чем секрет таких, как эта Дафна Филдс. В том ли, что она сочинила хорошую сказку, или в чем-то еще? Почему такие люди, как сестра Ваткинс, воспринимают ее как свою хорошую знакомую? Неужели все это иллюзия, преувеличение? Что бы это ни было, он надеялся, что им удастся ее вытащить. Он не любил, когда не удавалось спасти пациента, но было бы вдвойне обидно, если бы умер кто-то известный. Одним словом, сплошная головная боль.
Когда дверь лифта за ним закрылась, Элизабет Ваткинс опять обратилась к документам Дафны. Как ни странно, нигде не было написано, кому следует позвонить в экстренных случаях. В ее сумочке не было ничего значащего... Лишь потом в боковом кармашке ока нашла потрепанную, с загнутыми уголками фотографию маленького мальчика, сделанную, по-видимому, совсем недавно. Это был очаровательный ребенок с большими голубыми глазами и здоровым, золотистым загаром. Он сидел под деревом, широко улыбался и изображал руками что-то смешное. Кроме этого, были только водительское удостоверение и квитанции да еще двадцатидолларовая купюра. Жила Дафна на 69-й улице, между Центральным парком и Лексингтон, сестра знала, что это красивый, хорошо охраняемый дом, но кто ждал ее там? Странно было сознавать, что, несмотря на очарование книг этой женщины, о ней самой она не знала почти ничего. Нигде не было даже номера телефона, кому позвонить. Пока Элизабет думала над этим, на одном из мониторов появились тревожные сигналы, и ей пришлось вместе с другой сестрой пойти к пациенту в палату 514. Накануне утром у него случился инфаркт, и состояние было тяжелым. Пришлось пробыть с ним около часа. И только в семь утра, когда ее дежурство заканчивалось, она смогла опять подойти к Дафне. Другие сестры проверяли ее состояние каждые пятнадцать минут, но за два часа, что прошли с тех пор, как ее привезли на пятый этаж, изменений не произошло.
– Как она?
– Все так же.
– Данные стабильны?
– Пока без перемен.
Сестра Ваткинс хотела опять посмотреть историю болезни, но поймала себя на том, что не может оторвать глаз от лица Дафны. Несмотря на бинты и бледность, в нем было что-то притягательное. Нечто такое, от чего вам хочется, чтобы она открыла глаза, посмотрела на вас и открыла вам свою тайну. Элизабет Ваткинс стояла рядом с ней, слегка касаясь ее руки. Вдруг веки Дафны стали медленно вздрагивать, и сестра почувствовала, что сердце ее забилось от волнения.
Дафна медленно открыла глаза и посмотрела затуманенным взглядом. Сознание еще не вернулось к ней полностью, и было очевидно, что она не понимает, где находится.
– Джефф? – только и прошептала она.
– Все в порядке, миссис Филдс. – Сестра Ваткинс решила, что Дафна Филдс замужем.
Когда Элизабет произносила эти слова у самого уха Дафны, голос ее был привычно мягким, успокаивающим. Ее интонация обычно вызывала у пациентов вздох облегчения и ощущение безопасности. Но Дафна казалась испуганной и озабоченной, когда ее взгляд сфокусировался на лице сестры.
– Мой муж... – Она вспомнила знакомый вой сирен минувшей ночью.
– С ним все в порядке, миссис Филдс. Все хорошо.
– Он пошел к ребенку... Я не могла... Я не... – У нее не хватило сил продолжать.
Элизабет медленно поглаживала ее руку:
– Не беспокойтесь... Не беспокойтесь, миссис Филдс...
Произнося это, она думала о муже Дафны. Он, верно, уже потерял рассудок, не зная, что приключилось с его женой. Но почему в рождественский сочельник она была одна на Медисон-авеню? Элизабет ужасно хотелось знать больше об этой женщине, о людях, заполнявших ее жизнь. Были ли они такими же, как те, о ком она писала в своих книгах?
Дафна снова погрузилась в свой беспокойный, наркотический сон, и сестра Ваткинс пошла сдавать дежурство. Она не смогла удержаться и спросила сестру утренней смены:
– Ты знаешь, кто здесь?
– Попробую угадать. Санта Клаус. Кстати, с Рождеством тебя, Лиз.
– И тебя также. – Элизабет Ваткинс устало улыбнулась: ночь выдалась тяжелая. – Дафна Филдс. – Она знала, что сменщица тоже читала ее книги.
– Правда? – Сестра-сменщица удивилась. – А как она к нам попала?
– Ее сбила машина сегодня ночью.
– Господи, – содрогнулась сестра. – Состояние тяжелое?
– Загляни в историю болезни.
Большая красная наклейка на ней обозначала, что положение пациентки было критическим.
– Ее привезли из операционной около половины пятого. Она пришла в сознание всего несколько минут назад. Я сказала Джейн, чтобы она это записала.
Сестра-сменщица кивнула и посмотрела на Лиз:
– Какая она? – И поняла, что задала глупый вопрос. Как можно было на него ответить, если Дафна в таком состоянии? – Да нет, я так, – улыбнулась она смущенно. – Просто она меня всегда интересовала.
Лиз Ваткинс не скрывала, что разделяет ее интерес:
– Да, и меня тоже.
– А муж у нее есть?
– Вероятно, да. Она спросила о нем, когда очнулась.
– Он здесь? – Маргарет Мак-Гован – сестра, принявшая дежурство, была заинтригована.
– Нет еще. Я не думаю, что кто-либо знает, кому следует сообщить. У Ht& в бумагах ничего нет. Я там внизу скажу. Он, наверное, жутко волнуется.
– Это будет жестокий удар для него в рождественское утро.
Обе женщины согласно кивнули, и Лиз Ваткинс, расписавшись в журнале, ушла. Но прежде чем уйти из больницы, она зашла в регистратуру на первом этаже и сказала, что у Дафны Филдс есть муж по имени Джефф.
– Это нам не особенно поможет.
– Почему?
– Их телефона нет в справочной. По крайней мере, Дафна Филдс у них не значится. Мы ночью проверяли.
– Проверьте Джеффа Филдса.
И из любопытства Лиз Ваткинс решила на пару минут задержаться и посмотреть, что получится. Девушка из регистратуры позвонила в справочную, но Джефф Филдс у них также не значился.
– Может, Филдс – это псевдоним?
– Нам это ничего не даст.
– Так что же?
– Подождем. Скорее всего ее семья теперь в панике. Они, вероятно, позвонят в полицию, в больницы и найдут ее. Она же не просто неизвестно кто. А в понедельник можно позвонить ее издателю.
Девушка в регистратуре, видно, тоже узнала, кого привезли сегодня ночью. Она с любопытством посмотрела на Лиз.
– Как она выглядит?
– Как пациент, которого сбила машина. – Лиз помрачнела.
– Она выкарабкается?
Лиз вздохнула:
– Надеюсь.
– И я тоже. Господи, она единственный автор, которого я могу переваривать. Я перестану читать, если она не выкарабкается.
Предполагалось, что эта фраза должна быть забавной, но Лиз уходила из центральной регистратуры раздосадованная. Получается, что та, наверху, не живой человек, а просто фамилия на обложке книги.
Лиз вышла на улицу, где под лучами зимнего солнца ярко сверкал снег. Она поймала себя на том, что думает о женщине,скрывающейся под именем Дафна Филдс. Лиз редко«брала домой» пациентов. Но это была Дафна Филдс. Женщина, с которой, как ей казалось, она знакома уже четыре года. И когда она дошла до станции метро «Лексингтон-авеню» на 77-й улице, то вдруг остановилась и посмотрела в сторону центра. Дом, указанный в истории болезни, находился в нескольких шагах от места, где она сейчас стояла. Почему же не пойти к Джеффу Филдсу? Он, должно быть, сейчас сходит с ума, не зная, куда делась его жена. Это, конечно, нарушало обычный порядок, но, в конце концов, мы же все люди и он имеет право знать. Если она сейчас ему скажет и тем самым сократит безумные поиски, что в этом плохого?
Ее ноги сами выбирали направление. Она шла по соли, которой был посыпан свежевыпавший снег, и, дойдя до 69-й улицы, повернула направо к Центральному парку. Минутой позже Лиз уже стояла перед нужным домом. Он был именно таким, каким она себе его представляла, – большим, красивым, кирпичным, с темно-зеленым козырьком. В подъезде стоял швейцар в ливрее, Он открыл ей дверь с видом следователя и спросил:
– Вы к кому?
– Здесь квартира миссис Филдс?
Как странно, подумала она про себя, глядя на швейцара. В течение четырех лет она читала ее книги и теперь стояла в вестибюле ее дома, словно была с ней знакома.
– Мисс Филдс нет дома.
Она заметила, что у него английский акцент. Это было как кино или сон.
– Я знаю, я хотела бы поговорить с ее мужем.
Швейцар сдвинул брови:
– У мисс Филдс нет мужа.
Он говорил авторитетным тоном, но ей захотелось его переспросить, уверен ли он в этом. Может, он здесь недавно и не знает Джеффа. Или, может, Джефф – это просто ее любовник, но ведь она сказала «мой муж». На мгновение Лиз смутилась.
– А еще кто-нибудь дома есть?
– Нет.
Он смотрел на нее настороженно, и она решила объяснить:
– С мисс Филдс нынче ночью произошел несчастный случай.
В подтверждение она распахнула пальто, демонстрируя белый халат, и показала накрахмаленный чепец, который всегда носила в полиэтиленовом пакете.
– Я медсестра из больницы Ленокс-Хилл, и мы не нашли никаких данных о ее родственниках. Я подумала, может...
– Она в порядке? – Швейцар выглядел обеспокоенным.
– Неизвестно. Кризис еще не миновал, и я подумала, что... С ней вообще живет еще кто-нибудь?
Но он только покачал головой:
– Нет. Каждый день приходит прислуга, но не в уикэнды. И ее секретарь, Барбара Джарвис, но ее не будет до понедельника.
Барбара сказала ему это с улыбкой, когда вручала рождественские чаевые от Дафны.
– А вы не знаете, как я могу ее найти?
Он снова в замешательстве покачал головой, и тогда Лиз вспомнила фотографию маленького мальчика.
– А ее сын?
Швейцар странно посмотрел на нее, как будто она была ненормальной:
– У нее нет детей, мисс. – В его взгляде промелькнуло что-то дерзкое и покровительственное, и Лиз было усомнилась, не врет ли он. Но он посмотрел ей в глаза с холодным достоинством и произнес: – Она, знаете ли, вдова.
Эти слова поразили Лиз Ваткинс почти как физический удар. Минутой позже, поскольку говорить уже больше было не о чем, она медленно возвращалась к станции метро и чувствовала, как глаза жгут слезы, выступившие не от холода, а от собственной беспомощности. Словно она опять ощутила со всей остротой смерть своего мужа, ощутила ту боль, которая терзала ее весь первый год после его гибели. Так, значит, она это тоже... значит, это не были просто выдуманные истории. Теперь Лиз Ваткинс чувствовала еще большую близость к ней. Дафна была вдовой и жила одна. И у нее не было никого, кроме секретаря и прислуги. И Лиз Ваткинс поймала себя на мысли, что женское одиночество было автором этих книг, полных мудрости, сострадания и любви. Возможно, Дафна Филдс была так же одинока, как сама Лиз. «И это тоже нас роднит», – думала Лиз, спускаясь в недра нью-йоркской подземки.
Глава 3
Дафна безвольно плакала в тумане своего беспамятства, когда яркий свет, как ей показалось, стал пробиваться сквозь мглу откуда-то издалека. Она с большим трудом пыталась сосредоточиться на нем. И свет на время приближался, а потом пелена окутывала ее вновь, словно она уплывала от берега, теряя из виду последние, едва видимые ориентиры и слабо мерцающий вдали маяк.
В этом свете, звуках, запахе было что-то очень знакомое и пугающее. Дафна не знала, где находится, но чувствовала, что уже побывала здесь прежде и что со всем этим связано что-то очень и очень плохое. В какой-то момент, лежа в забытьи, Дафна издала слабый стон, когда ей привиделась огненная, непроходимая стена. К ней тут же подошла дежурная сестра и сделала очередной укол. Через мгновение не стало воспоминаний, не стало пламени, не стало боли. Дафна опять уплыла на одеяле из мягких, пушистых облаков, какие можно видеть в иллюминатор самолета: нереальных, чистых, огромных... таких, на которых хочется танцевать и прыгать. Она услышала где-то вдалеке собственный смех, и ей привиделся Джефф – такой же, каким он был давным-давно...
– Побежали наперегонки вон до той дюны? А, Дафодиленок?
Дафодиленок... Дафоутенок... Дафи-Принцесса... Смешная мордашка... Он придумывал ей тысячи прозвищ, и в его глазах всегда был смех, смех и что-то очень ласковое, что предназначалось только ей. Бег наперегонки был, конечно, озорством, как и многие их выдумки. Его длиннющие, мускулистые ноги гнались за ее, тонкими и изящными, и рядом с ним она выглядела как ребенок, как летний цветок на пригорке где-нибудь во Франции... Ее большие голубые глаза сияли на загорелом лице, а золотистые волосы развевались на ветру.
– Побежали, Джеффри...
Дафна, смеясь, бежала, рядом с ним по песку. В двадцать два года ей можно было дать двенадцать. Она была проворной, но тягаться с ним не могла.
– Давай... давай!
Но прежде чем они добегали до дальней дюны, он сбивал ее с ног и заключал в объятия, а его губы приникали к ее губам с той знакомой страстью, от которой у нее всегда захватывало дух, стоило ему к ней прикоснуться. Так было и в тот первый раз, когда ей исполнилось девятнадцать. Они познакомились на собрании Ассоциации адвокатов. Дафна писала о нем для газеты «Дейли Спектейтор» Колумбийского университета. Она изучала журналистику и с большой серьезностью и ответственностью готовила серию статей о преуспевающих молодых адвокатах. Джефф мгновенно обратил на нее внимание и каким-то образом ухитрился улизнуть от своих товарищей и пригласить ее на обед...
– Я не знаю... Мне бы надо...
Волосы, собранные на затылке в тугой узел, в него воткнут карандаш, в руке блокнот, и эти огромные голубые глаза, которые смотрели на него с некоторым налетом озорства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Она чуть ли не самая известная писательница у нас в стране.
– Это ей не помогло сегодня ночью. – Он вдруг с сожалением посмотрел на маленькое неподвижное тело под белыми простынями и кислородной маской. – Справила, называется, Рождество.
Они долго смотрели на нее, а затем медленно вернулись к сестринскому пульту, где мониторы сообщали о жизненных функциях каждого пациента, находящегося в ярко освещенном отделении интенсивной терапии. Здесь нельзя было отличить день от ночи. Все шло одинаково размеренно двадцать четыре часа в сутки. Некоторых клиентов чуть не до истерики доводил постоянный свет, гудение мониторов и аппаратуры жизнеобеспечения. Это было не самое спокойное место, но большинство пациентов в отделении интенсивной терапии были слишком слабы, чтобы замечать что-либо.
– Кто-нибудь заглянул в ее документы, посмотрел, кого нам следует известить? – Сестра не сомневалась, что у такой женщины, как Дафна, должна быть толпа людей, проявляющих о ней заботу: муж, дети, агент, издатель, важные друзья. Однако из газет она знала, как ревностно Дафна оберегала свою личную жизнь. О ней почти ничего не было известно.
– У нее ничего не было, кроме водительского удостоверения, небольшой суммы денег, нескольких квитанций и губной помады.
– Я посмотрю еще раз.
Она достала большой коричневый крафтовый конверт, который уже собирались положить в сейф, и, просматривая вещи Дафны Филдс, почувствовала себя неловко, хотя и понимала, что делает важное дело. Она прочла все книги этой женщины, влюблялась в героев и героинь, порожденных фантазией писательницы, и многие годы относилась к самой Дафне как к своему другу. А теперь так запросто копалась в ее сумочке. Люди в книжных магазинах часами ждали в очереди, только чтобы получить улыбку и автограф в книге, а она тут обшаривала ее вещи как обычный вор.
– Вы ее почитательница, не так ли? – Молодой интерн был заинтригован.
– Она удивительная женщина с необычным складом ума. – По глазам сестры видно было, что она недоговаривает. – Многим людям она подарила радость. Когда-то... – Она чувствовала, что глупо это говорить ему, но так было надо. Это был ее долг перед женщиной, которая теперь отчаянно нуждалась в их заботе. – Когда-то она изменила мою жизнь... вернула мне надежду... веру в себя.
Это случилось, когда Элизабет Ваткинс потеряла мужа в авиакатастрофе и сама не хотела больше жить. Она на год уволилась из больницы, сидела дома и горевала, пропивая пенсию, назначенную за Боба. Но что-то в книгах Дафны вернуло ее к жизни, словно Дафне самой была знакома эта боль. Она воскресила в Элизабет желание жить, двигаться, бороться. Она вернулась к работе в больнице, в душе понимая, что к этому ее побудила Дафна. Но как ему это объяснить?
– Она мудрая и необыкновенная женщина. И все, что в моих силах, я постараюсь для нее сделать.
– Это ей может пригодиться, – вздохнул он и взял следующую историю болезни, но подумал, что при случае надо будет сказать матери, что он лечил Дафну Филдс, ведь она, как и Элизабет Ваткинс, ее поклонница.
– Доктор Джекобсон, – сестра мягко обратилась к нему, когда он уже собирался уходить.
– Да?
– Она выкарабкается?
Он на мгновение заколебался, а затем пожал плечами.
– Не знаю. Сейчас слишком рано судить. Внутренние травмы и сотрясение мозга пока внушают много опасений. Особенно пострадала голова.
И он ушел. Надо было заниматься и другими пациентами, не одной Дафной Филдс. Поджидая лифт, он пытался понять, в чем секрет таких, как эта Дафна Филдс. В том ли, что она сочинила хорошую сказку, или в чем-то еще? Почему такие люди, как сестра Ваткинс, воспринимают ее как свою хорошую знакомую? Неужели все это иллюзия, преувеличение? Что бы это ни было, он надеялся, что им удастся ее вытащить. Он не любил, когда не удавалось спасти пациента, но было бы вдвойне обидно, если бы умер кто-то известный. Одним словом, сплошная головная боль.
Когда дверь лифта за ним закрылась, Элизабет Ваткинс опять обратилась к документам Дафны. Как ни странно, нигде не было написано, кому следует позвонить в экстренных случаях. В ее сумочке не было ничего значащего... Лишь потом в боковом кармашке ока нашла потрепанную, с загнутыми уголками фотографию маленького мальчика, сделанную, по-видимому, совсем недавно. Это был очаровательный ребенок с большими голубыми глазами и здоровым, золотистым загаром. Он сидел под деревом, широко улыбался и изображал руками что-то смешное. Кроме этого, были только водительское удостоверение и квитанции да еще двадцатидолларовая купюра. Жила Дафна на 69-й улице, между Центральным парком и Лексингтон, сестра знала, что это красивый, хорошо охраняемый дом, но кто ждал ее там? Странно было сознавать, что, несмотря на очарование книг этой женщины, о ней самой она не знала почти ничего. Нигде не было даже номера телефона, кому позвонить. Пока Элизабет думала над этим, на одном из мониторов появились тревожные сигналы, и ей пришлось вместе с другой сестрой пойти к пациенту в палату 514. Накануне утром у него случился инфаркт, и состояние было тяжелым. Пришлось пробыть с ним около часа. И только в семь утра, когда ее дежурство заканчивалось, она смогла опять подойти к Дафне. Другие сестры проверяли ее состояние каждые пятнадцать минут, но за два часа, что прошли с тех пор, как ее привезли на пятый этаж, изменений не произошло.
– Как она?
– Все так же.
– Данные стабильны?
– Пока без перемен.
Сестра Ваткинс хотела опять посмотреть историю болезни, но поймала себя на том, что не может оторвать глаз от лица Дафны. Несмотря на бинты и бледность, в нем было что-то притягательное. Нечто такое, от чего вам хочется, чтобы она открыла глаза, посмотрела на вас и открыла вам свою тайну. Элизабет Ваткинс стояла рядом с ней, слегка касаясь ее руки. Вдруг веки Дафны стали медленно вздрагивать, и сестра почувствовала, что сердце ее забилось от волнения.
Дафна медленно открыла глаза и посмотрела затуманенным взглядом. Сознание еще не вернулось к ней полностью, и было очевидно, что она не понимает, где находится.
– Джефф? – только и прошептала она.
– Все в порядке, миссис Филдс. – Сестра Ваткинс решила, что Дафна Филдс замужем.
Когда Элизабет произносила эти слова у самого уха Дафны, голос ее был привычно мягким, успокаивающим. Ее интонация обычно вызывала у пациентов вздох облегчения и ощущение безопасности. Но Дафна казалась испуганной и озабоченной, когда ее взгляд сфокусировался на лице сестры.
– Мой муж... – Она вспомнила знакомый вой сирен минувшей ночью.
– С ним все в порядке, миссис Филдс. Все хорошо.
– Он пошел к ребенку... Я не могла... Я не... – У нее не хватило сил продолжать.
Элизабет медленно поглаживала ее руку:
– Не беспокойтесь... Не беспокойтесь, миссис Филдс...
Произнося это, она думала о муже Дафны. Он, верно, уже потерял рассудок, не зная, что приключилось с его женой. Но почему в рождественский сочельник она была одна на Медисон-авеню? Элизабет ужасно хотелось знать больше об этой женщине, о людях, заполнявших ее жизнь. Были ли они такими же, как те, о ком она писала в своих книгах?
Дафна снова погрузилась в свой беспокойный, наркотический сон, и сестра Ваткинс пошла сдавать дежурство. Она не смогла удержаться и спросила сестру утренней смены:
– Ты знаешь, кто здесь?
– Попробую угадать. Санта Клаус. Кстати, с Рождеством тебя, Лиз.
– И тебя также. – Элизабет Ваткинс устало улыбнулась: ночь выдалась тяжелая. – Дафна Филдс. – Она знала, что сменщица тоже читала ее книги.
– Правда? – Сестра-сменщица удивилась. – А как она к нам попала?
– Ее сбила машина сегодня ночью.
– Господи, – содрогнулась сестра. – Состояние тяжелое?
– Загляни в историю болезни.
Большая красная наклейка на ней обозначала, что положение пациентки было критическим.
– Ее привезли из операционной около половины пятого. Она пришла в сознание всего несколько минут назад. Я сказала Джейн, чтобы она это записала.
Сестра-сменщица кивнула и посмотрела на Лиз:
– Какая она? – И поняла, что задала глупый вопрос. Как можно было на него ответить, если Дафна в таком состоянии? – Да нет, я так, – улыбнулась она смущенно. – Просто она меня всегда интересовала.
Лиз Ваткинс не скрывала, что разделяет ее интерес:
– Да, и меня тоже.
– А муж у нее есть?
– Вероятно, да. Она спросила о нем, когда очнулась.
– Он здесь? – Маргарет Мак-Гован – сестра, принявшая дежурство, была заинтригована.
– Нет еще. Я не думаю, что кто-либо знает, кому следует сообщить. У Ht& в бумагах ничего нет. Я там внизу скажу. Он, наверное, жутко волнуется.
– Это будет жестокий удар для него в рождественское утро.
Обе женщины согласно кивнули, и Лиз Ваткинс, расписавшись в журнале, ушла. Но прежде чем уйти из больницы, она зашла в регистратуру на первом этаже и сказала, что у Дафны Филдс есть муж по имени Джефф.
– Это нам не особенно поможет.
– Почему?
– Их телефона нет в справочной. По крайней мере, Дафна Филдс у них не значится. Мы ночью проверяли.
– Проверьте Джеффа Филдса.
И из любопытства Лиз Ваткинс решила на пару минут задержаться и посмотреть, что получится. Девушка из регистратуры позвонила в справочную, но Джефф Филдс у них также не значился.
– Может, Филдс – это псевдоним?
– Нам это ничего не даст.
– Так что же?
– Подождем. Скорее всего ее семья теперь в панике. Они, вероятно, позвонят в полицию, в больницы и найдут ее. Она же не просто неизвестно кто. А в понедельник можно позвонить ее издателю.
Девушка в регистратуре, видно, тоже узнала, кого привезли сегодня ночью. Она с любопытством посмотрела на Лиз.
– Как она выглядит?
– Как пациент, которого сбила машина. – Лиз помрачнела.
– Она выкарабкается?
Лиз вздохнула:
– Надеюсь.
– И я тоже. Господи, она единственный автор, которого я могу переваривать. Я перестану читать, если она не выкарабкается.
Предполагалось, что эта фраза должна быть забавной, но Лиз уходила из центральной регистратуры раздосадованная. Получается, что та, наверху, не живой человек, а просто фамилия на обложке книги.
Лиз вышла на улицу, где под лучами зимнего солнца ярко сверкал снег. Она поймала себя на том, что думает о женщине,скрывающейся под именем Дафна Филдс. Лиз редко«брала домой» пациентов. Но это была Дафна Филдс. Женщина, с которой, как ей казалось, она знакома уже четыре года. И когда она дошла до станции метро «Лексингтон-авеню» на 77-й улице, то вдруг остановилась и посмотрела в сторону центра. Дом, указанный в истории болезни, находился в нескольких шагах от места, где она сейчас стояла. Почему же не пойти к Джеффу Филдсу? Он, должно быть, сейчас сходит с ума, не зная, куда делась его жена. Это, конечно, нарушало обычный порядок, но, в конце концов, мы же все люди и он имеет право знать. Если она сейчас ему скажет и тем самым сократит безумные поиски, что в этом плохого?
Ее ноги сами выбирали направление. Она шла по соли, которой был посыпан свежевыпавший снег, и, дойдя до 69-й улицы, повернула направо к Центральному парку. Минутой позже Лиз уже стояла перед нужным домом. Он был именно таким, каким она себе его представляла, – большим, красивым, кирпичным, с темно-зеленым козырьком. В подъезде стоял швейцар в ливрее, Он открыл ей дверь с видом следователя и спросил:
– Вы к кому?
– Здесь квартира миссис Филдс?
Как странно, подумала она про себя, глядя на швейцара. В течение четырех лет она читала ее книги и теперь стояла в вестибюле ее дома, словно была с ней знакома.
– Мисс Филдс нет дома.
Она заметила, что у него английский акцент. Это было как кино или сон.
– Я знаю, я хотела бы поговорить с ее мужем.
Швейцар сдвинул брови:
– У мисс Филдс нет мужа.
Он говорил авторитетным тоном, но ей захотелось его переспросить, уверен ли он в этом. Может, он здесь недавно и не знает Джеффа. Или, может, Джефф – это просто ее любовник, но ведь она сказала «мой муж». На мгновение Лиз смутилась.
– А еще кто-нибудь дома есть?
– Нет.
Он смотрел на нее настороженно, и она решила объяснить:
– С мисс Филдс нынче ночью произошел несчастный случай.
В подтверждение она распахнула пальто, демонстрируя белый халат, и показала накрахмаленный чепец, который всегда носила в полиэтиленовом пакете.
– Я медсестра из больницы Ленокс-Хилл, и мы не нашли никаких данных о ее родственниках. Я подумала, может...
– Она в порядке? – Швейцар выглядел обеспокоенным.
– Неизвестно. Кризис еще не миновал, и я подумала, что... С ней вообще живет еще кто-нибудь?
Но он только покачал головой:
– Нет. Каждый день приходит прислуга, но не в уикэнды. И ее секретарь, Барбара Джарвис, но ее не будет до понедельника.
Барбара сказала ему это с улыбкой, когда вручала рождественские чаевые от Дафны.
– А вы не знаете, как я могу ее найти?
Он снова в замешательстве покачал головой, и тогда Лиз вспомнила фотографию маленького мальчика.
– А ее сын?
Швейцар странно посмотрел на нее, как будто она была ненормальной:
– У нее нет детей, мисс. – В его взгляде промелькнуло что-то дерзкое и покровительственное, и Лиз было усомнилась, не врет ли он. Но он посмотрел ей в глаза с холодным достоинством и произнес: – Она, знаете ли, вдова.
Эти слова поразили Лиз Ваткинс почти как физический удар. Минутой позже, поскольку говорить уже больше было не о чем, она медленно возвращалась к станции метро и чувствовала, как глаза жгут слезы, выступившие не от холода, а от собственной беспомощности. Словно она опять ощутила со всей остротой смерть своего мужа, ощутила ту боль, которая терзала ее весь первый год после его гибели. Так, значит, она это тоже... значит, это не были просто выдуманные истории. Теперь Лиз Ваткинс чувствовала еще большую близость к ней. Дафна была вдовой и жила одна. И у нее не было никого, кроме секретаря и прислуги. И Лиз Ваткинс поймала себя на мысли, что женское одиночество было автором этих книг, полных мудрости, сострадания и любви. Возможно, Дафна Филдс была так же одинока, как сама Лиз. «И это тоже нас роднит», – думала Лиз, спускаясь в недра нью-йоркской подземки.
Глава 3
Дафна безвольно плакала в тумане своего беспамятства, когда яркий свет, как ей показалось, стал пробиваться сквозь мглу откуда-то издалека. Она с большим трудом пыталась сосредоточиться на нем. И свет на время приближался, а потом пелена окутывала ее вновь, словно она уплывала от берега, теряя из виду последние, едва видимые ориентиры и слабо мерцающий вдали маяк.
В этом свете, звуках, запахе было что-то очень знакомое и пугающее. Дафна не знала, где находится, но чувствовала, что уже побывала здесь прежде и что со всем этим связано что-то очень и очень плохое. В какой-то момент, лежа в забытьи, Дафна издала слабый стон, когда ей привиделась огненная, непроходимая стена. К ней тут же подошла дежурная сестра и сделала очередной укол. Через мгновение не стало воспоминаний, не стало пламени, не стало боли. Дафна опять уплыла на одеяле из мягких, пушистых облаков, какие можно видеть в иллюминатор самолета: нереальных, чистых, огромных... таких, на которых хочется танцевать и прыгать. Она услышала где-то вдалеке собственный смех, и ей привиделся Джефф – такой же, каким он был давным-давно...
– Побежали наперегонки вон до той дюны? А, Дафодиленок?
Дафодиленок... Дафоутенок... Дафи-Принцесса... Смешная мордашка... Он придумывал ей тысячи прозвищ, и в его глазах всегда был смех, смех и что-то очень ласковое, что предназначалось только ей. Бег наперегонки был, конечно, озорством, как и многие их выдумки. Его длиннющие, мускулистые ноги гнались за ее, тонкими и изящными, и рядом с ним она выглядела как ребенок, как летний цветок на пригорке где-нибудь во Франции... Ее большие голубые глаза сияли на загорелом лице, а золотистые волосы развевались на ветру.
– Побежали, Джеффри...
Дафна, смеясь, бежала, рядом с ним по песку. В двадцать два года ей можно было дать двенадцать. Она была проворной, но тягаться с ним не могла.
– Давай... давай!
Но прежде чем они добегали до дальней дюны, он сбивал ее с ног и заключал в объятия, а его губы приникали к ее губам с той знакомой страстью, от которой у нее всегда захватывало дух, стоило ему к ней прикоснуться. Так было и в тот первый раз, когда ей исполнилось девятнадцать. Они познакомились на собрании Ассоциации адвокатов. Дафна писала о нем для газеты «Дейли Спектейтор» Колумбийского университета. Она изучала журналистику и с большой серьезностью и ответственностью готовила серию статей о преуспевающих молодых адвокатах. Джефф мгновенно обратил на нее внимание и каким-то образом ухитрился улизнуть от своих товарищей и пригласить ее на обед...
– Я не знаю... Мне бы надо...
Волосы, собранные на затылке в тугой узел, в него воткнут карандаш, в руке блокнот, и эти огромные голубые глаза, которые смотрели на него с некоторым налетом озорства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35