Два вопроса присяги особенно раздражали их: о том, желают ли они служить в вооруженных силах США, участвовать в сражениях, если им прикажут, и о том, готовы ли они отказаться от любых связей с Японией или императором, — этот вопрос был особенно нелепым, ведь большинство из этих японцев никогда не покидали пределов США. Больше всего Кена и его сверстников приводило в бешенство то, что у них сперва отняли все права, а теперь спрашивали, желают ли они погибнуть за страну, которая так обошлась с ними. Целый год Кен отчаянно желал уйти в армию, но после предательства и заключения в лагере наотрез отказывался служить в войсках или иначе приносить пользу этой стране.Из тех же принципов многие ребята отказывались дать положительный ответ на два упомянутых вопроса и потому вскоре получили прозвище «нет-нет ребята». Вскоре их начали отправлять в соседнюю тюрьму — их верность подверглась сомнению.В лагерях поднялся шум. Кен два дня тянул с присягой, не желая ставить свою подпись. Вся семья уже принесла присягу, а Кен с отцом непрестанно вели бурные споры. Такео понимал чувства сына, болел душой за него и за его ровесников. Они были оскорблены, их лишили всех прав. А теперь право служить стране было возвращено. Покинуть лагерь можно было двумя способами — согласившись работать на военных заводах или же отказавшись от гражданства. Это был шанс доказать, что они — настоящие американцы, преданные своей стране граждане, и Такео не хотел, чтобы Кен упустил такую возможность. Он должен был подписать присягу, чтобы не навлечь на себя беду.— Но я больше не чувствую себя американцем, отец, — с жаром возражал Кен. — Я не американец и не японец — так, ни то ни се, — горестно добавил он. Отец не знал, что ответить.— У тебя нет выбора, сынок. Я все понимаю, с уважением отношусь к твоим чувствам, но советую — подпиши присягу. Иначе попадешь в тюрьму, будут большие неприятности.Кен, ты должен послушаться меня. — Уговоры продолжались несколько дней подряд, и наконец, не желая доставлять неприятности родным, Кен согласился — в отличие от многих своих друзей. Они отказались принять присягу потому, что это был единственный способ бороться с несправедливостью, однако всех этих ребят сразу же взяли на подозрение и сочли опасными. Многие немедленно отказались от своего гражданства и предпочли отправиться в Японию, что собирались сделать еще несколько месяцев назад. Кен тоже был не прочь покинуть страну, но из-за семьи отказался от своего намерения.Тех, кто отказался принять присягу, переселили в другие лагеря, а большинство «нет-нет ребят» отправили в тюрьму на озере Тьюл. В сущности, за это время тюрьма успела превратиться в отдельный лагерь для лиц, не проявляющих преданности США. Охрану лагеря усилили в очередной раз. Так радовался, что Кен согласился принять присягу, даже если ему в конце концов пришлось бы отправиться на войну и рисковать жизнью. По крайней мере его преданность Америке больше не вызывала сомнений.Семье понадобилось сделать решительное усилие, чтобы подписать присягу, но как только все было кончено, у пленников словно свалилась с плеч невыносимая тяжесть.Хироко с облегчением вернулась к работе в лазарете — началась новая вспышка гриппа. Ей, — настоящей иностранке, присяга дала возможность доказать верность США — именно к этому она и стремилась, а вопрос номер двадцать семь не имел для нее значения, ибо Хироко так или иначе не требовалось служить в армии.Новая эпидемия кори началась одновременно с гриппом, и в конце второй недели Хироко поздно вечером осталась в лазарете, чтобы помочь Рэйко. От усталости Рэйко не держалась на ногах. Хироко неутомимо работала целыми днями, спеша сделать как можно больше до появления ребенка. Она знала, что пройдет еще неделя-другая — и ей придется провести дома, с новорожденным, по крайней мере месяц.К тому времени вязальный кружок сделал ей подарок.Тами была возбуждена больше всех, и даже Салли слегка смягчилась, хотя и не скрывала недовольства. Но Хироко занимали другие мысли. Она выхаживала двух стариков и женщину — их тела сплошь покрывали струпья от кори. Хироко переболела корью в детстве и теперь не боялась заразиться. У больных начинался кашель, жар постепенно усиливался.— Ну, как они? — осведомилась Рэйко, зайдя проведать пациентов. У Хироко проявился настоящий талант медсестры. Она делала все возможное, чтобы облегчить страдания подопечных, не выказывала ни малейших признаков усталости, хотя ее дежурство затянулось на целые сутки. Рэйко хотела пораньше отослать ее домой, но Хироко никуда не ушла.— По-прежнему, — со вздохом ответила Хироко, обтирая горячий лоб больного и глядя на тетю.— А ты? — спрашивать было бессмысленно: Хироко провела на ногах много часов подряд. Рэйко замечала, как она несколько раз хваталась за поясницу. Вновь зайдя :в палату около полуночи, она велела Хироко идти домой, но та казалась воплощением энергии. Улыбнувшись, Рэйко вернулась к врачу: только что в лазарет поступил больной с прободением язвы.— Около двух часов ночи Рэйко заметила, какой изможденной выглядит Хироко. Ее пациенты наконец-то заснули, и она помогала другой сестре перестилать постель малыша с ожогами. Он играл со спичками, сидя на соломенном матрасе, и матрас вдруг вспыхнул. Держа ребенка на руках, Хироко пыталась успокоить его. Рэйко видела, как несколько раз Хироко поморщилась, сочувствуя ребенку, а затем положила его в постель и поднялась, вдруг схватившись за стол. Прежде чем Хироко успела что-нибудь объяснить, Рэйко поняла: начались схватки.— С тобой все в порядке? — спросила Рэйко, и Хироко. снова поморщилась, пытаясь улыбнуться.— В полном. Только устала спина, — рассеянно произнесла Хироко. Рэйко улыбнулась: ей пришло время родить.Наступило первое марта.— Посиди несколько минут, — предложила Рэйко, зная, что Хироко страдает от боли, но не желает в этом признаться. Рэйко принесла ей чашку чаю, и обе женщины тихо говорили в тусклом свете прикрытой абажуром лампы на посту медсестры. Снаружи было морозно; в бараке, где размещался лазарет, печи грели плохо, но между женщинами возникло теплое чувство. Пока они беседовали, лицо Хироко становилось все напряженнее и тревожнее. — Очень больно? — спросила Рэйко, и на этот раз Хироко кивнула, пряча полные слез глаза. Несмотря на боль, она пыталась работать много часов подряд, надеясь, что все пройдет. Внезапно она испугалась — она была не готова к новому испытанию. Боль становилась невыносимой. Хироко вдруг схватила Рэйко за руку и охнула: никто не объяснил ей, что это будет так мучительно. Рэйко успокаивающе погладила ее по плечу, осторожно помогла подняться и объяснила подошедшим сестрам, что у Хироко начались схватки.— Хорошая новость, — заметила Сандра, старшая из сестер, ободряюще улыбаясь Хироко. Это была маленькая, круглолицая, вечно улыбающаяся нисей, с которой Рэйко проработала много лет подряд еще в Стэнфорде. — Сейчас такая новость нам не повредит. — Она уже устала выхаживать умирающих от кори стариков. Хироко смотрела на женщин широко раскрытыми глазами, словно ребенок, не знающий, чего ожидать. — Все в порядке, — успокаивала Сандра, зная, что в таком юном возрасте паника при родах вполне естественна. Хироко было всего девятнадцать лет, ей не приходилось ждать поддержки от матери при рождении первенца. Сестры из лазарета были готовы взять ее под крыло. Хироко осторожно увели в тесную палату, отведенную для рожениц, и укутали старыми одеялами. Одна из сестер сообщила врачу, что сегодня ночью им предстоит принимать роды.В тот вечер дежурил врач, который видел, как Хироко упала в обморок. Заглянув в палату к роженице, он заулыбался, хотя Хироко едва смогла поприветствовать его. Врач спросил, когда начались схватки, и, робко взглянув на Рэйко, Хироко призналась, что первый приступ случился сегодня утром, незадолго до рассвета. С тех пор прошло уже почти двадцать четыре часа, и боль усиливалась с каждой минутой.Во время следующей схватки Хироко едва сдержала крик.Сестры уложили и раздели ее. Рэйко стояла рядом, держа ее за руку. Врач осмотрел Хироко, пока она прятала лицо, охваченная стыдом. Никто еще не осматривал ее вот так — если не считать очень быстрого и поверхностного осмотра после обморока. Никто не видел ее и не прикасался к ней, кроме Питера.— Все будет хорошо, — успокоила ее Рэйко, Сандра подошла и встала с другой стороны.Врач был доволен результатами осмотра, но удивился, сколько Хироко продержалась на ногах. Шейка почти открылась, были уже видны волосы ребенка. Ободряюще взглянув на роженицу, врач пообещал, что вскоре все кончится. Но выходя из палаты, он вызвал Рэйко. Хироко корчилась в очередной схватке, но не издавала ни звука, чтобы не потревожить больных, лежащих за занавеской из одеял. Рядом, в палате, спали пациенты, и Хироко измучили бы угрызения совести, если бы криком она разбудила кого-нибудь из них.— По-моему, ребенок слишком крупный, — сказал врач Рэйко. — Мне бы не хотелось делать кесарево сечение — пусть всеми силами пытается родить сама, даже если для этого кому-нибудь придется встать ей на живот. Не хочу делать такую операцию здесь, в лагере, без крайней необходимости — это слишком рискованно и для нее, и для ребенка.Рэйко кивнула, тревожась за Хироко, которая так и не подтвердила, что отцом ребенка был Питер. Если это правда, ребенок мог оказаться слишком крупным, чтобы Хироко справилась с родами сама. Но она ничего не сказала врачу, а он ушел проверить других пациентов.Пока Рэйко не вернулась, сестры оставались с Хироко, побуждая ее глубоко дышать и не волноваться. Женщины обменялись понимающими взглядами, Хироко вновь стиснула кулаки и на этот раз вскрикнула, уже не заботясь о том, что ее услышат пациенты за занавеской.— Ничего страшного, — ободрила ее Сандра. — Не беспокойся за них. Если им не нравится, пусть уходят в другую больницу. — Она улыбнулась, а Хироко сжала зубы, сдерживая вопль при очередной схватке.— Тетя Рэй… — хрипло простонала она, — это ужасно…Нет ли какого-нибудь средства? Хоть что-нибудь… — Хироко знала, что все обезболивающие в лазарете отдают самым тяжелым пациентам, но сомневалась, что выживет без них. Анестетики требовались для хирургических операций, а не для родов, и Рэйко знала, что ничем не сможет помочь Хироко без разрешения врача. А тот ничего не предложил.Врач в последующие два часа приходил к Хироко несколько раз и в половине пятого велел ей начать тужиться.Однако ребенок был таким крупным, что почти не двигался.Он застрял на полпути, не двигаясь ни назад, ни вперед.— Маленький упрямец, — пробормотал врач, орудуя акушерскими щипцами, пока Хироко задыхалась от боли в руках трех сестер. Наступило шесть часов, но ничего не изменилось. Время от времени врач поглядывал на Рэйко, она вспоминала его предупреждение, но помочь Хироко ничем не могла.— Тужься, Хироко, сильнее, — упрашивала ее Сандра. — Вытолкни его!Хироко послушно пыталась последовать ее совету, но с ней происходило то же самое, что и с ее матерью при рождении Юдзи. Ребенок был чересчур крупным, а мать — очень хрупкой. К тому же Хироко была не в Киото, не в больнице.Ей помогали только женщины, вооруженные минимальным набором инструментов. Врач вновь наложил щипцы, а затем велел Сандре надавить на живот Хироко чуть повыше ребенка, заставляя его выйти. Хироко закричала — ей казалось, что у нее ломаются ребра. Ребенок слегка продвинулся вперед, и три сестры встретили его радостными восклицаниями.Хироко не присоединилась к их радости. Ей было слишком больно, она слабела с каждой минутой.— Еще раз! — скомандовал врач, снова берясь за щипцы.Сандра снова надавила на живот Хироко с помощью второй, сестры. Хироко вскрикнула и умоляюще взглянула на Рэйко, которая ничем не могла ей помочь.— Нет, нет… не могу… нет! — задыхаясь проговорила Хироко, вырываясь из рук сестер, и вдруг вспомнила о Питере, об обещании, которое они дали друг другу. Она поняла, что если не соберется сейчас с силами, то погибнет вместе с ребенком.Всю ночь она промучалась ради ребенка и ради Питера и теперь не могла остановиться на полпути. Она должна помочь ребенку появиться на свет и дождаться возвращения Питера. Что бы ни случилось, она не подведет его. Это напоминание пробудило в ней силы, о существовании которых Хироко и не подозревала. Она стала отчаянно тужиться, помогая ребенку появиться на свет, однако он не двигался. Прошел еще час, и сердцебиение ребенка и самой Хироко совсем ослабело. Врач понял, что у него нет выбора, — каким бы ни был риск, следовало решиться на операцию. У Хироко открылось сильное кровотечение, а неделю назад две женщины истекли кровью до смерти при родах. Врач хотел сделать все, что в его силах, пока еще не поздно, и спасти если не Хироко, то по крайней мере ребенка.— Несите ее в операционную, — обреченным голосом приказал он Сандре. — Больше она не выдержит. — Но Хироко услышала и вцепилась ему в руку, смертельно побледнев от испуга.— Нет! — Она помнила, как родился Юдзи, как и он и его мать чуть не погибли. Отец часто рассказывал ей эту историю, желая доказать, как опасны могут быть старые обычаи, но здесь выбора не было. Приходилось полагаться лишь на надежность старых способов или погибнуть, если эти способы не помогут. Чувствуя, как за ее спиной уже собираются демоны, Хироко яростно боролась с силами природы, зная, что может погибнуть сама или потерять ребенка. Ей придавал силы ужас — она помнила, что может случиться, если ей не удастся вытолкнуть ребенка. Врач еще раз наложил щипцы, действуя смелее, чем следовало бы, поскольку чувствовал, как Хироко борется за жизнь. Обе сестры вновь надавили ей на живот, Хироко собралась со всеми силами, однако все казалось безнадежным. И вдруг ребенок начал выходить — сначала очень медленно, потом быстрее, вызывая у матери нестерпимую боль. По палате разнесся ужасающий вопль, а потом пронзительный тонкий крик, требовательный и яростный. Малыш оказался краснолицым, с мягкими каштановыми волосиками, темно-синими миндалевидными глазами и, если не считать разреза глаз, отдаленно напоминающего японский, был точной копией отца. Хироко остановила на нем взгляд, совсем измученная, не в силах поверить, что справилась.Она глядела на ребенка как зачарованная, не говоря ни слова. Малыш был настоящим красавцем. Он и впрямь оказался очень крупным, как предполагал врач. Его взвесили на весах.— Ровно десять фунтов, — объявил врач, разглядывая ребенка, из-за которого всю ночь провел на ногах, а затем улыбнулся его матери, которая не сдалась. — Хироко, да ты героиня!Это поразительно. Еще полчаса назад он был готов поклясться, что придется делать кесарево сечение, но теперь радовался, что все обошлось. Операция означала бы верную смерть для Хироко в таком состоянии. Но каким-то чудом она спаслась, безмерно изумив врача отказом от операции.Взошло солнце, сестры обмыли Хироко, умиротворенно держащую в руках ребенка. Каждого глубоко тронуло то, что случилось ночью.— Тебе пришлось так тяжело, — мягко проговорила Рэйко. Хироко проявила неслыханную храбрость и силу, учитывая размеры ребенка; никто не мог поверить, что она справилась с родами сама. Хироко и вправду была удивительной женщиной.Молодая мать гордо прошептала своей тете, счастливо глядя на ребенка:— Он похож на Питера, верно?Зрелище было достойно любых мук. Еще совсем недавно Хироко казалось, словно она попала под поезд, увлекающий ее за собой, перемалывающий колесами, и когда она уже думала, что умирает, ребенок появился на свет. Теперь Хироко мечтала, чтобы его увидел Питер. Рэйко вдруг поняла, что Хироко в первый раз призналась ей.— Надо сообщить ему, — твердо сказала Рэйко, но Хироко покачала головой.— Он только встревожится. Я расскажу ему все, когда он вернется. — Она приняла решение уже давно. А если Питер не захочет возвращаться к ней? Она ни за что не стала бы принуждать его — Питер был свободен как ветер: если бы он решил вернуться к Хироко, он так и сделал бы и увидел, что она и сын ждут его. Вновь взглянув на Рэйко, Хироко решила поделиться с ней своей тайной. Вместе они пережили этой ночью так много, и Рэйко была так добра. — Буддистский священник в Танфоране поженил нас. Я боялась, что кто-нибудь узнает об этом и накажет Питера, но этого не случилось. — Подняв руку, Хироко показала тете узкое кольцо, и Рэйко не могла поверить, что ни разу не заметила его.— Тебе на редкость хорошо удается хранить секреты… и рожать детей. — Рэйко велела Хироко поспать, поцеловала ее, и вскоре мать и ребенок крепко заснули. Рэйко отправилась домой, к Такео, и рассказала ему, что случилось ночью. Такео уже собирался уходить в школу, и Рэйко с ужасом поняла, что сейчас девять часов. Ночь пролетела для нее, словно несколько минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35