– спросил он Сиверта.
– Спасли весь урожай.
– Вы распахали еще вон ту можечину с тех пор, как я был здесь в последний раз?
– Да.
– Вам надо завести еще одну лошадь, – сказал Гейслер. Все-то он видел!
– Пойди сюда и давай же покончим дело! – позвал его помощник.
Все опять пошли в пристройку. И Исааку выплатили его четыре тысячи крон.
Гейслер получил бумагу и сунул ее в карман, словно она ничего не стоила.
– Спрячь же ее! – сказали ему господа, – а жена твоя через несколько дней получит банковскую книжку.
Гейслер нахмурился и сказал: – Хорошо!
Но они еще не развязались с Гейслером. Он не раскрыл рта для какой-нибудь просьбы, но он просто стоял, и они видели, как он стоит; может быть, он выговорил сколько-нибудь деньжонок и для себя лично. Когда помещик выдал ему пачку кредиток, Гейслер только кивнул и опять сказал: – Хорошо.
– А теперь давайте выпьем по стаканчику с Гейслером, – сказал помещик.
Выпили и все было кончено. Потом простились с Гейслером.
В эту минуту появился Бреде Ольсен. Что ему было надо? Бреде, конечно, слышал вчера громовые взрывы и понял, что в скалах что-то происходит. Вот он и явился и тоже пожелал продать гору. Он прошел мимо Гейслера и обратился к господам: он открыл замечательные породы камней, прямо невероятные породы, одни, как кровь, другие, как серебро; он знает каждый самый маленький закоулочек в окрестных скалах и ходит по ним, как по полу, он знает длинные жилы с тяжелым металлом, какой это может быть металл?
– Есть у тебя образцы? – спросил горняк.
– Да. Только не лучше ли вам пройти самим в скалы? Это недалеко. А образцы-то? Как же, много мешков, много ящиков, Бреде не захватил их с собой, но они у него дома, он может сбегать домой за образцами. Но скорее будет сбегать за ними в горы, если господа согласятся подождать.
Господа покачали головой и уехали. Бреде обиженно посмотрел им вслед.
Если надежда на минуту вспыхнула в нем, то теперь она погасла, он работал под несчастливой звездой, ничего ему не удавалось. Хорошо еще, что у него был легкий характер, помогавший ему выносить такую жизнь; он посмотрел вслед всадникам и сказал наконец: «Скатертью дорожка!»
Тут он опять стал вежлив с Гейслером, своим прежним ленсманом, уже не «тыкал» ему, а поздоровался и заговорил на «вы». Гейслер под каким-то предлогом вытащил бумажник и показал, как туго он набит деньгами.
– Не можете ли вы помочь мне, ленсман? – сказал Бреде.
– Ступай домой и перекопай свое болото! – ответил Гейслер, не дав ему ни гроша.
– Я мог бы, конечно, притащить с собой целый мешок образцов, но разве не лучше было бы им самим осмотреть горы, раз уж они были здесь?
Гейслер пропустил это мимо ушей и спросил Исаака:
– Ты не видел, куда я девал тот документ? Он очень важный, стоит много тысяч крон. Ага, вот он, в пачке кредиток!
– Что это были за люди? Просто приехали прокатиться? – спросил Бреде.
Гейслер, должно быть, все время очень волновался, теперь у него наступила реакция. Но все-таки у него еще оставались силы и охота на кое-какие дела: он позвал с собой в скалы Сиверта, и там Гейслер разостлал большой лист бумаги и начертил карту местности с южной стороны озера. Зачем-то ему это понадобилось. Когда он через несколько часов вернулся на хутор, Бреде сидел еще там, но Гейслер не стал отвечать на его расспросы, он был утомлен и только помахал ему рукой.
Он проспал без просыпу до раннего утра, потом встал вместе с солнцем, свежий и бодрый.
– Селланро! – сказал он, вышел на двор и оглянулся по сторонам.
– Все эти деньги, что я получил, – сказал Исаак, – неужто они мои?
– Чепуха! – ответил Гейслер. – Разве ты не понимаешь, что должен был бы получить еще больше. И, собственно, тебе следовало бы получить их от меня, согласно нашему договору; но, как ты видел, вышло иначе. Сколько ты получил? Всего тысячу далеров по старому счету. Я вот стою и думаю, что надо бы тебе завести лошадь.
– Да.
– У меня есть на примете одна лошадь. Теперешний понятой у ленсмана Гейердаля забросил свою усадьбу. Ему, кажется, больше нравится разъезжать по торгам. Он распродал свою скотину, теперь собирается продать лошадь.
– Я с ним потолкую, – сказал Исаак.
Гейслер широким жестом указал на лежавшую перед ними местность:
– Все это принадлежит маркграфу! У тебя есть дом и скот, и обработанная земля, никто не может уморить тебя голодом!
– Нет, – отвечал Исаак, – у нас есть все, что создал Господь!
Гейслер побродил по двору, потом вдруг пошел к Ингер:
– Не дашь ли ты мне и сегодня немножко провизии? – спросил он. – Несколько штук вафель, без масла и сыра, в них и так много здобы. Нет, сделай, как я говорю, больше я ничего не возьму.
И опять вышел. В голове у него, должно быть, было тревожно, он пошел в пристройку и сел писать. Все продумал он, верно, уж заранее, потому что писал очень недолго.
– Это заявление в казну, – важно сказал он Исааку, – в департамент внутренних дел, – сказал он. – У меня столько всяких хлопот.
Забрав узелок с провизией и простившись, он как будто вдруг что-то вспомнил:
– Да, вот что, в последний раз, когда я уходил, я, должно быть, позабыл – я вынул бумажку из бумажника, а потом сунул ее в жилетный карман. Там и нашел. У меня столько хлопот. – С этими словами он сунул что-то в руку Ингер и пошел.
Да, так и пошел Гейслер, и с виду казался даже довольно бравым. Он совсем не опустился и умер не скоро. Он приходил в Селланро еще раз и умер только много лет спустя. Всякий раз, когда он уходил с хутора, о нем скучали; Исаак думал было спросить его на счет Брейдаблика и посоветоваться, но как– то не вышло. Да Гейслер, наверное, и отсоветовал бы ему покупать этот участок – покупать совсем не устроенную землю для такого заядлого конторщика, как Елисей.
Глава XVIII
А дядя Сиверт все-таки помер. Елисею пришлось прожить у него три недели, но под конец старик таки помер. Елисей распорядился похоронами и проявил в этом большую расторопность, выпросил у соседей несколько горшков фуксий и флаг, который вывесил на спущенной штанге, купил у торговца черной тафты для спущенных штор. Послали за Исааком и Ингер, и они приехали к похоронам.
Елисей выступал в роли хозяина, устроил угощение для всех приглашенных, а когда покойника выносили, произнес даже несколько прочувствованных слов над гробом, так что мать его полезла за носовым платком от гордости и умиления. Все сошло блестяще.
На обратном пути домой Елисею пришлось нести свое весеннее пальто на виду, тросточку же он спрятал в один из его рукавов. Все шло хорошо до переправы в лодке через озеро, тут отец нечаянно наступил на пальто, и послышался треск.
– Что это? – спросил он.
– Ничего.
Но сломанную палку не выбросил, а по возвращении домой стал придумывать, как бы починить ее.
– А нельзя ее скрепить как-нибудь? – сказал Сиверт, большой шутник. – Посмотри-ка, если приладить с обеих сторон по здоровой щепке да обмотать просмоленными нитками?..
– Вот я тебя самого обмотаю просмоленными нитками, – ответил Елисей.
– Ха-ха-ха. А тебе лучше хотелось бы обмотать палку красной подвязкой?
– Ха-ха-ха, – засмеялся и Елисей, но потом пошел к матери, выпросил у нее старый наперсток, спилил с него донышко и устроил настоящую аккуратную заклепку на своей тросточке. О, длинные белые руки Елисея были не так-то уж бестолковы!
Братья постоянно дразнили друг друга:
– А что, получу я то, что осталось после дяди Сиверта? – спросил Елисей.
– Получишь ли? А сколько там? – спросил Сиверт.
– Ха-ха, ты раньше хочешь знать, сколько, скупердяй ты этакий.
– Да бери, пожалуйста! – сказал Сиверт.
– Там от пяти до десяти тысяч.
– Далеров? – воскликнул Сиверт. Он не мог удержаться. Елисей никогда не считал на далеры, но на этот раз так было выгодней, и он кивнул головой. И оставил Сиверта в этом убеждении до следующего дня. Потом опять вернулся к той же теме:
– Наверно, ты жалеешь о своем вчерашнем подарке? – сказал он.
– Дурак ты! – ответил Сиверт, но пять тысяч далеров как ни как – пять тысяч далеров, а не какая-нибудь мелочь; если брат не жулик и не цыган, он должен отдать ему половину.
– Так я скажу тебе одно, – заявил, наконец, Елисей, – я не думаю, что разжирею с этого наследства.
Сиверт с удивлением посмотрел на него: –. Ну, неужто?
– Да, не очень-то, не очень-то я с него разжирею! Елисей ведь научился разбираться в счетах; дядин ларец, знаменитый винный погребец, был показан и ему, и он должен был посмотреть все бумаги, проверить итоги и подсчитать кассу. Дядя Сиверт не представил своего племянника к работе на земле или к рочинке сетей в амбаре, он задурманил ему голову страшным хаосом цифр и всяких отчетных статей. Если какой-нибудь плательщик налога десять лет тому назад заплатил, что с него причиталось, козой или несколькими пудами вяленой трески, то коза или треска не значились в ведомости, но старик Сиверт рылся в своей памяти и говорил: – Этот заплатил! – «Ну, тогда эту цифру мы вычеркнем», – говорил Елисей.
В этом деле Елисей оказался настоящим человеком, он был ласков и подбадривал старика, говоря, что дела неплохи. Они отлично ладили друг с другом, даже шутили понемножку. Кое в чем Елисей был, правда, глуповат, но таким же был и старик Сиверт. Они просто-напросто состряпали документы в пользу не только Сиверта младшего, но и в пользу самого села, той общины, которой старик служил тридцать лет. Поискать таких чудесных дней, как те, что прошли!
– Лучше тебя, Елисейка, мне никого не найти, – говорил дядя Сиверт.
Он послал купить баранью тушу, – это среди лета, – рыбу ему приносили свежего улова с моря. Елисею был отдан приказ платить из ларца. Жилось хорошо. Они залучили к себе Олину, и нельзя было выискать никого лучше для участия в пирушке, а также для распространения громкой славы о последних днях старика Сиверта. И удовольствие было обоюдное.
– Я думаю, нам следует чуточку позаботиться и об Олине, – сказал дядя Сиверт, – она вдова и с малым достатком. Сиверту младшему и так много достанется.
Это стоило опытной руке Елисея нескольких черточек пером, – в добавление к последней воле, – и Олина тоже очутилась в числе наследников.
– Я позабочусь о тебе, – сказал ей старик Сиверт. – В случае, если я не поправлюсь и не останусь на здешней земле, я постараюсь, чтоб ты не пропала с голоду, – сказал он.
Олина воскликнула, что у нее нет слов, но они все-таки нашлись, – она была растрогана, плакала и благодарила; никто не сумел бы найти такую связь между земным даром и, например, «великим воздаянием небесным на том свете», как Олина. Нет, дара слова она не утратила.
А Елисей? Если вначале он, может быть, и имел блестящие представления о положении дяди, то впоследствии начал задумываться о нем и заговаривать. Он попробовал было намекнуть: – ведь касса-то не совсем в порядке, – сказал он.
– Да, а еще все то, что останется после меня! – ответил старик.
– И потом у тебя, наверно, есть деньги в каких-нибудь банках? – спросил Елисей; потому что такие ходили слухи.
– Ну, это-то там видно будет, – сказал старик. – А сети-то, а усадьба и постройки, а стадо, рыжие коровы, да белые коровы! Ты что-то тут путаешь, Елисейка!
Елисей не знал, сколько могут стоить сети, но скотину он видел: все стадо состояло из одной коровы. Корова была красно-белая. Дядя Сиверт, должно быть, бредил. Да и в счетах старика Елисей не очень-то разбирался, в них была порядочная каша, особенно с того года, когда счет перешел с далеров на кроны; областной казначей частенько засчитывал мелкие кроны в полные далеры.
Не диво, что он воображал себя богачом! Но Елисей очень боялся, что когда все разберется, вряд ли много останется. Да пожалуй, что ничего. Может, даже не хватит. Да, Сиверт мог с легким сердцем обещать ему то, что останется после дяди.
Братья подшучивали над этим, Сиверт нисколько не приуныл, наоборот, наверное, его больше грызло бы, если б он и в самом деле проморгал пять тысяч далеров. Он прекрасно понимал, что его назвали в честь дяди из чистого расчета, сам он ничего не заслужил от дяди. И теперь он уговаривал Елисея принять наследство:
– Понятно, ты должен его взять, давай заключим письменное соглашение! – сказал он. – Я разрешаю тебе разбогатеть. Смотри, не упускай случая!
Вдвоем им бывало весело. Сиверт больше всех помогал Елисею выносить жизнь здесь, дома; без него многое было бы гораздо мрачнее.
А тут вдобавок Елисей опять словно испортился; три недели безделья, проведенные по ту сторону перевала, не принесли ему пользы, он ходил там в церковь и франтил, встречался с девушками. Дома, в Селланро, не было никого: Иенсина, новая служанка, не в счет. Простая работница – она больше подходила Сиверту.
– Мне хочется посмотреть, какая стала Варвара из Брейдаблика с тех пор, как выросла, – сказал он.
– Сходи к Акселю Стрему и посмотри! – ответил Сиверт.
Елисей пошел однажды в воскресенье. Он побывал на людях, набрался бодрости и веселья, разохотился и, прийдя, внес оживление в землянку Акселя.
Да и Варвара сама была не из таких, чтоб ею стоило пренебречь. Во всяком случае, в глуши она была единственная, она играла на гитаре и бойко разговаривала, вдобавок и пахло от нее не бирючиной, а настоящими духами, одеколоном. Елисей, со своей стороны, дал понять, что он приехал домой только на побывку, в отпуск, скоро его опять потребуют в контору. Да, все– таки приятно побывать дома, на старом пепелище, и сейчас ему одному отвели всю светелку. Но, конечно, это не город!
– Да, об этом что и говорить, деревня уж не то, что город! – поддержала Варвара.
– Аксель совсем стушевался перед этими двумя горожанами, он заскучал и пошел смотреть землю. Они остались одни, и Елисей совсем осмелел. Он рассказал, как был в соседнем селе и похоронил своего дядю, не забыл рассказать и о том, что держал речь над гробом.
Уходя, он попросил Варвару проводить его немножко. Ну, нет, извините!
– Разве в городе принято, чтоб дамы провожали кавалеров? – спросила она.
Елисей покраснел и понял, что оскорбил ее.
А в следующее воскресенье опять отправился в Лунное и на этот раз захватил с собой тросточку. Они разговаривали, как и в прошлый раз, и опять Аксель остался не при чем:
– У твоего отца большая усадьба, и он страсть как застроился, – сказала она.
– Да, да, он и сейчас строит. Отцу-то что! – ответил Елисей и прибавил, чтоб похвастать: – вот нам, беднякам, хуже!
– Как так?
– А разве вы не слыхали? У него недавно были шведские миллионеры и купили медную скалу.
– Что ты говоришь? Так он получил много денег?
– Ужасно много. Не подумай, что я хвастаю, но только целую кучу тысяч.
Да, так что я хотел сказать? Ты говоришь: строит? Я вижу, у тебя тоже лежат бревна, а ты сам когда будешь строить?
Варвара ответила за Акселя:
– Никогда!
Никогда! – это просто задор и преувеличение. Аксель наломал камней еще в прошлую осень и перевез их на хутор зимой, в этом году в промежутках между полевыми работами он сложил фундамент с подвалом и всем, что полагалось, оставалось только сколотить сруб. Он надеялся подвести избу под крышу еще осенью и собирался попросить Сиверта прийти на несколько дней помочь ему, – что скажет на это Елисей?
– Ну, что ж. Но ты можешь взять и меня, – с улыбкой сказал Елисей.
– Вас? – почтительно спросил Аксель, вдруг переходя на «вы». – У вас талант на другое.
Как приятно быть признанным даже и в глуши!
– Боюсь только, что руки мои не очень на это годятся, – жеманно сказал Елисей.
– Покажи-ка! – промолвила Варвара и взяла его руку. Аксель опять остался вне разговора и вышел, они снова остались одни. Они были ровесники, вместе учились в школе, вместе играли, целовались и бегали, теперь они с бесконечной важностью освежали свои детские воспоминания, и Варвара немножко кокетничала. Понятно, Елисей был не то, что важные конторщики в Бергене, носившие очки и золотые часы, но здесь, в глуши, и он был барином, этого у него не отнимешь! Она вынула и показала ему свою бергенскую фотографию, вот какая она была тогда, а теперь!
– А чем же ты плоха теперь? – спросил он.
– Ну, так по-твоему я не очень подурнела?
– Подурнела! Скажу тебе раз навсегда, что по-моему ты стала вдвое красивее, – сказал он, – во всяком случае, полнее. Подурнела? Нет, это великолепно!
– А ты не находишь, что на мне здесь красивое платье, с вырезом у шеи и сзади? И я носила серебряную цепочку, – видишь? Она стоила очень дорого, мне подарил ее один из конторщиков, у которых я служила. Но потом ее потеряла.
Не то что потеряла, а мне понадобились деньги на дорогу домой.
Елисей спросил:
– Можно мне взять эту карточку?
– Взять? А что ты мне дашь за нее?
О, Елисей отлично знал, что на это ответить, но не посмел.
– Я тоже снимусь, как приеду в город, и пришлю тебе свою, – ответил он.
Она спрятала карточку и сказала:
– Нет, у меня только одна эта и осталась.
Тогда мрак заволок его юное сердце, и он протянул руку за карточкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Спасли весь урожай.
– Вы распахали еще вон ту можечину с тех пор, как я был здесь в последний раз?
– Да.
– Вам надо завести еще одну лошадь, – сказал Гейслер. Все-то он видел!
– Пойди сюда и давай же покончим дело! – позвал его помощник.
Все опять пошли в пристройку. И Исааку выплатили его четыре тысячи крон.
Гейслер получил бумагу и сунул ее в карман, словно она ничего не стоила.
– Спрячь же ее! – сказали ему господа, – а жена твоя через несколько дней получит банковскую книжку.
Гейслер нахмурился и сказал: – Хорошо!
Но они еще не развязались с Гейслером. Он не раскрыл рта для какой-нибудь просьбы, но он просто стоял, и они видели, как он стоит; может быть, он выговорил сколько-нибудь деньжонок и для себя лично. Когда помещик выдал ему пачку кредиток, Гейслер только кивнул и опять сказал: – Хорошо.
– А теперь давайте выпьем по стаканчику с Гейслером, – сказал помещик.
Выпили и все было кончено. Потом простились с Гейслером.
В эту минуту появился Бреде Ольсен. Что ему было надо? Бреде, конечно, слышал вчера громовые взрывы и понял, что в скалах что-то происходит. Вот он и явился и тоже пожелал продать гору. Он прошел мимо Гейслера и обратился к господам: он открыл замечательные породы камней, прямо невероятные породы, одни, как кровь, другие, как серебро; он знает каждый самый маленький закоулочек в окрестных скалах и ходит по ним, как по полу, он знает длинные жилы с тяжелым металлом, какой это может быть металл?
– Есть у тебя образцы? – спросил горняк.
– Да. Только не лучше ли вам пройти самим в скалы? Это недалеко. А образцы-то? Как же, много мешков, много ящиков, Бреде не захватил их с собой, но они у него дома, он может сбегать домой за образцами. Но скорее будет сбегать за ними в горы, если господа согласятся подождать.
Господа покачали головой и уехали. Бреде обиженно посмотрел им вслед.
Если надежда на минуту вспыхнула в нем, то теперь она погасла, он работал под несчастливой звездой, ничего ему не удавалось. Хорошо еще, что у него был легкий характер, помогавший ему выносить такую жизнь; он посмотрел вслед всадникам и сказал наконец: «Скатертью дорожка!»
Тут он опять стал вежлив с Гейслером, своим прежним ленсманом, уже не «тыкал» ему, а поздоровался и заговорил на «вы». Гейслер под каким-то предлогом вытащил бумажник и показал, как туго он набит деньгами.
– Не можете ли вы помочь мне, ленсман? – сказал Бреде.
– Ступай домой и перекопай свое болото! – ответил Гейслер, не дав ему ни гроша.
– Я мог бы, конечно, притащить с собой целый мешок образцов, но разве не лучше было бы им самим осмотреть горы, раз уж они были здесь?
Гейслер пропустил это мимо ушей и спросил Исаака:
– Ты не видел, куда я девал тот документ? Он очень важный, стоит много тысяч крон. Ага, вот он, в пачке кредиток!
– Что это были за люди? Просто приехали прокатиться? – спросил Бреде.
Гейслер, должно быть, все время очень волновался, теперь у него наступила реакция. Но все-таки у него еще оставались силы и охота на кое-какие дела: он позвал с собой в скалы Сиверта, и там Гейслер разостлал большой лист бумаги и начертил карту местности с южной стороны озера. Зачем-то ему это понадобилось. Когда он через несколько часов вернулся на хутор, Бреде сидел еще там, но Гейслер не стал отвечать на его расспросы, он был утомлен и только помахал ему рукой.
Он проспал без просыпу до раннего утра, потом встал вместе с солнцем, свежий и бодрый.
– Селланро! – сказал он, вышел на двор и оглянулся по сторонам.
– Все эти деньги, что я получил, – сказал Исаак, – неужто они мои?
– Чепуха! – ответил Гейслер. – Разве ты не понимаешь, что должен был бы получить еще больше. И, собственно, тебе следовало бы получить их от меня, согласно нашему договору; но, как ты видел, вышло иначе. Сколько ты получил? Всего тысячу далеров по старому счету. Я вот стою и думаю, что надо бы тебе завести лошадь.
– Да.
– У меня есть на примете одна лошадь. Теперешний понятой у ленсмана Гейердаля забросил свою усадьбу. Ему, кажется, больше нравится разъезжать по торгам. Он распродал свою скотину, теперь собирается продать лошадь.
– Я с ним потолкую, – сказал Исаак.
Гейслер широким жестом указал на лежавшую перед ними местность:
– Все это принадлежит маркграфу! У тебя есть дом и скот, и обработанная земля, никто не может уморить тебя голодом!
– Нет, – отвечал Исаак, – у нас есть все, что создал Господь!
Гейслер побродил по двору, потом вдруг пошел к Ингер:
– Не дашь ли ты мне и сегодня немножко провизии? – спросил он. – Несколько штук вафель, без масла и сыра, в них и так много здобы. Нет, сделай, как я говорю, больше я ничего не возьму.
И опять вышел. В голове у него, должно быть, было тревожно, он пошел в пристройку и сел писать. Все продумал он, верно, уж заранее, потому что писал очень недолго.
– Это заявление в казну, – важно сказал он Исааку, – в департамент внутренних дел, – сказал он. – У меня столько всяких хлопот.
Забрав узелок с провизией и простившись, он как будто вдруг что-то вспомнил:
– Да, вот что, в последний раз, когда я уходил, я, должно быть, позабыл – я вынул бумажку из бумажника, а потом сунул ее в жилетный карман. Там и нашел. У меня столько хлопот. – С этими словами он сунул что-то в руку Ингер и пошел.
Да, так и пошел Гейслер, и с виду казался даже довольно бравым. Он совсем не опустился и умер не скоро. Он приходил в Селланро еще раз и умер только много лет спустя. Всякий раз, когда он уходил с хутора, о нем скучали; Исаак думал было спросить его на счет Брейдаблика и посоветоваться, но как– то не вышло. Да Гейслер, наверное, и отсоветовал бы ему покупать этот участок – покупать совсем не устроенную землю для такого заядлого конторщика, как Елисей.
Глава XVIII
А дядя Сиверт все-таки помер. Елисею пришлось прожить у него три недели, но под конец старик таки помер. Елисей распорядился похоронами и проявил в этом большую расторопность, выпросил у соседей несколько горшков фуксий и флаг, который вывесил на спущенной штанге, купил у торговца черной тафты для спущенных штор. Послали за Исааком и Ингер, и они приехали к похоронам.
Елисей выступал в роли хозяина, устроил угощение для всех приглашенных, а когда покойника выносили, произнес даже несколько прочувствованных слов над гробом, так что мать его полезла за носовым платком от гордости и умиления. Все сошло блестяще.
На обратном пути домой Елисею пришлось нести свое весеннее пальто на виду, тросточку же он спрятал в один из его рукавов. Все шло хорошо до переправы в лодке через озеро, тут отец нечаянно наступил на пальто, и послышался треск.
– Что это? – спросил он.
– Ничего.
Но сломанную палку не выбросил, а по возвращении домой стал придумывать, как бы починить ее.
– А нельзя ее скрепить как-нибудь? – сказал Сиверт, большой шутник. – Посмотри-ка, если приладить с обеих сторон по здоровой щепке да обмотать просмоленными нитками?..
– Вот я тебя самого обмотаю просмоленными нитками, – ответил Елисей.
– Ха-ха-ха. А тебе лучше хотелось бы обмотать палку красной подвязкой?
– Ха-ха-ха, – засмеялся и Елисей, но потом пошел к матери, выпросил у нее старый наперсток, спилил с него донышко и устроил настоящую аккуратную заклепку на своей тросточке. О, длинные белые руки Елисея были не так-то уж бестолковы!
Братья постоянно дразнили друг друга:
– А что, получу я то, что осталось после дяди Сиверта? – спросил Елисей.
– Получишь ли? А сколько там? – спросил Сиверт.
– Ха-ха, ты раньше хочешь знать, сколько, скупердяй ты этакий.
– Да бери, пожалуйста! – сказал Сиверт.
– Там от пяти до десяти тысяч.
– Далеров? – воскликнул Сиверт. Он не мог удержаться. Елисей никогда не считал на далеры, но на этот раз так было выгодней, и он кивнул головой. И оставил Сиверта в этом убеждении до следующего дня. Потом опять вернулся к той же теме:
– Наверно, ты жалеешь о своем вчерашнем подарке? – сказал он.
– Дурак ты! – ответил Сиверт, но пять тысяч далеров как ни как – пять тысяч далеров, а не какая-нибудь мелочь; если брат не жулик и не цыган, он должен отдать ему половину.
– Так я скажу тебе одно, – заявил, наконец, Елисей, – я не думаю, что разжирею с этого наследства.
Сиверт с удивлением посмотрел на него: –. Ну, неужто?
– Да, не очень-то, не очень-то я с него разжирею! Елисей ведь научился разбираться в счетах; дядин ларец, знаменитый винный погребец, был показан и ему, и он должен был посмотреть все бумаги, проверить итоги и подсчитать кассу. Дядя Сиверт не представил своего племянника к работе на земле или к рочинке сетей в амбаре, он задурманил ему голову страшным хаосом цифр и всяких отчетных статей. Если какой-нибудь плательщик налога десять лет тому назад заплатил, что с него причиталось, козой или несколькими пудами вяленой трески, то коза или треска не значились в ведомости, но старик Сиверт рылся в своей памяти и говорил: – Этот заплатил! – «Ну, тогда эту цифру мы вычеркнем», – говорил Елисей.
В этом деле Елисей оказался настоящим человеком, он был ласков и подбадривал старика, говоря, что дела неплохи. Они отлично ладили друг с другом, даже шутили понемножку. Кое в чем Елисей был, правда, глуповат, но таким же был и старик Сиверт. Они просто-напросто состряпали документы в пользу не только Сиверта младшего, но и в пользу самого села, той общины, которой старик служил тридцать лет. Поискать таких чудесных дней, как те, что прошли!
– Лучше тебя, Елисейка, мне никого не найти, – говорил дядя Сиверт.
Он послал купить баранью тушу, – это среди лета, – рыбу ему приносили свежего улова с моря. Елисею был отдан приказ платить из ларца. Жилось хорошо. Они залучили к себе Олину, и нельзя было выискать никого лучше для участия в пирушке, а также для распространения громкой славы о последних днях старика Сиверта. И удовольствие было обоюдное.
– Я думаю, нам следует чуточку позаботиться и об Олине, – сказал дядя Сиверт, – она вдова и с малым достатком. Сиверту младшему и так много достанется.
Это стоило опытной руке Елисея нескольких черточек пером, – в добавление к последней воле, – и Олина тоже очутилась в числе наследников.
– Я позабочусь о тебе, – сказал ей старик Сиверт. – В случае, если я не поправлюсь и не останусь на здешней земле, я постараюсь, чтоб ты не пропала с голоду, – сказал он.
Олина воскликнула, что у нее нет слов, но они все-таки нашлись, – она была растрогана, плакала и благодарила; никто не сумел бы найти такую связь между земным даром и, например, «великим воздаянием небесным на том свете», как Олина. Нет, дара слова она не утратила.
А Елисей? Если вначале он, может быть, и имел блестящие представления о положении дяди, то впоследствии начал задумываться о нем и заговаривать. Он попробовал было намекнуть: – ведь касса-то не совсем в порядке, – сказал он.
– Да, а еще все то, что останется после меня! – ответил старик.
– И потом у тебя, наверно, есть деньги в каких-нибудь банках? – спросил Елисей; потому что такие ходили слухи.
– Ну, это-то там видно будет, – сказал старик. – А сети-то, а усадьба и постройки, а стадо, рыжие коровы, да белые коровы! Ты что-то тут путаешь, Елисейка!
Елисей не знал, сколько могут стоить сети, но скотину он видел: все стадо состояло из одной коровы. Корова была красно-белая. Дядя Сиверт, должно быть, бредил. Да и в счетах старика Елисей не очень-то разбирался, в них была порядочная каша, особенно с того года, когда счет перешел с далеров на кроны; областной казначей частенько засчитывал мелкие кроны в полные далеры.
Не диво, что он воображал себя богачом! Но Елисей очень боялся, что когда все разберется, вряд ли много останется. Да пожалуй, что ничего. Может, даже не хватит. Да, Сиверт мог с легким сердцем обещать ему то, что останется после дяди.
Братья подшучивали над этим, Сиверт нисколько не приуныл, наоборот, наверное, его больше грызло бы, если б он и в самом деле проморгал пять тысяч далеров. Он прекрасно понимал, что его назвали в честь дяди из чистого расчета, сам он ничего не заслужил от дяди. И теперь он уговаривал Елисея принять наследство:
– Понятно, ты должен его взять, давай заключим письменное соглашение! – сказал он. – Я разрешаю тебе разбогатеть. Смотри, не упускай случая!
Вдвоем им бывало весело. Сиверт больше всех помогал Елисею выносить жизнь здесь, дома; без него многое было бы гораздо мрачнее.
А тут вдобавок Елисей опять словно испортился; три недели безделья, проведенные по ту сторону перевала, не принесли ему пользы, он ходил там в церковь и франтил, встречался с девушками. Дома, в Селланро, не было никого: Иенсина, новая служанка, не в счет. Простая работница – она больше подходила Сиверту.
– Мне хочется посмотреть, какая стала Варвара из Брейдаблика с тех пор, как выросла, – сказал он.
– Сходи к Акселю Стрему и посмотри! – ответил Сиверт.
Елисей пошел однажды в воскресенье. Он побывал на людях, набрался бодрости и веселья, разохотился и, прийдя, внес оживление в землянку Акселя.
Да и Варвара сама была не из таких, чтоб ею стоило пренебречь. Во всяком случае, в глуши она была единственная, она играла на гитаре и бойко разговаривала, вдобавок и пахло от нее не бирючиной, а настоящими духами, одеколоном. Елисей, со своей стороны, дал понять, что он приехал домой только на побывку, в отпуск, скоро его опять потребуют в контору. Да, все– таки приятно побывать дома, на старом пепелище, и сейчас ему одному отвели всю светелку. Но, конечно, это не город!
– Да, об этом что и говорить, деревня уж не то, что город! – поддержала Варвара.
– Аксель совсем стушевался перед этими двумя горожанами, он заскучал и пошел смотреть землю. Они остались одни, и Елисей совсем осмелел. Он рассказал, как был в соседнем селе и похоронил своего дядю, не забыл рассказать и о том, что держал речь над гробом.
Уходя, он попросил Варвару проводить его немножко. Ну, нет, извините!
– Разве в городе принято, чтоб дамы провожали кавалеров? – спросила она.
Елисей покраснел и понял, что оскорбил ее.
А в следующее воскресенье опять отправился в Лунное и на этот раз захватил с собой тросточку. Они разговаривали, как и в прошлый раз, и опять Аксель остался не при чем:
– У твоего отца большая усадьба, и он страсть как застроился, – сказала она.
– Да, да, он и сейчас строит. Отцу-то что! – ответил Елисей и прибавил, чтоб похвастать: – вот нам, беднякам, хуже!
– Как так?
– А разве вы не слыхали? У него недавно были шведские миллионеры и купили медную скалу.
– Что ты говоришь? Так он получил много денег?
– Ужасно много. Не подумай, что я хвастаю, но только целую кучу тысяч.
Да, так что я хотел сказать? Ты говоришь: строит? Я вижу, у тебя тоже лежат бревна, а ты сам когда будешь строить?
Варвара ответила за Акселя:
– Никогда!
Никогда! – это просто задор и преувеличение. Аксель наломал камней еще в прошлую осень и перевез их на хутор зимой, в этом году в промежутках между полевыми работами он сложил фундамент с подвалом и всем, что полагалось, оставалось только сколотить сруб. Он надеялся подвести избу под крышу еще осенью и собирался попросить Сиверта прийти на несколько дней помочь ему, – что скажет на это Елисей?
– Ну, что ж. Но ты можешь взять и меня, – с улыбкой сказал Елисей.
– Вас? – почтительно спросил Аксель, вдруг переходя на «вы». – У вас талант на другое.
Как приятно быть признанным даже и в глуши!
– Боюсь только, что руки мои не очень на это годятся, – жеманно сказал Елисей.
– Покажи-ка! – промолвила Варвара и взяла его руку. Аксель опять остался вне разговора и вышел, они снова остались одни. Они были ровесники, вместе учились в школе, вместе играли, целовались и бегали, теперь они с бесконечной важностью освежали свои детские воспоминания, и Варвара немножко кокетничала. Понятно, Елисей был не то, что важные конторщики в Бергене, носившие очки и золотые часы, но здесь, в глуши, и он был барином, этого у него не отнимешь! Она вынула и показала ему свою бергенскую фотографию, вот какая она была тогда, а теперь!
– А чем же ты плоха теперь? – спросил он.
– Ну, так по-твоему я не очень подурнела?
– Подурнела! Скажу тебе раз навсегда, что по-моему ты стала вдвое красивее, – сказал он, – во всяком случае, полнее. Подурнела? Нет, это великолепно!
– А ты не находишь, что на мне здесь красивое платье, с вырезом у шеи и сзади? И я носила серебряную цепочку, – видишь? Она стоила очень дорого, мне подарил ее один из конторщиков, у которых я служила. Но потом ее потеряла.
Не то что потеряла, а мне понадобились деньги на дорогу домой.
Елисей спросил:
– Можно мне взять эту карточку?
– Взять? А что ты мне дашь за нее?
О, Елисей отлично знал, что на это ответить, но не посмел.
– Я тоже снимусь, как приеду в город, и пришлю тебе свою, – ответил он.
Она спрятала карточку и сказала:
– Нет, у меня только одна эта и осталась.
Тогда мрак заволок его юное сердце, и он протянул руку за карточкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39