Елисею хочется учиться, и он спрашивает:
– Когда ты писал на бумаге, на что это похоже?
– Да ни на что, – отвечает отец, – рука, словно привязанная.
– А оно не хочет раскатиться, как по льду?
– Кто?
– Да перо, которым ты пишешь?
– О-о, ну да! Только надо научиться управлять им.
Маленький Сиверт был другого склада и не интересовался перьями, он хотел посидеть в телеге, только посидеть на сиденьи, помахать кнутом на воображаемую лошадь и ехать во всю прыть. Благодаря ему отец взял обоих мальчиков в телегу, и они проехали с ним порядочный кусок по дороге.
Глава XI
Исаак едет, пока не доезжает до ржавчика, тут он останавливается. Ржавчик, – дно у него черное, маленькая лужица воды неподвижна. Исаак знает, на что она годится, наверное, в жизни своей он не пользовался никаким другим зеркалом, кроме такого ржавчика. Что ж, сегодня он нарядно одет, в красной рубахе, и вот он достает ножницы и подстригает себе бороду. Этакий фат, этот мельничный жернов, неужели он и впрямь решил прифрантиться и расстаться с своей пятилетней железной бородой? Он стрижет, стрижет и посматривает в зеркало. Разумеется, он мог бы проделать эту работу сегодня и дома, но он стеснялся Олины, довольно уж и того, что под носом у нее надел красную рубаху. Он стрижет и стрижет, кусочки бороды падают на зеркало. Лошадь не стоит, ему приходится прервать свой туалет и считать его законченным. И что ж! Он чувствует себя положительно моложе. Черт его знает, отчего это, но положительно он стал как будто стройнее. Потом едет в село.
На следующий день приходит почтовый пароход. Исаак встречает его на утесе, возле пристани торговца, но Ингер не видно. Господи, пассажиров много, и взрослых и детей, но Ингер нету. Он отошел назад и присел на утес, теперь сидеть здесь уж незачем, он пошел к пароходу. С борта на берег продолжали выгружать ящики, бочонки, сходили люди, бросали почту, но Исаак не видел своих. Зато он увидел женщину с маленькой девочкой, стоявшую у двери в трюм, но женщина эта была красивее, чем Ингер, хотя Ингер и не была безобразна.
Что такое – да ведь это же и есть Ингер! – Хм! – кашлянул Исаак и устремился наверх. Они поздоровались. «Здравствуй» сказала она и протянула ему руку, немного озябшая, побледневшая от морской болезни и путешествия, а Исаак только стоял молча и под конец выговорил:
– Да, да, погода хорошая!
– Я тебя видела вон там, но не хотела выставляться вперед, – сказала Ингер. – Ты приехал сегодня в село? – спросила она.
– Да. Гм!
– Вы все дома здоровы?
– Да, спасибо.
– Вот это Леопольдина, она гораздо лучше меня перенесла дорогу. А это твой папа, поздоровайся с папой, Леопольдина.
– Гм! – поспешно сказал Исаак, он чувствовал себя так чудно, он был точно чужой среди них.
– Видишь на лодке швейную машину, это моя. И потом у меня еще есть сундук.
Исаак пошел, пошел более чем охотно, матросы нашли ему сундук, но машину Ингер пришлось разыскивать самой. Это был красивый ящик незнакомой формы, с круглым верхом и ручкой – швейная машина в этих-то местах! Исаак навьючил на себя сундук и машину и посмотрел на свою семью.
– Я скоренько сбегаю наверх со всем этим, а потом приду за ней, – сказал он.
– За кем? – улыбаясь спросила Ингер. – Ты думаешь, такая большая девочка не умеет ходить сама?
Они пошли на гору, к лошади и телеге.
– У тебя новая лошадь? – сказала Ингер, – и телега с сиденьем?
– Понятно. Да, что я хотел сказать: не хочешь ли закусить немножко? Я захватил с собой.
– Уж когда выедем в поле, – ответила она. – Как думаешь, Леопольдина, ты можешь ехать одна?
Но отец не допустил:
– Нет, она может упасть под колеса. Сядь ты вместе с ней и правь сама.
Они поехали, а Исаак пошел сзади.
Он шел и смотрел на сидевших в телеге. Вот Ингер и приехала, чужая с виду и по платью, нарядная, без заячьей губы, только с красным рубчиком на верхней губе. Она перестала шепелявить, это было самое замечательное, говорила совсем чисто. Бахромчатый серый с красным шерстяной платок удивительно шел к ее темным волосам. Она обернулась в телеге и сказала:
– Хорошо если б у тебя было с собой одеяло, вечером ребенку будет, пожалуй, холодно.
– Пусть она наденет мою куртку, – сказал Исаак, – а когда въедем в лес, так там у меня положено одеяло.
– У тебя припасено в лесу одеяло?
– Да. Я не взял его сразу с собой, на случай, если вы сегодня не приедете.
– А! Что ты мне сказал? Мальчики, значит тоже здоровы?
– Да, спасибо.
– Я думаю, они очень выросли?
– Да, не без того. Нынче сами сажали картошку.
– О-о, – сказала мать, улыбаясь, и покачала головой, – неужто они уж умеют сажать картошку?
– Елисей мне до этих пор, а Сиверт вот по этих, – сказал Исаак, показывая на себе.
Маленькая Леопольдина попросила есть. И что за красивенькая малютка, чисто божья коровка в телеге! Она говорила нараспев, на непонятном Тронгеймском наречии, кое-что отцу приходилось даже переводить. Лицом она вышла в мальчиков, карие глаза и овальные щечки, которые все трое унаследовали от матери; дети вышли в мать, и слава богу! Исаак немножко стеснялся своей маленькой дочки, стеснялся ее маленьких башмачков, длинных, тоненьких ножек в шерстяных чулках, короткого платьица; здороваясь с незнакомым папой, она присела и подала ему крошечную ручку.
Въехали в лес и сделали привал, все стали есть, лошади задали корму.
Леопольдина бегала по вереску с куском в руке.
– Ты не очень изменился, – сказала Ингер, глядя на мужа.
Исаак отвернулся и ответил:
– Ну, тебе так кажется. А вот ты стала страх какая шикарная!
– Ха-ха-ха, ну нет, я уж теперь старуха, – сказала она шутливо.
Нечего скрывать, Исаак чувствовал себя неуверенным, точно стыдился чего– то. Сколько лет его жене? Наверное не меньше тридцати – то есть не может быть больше, никак не больше. Хотя у Исаака была настоящая еда, он сорвал ветку вереска и стал жевать эту ветку.
– Что это – ты ешь вереск! – смеясь воскликнула Ингер.
Исаак отбросил ветку, сунул в рот кусок хлеба, отошел к лошади и поднял ей передние ноги с земли. Ингер с изумлением следила за этой сценой и увидела, что лошадь встала на дыбы.
– Зачем ты это делаешь? – спросила она.
– Она такая смирная, – сказал он про лошадь и отпустил ей ноги. Для чего он это сделал? Должно быть, ему непреодолимо захотелось. А может он хотел этим скрыть свое смущение.
Потом двинулись дальше, и все трое некоторое время шли пешком. Подошли к хутору.
– Что это такое? – спросила Ингер.
– Это участок Бреде, который он купил.
– Бреде?
– Называется Брейдаблик. Здесь большое болото, но насчет леса плохо. – Они еще поговорили об этом, пройдя Брейдаблик. Исаак заметил, что телега Бреде все еще стоит под открытым небом.
Но вот девочка захотела спать, и отец бережно поднял ее на руки и понес.
Они все шли, Леопольдина скоро заснула, тогда Ингер сказала:
– Давай завернем ее в одеяло и положим в телегу, пусть спит там, сколько хочет.
– Ее там растрясет, – возражает отец и несет девочку дальше. Они минуют болота и опять въезжают в лес, Ингер говорит! – Тпру! – Она останавливает лошадь, берет ребенка от Исаака и просит его переместить сундук и швейную машину, чтобы Леопольдину можно было положить на дно телеги: – Ничего ее не растрясет, что за глупости!
Исаак устраивает все, закутывает дочку одеялом и подкладывает ей под голову свою куртку. Потом едут дальше.
Муж и жена идут и говорят о том, о сем. Солнце долго не садится, погода теплая.
– Олина – где она спит? – спрашивает Ингер.
– В клети.
– А! А мальчики?
– Они на своих постелях в горнице. Там, в горнице, кровати, как было, когда ты уезжала.
– Я все смотрю на тебя, ты точь в точь такой же, какой и был, – говорит Ингер. – Сколько тяжестей, небось, перетаскали эти твои плечи, а, видно, не ослабели.
– Не-ет. А что это я хотел сказать: так тебе сносно жилось все эти годы? – О, Исаак был так взволнован, он задал этот вопрос и весь трепетал.
Ингер ответила, что да, она не может пожаловаться. Между ними начался чувствительный разговор, Исаак спросил, не устала ли она, и не хочет ли лучше ехать.
– Нет, спасибо, – сказала она. – Только я не понимаю, что это со мной сделалось; после этой морской болезни я все время точно голодна.
– Тебе хочется поесть?
– Да. Если только это не очень нас задержит.
О, эта Ингер, она, наверно, не сама была голодна, а хотела покормить Исаака, ведь он испортил себе закуску веткой вереска.
И так как вечер был светлый и теплый, а ехать еще с добрую милю, они принялись опять закусывать.
Ингер вынула из сундука пакет и сказала:
– Вот я тут привезла кое-чего мальчикам. Пойдем за кусты, там солнце!
Они вышли за кусты и она показала подарки: красивые подтяжки с пряжками для мальчиков, тетрадки с прописями, обоим по карандашу, обоим по перочинному ножичку. Себе она везла замечательную книгу:
– Ты только посмотри, здесь написано мое имя, молитвенник! Это подарок директора на память.
– Исаак вполголоса восхищался каждой вещью. Она показала несколько маленьких воротничков, принадлежавших Леопольдине, и дала Исааку черный шарф, блестящий, как шелк.
– Это мне? – спросил он.
– Да, тебе.
Исаак осторожно взял в руки и погладил.
– Красивый, правда?
– О, красивый! В таком можно объездить весь свет! – А пальцы у него стали такие чудные, так и прилипали к этому чудесному шелку.
Вот уж Ингер и нечего показывать, но, укладывая пакет, она сидела, вытянув вперед ноги, так что видны были ее чулки с красными каемками.
– Гм. Это, должно быть, городские чулки? – спросил Исаак.
– Да. Это городская пряжа, только я сама их связала – на спицах. Это очень длинные чулки, выше колена, вот посмотри…
Немного погодя, она услышала свой собственный шепот:
– А ты… ты весь такой же… каким был!
Через некоторое время они опять едут, Ингер сидит в телеге и держит вожжи.
– Я привезла с собой пакетик кофею, – говорит она, – только нынче вечером тебе не придется попробовать, он не жареный.
– Ничего! – отвечает он.
Через час солнце село и стало свежо, Ингер хочет слезть и идти пешком.
Вдвоем они плотнее укутывают Леопольдину одеялом и улыбаются тому, что она так долго спит. Муж и жена опять тихонько переговариваются на ходу. Как приятно слушать речь Ингер, никто не говорит чище, чем она сейчас!
– У нас теперь не четыре коровы? – спрашивает она.
– Ох, нет, больше, – гордо отвечает он, – у нас восемь.
– Восемь коров!
– Да, вместе с быком.
– А вы продавали масло?
– Как же. И яйца.
– У нас и куры есть?
– Само собой. И свинья.
Ингер по временам до того удивляется, что не может опомниться и на минутку останавливает лошадь:
– Тпру!
А Исаак гордится и старается еще больше ее огорошить:
– А Гейслер-то, – говорит он, – знаешь Гейслера? Он был у нас недавно.
– И что ж?
– Он купил у меня медную гору.
– Ну? Что за медная гора?
– Из меди. Она вон там, наверху, на северной стороне озера.
– А-а. Так ты же, наверное, немного за нее получил?
– Как бы не так! Не такой он человек, чтобы не заплатил как следует.
– Сколько же ты получил?
– Гм. Ты не поверишь, – целых двести далеров.
– И ты их получил? – восклицает Ингер и опять останавливается на минутку: – Тпру!
– Получил. И за участок выплатил давным-давно, – сказал Исаак.
– Нет, ты прямо какой-то необыкновенный!
Поистине, приятно было удивлять Ингер и превращать ее в богачку; поэтому Исаак прибавил, что у них нет никаких долгов, ни торговцу и никому другому.
И у него припрятаны не только Гейслеровы двести далеров, но и еще сверх того, еще целых сто шестьдесят далеров. Так что он уж и не знает, как им благодарить бога.
Они заговорили о Гейслере, Ингер рассказала, как он потрудился для ее освобождения. Это прошло не так-то для него гладко, он долго приставал к директору и был у него много раз, Гейслер писал даже самим государственным советникам или каким-то другим начальникам, но это он делал за спиной у директора, и когда директор узнал, то очень рассердился, как и можно было ожидать. Но Гейслер его не испугался и потребовал нового допроса, нового суда и все такое. И тут уж королю пришлось подписать.
Бывший ленсман Гейслер всегда хорошо относился к этим двум людям, и они часто думали, за что бы это; он делал все за простую благодарность, это было прямо непонятно. Ингер говорила с ним в Трондъеме, и все-таки не поняла его. – Он никого другого в селе не хочет знать, кроме нас, – объяснила она.
– Он так сказал?
– Да. Он зол на здешнее село. Я, говорит, им покажу – селу-то!
– Так.
– И они, говорит, пожалеют, что остались без меня. Они выехали на опушку и увидели впереди свой дом.
Построек стало больше, чем прежде, они были красиво выкрашены, Ингер не узнавала места и резко осадила лошадь:
– Да ведь это же не… не у нас! – воскликнула она. Маленькая Леопольдина, наконец, проснулась и тоже встала, она совсем выспалась, ее спустили на землю и она пошла.
– Мы туда едем? – спросила она.
– Да. Хорошо тут?
У домов двигались маленькие фигурки, это были Елисей и Сиверт, поджидавшие приезжих; они побежали навстречу, Ингер так озябла, такой на нее напал кашель и насморк, что отозвался даже на глазах, они наполнились влагой. – На пароходе так простужаешься, видал ты, до чего можно застудить глаза!
Но, подбежав ближе, мальчики вдруг остановились и вытаращили глаза. Мать свою они позабыли, а маленькую сестрицу никогда не видали. Но папа – его они узнали только, когда он подошел совсем близко. Он остриг свою длинную бороду.
Глава XII
Теперь опять все хорошо. Исаак сеет овес, боронит, заглаживает его катком.
Маленькая Леопольдина прибегает и просится покататься на катке. Вот выдумала – покататься на катке! Она такая маленькая и ничего не понимает, братья ее лучше знают, на папином катке ведь нет сиденья.
Но папе приятно, что пришла маленькая Леопольдина и что она такая доверчивая, он говорит с ней и просит ее аккуратно ступать по полю, чтоб не набрать земли в башмачки.
– Да что это, на тебе, кажется, сегодня голубенькое платьице? Покажи-ка, ну да, конечно, голубенькое! И поясок и все такое. Ты помнишь большой пароход, на котором приехала? А машины видела? Ну, а теперь иди домой с мальчиками. Займитесь чем-нибудь.
После отъезда Олины Ингер впряглась в свою работу по дому и на скотном дворе. Она, пожалуй, несколько преувеличивает свою чистоплотность и из стремления показать, что она желает придать другой оборот делу, и, действительно, прямо необыкновенно, какая во всем произошла перемена, даже стекла в землянке у скотины начисто вымыты и стойла подметены.
Но это было только в первые дни, в первую неделю, потом она понемножку стала отставать. В сущности, весь этот парад на скотном дворе был совсем не нужен, можно было лучше использовать время, Ингер так многому научилась в городе, и следовало бы извлечь выгоду из этой науки. Она снова взялась за прялку и ткацкий станок и, правда, стала еще мастеровитее и проворнее, чересчур уж даже проворна, ох, ты! Особенно, когда на нее смотрел Исаак; он не понимал, как это человек может так шибко двигать пальцами, длинными, красивыми пальцами на большой руке. Но в разгаре одной работы Ингер вдруг бросала ее и переходила к другой. Правда, у нее теперь стало больше дела, чем прежде, и большой кругозор, может быть, она стала теперь и не так уж терпелива. В ней, как будто, поселилось какое-то беспокойство и подгоняло ее.
Вот взять хоть бы цветы, которые она привезла с собой. Луковицы и отводки, маленькие растеньица, о них тоже надо было позаботиться. Окошка стало мало, подоконник слишком узок для цветочных горшков. Исааку пришлось сделать ей маленькие ящики для бегоний, фуксий и роз.
А кроме того, одного окошка и вообще было мало; что значит одно окно для целой горницы!
– И еще вот что, – сказала Ингер, – у меня нет утюга. Мне нужен утюг, чтоб приглаживать швы, когда я шью белье и платье, а то нельзя сделать настоящего шва; хоть какой-нибудь утюг да нужен.
Исаак обещал заказать кузнецу в селе выковать замечательный утюг. О, Исаак готов был сделать все, готов был исполнить все требования Ингер, потому что, это-то он понимал, она многому научилась и стала совсем особенная. И речь у нее стала другая, лучше, благороднее. Она уж никогда не кричала ему по старому: – Иди поешь! – теперь она говорила: – Пожалуйста, пойди покушай! Все стало по-другому. В старину он отвечал самое большое:
«ладно» и работал еще с добрый час прежде, чем пойти. Теперь он отвечал:
«Спасибо!» и шел сейчас же. От любви умный глупеет, иногда Исаак отвечал:
«Спасибо, спасибо!» Но, конечно, все стало по-другому, и не слишком ли уж по-благородному они начинали жить? Когда Исаак говорил «навоз» или выражался на обычном наречии землепашца, Ингер, «ради детей», поправляла «Удобрение».
Она заботилась о детях, учила их всему и двигала вперед; крошка Леопольдина преуспевала в вязании крючком, а мальчуганы в письме и школьных науках, таким образом, они не попадут в сельскую школу неподготовленными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39