— А теперь я сильная. Я закалилась как сталь. Ты наконец сделал это со мной.Когда шофер открыл дверь, она вышла из машины, придерживая длинный подол рукой, и они с Фергусом прошли короткой дорожкой к ступеням, которые вели во внушительное здание посольства, стоявшего в тени высокого кизила и искусно подсвеченного. Они представляли собой такую импозантную пару, что вполне могли сойти за статистов в голливудском кинофильме.Рейчел Патерсон изо всех сил старалась поддерживать беседу с бразильским джентльменом, стоявшим слева от нее. Но ей это не очень удавалось, потому что все внимание отвлекалось на Ричарда. С отсутствующей улыбкой, ничего не значащими фразами она отвечала на любезные вопросы относительно того, как долго она находится в Вашингтоне, когда ждет ребенка и о других тривиальных вещах. Ричард стоял по другую сторону стола, и она неотрывно наблюдала за ним. Он разговаривал с красивой девушкой из Южной Африки, женой одного из чилийских военно-воздушных атташе. Та смеялась, ослепительно сверкая зубами и поблескивая на него огромными черными глазами, одной рукой притрагиваясь к своей левой груди, которая, по мнению Рейчел, была до неприличия открыта. Мало-помалу в ней просыпалась ревность.Когда он вернулся из этой поездки в Нью-Йорк, она встретила его спокойно и внешне безмятежно приняла его объяснения. Но потом не могла сомкнуть глаз и лежала в раздумьях, то и дело разражаясь рыданиями, вспоминая о женщине, звонившей ему по телефону. Он поклялся ей, что их дружба была вполне безобидной. Сказал, что они даже ни разу не целовались. Но Рейчел наблюдала за ним так, как никогда в жизни этого не делала: и, наблюдая, как он разговаривает с другими женщинами, она увидела его в совершенно новом свете. С высоты своего роста поглядывая на собеседницу, он казался веселым и оживленным, и женщина старалась не ударить в грязь лицом перед таким заинтересованным мужским вниманием. Рейчел попыталась съесть чего-нибудь, но желудок как будто распух, и она не могла проглотить ничего твердого. Она потянулась за бокалом вина и стала искать в нем спасения, заставляя себя прислушаться к собеседникам, стоявшим по обе стороны от нее, а не смотреть, как муж флиртует с этой полуголой негритянкой по другую сторону стола...Обычно весьма осмотрительная, Рейчел то и дело подставляла дворецкому бокал. Вместе с другими женами дипломатов она последовала за хозяйкой дома наверх и шла как в тумане. В необъятном будуаре, обставленном французской мебелью и зеркалами в золоченых рамах, она опустилась в атласное кресло и стала копаться в сумочке. Внутри у нее все дрожало, и она боялась опозориться, разрыдавшись на глазах у других женщин.— Вам нехорошо?Она подняла глаза и увидела стоявшую рядом с ней Маргарет Стефенсон. Между ними было всего пятнадцать лет разницы, но Рейчел относилась к жене посланника как к матери.— Да, не очень хорошо, миссис Стефенсон. Так глупо. Сейчас все пройдет.— Здесь есть спаленка, — предложила Маргарет. — Пойдемте со мной, вы там сможете прилечь на несколько минут.Рейчел послушно последовала за ней. Они вошли в небольшую комнатку с кроватью под балдахином, поддерживавшимся пухлыми испанскими купидонами, которые сжимали ручками шифоновые занавески.— Положите сюда ноги, — сказала Маргарет. — Я очень хорошо знаю, как плохо чувствуешь себя в вашем положении. Не расстраивайтесь, через минуту вам станет легче.Рейчел грузно опустилась на постель и растянулась на ней. От выпитого кружилась голова. Навернулись слезы, и одна сбежала по щеке.— Я не больна, — сказала она. — Просто очень несчастна, вот и все.Женщина постарше присела на краешек постели. Она вынула носовой платок.— Возьмите, милая. Я хорошо устроилась рядышком, миссис Патерсон. Что случилось?— Это Ричард и я. — Слова хлынули, словно ее прорвало. — Я такая несчастная. Я не знаю, что мне делать. О миссис Стефенсон, мне не следовало бы разговаривать с вами об этом, Ричард выйдет из себя! Боюсь, я выпила слишком много вина. Вот отчего это со мной. Пожалуйста, можно мне побыть тут немного? Я скоро спущусь вниз. Я так жутко себя чувствую! Не нужно было мне рассказывать вам.— Нет, нужно, — ответила Маргарет Стефенсон. — Я никому об этом не расскажу и, может быть, сумею помочь. Теперь послушайте меня, милая. Завтра приходите ко мне на ленч, нет, вот черт, с ленчем не выйдет, я иду к жене какого-то сенатора — приходите попить кофе завтра утром, скажем, в половине одиннадцатого. Тогда и расскажете все по порядку. И не тревожьтесь, ваш муж ничего не будет знать.Она нагнулась и пожала молодой женщине руку. Чужая женщина казалась ей ближе, чем родная дочь. Если бы она проанализировала это, то поняла бы, что в этом проявилось не столько желание защитить Рейчел, сколько потребность выступить против своего мужа и всего, что он собою представлял. В этом смысле она больше всего ненавидела Патерсона. Невзирая на сексуальную зависимость от них, она ненавидела всех мужчин. Она ненавидела их в лице мужа, который своей мужской неполноценностью заставил ее пережить незабываемое унижение и уничтожил в ней уверенность в себе, признавшись, что в любви предпочитает свой собственный пол. Она ненавидела мужчин, ставших ее любовниками, потому что само их существование доказывало ее несостоятельность в семейной жизни. Она ненавидела Ричарда Патерсона, так как знала, что встретила в нем личность, которая ей под стать. У нее было такое чувство, что эта миленькая глупенькая жена, которая, по всей вероятности, преклонялась перед ней и все больше тянулась к ней, была в некотором роде продолжением ее самой, представительницей всего женского рода, ставшей жертвой мужчин, которые их предали.— Оставайтесь здесь, — предложила она. — Я скажу жене посла, что вы неважно чувствуете себя, и кто-нибудь из горничных минут через двадцать поможет вам спуститься. Ваш муж будет ждать вас, чтобы отвезти домой. И не тревожьтесь. Жду вас завтра в половине одиннадцатого. Долго не лежите, а то будет еще больше кружиться голова. — Она приподняла подушку под головой Рейчел. — Вот так. Оставайтесь так, не двигайтесь, пока за вами кто-нибудь не придет. Жена посла поймет. У нее самой девять детей, она должна понять.Когда Рейчел сошла вниз, Ричард уже ждал ее. Хотя она очень опасалась, он ничем не выдал своего недовольства из-за того, что пришлось так рано уехать. В машине по дороге домой он взял ее за руку. Она уже решила придумать отговорку и не ездить утром к Маргарет Стефенсон, когда он мимоходом сообщил, что пригласил чилийского атташе с женой на обед в следующий уик-энд. Рейчел посмотрела на него в темноте: он вел машину и сосредоточился на дороге впереди.— Она привлекательная, правда?— Потрясающая, — ответил он. — И очень занятная.— Я думала, что у нее выпадут груди, — сказала его жена.— Вот было бы смеху!К десяти часам утра она уже ехала к дому Стефенсонов на Калорама-роуд. * * * — Какого черта, что с тобой происходит, Джуди? Я слышала, как ты ходила на кухню в четыре часа утра, а потом вставала в шесть. Посмотри на себя, ты же можешь наниматься на роль привидения!Завтракали они вместе, так что Джуди не могла ни спрятаться от нее, ни придумать какую-нибудь увертку и сбежать из квартиры. Нэнси была права: из-за недосыпания Джуди выглядела — краше в гроб кладут. С лица не сходило выражение постоянной озабоченности, и весь день она передвигалась в облаке табачного дыма. Нэнси, отмытая до блеска и розовенькая, как девчонка с этикетки дезодоранта, строго рассматривала ее. Нэнси была привлекательной блондинкой, веселой, с живыми манерами, но глаз у нее был как алмаз.— Не спится, — сказала Джуди. — Налей мне кофе, пожалуйста.— У тебя снова неприятности, так, что ли? — Нэнси взяла кофейник и налила ей чашку. — Кто же на этот раз?— Ты его не знаешь, — ответила Джуди. — И неприятности совсем другого рода. Я сейчас просто беспокоюсь. Все будет в порядке.— Может, будет лучше, если ты расскажешь мне, — предложила Нэнси. — Мало того, что ты сама утратила сон, ты, милая моя, хочешь, чтобы и я не спала. Когда ты принимаешься расхаживать по квартире, я просыпаюсь!— Прости. Скоро это кончится, это временно.Она закурила, кофе был крепкий и горький. Нэнси имела право жаловаться, она имела право и на объяснение, потому что показала себя как преданнейший друг в момент, когда Джуди очень нуждалась в дружбе и понимании, переживая расставание с Ричардом Патерсоном. Соблазн рассказать ей о Свердлове был слишком велик! Нэнси была девушка с характером, очень реалистично смотрела на жизнь, отчего нередко давала откровенные и простые ответы на вопросы, которые представлялись Джуди страшно запутанными. Но сейчас речь шла не о личных муках, связанных с мужчиной, а о большем: возможности для Свердлова спастись от своих. Она уже достаточно знала его, чтобы за его постоянными шуточками не видеть, что это часть его личности, типичная черта его характера, такая же, как неспособность Ричарда видеть в себе или в своем поведении смешные стороны.Свердлов умрет с кривой усмешкой, высмеивая судьбу. Но она понимала, что он нисколько не преувеличивает грозившую ему опасность и не паникует из-за того, что у него слишком мало времени для маневра. Таким образом, веской причины не рассказывать Нэнси кое-что в общих чертах, чтобы избавиться от напряжения, не существовало. Но логика тут ни при чем, простой инстинкт подсказывал ей, что нужно хранить молчание и не рассказывать ничего, ровным счетом ничего и никому, кроме Лодера.— А вдруг я смогу чем-то помочь, — предложила Нэнси.Джуди покачала головой:— Ничем, спасибо тебе. И не обращай на меня внимания, Нэнси. Я скоро разберусь с собой. Возможно, в один прекрасный день я найду себе кого-нибудь — хорошего, открытого человека.— Черта с два найдешь, — сказала канадка. — Ты, моя дорогая, прирожденная жертва. Ты просто не можешь иметь это без любви, правда?— Я в него не влюблена, — парировала Джуди. — В этом ты ошибаешься.— Ради бога, давай не будем! — Нэнси поднялась из-за стола. — Можешь сколько угодно водить сама себя за нос, но не пробуй водить за нос меня! — Уходя с кухни, она хлопнула дверью. * * * Свердлов прилетел обратно в Вашингтон. Он прошел прямо в свой кабинет и принялся за работу. Вызвав Анну Скрябину, он начал диктовать, и она сидела за своим столиком, расставив ноги так, чтобы он не мог их не видеть. Ей велели подмечать малейшие признаки необычного в его поведении. Она ничего не заметила, разве что он выглядел очень усталым. Он осунулся, щеки ввалились, под глазами залегли темные тени.— Выпьете чая, товарищ Свердлов?Он взглянул на нее и улыбнулся. Его буквально тошнило от вкрадчивого голоса, сексуально вызывающего взгляда, который она бросала на него поверх блокнотика для стенографии. Глядя на девушку, он не переставая думал о Калинине, молодом человеке, работавшем вместе с ним три года, которого Свердлов уважал и любил за целостность натуры. Человек нового поколения советских русских, чей ум стремился к независимости и старался вырваться из пут старого революционного мышления, объявившего кровь и террор очистительными средствами для счастья человечества.Он вспомнил о Калинине, каким тот был, когда они виделись в последний раз — тогда Свердлов собирался ехать на Барбадос. А теперь он представлял, как Калинин выглядит в камере на Лубянке.— Да, принесите. Мне нужно написать письмо жене.— Вы выглядите очень усталым, — отважилась заметить девушка. — Надеюсь, дома все в порядке.— Нью-Йорк — сумасшедший город. — Свердлов немного распрямился и с одобрительной улыбкой посмотрел на нее. — А самое трудное — это ухаживать за красивыми леди, которые никак не могут на что-нибудь решиться. Как вы считаете, Анна, легко убедить женщину?— Не знаю. По-разному.— Что значит — по-разному? От чего это зависит? — Он с любопытством оглядывал ее, и она почувствовала себя так, будто он впервые за время их общения увидел в ней человека. Ей стало даже страшно. Ей приходилось ложиться в постель со многими мужчинами, но при мысли о Свердлове она терялась.— Это зависит от женщины и от того, во что вы хотите заставить ее поверить, — сказала она. Разрумянившись, Анна выглядела очень хорошенькой.— В то, что люблю ее, — ответил Свердлов. — И больше ничего. И когда женщина в это верит, она делает почти все, чего захочет от нее мужчина, не так ли?— Да. Да, и я так считаю, товарищ Свердлов.— Добре. — Свердлов криво улыбнулся. Девушка приоткрыла рот, обнажив зубы и на миг показав кончик языка.— Тогда мой друг в Нью-Йорке очень скоро убедится, — добавил он. — И можно будет отоспаться. И поехать домой.Она принесла стакан чаю и повернулась, чтобы уйти и, как всегда, оставить его на десять минут одного, после чего он обычно приглашал ее обратно.— Анна, я передумал. Я хочу послать жене телеграмму. Отдайте ее шифровальщикам.По внезапному наитию он решил не писать: даже авиапочтой письмо будет идти слишком долго, да еще пока Голицын вскроет и прочитает его перед отправкой. Любой ценой нужно сделать так, чтобы у этого старого хитреца не возникло мысли, что он уклоняется от возвращения в Россию.Он передал текст Анне, она переписала себе в блокнот и вышла, чтобы, подумал он, снять копию для Голицына. Он написал, по его мнению, просто и убедительно: «Работа задерживает возвращение на несколько дней. Пожалуйста, подожди с заявлением, пока не увидимся. Надеюсь на примирение и хочу его. Остаюсь, как всегда, твой любящий муж».Это должно удовлетворить Голицына и, что гораздо важнее, задержать длинную руку Панюшкина, уже готовую силой выхватить его из Америки. Как и положено, Свердлову доложили о поездке Голицына в Нью-Йорк. Это лишний раз подсказало ему, насколько серьезно за ним организовали слежку. И это настораживало, поскольку могло свидетельствовать о том, что его по-настоящему взяли в оборот. Пока он держит на контакте миссис Ферроу, у него есть алиби. Он намеревался усилить его, изложив Голицыну мифический план, который предоставил бы ему свободу действий, нужную для завершения переговоров с Лодером.Свердлов вспомнил вдруг о переутомлении, которое он испытывал так долго; о нервных перегрузках, фрустрации — обо всем, что толкнуло его на поездку в Вест-Индию. Его мозг работал теперь со скоростью и четкостью, которых он не замечал за собой вот уже несколько месяцев. На него навалилось неимоверное напряжение, но вполне хватает сил справляться с ним. И мастерство, блеск ума, энергия, изворотливость, которые подняли его на вершину военной разведки страны, теперь работали против его собственной организации ради спасения жизни.Во время отпуска на острове он говорил Джуди, что должен выжить. Тогда это было циничным отречением от каких бы то ни было убеждений. Но теперь выживание приобрело для него совсем иное, очень реальное содержание. Оно соединилось с горячим негодованием против того, как повернулись события, против судьбы, постигшей Калинина, против пути, по которому пошли лидеры страны и который неизбежно приведет к гибели стольких талантливых людей, верой и правдой служивших своей Родине.Откуда-то из подсознания просачивалась тривиальная ненависть к Томарову, который рассыпался в дружеских заверениях, а на деле преследовал единственную цель — выманить его в Россию; к ожесточенному фанатизму жены, для которой политический идеал значит больше, чем мужчина — ее собственный муж. Нет на свете справедливости для слабых, человечеством руководит только необходимость и целесообразность. Все это он говорил Джуди, имея в виду некую абстракцию. Он понимал тогда умом, что это так, теперь же ощутил на себе, что это значит на самом деле. Ему не найти справедливости. Он приговорен уже одним тем, что его стали подозревать. Снова, как он говорил, маятник качнулся наподобие кошмарного инструмента в рассказе Эдгара По. Обстоятельства диктовали единственный выход: нужно уклониться от этого смертельного взмаха маятника, заплатив за спасение ценой, которую он никогда прежде не думал платить. Во всем этом крылся парадокс, который оценит лишь Джуди. Отсутствие справедливости, господство закона необходимости, породившего столько человеческой подлости, — вот что дает ему право на предательство и переход к врагам.Последние две недели он провел, прорабатывая возможные варианты принятия помощи от организации Лодера. Самое простое — это прийти в Английское посольство и просить политического убежища. Получив отступные в виде документов, переданных Синим советской разведке, англичане вполне могли бы пойти на это, невзирая на самые серьезные дипломатические осложнения и советские протесты, которые неизбежно должны последовать за отказом вернуть его.Однако обыкновенная логика говорила, что существует обстоятельство, превращающее самое легкое решение в самое опасное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28