А то, что они её покуривают, так это чтобы комарьё отогнать – знаете, в деревне сколько комаров? Они теперь совсем массовым явлением стали, как Корыстоблядка Болотная всё заполонила, так местность и заболотилась… А то, что от этого колодезная вода покрылась сине-зелёными водорослями – так это показатель цикличности эволюции на Земле… Мол, вторая попытка… Реванш, так сказать, эволюции. С первой не всё удачно получилось… Вот со второй попытки, например, у человека, который произойдёт не от обезьяны, а от самогонного аппарата, алкоголь будет образовываться прямо в организме специальным органом – самогонной железой – и не будет больше отторгаться в процессе излишнего употребления.
Маськин перекусил с попутчиками на дворе и пошёл осматривать деревню. В первой же избе ему повстречался Лев Толстой. Он там ощупывал сено – не влажно ли, считал куски хлеба и проверял степень опьянения жителей. Он собирал сведения для своей новой работы «Война до дыр» о борьбе с распутством, распутицей и распутьем. Лев Николаевич не без основания полагал, что все горести народные кроются именно в этих трёх неурядицах. «Народ в деревнях пребывает в распутстве, – писал Лев Толстой, – потому что не имеет возможности выехать из дома к свету будущности из-за распутицы, отчего он и пребывает постоянно на распутьи – то ли заняться распутством, то ли глушить горькую, то ли курить травку… Лишь обучив народ находить свои корни, можно его отвлечь от этой безысходности. Причём мало его научить извлекать квадратные корни, но надо дать ему возможность извлекать и кубические корни, тогда он настолько обалдеет, что не будет больше распутствовать, распивать и расплёвывать свою исконность, а произведёт настоящее, светлое явление, называемое Божье Царство…»
Лев Толстой, увидев Маськина, очень обрадовался и подарил ему свой новый сборник статей о сыроедении. Маськин любил сыр и очень Льва Николаевича за подарок поблагодарил… Лев Николаевич даже автограф ему на книжке оставил:
Настоящему Маськину
от настоящего Льва Толстого
А то в последнее время в его настоящести стали сомневаться, ощупают лицо и бороду – и говорят – неужто он?! Лев Николаевич уже и сам стал сомневаться, тоже всё бороду трогает и удивляется – неужто я Лев Толстой?! Во как…
Маськин попросил Льва Николаевича Анну Каренину под поезд всё-таки не бросать… или пусть хотя бы окажется, что ей только ноги отрезало, а потом её выходили, ноги пришили, и она стала председателем клуба излеченных инвалидов. Так, мол, сейчас модно – надо либо про инвалидов, либо про однополую любовь писать. А под поезд уже не модно…
Лев Николаевич задумался и, решив назвать этот роман «Анна Каренина 2», немедленно отправился на Ясную Лужайку писать, черкать, потом вымарывать вычеркнутое, потом ещё больше писать и ещё больше вымарывать.
Лев Толстой и Маськин любили друг друга и работали, как уже указывалось, совместно. Напишет Лев Николаевич «Воскресенье» – а Маськин припишет ему продолжение «Понедельник»… Вот такой славный творческий союз образовался, а между тем мало кто об этом знает… Лев Толстой ведь тогда в 1910-м вовсе не умер на той станции… Он там свою куклу из музея мадам Тюссо оставил, а сам взял суму (я не оговорился – не сумму, а суму) и до сих пор ходит по деревням и всё смотрит, как народ поживает… Правда, большую часть советского времени Лев Толстой, конечно, отбыл в местах заключения, но теперь его опять освободили, и он, в общем, не обижается, потому что согласен с тем, что является зеркалом русской революции, на которое, как и на всякое зеркало, нечего пенять. Он, заступив на должность зеркала, всегда революции говорил: «Ты на себя посмотри!» Но революция смотреть на себя не желала, ибо была слепа от рождения и так до смерти и не прозрела… А пребывание на зоне оживило стиль Льва Николаевича, и он даже стал использовать слова, которые раньше в его романах не встречались, чем очень радовал всю прогрессивную общественность, особенно на Западе, где изучение русского языка всегда начинают именно с этих слов, хотя чаще всего его изучение на этих словах и заканчивается.
Один умник стал на Западе издавать журнал «Оригинал» и там на их западных языках стал печатать наших классиков, чтобы честные западные жители могли хвастаться – я, мол, Толстого читал в оригинале… Шиш вам. Это наше, исконное. А как вы его ни переводите – всё равно у вас жалкие английские романчики девятнадцатого века выходить будут, потому что не уловить вам, западным прощелыгам, аромата нашего непревзойдённого русского языка, особенно сдобренного лагерным наречием… Здесь вам вообще нечего и пытаться, поскольку у всякого народа должно быть что-то такое, чего у другого нет, например, родинка на лбу, как у индуса, неважно, что наклеенная, зато самобытная. У индуса – родинка, у нас мат или, скажем там, обрезание. У него на лбу, а у нас… Кажется, я отвлёкся…
Может, вам покажется, что я издеваюсь над Львом Толстым или, упаси Боже, над русским народом. Ничего подобного. Льва Толстого я очень уважаю. И русский народ я тоже уважаю, если он, конечно, не дерётся. А то вот мне, например, поломали нос, когда я за товарища у пельменной пытался заступиться. Но хоть я на это обиделся и из России навсегда уехал, всё же думал, что сам тоже и есть этот самый русский народ, во всяком случае, так на меня тыкали пальцем все окружающие за границей – русский да русский, ну я и привык.
Но тут мне, правда, на днях бывшие соотечественники ласково напомнили, какой я растакой русский и какой я растакой народ. Вот я и задумался… И кто я такой?
Попрощавшись с Львом Толстым, Маськин отправился осматривать коровник. Его попутчики с ним не пошли, а стали собирать грибы в окрестном лесочке, потому что коровами пока не интересовались. А Маськин планировал пополнить своё натуральное хозяйство коровой, и поэтому ему было необходимо поднабраться опыта.
Коров в коровнике не было. Там был устроен избирательный участок. Выборы в деревне шли перманентно, потому что она, как всегда, стояла на распутьи и ей приходилось постоянно делать выбор. Поэтому избирательный участок решили не закрывать. Выбирать в деревне, правда, было некого, потому что кроме земледела Каравай-Доедаева и пары его близких родственников в Благозюзенке никто больше не жил – кто подался в город, а кто настолько доискался корней, что до светлого дня Маськиного посещения как-то не дотянул…
Тогда Маськин пошёл к председателю колхоза, которым, к его удивлению, оказался тот же земледел Каравай-Доедаев, и спросил его, куда подевались коровы… Тот сказал, что коровы уже собрались и улетели на юг, и в качестве подтверждения своих слов показал репродукцию Шагала с летящей козой, перерисованной фломастером в корову. Картинка предусмотрительно красовалась на неровной стене председательской избы.
– Очень удивительно. Но ведь лето только началось, – заудивлялся Маськин, – почему бы это коровы улетели на юг в начале лета?
– Такая уж у них зоология, – вздохнул Каравай-Доедаев, – такая у них зоология…
Маськин со своими попутчиками заночевал на сеновале, где сена не оказалось, а был только один дохленький матрац, стащенный из близлежащей психбольницы. На нём было много стихов и других надписей, которые оставляли шариковой ручкой лежавшие на нём когда-то пациенты. Маськин стал их читать и удивлялся, как много талантов всегда сидело по психбольницам…
Все остальные пошли спать в Маськину Машину, а Маськин с тапками всё-таки остались ночевать на сеновале, потому что какое же это посещение деревни, если не спать на сеновале?
Ночью кто-то Маськина больно укусил. Это был местный Клоп Сартирик Великанов. Он когда-то был городской знаменитостью, но ушёл в народ и там и остался, попав в психбольничный матрац.
Маськины тапки, проснувшиеся от Маськиного вскрика, зашикали на Великанова: «Ты что! Ты же президента укусил». Тапки ведь уже давно выбрали Маськина президентом, хотя ему об этом не сказали.
Клоп Сартирик Великанов не смутился:
– А мне до фени, что президент, – я совестью журналиста дорожу. (Все сартирики ведь тоже относятся к журналистам, в соответствии со списком профессий, упомянутых в Прейскуранте Цен на Правдописчие Услуги. Если журналисту не проплачено, он может кусать и щипать кого угодно по своему усмотрению, потому что в журналисты, как, впрочем, и во врачи, идут люди великие, которые лучше других и им всё позволено.)
– Я ведь вижу, что кругом творится, не думайте, что я слепой, – продолжил Клоп Сартирик Великанов. – Я всё вижу и не буду молчать, не могу я молчать, ещё не родилась та молчалка, которой я бы стал молчать, когда всё это вокруг происходит, а от меня ожидают покорства и молчания, покорства и молчания… – Клоп Сартирик Великанов звучно зарыдал. – Вы думаете, если я Сартирик, значит, это смешно? Шут? Сартирик – Шут? Да? Сартирик – это смешно. Да? Потому что звучит, как сортир, а всё, что связано с сортирами и прочими низостями, обязательно смешно? Нет, дорогие мои. Нет! Не дождётесь, чтобы Клоп Сартирик Великанов был смешным… Сатира – это не смех, это боль прищемлённого пальца, это оторванное ухо Ван-Гога в супе, это гной человеческого быдла, помноженный на мороженое пломбир, растаявшее ещё в 1977 году… Какой был тогда год… Что ни ляпнешь – зал рукоплещет! Хмыкнешь – зал неистовствует! Плюнешь на сцене – сразу под руки и куда следует… А там разговоры задушевные… Мол, плюнул с намёком. Я клоп – задавленный за то, что был опасен… А теперь говорят – пошлость и бездарность. И это про меня? Да если бы не я, вы бы все до сих пор сидели там, а вы теперь сидите тут и не желаете со мной считаться, как если бы я не был там и не говорил открыто в лицо… Не жалея живота и прочих органов… – Клоп Сартирик Великанов рыдал уже не останавливаясь, и Правый тапок принёс ему стакан мутно-зелёной колодезной воды. – Я оттого и в народ ушёл, чтобы видеть не рожи, а лица, а тут никого нет, потому что народ из себя давно уже вышел и газ выключить забыл… Вот-вот, гляди, рванёт! Так рванёт, что мало не покажется! Так загрохочет, что все ещё удивятся! Все!
Клоп Сартирик Великанов нащупал ножкой пузырёк с самогончиком, оказавшимся прозрачнее колодезной воды, и пригубил. Клопам самогон позволял лучше сохраняться. Он хрякнул и закусил сине-зелёной водорослью из стакана с водой, которая там плавала, свободно эволюционируя в закуску.
Тапкам Великанов тоже налил. Маськин отказался, но ему всё равно налили. И ещё влили в рот, причём тапки помогали… Президент – президентом, а традиции уважать надо… (В России всех по традиции поят силком, даже тех, кто пьёт добровольно.)
Наутро Маськин проснулся совершенно разбитый, со страшной головной болью… Разбудил попутчиков, и они засобирались в обратный путь.
– Деревня нынче только для здоровых, – решил Маськин и отправился домой сажать, как обычно, картошку, пока она вслед за коровами на юг не улетела, поддавшись новым веяньям… А то мало ли какая у неё ещё окажется ботаника…
Глава двадцать первая
Как Маськин рыбу ловил
Это было обычное утро в Маськином доме. Плюшевый Медведь уже, как водится, победил Плюшевого Бычка, которого прислал ему в подарок брат Плюшевого Медведя, проживавший в Техасии – Стране Плюшевых Бычков. С тех пор, как Плюшевый Медведь получил Плюшевого Бычка по почте, он с ним каждое утро устраивал плюшевую корриду: Плюшевый Бычок по просьбе Плюшевого Медведя по счёту «три» заваливался на свой бочок, говоря «Ой!», а потом Маськин танцевал Плюшевому Медведю фламенко, а Плюшевый Медведь ему восторженно хлопал в ладошки и кричал: «Браво!»
Единственное, что было необычным в это утро, – что Маськин собирался на рыбалку и поэтому протанцевал фламенко в два раза быстрее, чем обычно, и Плюшевому Медведю пришлось хлопать так часто, чтобы попадать в ритм, что у него ладошки нагрелись и он на них даже стал дуть.
Плюшевый Бычок ушёл пастись на коврик, потому что ему эта идиотская привычка Плюшевого Медведя устраивать корриду каждое утро не очень нравилась. Но Плюшевого Медведя можно было понять. Он побеждал Плюшевого Бычка только для того, чтобы Маськин танцевал ему зажигательный танец фламенко, который Маськин наотрез отказывался танцевать просто так из-за занятости, а когда Плюшевый Медведь стал каждое утро побеждать Плюшевого Бычка, Маськину деваться было некуда, потому что по традиции, законсервированной в неизменном виде веками, завелось, что победителям в корриде надо обязательно танцевать фламенко.
Накануне Маськин получил сводку из центра, что в его Маськином озере завелась Рыба 007, за которой Маськин когда-то гонялся по всему земному шару. Он для этого даже организовал свой Маськин Разведцентр с Headquarters (Головными Четвертинками) в секретном месте, и оттуда ему с секретного радиопередатчика присылали секретные сводки погоды. Также ему сообщали, что лучше в этом году сеять, а чего лучше не сеять, а то хуже будет. Но главную информацию, которую так долго ждал Маськин, ему никак не слали. Маськина интересовало местонахождение Рыбы 007, которую он несколько раз почти поймал, один раз сорок минут сидя в засаде и водя удочкой перед носом Рыбы 007, выжидая у её явочной норки под корягой на дне в Красном море, другой раз в Белом море, третий раз в Креплёном море и наконец в последний раз в Полусухом море пятилетней выдержки. Теперь, когда Маськину поступила информация, что Рыба 007 объявилась в его родном Маськином озере, которое было через дорогу от Маськиного дома, – упустить он её не мог. Была поставлена на карту честь Маськина как разведчика и спасителя рода человеческого от страшной разведдеятельности Рыбы 007, которая, в общем, ничего страшного не делала, была окуньком среднего, я бы даже сказал, мелковатого размерчика, но Маськин играл с ним в Рыбу 007, и если Плюшевому Медведю было можно устраивать корриду с Плюшевым Бычком, то почему бы ему, Маськи ну, было нельзя выслеживать опасного двойного агента Рыбу 007, который, как теперь оказалось, работал сразу на две разведки – морскую и озёрную.
Вы скажете, строгий мой читатель, что оба мои героя просто валяли дурака, а я вместе с ними, что текст у меня какой-то вязковатый и продраться через него до слов, которые бы цепляли, – непросто. Может быть, они, конечно, и есть, эти цепляющие за душу слова, в моих текстах, но добраться до них так трудно, что вы уже бросили пытаться и зашвырнули мою книжку под диван. Лишь убирая комнату перед приездом гостей (отдавая эту дурную дань традиции приёма гостей, чтобы они могли всё ещё сильнее разбросать и взлохматить в течение первых десяти минут после своего прибытия), вдруг наткнулись на мою книжку и, растерянно раскрыв её ещё раз на случайном месте, вдруг нашли как раз эту страничку, почитали, ещё сильнее раздражились и бросили мою книжку опять под диван. Вам ведь надо, чтобы слова, которые цепляют, стояли сразу с начала книжки и в алфавитном порядке! А между тем, в этой главе будет много крючков для рыбной ловли, которые могли бы зацепить и вас, если бы вы согласились обрасти чешуёй и намалевать себе на боку номер 007, потому что рыбы с другими номерами Маськина, как вы понимаете, не интересуют.
Значит, говорите, валяю дурака. Во-первых, вы, убирая комнату перед приездом гостей, – тоже валяете дурака, читая и не читая мою книжку, – тоже валяете дурака, и особенно валяете его, родного несчастного дурака, когда ищете в моём вязком тексте слова, которые бы вас зацепили…
Я, кстати, легко докажу, что все кругом всегда валяют дурака. Посмотрите на даже самых серьёзных лидеров по телевизору – как бы ни были у них каменны и непроницаемы физиономии – всё равно так и кажется, что вот-вот они рассмеются, просто прыснут от смеха и всему вместе с ними хохочущему народу наглядно и доступно признаются, что, мол, так и так, действительно, валяем-с дурака!
Вас это удивляет? Мир всегда валял дурака. Вы почитайте с этой точки зрения всемирную историю. Конечно, там много перечислено всяких скучных серьёзных резонов: экономика, власть, идеология, борьба интересов – это всё слова для туалетных газет… Вы посмотрите на поступки великих людей! На поступки их посмотрите! Александр Македонский разве не валял дурака? Валял, ещё как… А Наполеон? Да возьмите хоть кого – и прочтите историю по-новому – с точки зрения анализа на валяние дурака – они все всегда валяют дурака, а чтобы их не разоблачили, хихикают только за кулисами, а то их быстро уволят из наполеонов и придут другие, которые настолько профессионально валяют дурака, что, в общем, непривычным взглядом сразу и не отличишь. Вообще профессиональные разведчики у власти валяют дурака гораздо лучше. Они делают это со вкусом и, пожалуй, являются единственными не дилетантами на политическом небосклоне…
Разведка – это вообще единственная служба, которая валяет дурака вполне официально… Ну, в каком ещё департаменте можно списать расходы на посещение злачных мест с услугами дам неуравновешенного (чтобы не сказать нескромного) поведения, пиво, виски для спаивания невинных прохожих, которых необходимо завербовать с целью получения ценной информации об их личной жизни, которая в общем оказывается серой, как у всех, и тогда подробные рапорты о ней аккуратно отправляют в архив, а невинных жителей убирают, чтобы те никому ничего не разболтали, а расходы за спаивание, развращение и уборку списывают с государственного бюджета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Маськин перекусил с попутчиками на дворе и пошёл осматривать деревню. В первой же избе ему повстречался Лев Толстой. Он там ощупывал сено – не влажно ли, считал куски хлеба и проверял степень опьянения жителей. Он собирал сведения для своей новой работы «Война до дыр» о борьбе с распутством, распутицей и распутьем. Лев Николаевич не без основания полагал, что все горести народные кроются именно в этих трёх неурядицах. «Народ в деревнях пребывает в распутстве, – писал Лев Толстой, – потому что не имеет возможности выехать из дома к свету будущности из-за распутицы, отчего он и пребывает постоянно на распутьи – то ли заняться распутством, то ли глушить горькую, то ли курить травку… Лишь обучив народ находить свои корни, можно его отвлечь от этой безысходности. Причём мало его научить извлекать квадратные корни, но надо дать ему возможность извлекать и кубические корни, тогда он настолько обалдеет, что не будет больше распутствовать, распивать и расплёвывать свою исконность, а произведёт настоящее, светлое явление, называемое Божье Царство…»
Лев Толстой, увидев Маськина, очень обрадовался и подарил ему свой новый сборник статей о сыроедении. Маськин любил сыр и очень Льва Николаевича за подарок поблагодарил… Лев Николаевич даже автограф ему на книжке оставил:
Настоящему Маськину
от настоящего Льва Толстого
А то в последнее время в его настоящести стали сомневаться, ощупают лицо и бороду – и говорят – неужто он?! Лев Николаевич уже и сам стал сомневаться, тоже всё бороду трогает и удивляется – неужто я Лев Толстой?! Во как…
Маськин попросил Льва Николаевича Анну Каренину под поезд всё-таки не бросать… или пусть хотя бы окажется, что ей только ноги отрезало, а потом её выходили, ноги пришили, и она стала председателем клуба излеченных инвалидов. Так, мол, сейчас модно – надо либо про инвалидов, либо про однополую любовь писать. А под поезд уже не модно…
Лев Николаевич задумался и, решив назвать этот роман «Анна Каренина 2», немедленно отправился на Ясную Лужайку писать, черкать, потом вымарывать вычеркнутое, потом ещё больше писать и ещё больше вымарывать.
Лев Толстой и Маськин любили друг друга и работали, как уже указывалось, совместно. Напишет Лев Николаевич «Воскресенье» – а Маськин припишет ему продолжение «Понедельник»… Вот такой славный творческий союз образовался, а между тем мало кто об этом знает… Лев Толстой ведь тогда в 1910-м вовсе не умер на той станции… Он там свою куклу из музея мадам Тюссо оставил, а сам взял суму (я не оговорился – не сумму, а суму) и до сих пор ходит по деревням и всё смотрит, как народ поживает… Правда, большую часть советского времени Лев Толстой, конечно, отбыл в местах заключения, но теперь его опять освободили, и он, в общем, не обижается, потому что согласен с тем, что является зеркалом русской революции, на которое, как и на всякое зеркало, нечего пенять. Он, заступив на должность зеркала, всегда революции говорил: «Ты на себя посмотри!» Но революция смотреть на себя не желала, ибо была слепа от рождения и так до смерти и не прозрела… А пребывание на зоне оживило стиль Льва Николаевича, и он даже стал использовать слова, которые раньше в его романах не встречались, чем очень радовал всю прогрессивную общественность, особенно на Западе, где изучение русского языка всегда начинают именно с этих слов, хотя чаще всего его изучение на этих словах и заканчивается.
Один умник стал на Западе издавать журнал «Оригинал» и там на их западных языках стал печатать наших классиков, чтобы честные западные жители могли хвастаться – я, мол, Толстого читал в оригинале… Шиш вам. Это наше, исконное. А как вы его ни переводите – всё равно у вас жалкие английские романчики девятнадцатого века выходить будут, потому что не уловить вам, западным прощелыгам, аромата нашего непревзойдённого русского языка, особенно сдобренного лагерным наречием… Здесь вам вообще нечего и пытаться, поскольку у всякого народа должно быть что-то такое, чего у другого нет, например, родинка на лбу, как у индуса, неважно, что наклеенная, зато самобытная. У индуса – родинка, у нас мат или, скажем там, обрезание. У него на лбу, а у нас… Кажется, я отвлёкся…
Может, вам покажется, что я издеваюсь над Львом Толстым или, упаси Боже, над русским народом. Ничего подобного. Льва Толстого я очень уважаю. И русский народ я тоже уважаю, если он, конечно, не дерётся. А то вот мне, например, поломали нос, когда я за товарища у пельменной пытался заступиться. Но хоть я на это обиделся и из России навсегда уехал, всё же думал, что сам тоже и есть этот самый русский народ, во всяком случае, так на меня тыкали пальцем все окружающие за границей – русский да русский, ну я и привык.
Но тут мне, правда, на днях бывшие соотечественники ласково напомнили, какой я растакой русский и какой я растакой народ. Вот я и задумался… И кто я такой?
Попрощавшись с Львом Толстым, Маськин отправился осматривать коровник. Его попутчики с ним не пошли, а стали собирать грибы в окрестном лесочке, потому что коровами пока не интересовались. А Маськин планировал пополнить своё натуральное хозяйство коровой, и поэтому ему было необходимо поднабраться опыта.
Коров в коровнике не было. Там был устроен избирательный участок. Выборы в деревне шли перманентно, потому что она, как всегда, стояла на распутьи и ей приходилось постоянно делать выбор. Поэтому избирательный участок решили не закрывать. Выбирать в деревне, правда, было некого, потому что кроме земледела Каравай-Доедаева и пары его близких родственников в Благозюзенке никто больше не жил – кто подался в город, а кто настолько доискался корней, что до светлого дня Маськиного посещения как-то не дотянул…
Тогда Маськин пошёл к председателю колхоза, которым, к его удивлению, оказался тот же земледел Каравай-Доедаев, и спросил его, куда подевались коровы… Тот сказал, что коровы уже собрались и улетели на юг, и в качестве подтверждения своих слов показал репродукцию Шагала с летящей козой, перерисованной фломастером в корову. Картинка предусмотрительно красовалась на неровной стене председательской избы.
– Очень удивительно. Но ведь лето только началось, – заудивлялся Маськин, – почему бы это коровы улетели на юг в начале лета?
– Такая уж у них зоология, – вздохнул Каравай-Доедаев, – такая у них зоология…
Маськин со своими попутчиками заночевал на сеновале, где сена не оказалось, а был только один дохленький матрац, стащенный из близлежащей психбольницы. На нём было много стихов и других надписей, которые оставляли шариковой ручкой лежавшие на нём когда-то пациенты. Маськин стал их читать и удивлялся, как много талантов всегда сидело по психбольницам…
Все остальные пошли спать в Маськину Машину, а Маськин с тапками всё-таки остались ночевать на сеновале, потому что какое же это посещение деревни, если не спать на сеновале?
Ночью кто-то Маськина больно укусил. Это был местный Клоп Сартирик Великанов. Он когда-то был городской знаменитостью, но ушёл в народ и там и остался, попав в психбольничный матрац.
Маськины тапки, проснувшиеся от Маськиного вскрика, зашикали на Великанова: «Ты что! Ты же президента укусил». Тапки ведь уже давно выбрали Маськина президентом, хотя ему об этом не сказали.
Клоп Сартирик Великанов не смутился:
– А мне до фени, что президент, – я совестью журналиста дорожу. (Все сартирики ведь тоже относятся к журналистам, в соответствии со списком профессий, упомянутых в Прейскуранте Цен на Правдописчие Услуги. Если журналисту не проплачено, он может кусать и щипать кого угодно по своему усмотрению, потому что в журналисты, как, впрочем, и во врачи, идут люди великие, которые лучше других и им всё позволено.)
– Я ведь вижу, что кругом творится, не думайте, что я слепой, – продолжил Клоп Сартирик Великанов. – Я всё вижу и не буду молчать, не могу я молчать, ещё не родилась та молчалка, которой я бы стал молчать, когда всё это вокруг происходит, а от меня ожидают покорства и молчания, покорства и молчания… – Клоп Сартирик Великанов звучно зарыдал. – Вы думаете, если я Сартирик, значит, это смешно? Шут? Сартирик – Шут? Да? Сартирик – это смешно. Да? Потому что звучит, как сортир, а всё, что связано с сортирами и прочими низостями, обязательно смешно? Нет, дорогие мои. Нет! Не дождётесь, чтобы Клоп Сартирик Великанов был смешным… Сатира – это не смех, это боль прищемлённого пальца, это оторванное ухо Ван-Гога в супе, это гной человеческого быдла, помноженный на мороженое пломбир, растаявшее ещё в 1977 году… Какой был тогда год… Что ни ляпнешь – зал рукоплещет! Хмыкнешь – зал неистовствует! Плюнешь на сцене – сразу под руки и куда следует… А там разговоры задушевные… Мол, плюнул с намёком. Я клоп – задавленный за то, что был опасен… А теперь говорят – пошлость и бездарность. И это про меня? Да если бы не я, вы бы все до сих пор сидели там, а вы теперь сидите тут и не желаете со мной считаться, как если бы я не был там и не говорил открыто в лицо… Не жалея живота и прочих органов… – Клоп Сартирик Великанов рыдал уже не останавливаясь, и Правый тапок принёс ему стакан мутно-зелёной колодезной воды. – Я оттого и в народ ушёл, чтобы видеть не рожи, а лица, а тут никого нет, потому что народ из себя давно уже вышел и газ выключить забыл… Вот-вот, гляди, рванёт! Так рванёт, что мало не покажется! Так загрохочет, что все ещё удивятся! Все!
Клоп Сартирик Великанов нащупал ножкой пузырёк с самогончиком, оказавшимся прозрачнее колодезной воды, и пригубил. Клопам самогон позволял лучше сохраняться. Он хрякнул и закусил сине-зелёной водорослью из стакана с водой, которая там плавала, свободно эволюционируя в закуску.
Тапкам Великанов тоже налил. Маськин отказался, но ему всё равно налили. И ещё влили в рот, причём тапки помогали… Президент – президентом, а традиции уважать надо… (В России всех по традиции поят силком, даже тех, кто пьёт добровольно.)
Наутро Маськин проснулся совершенно разбитый, со страшной головной болью… Разбудил попутчиков, и они засобирались в обратный путь.
– Деревня нынче только для здоровых, – решил Маськин и отправился домой сажать, как обычно, картошку, пока она вслед за коровами на юг не улетела, поддавшись новым веяньям… А то мало ли какая у неё ещё окажется ботаника…
Глава двадцать первая
Как Маськин рыбу ловил
Это было обычное утро в Маськином доме. Плюшевый Медведь уже, как водится, победил Плюшевого Бычка, которого прислал ему в подарок брат Плюшевого Медведя, проживавший в Техасии – Стране Плюшевых Бычков. С тех пор, как Плюшевый Медведь получил Плюшевого Бычка по почте, он с ним каждое утро устраивал плюшевую корриду: Плюшевый Бычок по просьбе Плюшевого Медведя по счёту «три» заваливался на свой бочок, говоря «Ой!», а потом Маськин танцевал Плюшевому Медведю фламенко, а Плюшевый Медведь ему восторженно хлопал в ладошки и кричал: «Браво!»
Единственное, что было необычным в это утро, – что Маськин собирался на рыбалку и поэтому протанцевал фламенко в два раза быстрее, чем обычно, и Плюшевому Медведю пришлось хлопать так часто, чтобы попадать в ритм, что у него ладошки нагрелись и он на них даже стал дуть.
Плюшевый Бычок ушёл пастись на коврик, потому что ему эта идиотская привычка Плюшевого Медведя устраивать корриду каждое утро не очень нравилась. Но Плюшевого Медведя можно было понять. Он побеждал Плюшевого Бычка только для того, чтобы Маськин танцевал ему зажигательный танец фламенко, который Маськин наотрез отказывался танцевать просто так из-за занятости, а когда Плюшевый Медведь стал каждое утро побеждать Плюшевого Бычка, Маськину деваться было некуда, потому что по традиции, законсервированной в неизменном виде веками, завелось, что победителям в корриде надо обязательно танцевать фламенко.
Накануне Маськин получил сводку из центра, что в его Маськином озере завелась Рыба 007, за которой Маськин когда-то гонялся по всему земному шару. Он для этого даже организовал свой Маськин Разведцентр с Headquarters (Головными Четвертинками) в секретном месте, и оттуда ему с секретного радиопередатчика присылали секретные сводки погоды. Также ему сообщали, что лучше в этом году сеять, а чего лучше не сеять, а то хуже будет. Но главную информацию, которую так долго ждал Маськин, ему никак не слали. Маськина интересовало местонахождение Рыбы 007, которую он несколько раз почти поймал, один раз сорок минут сидя в засаде и водя удочкой перед носом Рыбы 007, выжидая у её явочной норки под корягой на дне в Красном море, другой раз в Белом море, третий раз в Креплёном море и наконец в последний раз в Полусухом море пятилетней выдержки. Теперь, когда Маськину поступила информация, что Рыба 007 объявилась в его родном Маськином озере, которое было через дорогу от Маськиного дома, – упустить он её не мог. Была поставлена на карту честь Маськина как разведчика и спасителя рода человеческого от страшной разведдеятельности Рыбы 007, которая, в общем, ничего страшного не делала, была окуньком среднего, я бы даже сказал, мелковатого размерчика, но Маськин играл с ним в Рыбу 007, и если Плюшевому Медведю было можно устраивать корриду с Плюшевым Бычком, то почему бы ему, Маськи ну, было нельзя выслеживать опасного двойного агента Рыбу 007, который, как теперь оказалось, работал сразу на две разведки – морскую и озёрную.
Вы скажете, строгий мой читатель, что оба мои героя просто валяли дурака, а я вместе с ними, что текст у меня какой-то вязковатый и продраться через него до слов, которые бы цепляли, – непросто. Может быть, они, конечно, и есть, эти цепляющие за душу слова, в моих текстах, но добраться до них так трудно, что вы уже бросили пытаться и зашвырнули мою книжку под диван. Лишь убирая комнату перед приездом гостей (отдавая эту дурную дань традиции приёма гостей, чтобы они могли всё ещё сильнее разбросать и взлохматить в течение первых десяти минут после своего прибытия), вдруг наткнулись на мою книжку и, растерянно раскрыв её ещё раз на случайном месте, вдруг нашли как раз эту страничку, почитали, ещё сильнее раздражились и бросили мою книжку опять под диван. Вам ведь надо, чтобы слова, которые цепляют, стояли сразу с начала книжки и в алфавитном порядке! А между тем, в этой главе будет много крючков для рыбной ловли, которые могли бы зацепить и вас, если бы вы согласились обрасти чешуёй и намалевать себе на боку номер 007, потому что рыбы с другими номерами Маськина, как вы понимаете, не интересуют.
Значит, говорите, валяю дурака. Во-первых, вы, убирая комнату перед приездом гостей, – тоже валяете дурака, читая и не читая мою книжку, – тоже валяете дурака, и особенно валяете его, родного несчастного дурака, когда ищете в моём вязком тексте слова, которые бы вас зацепили…
Я, кстати, легко докажу, что все кругом всегда валяют дурака. Посмотрите на даже самых серьёзных лидеров по телевизору – как бы ни были у них каменны и непроницаемы физиономии – всё равно так и кажется, что вот-вот они рассмеются, просто прыснут от смеха и всему вместе с ними хохочущему народу наглядно и доступно признаются, что, мол, так и так, действительно, валяем-с дурака!
Вас это удивляет? Мир всегда валял дурака. Вы почитайте с этой точки зрения всемирную историю. Конечно, там много перечислено всяких скучных серьёзных резонов: экономика, власть, идеология, борьба интересов – это всё слова для туалетных газет… Вы посмотрите на поступки великих людей! На поступки их посмотрите! Александр Македонский разве не валял дурака? Валял, ещё как… А Наполеон? Да возьмите хоть кого – и прочтите историю по-новому – с точки зрения анализа на валяние дурака – они все всегда валяют дурака, а чтобы их не разоблачили, хихикают только за кулисами, а то их быстро уволят из наполеонов и придут другие, которые настолько профессионально валяют дурака, что, в общем, непривычным взглядом сразу и не отличишь. Вообще профессиональные разведчики у власти валяют дурака гораздо лучше. Они делают это со вкусом и, пожалуй, являются единственными не дилетантами на политическом небосклоне…
Разведка – это вообще единственная служба, которая валяет дурака вполне официально… Ну, в каком ещё департаменте можно списать расходы на посещение злачных мест с услугами дам неуравновешенного (чтобы не сказать нескромного) поведения, пиво, виски для спаивания невинных прохожих, которых необходимо завербовать с целью получения ценной информации об их личной жизни, которая в общем оказывается серой, как у всех, и тогда подробные рапорты о ней аккуратно отправляют в архив, а невинных жителей убирают, чтобы те никому ничего не разболтали, а расходы за спаивание, развращение и уборку списывают с государственного бюджета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29