Буквально через минуту взревели моторы, и машины начали разъезжаться.
— Внимание, — быстро скомандовал майор, — примите «бомбу», — и, выждав немного, двинулся следом за «жигуленком» Самойлова, искренне благодаря небо за низкую облачность и доставший всех антициклон. Как говорится, у природы нет плохой погоды…
«Бээмвуха» была семьсот сороковая — классная, быстроходная машина, и у сидевшего в «жигулях» седьмой модели майора возникло сомнение: кто же все-таки победил тогда, в 1945-м? Если бы не сугробы на проезжей части, «вести» ее, не светясь, было бы крайне затруднительно. Это капитан Самойлов понял сразу, как только «бомба» взревела мотором и, взметая шипованной резиной рыхлый снег, мощно рванула вперед. Однако, свернув на запруженную Наличную, она поплелась, как и все, — в колее. За мутной завесой снега машины узнавались только по тусклым огонькам фар, так что Сарычев был уверен: в такой ситуации засечь хвост практически невозможно. Тем не менее на всякий случай он периодически менялся местами с Самойловым, хотя и понимал, что все это суета, дешевое вошканье, недостойное профессионалов. Существует железный закон «наружки»: успешно вести клиента возможно только семью машинами, так что, пожалуй, стоило сказать большое милицейское спасибо небесам за то, что пожалели нищих оперов и застлали все вокруг снежной пеленой!
Наконец «бээмвуха» притащилась на Ржевку. Неподалеку от «фордовской» станции все повторилось точь-в-точь, как у Прибалтийской: к «бомбе» припарковался борт о борт зеленый сто восьмидесятый «мерс». Номер его при такой погоде засечь не удалось, а «принять» было некому, так что, сжимая зубы от злости и обиды, Сарычев двинулся за «семьсот сороковой», приказав Самойлову держаться следом.
Вообще-то Александр Степанович чего-то в этой жизни не «догонял». Не мог он, например, понять, почему капитан Самойлов, защищая закон, ездит в раздолбанных «Жигулях», а те, кто этот самый закон преступают, в «БМВ» и «мерседесах»? Отчего это каждый средний бандит без сотовой трубы себя не мыслит, а у него на весь отдел одна она, родимая, да и то с денежным лимитом в придачу? Возникал естественный вопрос: если государство не стоит на страже своих же собственных законов, оно или не государство вовсе, или преступно по сути своей. М-да… А ведь всегда Александр Степанович старался держаться от политики подальше, считая, что его дело ловить и сажать за решетку преступников. Он в свое время и членство-то в КПСС воспринимал лишь как неизбежную нагрузку к основной работе. Однако нынешний «разгул демократии» вызывал у Сарычева рвотный рефлекс, невыносимо было, чувствуя свое абсолютное бессилие, наблюдать за полнейшим беспределом…
Тем временем «семьсот сороковая» припарковалась у ресторана, и из машины вышли двое — оба крепкие, в коже, уверенные в движениях. Когда они выходили, салон машины на секуду осветился и Сарычев заметил, что водитель остался в одиночестве — экипаж состоял из трех человек. Где-то через полчаса парочка вернулась сытая, раскрасневшаяся, причем и о голодном товарище не забыли — рулевому предназначалась тарелка с гамбургерами и литровая бутыль кока-колы.
«Наверняка в машине что-то ценное, раз часового оставляют. — Майор проглотил слюну, вспомнил, что Самойлов с лейтенантом тоже весь день не ели. — Значит, говоришь, гамбургеры на тарелочке…» Ему вдруг дико захотелось выскочить и показать свой очень непростой характер — распахнув дверь «бомбы», заученным движением захватить сидящую там сволочь, с ходу провести круговой хлест ногой, а после, произведя загиб руки за спину и удерживая болевой предел, колошматить бритой башкой о крышу, пока тело не обмякнет и не сползет вниз, к колесам машины. «Тьфу, ты! — Майор вытер внезапно вспотевший лоб и чертыхнулся. — Э, брат, так нельзя, иначе — край».
Между тем, быстро насытившись, водила выбросил тарелку с остатками жратвы прямо в снег, и БМВ, ревя мотором, устремилась по направлению к Янино, причем двинулась обходным путем, минуя гибэдэдэшный КПП. «Оно и понятно». — Сарычев понимающе улыбнулся, однако, когда вышли на трассу и полетели сквозь метель по заснеженному шоссе, поводов для радости не осталось никаких. Чтобы не потерять «бээмвуху», пришлось совершенно наплевать на безопасность движения. Пару раз Александр Степанович чуть не побывал в кювете, машина вела себя как кусок мыла на мокром полу — какой там, к чертям, управляемый занос! Представив, каково сейчас Самойлову в отделовской развалюхе, майор хрипло скомандовал:
— Петя, ну на хрен, тормози.
Между тем снежное облако, в середине которого мчалась «семьсот сороковая», стремительно разрывало дистанцию и наверняка потерялось бы, только Сарычеву нынче что-то подозрительно везло.
Впереди на дороге показалась колонна бензозаправщиков «Урал», обогнать которую не было никакой возможности, и «бээмвуха», сразу потерявшая свой шлейф, покорно поплелась следом. Тащилась так она минут двадцать, наконец, притормозив, помигала левым поворотником и ушла налево, на аллею, по обеим сторонам которой высились внушительные особняки. Дальше вести БМВ было опасно, а потому капитан с лейтенантом выскочили из «жигулей» и бежали за удаляющимися огоньками габаритов метров восемьсот, а может, поболе, взмокнув на трескучем морозе, как в бане. Но старались не зря. На их глазах распахнулись массивные железные ворота, и «семьсот сороковая» зарулила во двор, отгороженный от внешнего мира бетонным забором. На морозе было хорошо слышно, как злобно зарычал, бряцая цепями, слаженный собачий дуэт. Захлопали дверцы, послышались голоса, снова загудел электродвигатель, смыкая выкрашенные в салатный колер створки, и все затихло.
«Однако не май месяц», —чувствуя, что начинают замерзать, Самойлов со Звонаревым вздрогнули, разом развернулись и припустили к майору делиться впечатлениями. Дело, похоже, было на мази…
— Ну что ж, молодцы, шерлоки, — со странной интонацией похвалил и молча поманил подчиненных в начало аллеи.
К железным, распахнутым настежь воротам, на решетчатых створках которых были пятиконечные звезды.
Ленинград. Развитой социализм. Понедельник
Общага, она и есть общага, кого бы любимая родина ни определила в нее на постой — пролетария, студента или аспиранта. Все одно будет бардак. Это Юра Титов понял со всей отчетливостью, когда, проснувшись, узрел в окне полуденное солнышко, на столе остатки вчерашнего веселья, а на своей подушке девичье мурло. «Ну когда же все это закончится?» — расстроился было он, но тут же вмешался внутренний голос, веско так, мудро, успокоил его: «Вот защитишь диссертацию и образумишься». Аспирант, сразу повеселев, разбудил общаговскую долбежку, справил все свои нужды и принялся делать зарядку.
Пробежался на месте, прозвонил суставы и, разогревшись, сделал пару раз принудительный выдох, с тем чтобы все вчерашнее осталось в прошлом. Поработав на координацию и гибкость, он почувствовал, что настроение улучшается, лихо побился с тенью и двинулся по длинному, вонючему коридору занимать очередь в душ.
Внешность у аспиранта была так себе. Хоть и числился он по паспорту русским, но сразу было видно, что корнями происходил из тундры. Раскосый, жилистый, худой, в общем так, ничего особенного. Однако первое впечатление обманчиво. Десять лет занятий карате хоть и не прибавили ему ни красоты, ни шарма, но, практикуя «схай-джус» — корейский полноконтактный стиль, на татами он был решителен и смел, а на улице беспощаден и жесток до крайности. Во многих школах его уже прекрасно знали и, называя за глаза Кузнечиком за прыгучесть, на спарринг к себе не звали. Дураков нет — подобные визиты обычно заканчивались экстракцией зубов, сломанными ребрами и перебитыми носами. Не Кузнечик — зверь…
Пребывая после душа в отличном настроении, аспирант включил электрочайник и сел завтракать. Словно пожелав ему приятного аппетита, по репродуктору радостно сообщили, что капиталисты начали вымирать от неизвестной болезни, а следом полилась песня: «Не надо печалиться — вся жизнь впереди». «Да, у них СПИД, а у нас спад». — Юра нацепил галстук-обманку, пиджак в такую жару он надевать не стал, и, глянув на часы, заторопился на встречу со своим руководителем, доктором наук Борисом Моисеевичем Старосельским.
Был чудесный сентябрьский денек. Лето уже прошло, а осень еще не наступила, от сиявшего среди белых облачков солнца жизнь казалась прекрасной и удивительной. Люблю я пышное природы увядание… Вдохнув запахи асфальта, опадающей листвы, теплого не по-осеннему воздуха, аспирант направился к трамвайной остановке, но внезапно услышал возмущенный женский голос. Он перемахнул через ограду скверика и, завернув к беседке, сразу понял, в чем дело. На скамейке, под сенью клена, сидели две особы женского пола в окружении четырех представителей мужского. Надо признать, что вкус у молодых людей был неплохой, особенно Юре понравилась блондиночка с большими глазами, голубыми, как мечта.
— Эй, узкопленочный, — услышал он вместо приветствия издевательский мужской смех, — как там в тундре?
— Нормально. — Юра улыбнулся и с ходу раздробил весельчаку лицо. В следующее мгновение он сломал колено второму мордовороту и мощным панчем послал его в нокаут. Далеко и надолго…
Не успело тело амбала упасть на траву, как оставшиеся двое протерли мозги. В руках у одного появилась отвертка, а другой принялся выписывать нунчаками «восьмерки», и по звуку, ими производимому, Юра определил, что тот полный лох. Так оно и оказалось — заловив его руку в мертвой точке, аспирант сократил дистанцию, раздробил дилетанту скулу и закрылся им же от отвертки. Она вошла глубоко, с мерзким звуком. Пока ее владелец в ужасе взирал на торчащую из печени товарища рукоять, Юра, резко крутанувшись, сбил его на землю и уже внизу добил коленом в нюх…
Все это было исполнено в таком хорошем темпе, что барышни не успели даже вскрикнуть. Решив, что для знакомства момент не очень подходящий, Титов быстренько откланялся, а на прощание посоветовал:
— Рекомендую здесь долго не задерживаться.
Через мгновение он уже мчался за весело катившимся железным сараем на колесах…
К шефу Юра, конечно, опоздал, однако особо его журить не стали. Борис Моисеевич Старосельский хоть и был видом страшен — черен, кос, лыс, но на теле жутко кучеряв, — в целом имел характер покладистый и добрый. Все родственники и друзья его давно уже обретались на историчской родине, сам же он был невыездным доктором наук, но при этом только старшим преподавателем, и на жизнь смотрел философски: «Было и это. Все пройдет». Аспиранту он плеснул в стакан «Полюетрова» и, не разводя демагогии, просто сказал:
— План утвердили, пропуск в музей будет. — Отхлебнул, шумно выдохнул и, указав на бутылку, добавил: — Холодненькая.
Словом, не задержал, и Юра отправился перекусить, чтобы до вечерней тренировки съеденное улеглось.
Путь его лежал в хорошо проверенную котлетную «Алмаз», где, взяв двойную порцию «пожарских», салат из редьки и стакан сметаны, можно было подхарчиться прилично и недорого. В заведении было душно и пусто — есть в такую жару не хотелось никому. Быстро сгрузив тарелки с подноса, аспирант посолил молочнокислый продукт и взялся было за ложку, однако взгляд его, случайно упавший на кусочек черного хлеба, увлек Юру во времена не столь уж давнего своего служения родине.
Отдавал он воинский долг в славных внутренних войсках уже после окончания института, в котором не было военной кафедры. Порядки и феня в армии были как на зоне, не обошлось, конечно, без дедовщины и офицерского беспредела. Помнится, на учебном пункте оголодавший рядовой Титов взял с сержантского стола горбушку хлеба. Кара была страшной. После отбоя всю роту заставили бежать на корточках, а перед Юрой поставили котел с пересоленной «бронебойкой»: «Жри. Пока не съешь, вся рота спать не ляжет». Называлось это «воспитанием через коллектив». Которому бег вприсядку совсем не понравился…
Внезапно раздался странный звук, выдернувший аспиранта из воспоминаний прошлого. Юра медленно опустил взгляд на свои руки — стакан был раздавлен. «Черт, вот сука память». Обтерев пальцы салфеткой, он без всяких мыслей съел котлеты с салатом, выпил чай и отправился в общагу за формой. Походка у него была размеренная, как у бездельника, которому некуда спешить.
А как иначе-то в такую вот жару? По такому пеклу хорошо жиры сгонять — хламиду на себя какую-нибудь с капюшоном, и — вперед, километров десять легкой рысью, потом в баню, и килограммов пять как не бывало. Он вспомнил закрытое первенство «Дзержинца» — как готовился, держал режим, за весом, такую мать, следил. Потом перед глазами встал финальный бой, когда, не выдержав необъективного судейства, он всем продемонстрировал свой характер — засадил ногой по верхнему уровню с полным контактом. Соперника увезли на «скорой», самого Титова дисквалифицировали, а Ли Зуонг тогда сказал ему с укоризной: «Мог быть вторым, а стал последним и человека чуть не убил без причины. Разве ты воин?» «Да, у азиатов своя логика, — аспирант криво усмехнулся, — хотя технику он мне поставил качественно, ничего не скажешь». Сразу же устав от воспоминаний молодости, он помрачнел и принялся рассматривать женские ножки, дырявившие каблучками размякший асфальт.
Спустившись на эскалаторе в ощутимо липкую духоту, Титов минут двадцать трясся в переполненном вагоне подземки, потом прогулялся немного пешочком и вскоре очутился возле ржавой железной двери. За ней, в антисанитарных глубинах реконструированного теплоцентра, давнишний его знакомый Витька Алексеев с энтузиазмом вышибал деньгу из многочисленных своих почитателей. Аспиранта же он пускал из соображений повышения собственного мастерства и в целях безопасности — понятно, что на Кузнечика никто прыгать не станет.
Не торопясь, Титов прошествовал в тренерскую, кивнул хозяину: «Здорово, толстый», натянул черную каратегу из грубой холстины, перепоясавшись при этом обычной бельевой веревкой. Подобно Брюсу Ли, цветные знаки мастерства он не признавал, полагая, что пояс нужен лишь для поддержания штанов. Между тем все двинулось обычным чередом.
Проверенный подручный Алексеева принялся разминать ученическое скопище, а к сенсею пожаловали гости — хорошо всем известный мастер Евгений Паников из Лариновской сборной с каким-то сухощавым парнем невыразительной наружности. Тот отрекомендовался просто: «Семенов» и пошел переодеваться.
Однако по тому, как он двигался, сразу угадывался настоящий боец. Координированный, резкий, с отличным суплесом note 18 Note18
Гибкость.
. «Наконец-то будет с кем поработать», — обрадовался Титов и начал плавно «входить в круг внимания». Сосредоточившись и обретя душевное равновесие, он принялся разогреваться, тщательно прозванивая все тело и смещая «точку сборки» на физический план, затем несколько минут «дышал», сделал пару упражнений на координацию и начал потихонечку переходить к растяжке.
Тем временем появился Евгений Паников — в роскошной шелковой каратеге с множеством эмблем, перепоясанный толстым, черным, как сажа, мастерским поясом. На его фоне второй гость, в выцветших боксерских трусах и футболке с надписью «Миру мир» на груди, смотрелся просто по-сиротски. Отойдя в дальний угол зала, он начал разминаться, а Титов, сразу же отметив, что растяжка и координация у него выше всяких похвал, принялся выполнять формальные упражнения — ката. Со стороны это, должно быть, выглядело впечатляюще — резкие, концентрированные удары, громкие, полные энергии, боевые крики. Однако гость в трусах, не обращая ни на кого внимания, стал исполнять нечто похожее на бой с тенью, только движения его рук и ног были расслабленно-плавные, и весь он был какой-то расхлябанный, ломающийся, как будто состоял сплошь из шарниров. Но во всем, что он делал, чувствовалась целесообразность и гармония. Внезапно на пару секунд он врубил полную скорость и с быстротою молнии нанес с десяток ударов, притоптывая и подшагивая в такт, — со стороны казалось, что он танцует на скользкой ледяной поверхности. В этот момент сенсей Алексеев, складно вешавший на уши своим ученикам что-то про концентрацию и скорость, позвал:
— Юрий Федорович, вы не покажете нам тамеси-вари?
При этом он подмигнул, кивнув на аккуратно напиленные дюймовые доски, — мол, давай, Юрка, даром, что ли, тебя здесь держат.
Собственно, Титов был не против. Проломив рукой две деревяшки, сложенные вместе, он попросил поставить сразу пять и мощным йоко-гири note 19 Note19
Боковой удар ногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Внимание, — быстро скомандовал майор, — примите «бомбу», — и, выждав немного, двинулся следом за «жигуленком» Самойлова, искренне благодаря небо за низкую облачность и доставший всех антициклон. Как говорится, у природы нет плохой погоды…
«Бээмвуха» была семьсот сороковая — классная, быстроходная машина, и у сидевшего в «жигулях» седьмой модели майора возникло сомнение: кто же все-таки победил тогда, в 1945-м? Если бы не сугробы на проезжей части, «вести» ее, не светясь, было бы крайне затруднительно. Это капитан Самойлов понял сразу, как только «бомба» взревела мотором и, взметая шипованной резиной рыхлый снег, мощно рванула вперед. Однако, свернув на запруженную Наличную, она поплелась, как и все, — в колее. За мутной завесой снега машины узнавались только по тусклым огонькам фар, так что Сарычев был уверен: в такой ситуации засечь хвост практически невозможно. Тем не менее на всякий случай он периодически менялся местами с Самойловым, хотя и понимал, что все это суета, дешевое вошканье, недостойное профессионалов. Существует железный закон «наружки»: успешно вести клиента возможно только семью машинами, так что, пожалуй, стоило сказать большое милицейское спасибо небесам за то, что пожалели нищих оперов и застлали все вокруг снежной пеленой!
Наконец «бээмвуха» притащилась на Ржевку. Неподалеку от «фордовской» станции все повторилось точь-в-точь, как у Прибалтийской: к «бомбе» припарковался борт о борт зеленый сто восьмидесятый «мерс». Номер его при такой погоде засечь не удалось, а «принять» было некому, так что, сжимая зубы от злости и обиды, Сарычев двинулся за «семьсот сороковой», приказав Самойлову держаться следом.
Вообще-то Александр Степанович чего-то в этой жизни не «догонял». Не мог он, например, понять, почему капитан Самойлов, защищая закон, ездит в раздолбанных «Жигулях», а те, кто этот самый закон преступают, в «БМВ» и «мерседесах»? Отчего это каждый средний бандит без сотовой трубы себя не мыслит, а у него на весь отдел одна она, родимая, да и то с денежным лимитом в придачу? Возникал естественный вопрос: если государство не стоит на страже своих же собственных законов, оно или не государство вовсе, или преступно по сути своей. М-да… А ведь всегда Александр Степанович старался держаться от политики подальше, считая, что его дело ловить и сажать за решетку преступников. Он в свое время и членство-то в КПСС воспринимал лишь как неизбежную нагрузку к основной работе. Однако нынешний «разгул демократии» вызывал у Сарычева рвотный рефлекс, невыносимо было, чувствуя свое абсолютное бессилие, наблюдать за полнейшим беспределом…
Тем временем «семьсот сороковая» припарковалась у ресторана, и из машины вышли двое — оба крепкие, в коже, уверенные в движениях. Когда они выходили, салон машины на секуду осветился и Сарычев заметил, что водитель остался в одиночестве — экипаж состоял из трех человек. Где-то через полчаса парочка вернулась сытая, раскрасневшаяся, причем и о голодном товарище не забыли — рулевому предназначалась тарелка с гамбургерами и литровая бутыль кока-колы.
«Наверняка в машине что-то ценное, раз часового оставляют. — Майор проглотил слюну, вспомнил, что Самойлов с лейтенантом тоже весь день не ели. — Значит, говоришь, гамбургеры на тарелочке…» Ему вдруг дико захотелось выскочить и показать свой очень непростой характер — распахнув дверь «бомбы», заученным движением захватить сидящую там сволочь, с ходу провести круговой хлест ногой, а после, произведя загиб руки за спину и удерживая болевой предел, колошматить бритой башкой о крышу, пока тело не обмякнет и не сползет вниз, к колесам машины. «Тьфу, ты! — Майор вытер внезапно вспотевший лоб и чертыхнулся. — Э, брат, так нельзя, иначе — край».
Между тем, быстро насытившись, водила выбросил тарелку с остатками жратвы прямо в снег, и БМВ, ревя мотором, устремилась по направлению к Янино, причем двинулась обходным путем, минуя гибэдэдэшный КПП. «Оно и понятно». — Сарычев понимающе улыбнулся, однако, когда вышли на трассу и полетели сквозь метель по заснеженному шоссе, поводов для радости не осталось никаких. Чтобы не потерять «бээмвуху», пришлось совершенно наплевать на безопасность движения. Пару раз Александр Степанович чуть не побывал в кювете, машина вела себя как кусок мыла на мокром полу — какой там, к чертям, управляемый занос! Представив, каково сейчас Самойлову в отделовской развалюхе, майор хрипло скомандовал:
— Петя, ну на хрен, тормози.
Между тем снежное облако, в середине которого мчалась «семьсот сороковая», стремительно разрывало дистанцию и наверняка потерялось бы, только Сарычеву нынче что-то подозрительно везло.
Впереди на дороге показалась колонна бензозаправщиков «Урал», обогнать которую не было никакой возможности, и «бээмвуха», сразу потерявшая свой шлейф, покорно поплелась следом. Тащилась так она минут двадцать, наконец, притормозив, помигала левым поворотником и ушла налево, на аллею, по обеим сторонам которой высились внушительные особняки. Дальше вести БМВ было опасно, а потому капитан с лейтенантом выскочили из «жигулей» и бежали за удаляющимися огоньками габаритов метров восемьсот, а может, поболе, взмокнув на трескучем морозе, как в бане. Но старались не зря. На их глазах распахнулись массивные железные ворота, и «семьсот сороковая» зарулила во двор, отгороженный от внешнего мира бетонным забором. На морозе было хорошо слышно, как злобно зарычал, бряцая цепями, слаженный собачий дуэт. Захлопали дверцы, послышались голоса, снова загудел электродвигатель, смыкая выкрашенные в салатный колер створки, и все затихло.
«Однако не май месяц», —чувствуя, что начинают замерзать, Самойлов со Звонаревым вздрогнули, разом развернулись и припустили к майору делиться впечатлениями. Дело, похоже, было на мази…
— Ну что ж, молодцы, шерлоки, — со странной интонацией похвалил и молча поманил подчиненных в начало аллеи.
К железным, распахнутым настежь воротам, на решетчатых створках которых были пятиконечные звезды.
Ленинград. Развитой социализм. Понедельник
Общага, она и есть общага, кого бы любимая родина ни определила в нее на постой — пролетария, студента или аспиранта. Все одно будет бардак. Это Юра Титов понял со всей отчетливостью, когда, проснувшись, узрел в окне полуденное солнышко, на столе остатки вчерашнего веселья, а на своей подушке девичье мурло. «Ну когда же все это закончится?» — расстроился было он, но тут же вмешался внутренний голос, веско так, мудро, успокоил его: «Вот защитишь диссертацию и образумишься». Аспирант, сразу повеселев, разбудил общаговскую долбежку, справил все свои нужды и принялся делать зарядку.
Пробежался на месте, прозвонил суставы и, разогревшись, сделал пару раз принудительный выдох, с тем чтобы все вчерашнее осталось в прошлом. Поработав на координацию и гибкость, он почувствовал, что настроение улучшается, лихо побился с тенью и двинулся по длинному, вонючему коридору занимать очередь в душ.
Внешность у аспиранта была так себе. Хоть и числился он по паспорту русским, но сразу было видно, что корнями происходил из тундры. Раскосый, жилистый, худой, в общем так, ничего особенного. Однако первое впечатление обманчиво. Десять лет занятий карате хоть и не прибавили ему ни красоты, ни шарма, но, практикуя «схай-джус» — корейский полноконтактный стиль, на татами он был решителен и смел, а на улице беспощаден и жесток до крайности. Во многих школах его уже прекрасно знали и, называя за глаза Кузнечиком за прыгучесть, на спарринг к себе не звали. Дураков нет — подобные визиты обычно заканчивались экстракцией зубов, сломанными ребрами и перебитыми носами. Не Кузнечик — зверь…
Пребывая после душа в отличном настроении, аспирант включил электрочайник и сел завтракать. Словно пожелав ему приятного аппетита, по репродуктору радостно сообщили, что капиталисты начали вымирать от неизвестной болезни, а следом полилась песня: «Не надо печалиться — вся жизнь впереди». «Да, у них СПИД, а у нас спад». — Юра нацепил галстук-обманку, пиджак в такую жару он надевать не стал, и, глянув на часы, заторопился на встречу со своим руководителем, доктором наук Борисом Моисеевичем Старосельским.
Был чудесный сентябрьский денек. Лето уже прошло, а осень еще не наступила, от сиявшего среди белых облачков солнца жизнь казалась прекрасной и удивительной. Люблю я пышное природы увядание… Вдохнув запахи асфальта, опадающей листвы, теплого не по-осеннему воздуха, аспирант направился к трамвайной остановке, но внезапно услышал возмущенный женский голос. Он перемахнул через ограду скверика и, завернув к беседке, сразу понял, в чем дело. На скамейке, под сенью клена, сидели две особы женского пола в окружении четырех представителей мужского. Надо признать, что вкус у молодых людей был неплохой, особенно Юре понравилась блондиночка с большими глазами, голубыми, как мечта.
— Эй, узкопленочный, — услышал он вместо приветствия издевательский мужской смех, — как там в тундре?
— Нормально. — Юра улыбнулся и с ходу раздробил весельчаку лицо. В следующее мгновение он сломал колено второму мордовороту и мощным панчем послал его в нокаут. Далеко и надолго…
Не успело тело амбала упасть на траву, как оставшиеся двое протерли мозги. В руках у одного появилась отвертка, а другой принялся выписывать нунчаками «восьмерки», и по звуку, ими производимому, Юра определил, что тот полный лох. Так оно и оказалось — заловив его руку в мертвой точке, аспирант сократил дистанцию, раздробил дилетанту скулу и закрылся им же от отвертки. Она вошла глубоко, с мерзким звуком. Пока ее владелец в ужасе взирал на торчащую из печени товарища рукоять, Юра, резко крутанувшись, сбил его на землю и уже внизу добил коленом в нюх…
Все это было исполнено в таком хорошем темпе, что барышни не успели даже вскрикнуть. Решив, что для знакомства момент не очень подходящий, Титов быстренько откланялся, а на прощание посоветовал:
— Рекомендую здесь долго не задерживаться.
Через мгновение он уже мчался за весело катившимся железным сараем на колесах…
К шефу Юра, конечно, опоздал, однако особо его журить не стали. Борис Моисеевич Старосельский хоть и был видом страшен — черен, кос, лыс, но на теле жутко кучеряв, — в целом имел характер покладистый и добрый. Все родственники и друзья его давно уже обретались на историчской родине, сам же он был невыездным доктором наук, но при этом только старшим преподавателем, и на жизнь смотрел философски: «Было и это. Все пройдет». Аспиранту он плеснул в стакан «Полюетрова» и, не разводя демагогии, просто сказал:
— План утвердили, пропуск в музей будет. — Отхлебнул, шумно выдохнул и, указав на бутылку, добавил: — Холодненькая.
Словом, не задержал, и Юра отправился перекусить, чтобы до вечерней тренировки съеденное улеглось.
Путь его лежал в хорошо проверенную котлетную «Алмаз», где, взяв двойную порцию «пожарских», салат из редьки и стакан сметаны, можно было подхарчиться прилично и недорого. В заведении было душно и пусто — есть в такую жару не хотелось никому. Быстро сгрузив тарелки с подноса, аспирант посолил молочнокислый продукт и взялся было за ложку, однако взгляд его, случайно упавший на кусочек черного хлеба, увлек Юру во времена не столь уж давнего своего служения родине.
Отдавал он воинский долг в славных внутренних войсках уже после окончания института, в котором не было военной кафедры. Порядки и феня в армии были как на зоне, не обошлось, конечно, без дедовщины и офицерского беспредела. Помнится, на учебном пункте оголодавший рядовой Титов взял с сержантского стола горбушку хлеба. Кара была страшной. После отбоя всю роту заставили бежать на корточках, а перед Юрой поставили котел с пересоленной «бронебойкой»: «Жри. Пока не съешь, вся рота спать не ляжет». Называлось это «воспитанием через коллектив». Которому бег вприсядку совсем не понравился…
Внезапно раздался странный звук, выдернувший аспиранта из воспоминаний прошлого. Юра медленно опустил взгляд на свои руки — стакан был раздавлен. «Черт, вот сука память». Обтерев пальцы салфеткой, он без всяких мыслей съел котлеты с салатом, выпил чай и отправился в общагу за формой. Походка у него была размеренная, как у бездельника, которому некуда спешить.
А как иначе-то в такую вот жару? По такому пеклу хорошо жиры сгонять — хламиду на себя какую-нибудь с капюшоном, и — вперед, километров десять легкой рысью, потом в баню, и килограммов пять как не бывало. Он вспомнил закрытое первенство «Дзержинца» — как готовился, держал режим, за весом, такую мать, следил. Потом перед глазами встал финальный бой, когда, не выдержав необъективного судейства, он всем продемонстрировал свой характер — засадил ногой по верхнему уровню с полным контактом. Соперника увезли на «скорой», самого Титова дисквалифицировали, а Ли Зуонг тогда сказал ему с укоризной: «Мог быть вторым, а стал последним и человека чуть не убил без причины. Разве ты воин?» «Да, у азиатов своя логика, — аспирант криво усмехнулся, — хотя технику он мне поставил качественно, ничего не скажешь». Сразу же устав от воспоминаний молодости, он помрачнел и принялся рассматривать женские ножки, дырявившие каблучками размякший асфальт.
Спустившись на эскалаторе в ощутимо липкую духоту, Титов минут двадцать трясся в переполненном вагоне подземки, потом прогулялся немного пешочком и вскоре очутился возле ржавой железной двери. За ней, в антисанитарных глубинах реконструированного теплоцентра, давнишний его знакомый Витька Алексеев с энтузиазмом вышибал деньгу из многочисленных своих почитателей. Аспиранта же он пускал из соображений повышения собственного мастерства и в целях безопасности — понятно, что на Кузнечика никто прыгать не станет.
Не торопясь, Титов прошествовал в тренерскую, кивнул хозяину: «Здорово, толстый», натянул черную каратегу из грубой холстины, перепоясавшись при этом обычной бельевой веревкой. Подобно Брюсу Ли, цветные знаки мастерства он не признавал, полагая, что пояс нужен лишь для поддержания штанов. Между тем все двинулось обычным чередом.
Проверенный подручный Алексеева принялся разминать ученическое скопище, а к сенсею пожаловали гости — хорошо всем известный мастер Евгений Паников из Лариновской сборной с каким-то сухощавым парнем невыразительной наружности. Тот отрекомендовался просто: «Семенов» и пошел переодеваться.
Однако по тому, как он двигался, сразу угадывался настоящий боец. Координированный, резкий, с отличным суплесом note 18 Note18
Гибкость.
. «Наконец-то будет с кем поработать», — обрадовался Титов и начал плавно «входить в круг внимания». Сосредоточившись и обретя душевное равновесие, он принялся разогреваться, тщательно прозванивая все тело и смещая «точку сборки» на физический план, затем несколько минут «дышал», сделал пару упражнений на координацию и начал потихонечку переходить к растяжке.
Тем временем появился Евгений Паников — в роскошной шелковой каратеге с множеством эмблем, перепоясанный толстым, черным, как сажа, мастерским поясом. На его фоне второй гость, в выцветших боксерских трусах и футболке с надписью «Миру мир» на груди, смотрелся просто по-сиротски. Отойдя в дальний угол зала, он начал разминаться, а Титов, сразу же отметив, что растяжка и координация у него выше всяких похвал, принялся выполнять формальные упражнения — ката. Со стороны это, должно быть, выглядело впечатляюще — резкие, концентрированные удары, громкие, полные энергии, боевые крики. Однако гость в трусах, не обращая ни на кого внимания, стал исполнять нечто похожее на бой с тенью, только движения его рук и ног были расслабленно-плавные, и весь он был какой-то расхлябанный, ломающийся, как будто состоял сплошь из шарниров. Но во всем, что он делал, чувствовалась целесообразность и гармония. Внезапно на пару секунд он врубил полную скорость и с быстротою молнии нанес с десяток ударов, притоптывая и подшагивая в такт, — со стороны казалось, что он танцует на скользкой ледяной поверхности. В этот момент сенсей Алексеев, складно вешавший на уши своим ученикам что-то про концентрацию и скорость, позвал:
— Юрий Федорович, вы не покажете нам тамеси-вари?
При этом он подмигнул, кивнув на аккуратно напиленные дюймовые доски, — мол, давай, Юрка, даром, что ли, тебя здесь держат.
Собственно, Титов был не против. Проломив рукой две деревяшки, сложенные вместе, он попросил поставить сразу пять и мощным йоко-гири note 19 Note19
Боковой удар ногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38