Конь – иссиня-вороной, смоляной, с шелковистым крупом, муарово-переливчатым и лоснящимся так, будто он отлит из металла, – следит за приближающимся хозяином быстрыми ласковыми глазами, выпуклыми и большими, широко раскрыв их, чтобы лучше рассмотреть Зе Мигела, темная фигура которого почти растворяется в темноте конюшни. Хозяин свистит коню веселым коротким посвистом, приговаривает мягко: – Принц! Э-э, Принц! О-о! Красавец конь!… Животное вздергивает мягкую губу, подрагивая кожей; на храпе, между расширенными ноздрями, белеет пятно. Задирает морду – сухую, квадратную, с тонкой, почти прозрачной кожей, под которой угловато выступают кости, округло – мышцы, под которой видно даже сложное переплетение жил, и спокойным движением подставляет загривок под ласковую руку Зе Мигела, который поглаживает ему гриву, затем холку, похлопывает по шее – легонько, любовно. Конь ржет от радости.
Зе Мигел растроган, растерян, не может совладать со слезами. Плачет без стеснения, не прячет слез, даже не утирает.
Он купил этого коня три года назад у Релваса; выбрал среди молодняка, и величайшее его наслаждение – появляться в городке верхом на этом коне, демонстрируя в ярмарочные дни его безупречную выезженность.
Сидя верхом на коне, помеченном тавром завода Релвасов, Зе Мигел ощущал себя на вершине величия, словно оседлал фортуну и теперь направлял ее по своей воле, мягко касаясь боков колесиками шпор. Женщины глядели на него из окон, а мужчины между тем восхищались Принцем и презирали его владельца, которого их досада лишь раззадоривала, поощряя его хвастливость. Он сам выбрал коня – по аллюру и повадкам. И конь, и всадник держались с одинаковой тщеславной заносчивостью, сдружившей обоих.
А теперь они встречались в последний раз.
Да, в начале вечера, в полвосьмого примерно, взрывом прогремит самое главное событие в жизни Зе Мигела. Об этом событии в городке долго еще будут говорить. В этом Зе Мигел был уверен. И наслаждался чувством уверенности.
На площади и на улицах, в общественных местах и в частных домах – да, везде и всюду, где собираются люди, Зе Мигел станет главным предметом разговоров и споров. И, быть может, тогда у него появятся друзья.
– У меня нет друзей, кроме тебя, – шепчет он коню. – Только ты никогда не предавал меня. Ни разу. Даже не верится, что на тебе тавро этого старого козла, предводителя шайки мошенников, что сначала заработал на мне, а потом меня же обокрал.
Он, Зе Мигел, бесстрашно и не прячась шел на риск во всех грязных делах, подстроенных Релвасом. А теперь сижу в дерьме; теперь ни от людей подмоги, ни от святых прощения. Сперва загоняли меня, как быка благородных кровей, а теперь хотят повалить наземь и добить. Но тут они просчитались. Не стоял бы Карлос Кустодио в дверях, Зе Мигел дал бы волю рыданиям. Только один мне оставили выход, черт побери! Он пытается успокоиться, чтобы можно было говорить с работником, не выдавая своих мыслей.
Зе Мигел глядит на ясли – он приходил полежать в них всякий раз, когда ему нужно было принять какое-нибудь важное решение. Много лет он полагал, что, если обдумает дело, лежа здесь, это принесет ему удачу. Но на этот раз его ранили насмерть. А он и не заметил поначалу – привык находить выход из любого положения и верил в себя.
Он не знал, что это было возможно лишь потому, что они позволяли ему найти выход. А сейчас не захотели позволить, потому что он больше не нужен.
Зе Мигел вытирает глаза и говорит тихонько, чтобы проверить свой голос. Оглаживает стати коня, легонько подталкивает его, чтобы стал в такое положение, в каком удобно его седлать.
– О, мой конь, о-о! Гулять, Принц, гулять.
Конюх говорит что-то издали, но Зе Мигел не слышит. Он взволнован мыслью, что прогулка эта будет последней, ничто другое его сейчас не трогает. И он не слышит Карлоса Кустодио, а тот настаивает, повышает голос.
– В чем дело?… Ты со мной говоришь?
– Да, с вами.
– Ну что?…
– Мне приказано, чтобы здесь никто ничего не трогал.
– А?! Ты что там несешь?
– Что мне приказано, чтобы здесь никто ничего не трогал.
– Не понимаю. У тебя что, другой хозяин?! Если у тебя другой хозяин, убирайся вон отсюда, да поживее.
И кричит отчаянно, надрывно:
– Живее! Прочь с моих глаз, Карлос! Смывайся отсюда, не то
я тебя прикончу.
Деланного спокойствия как не бывало, Зе Мигел мечется по конюшне, бежит к конюху – тот пятится к дверям. Зе Мигел подступает вплотную к испуганному старику, ударом сбивает с ног, бьет по лицу.
– Кто тебе приказал?…
– Релвас.
– А что он сказал?
– Что ты здесь уже не хозяин, что здесь ничего твоего нет.
– Пока еще есть.
– Что он тебя упечет в тюрьму. И чтобы я остался
сторожить…
– И ты остался, собака!
– Остался.
Старик, дрожа, поднимается с земли. Отходит боязливо подальше от Зе Мигела и говорит ему на расстоянии:
– Он сказал, что я останусь здесь в работниках и что у тебя уже нет денег, чтобы заплатить мне за эти две недели. Мне нужен хозяин.
– Сколько я тебе должен?
– Сто пятьдесят мильрейсов.
Зе Мигел хватает пятисотенную ассигнацию и подходит к работнику, протягивая ему деньги. Зе Мигел уже прикинул, что надо делать, и к нему возвращается спокойствие.
– Бери. Плачу тебе до конца недели. Релвас подшутил над тобой. Вчера вечером я выплатил ему весь свой долг. Мы квиты.
Конюх пятится, все еще не доверяя Мигелу Богачу.
– Бери. За четыре недели плюс премия. Что заслужил, то заслужил. Я на твоем месте поступил бы так же.
– Ты же знаешь, что…
– Тебе не за что просить прощения. Сам меня прости, что я тебя отделал.
Он отдает старику деньги, тот прячет их в жилетный карман, откуда свисает волосяная цепочка для часов. Зе Мигел похлопывает Карлоса по плечу и велит вывести Принца из конюшни и оседлать.
Затем Зе Мигел садится на чурбак у двери, закуривает сигарету, глядит на холмы, по которым лепятся дома городка. Тежо течет совсем близко.
Он вспоминает, как по ночам ставил в этом месте на прикол катера, груженные контрабандой. Потому и удалось ему уговорить Релваса сдать в аренду эти угодья, чтобы он мог прикрыться личиной землевладельца из Лезирии. Штопор, Руй Релвас, стал в конце концов его партнером по контрабанде.
Старик подводит к нему коня.
– Ты у меня по-прежнему будешь ходить за Принцем, так я решил.
– Если прикажешь…
– Сказал же – решено. В конце месяца найму новых работников. Умел бы ты читать, взял бы я тебя в управляющие. Ты надежный друг. Что было сейчас – не в счет. Я не из тех, кто держит камень за пазухой.
– Оно и лучше.
– И к тому же мы были приятелями. Помнишь ту батрачку, мы оба за ней ухлестывали? Славная была девчонка!
Карлос Кустодио улыбается воспоминанию. Взнуздал коня, пробует поводья и насвистывает.
– Досталась-то она тебе. Женщины к тебе благоволили из-за шрама.
– Я им рассказывал, что это бык меня пометил, и они верили. Люди всегда верят тому, что я говорю, не знаю, почему так.
Зе Мигел ставит ногу в стремя, быстрым движением садится в седло, конь снова ржет. Обе кобылы отвечают ему из конюшни.
– Дай-ка мне вон тот хлыст. Работник бежит выполнять приказ.
– Ты не обедай. Когда вернусь с прогулки, вместе поедим. В каком-нибудь шикарном месте. Хочу отпраздновать этот день вместе с тобой.
– Мне нельзя отсюда отлучаться, хозяин Зе.
– Никто здесь ничего не украдет. Задай корму кобылам, да побольше. Мы здесь будем крестьянствовать всерьез. Рис у меня здесь будет и пастбища.
– Ты знаешь толк в этом деле.
– А то нет. Сам увидишь. Поговорим обо всем, когда вернусь.
Зе Мигел улыбается Карлосу Кустодио, чтобы полностью развеять подозрения. Касается указательным пальцем полей шляпы в знак прощания, конюх заискивающе стаскивает с головы черный вязаный колпак. Но когда конь пускается рысью по тропинке, старик провожает всадника ненавидящим взглядом.
Карлос Кустодио думает: все понятно, этот тип, когда вернется, изобьет меня до смерти; если бы не старуха, я бы его уложил – всадил бы ему две пули промеж глаз, он бы с коня соскочить не успел.
Карлос Кустодио думает об этом и не знает, как быть. Старику здорово повезло, что сбежал. Я поклялся себе, что всю морду ему расквашу, как вернусь. Схватил бы его за шиворот, чтобы не упал, чтобы мне времени не терять, с земли его не поднимать, и надавал бы ему затрещин, пока глаза бъг у него в щелочки не превратились. Уж он бы у меня недельку света божьего не видел. Но он успел смыться. Вот еще один долг за мной остался неоплаченный.
Зе Мигел скачет по тропинке, пустив коня медленным галопом.
Он уже позвонил Марии Лауринде, чтобы та предупредила дочку, что он заедет за ней во второй половине дня, повезет покататься. Девушку он хочет взять с собой. Решение пришло нынче ночью, во время бессонницы, точное и бесповоротное. Вот уже пять суток, как он не в состоянии дать отдых голове, сомкнуть глаза. Но теперь, когда он решил, что ему нужно сделать, сумятица мыслей улеглась, и он чувствует себя спокойным, безмятежным и спокойным, как в ту пору, когда шел навстречу опасностям и должен был все одолеть. Ему кажется, что и сейчас он владеет тем же запасом храбрости. Рисуется перед самим собой.
Он знает все, что совершится до половины восьмого вечера. Он держит судьбу в своих руках, держит крепко, направит ее туда, куда хочет, – точь-в-точь как коня, на котором сидит верхом, да нет, судьба будет еще послушней, у автомашины нет никаких причуд в отличие от Принца.
Он все рассчитал заранее. Одно только будущее не скрывает от него никаких тайн, не прячет ни единого вопроса. Но как мучительно знать все до конца. А другой мести ему не изобрести, хотя эта и кажется убогой.
Как бы то ни было, Зе Мигел расквитается за поражение, которое потерпел: он уйдет от обступивших его врагов, которые делятся на два лагеря, возглавляемых людьми, ненавидящими друг друга: с одной стороны Руй Диого Релвас, его бывший партнер, с другой – Педро Лоуренсо, его бывший товарищ. Однажды при встрече он назвал меня предателем. Но кого я предал, в конце концов?… И кто предал меня?! Не хочу об этом думать, теперь уже незачем, теперь для меня все пути закрыты. Я попал в кольцо и теперь сижу в дерьме, черт побери! Левая рука немного отяжелела, в ней снова начинается подергивание, он вспоминает про сгусток крови с клювиком, блуждающий по жилам в поисках сердца.
Эта мысль ему не по вкусу, хотя так было бы проще всего. Но он уже сделал выбор. По крайней мере своим телом распоряжается сам.
Ему только неприятен пот, выступающий у него на ладонях, липкий, кисло и странно пахнущий. Ощущение такое, словно внутри у него что-то горит и от жара на ладонях выделяются крупные капли. Сколько их ни вытирай, того, что их порождает, ему не осилить. Может, это отстаивается ненависть, может, болезнь крови, может, страх. Он шпорит коня, понукает.
Принц переходит на полевой галоп, словно перескакивая через невысокие воображаемые препятствия; он летит вдоль насыпи, за которой тянутся оливковые рощи, седок почти отпустил поводья. Конь чувствует это, замечает, что настроение у хозяина сегодня неровное: то напрягается так, что удила причиняют животному боль, то как будто обмякает, конь узнает об этом по шенкелям, они словно теряют властную силу; может, хозяин отвлекся.
Коня удивляет и то, что хозяин хоть и разговаривает вслух, но не с ним. Да и голос удивляет коня – то еле слышный, то гневный.
– Есть три вещи, которых не получить от меня этим подонкам: не будет им ни обвиняемого для скамьи подсудимых, ни коня моего, чтобы покрасоваться на улицах, ни моей девчонки… Эти три вещи я с собой забираю – согласно приговору, что сам себе вынес. Есть еще у меня власть. По крайней мере над самим собой есть еще у меня власть.
Отчаяние немного отпускает его, когда ему приходит на ум план маленькой мести дону Антонио Менданье, который ближе к вечеру появится в кафе, чтобы похвастать своей новой машиной марки «феррари», ревущей серебристой ракетой, купленной на денежки жены, уроженки Бежо, каковая загребает две тысячи конто в те годы, когда на пробку урожай, а в прочие довольствуется пятью сотнями, что стрижет с арендаторов, возделывающих пшеницу.
Этот типчик тоже ведь предъявил ко взысканию вексель на сто пятьдесят конто за подписью Зе Мигела, хотя должен-то ему Зе Мигел сто двадцать, а то и меньше, за вычетом расходов по транспортировке товара на фабрики Аморы. Ладно, вексель есть вексель, ничего не попишешь. Он, Зе Мигел, сказал – ну, конечно, сеньор дон Антонио, само собой, потому что сразу же придумал, как ему поквитаться с Менданьей: выманить у него ключи от купленной накануне автомашины и отправиться на ней в последнюю поездку.
– Этот тип узнает, каким образом хотел я разделаться с ними со всеми: навредить им всем так, чтобы помнили меня, раз уж не могу всадить по пуле в череп каждому. А одному кому-нибудь – не стоит труда: слишком много бы их осталось на развод.
И когда он в первый раз произносит вслух эти слова, внезапно чувствует желание кончить побыстрей.
Боится, что разнюнится, пощадит коня, и они пустят его с аукциона – там, за дверью здания суда, жеребец португало-арабских кровей, почтенные сеньоры, вороной, тавро завода Релвасов, отзывается на кличку Принц, цена для почина – два конто, кто больше, почтенные сеньоры? Зе Мигелу кажется, что он слышит голос аукциониста, каковой по распоряжению превосходительнейшего главы окружного суда приведет в исполнение закон, писанный Релвасами; Зе Мигел слышит голос аукциониста Соузы, кислый и равнодушный, но не без нотки удовольствия, так же как и взгляд, которым Соуза окинет присутствующих – взбудораженных, собравшихся здесь, дабы принять участие в гражданской казни человека, которого ненавидят больше всех в городке и которому больше всех завидуют, а это я и есть, да, я самый, Зе Мигел, Мигел Богач, подпасок и табунщик, водитель рыбных автофургонов, крупный арендатор и воротила с черного рынка, контрабандист и владелец семи грузовиков и усадьбы, все заложено-перезаложено, я партнер старого Релваса, что в квадрилье этих тореро за главного, за матадора, а еще я партнер лейтенанта Жулио Рибейро, и лавочника Коутиньо, и председателя муниципальной, палаты, и такого-то, и растакогото и так далее, и тому подобное, целый список пенкоснимателей и мерзавцев, конца ему нет, но кто сидит в дерьме, так это я, я остаюсь без гроша и умру по горло в долгах и в сифилисе и по горло ублаженный женщинами, и ненавистью, и виски, и конями, и всеми радостями, а чего же вы хотите, может, чтобы я просидел всю жизнь, глазея на проходящие поезда! Радостей, что я получил, у меня уже никто не отнимет…
Но обрывочные эти слова он выплевывает с тревожной иронией, ранящей до крови, и сам же передергивается от этих слов, мешком обмякает в седле, а конь в знак протеста взвивается на дыбы, призывая хозяина погарцевать и покрасоваться, как в прежние удалые времена.
Когда конь и всадник подъезжают к огороженному выгону, где пасутся быки, Принц пугается и ржет: он узнал быков по запаху и по медлительным движениям голов; он отскакивает к самому краю тропинки, забирает вбок, вбок, какой-то бык ревет возле самой ограды из колючей проволоки, и конь переходит в частый, хотя и не очень собранный галоп, наставив твердые внимательные уши.
Зе Мигел очнулся, поддергивает удила раз, еще раз и, заставив коня убавить ход, пускает его по другой тропинке, которая приведет их к конюшне, где Карлос Кустодио в этот миг седлает сивую кобылку, чтобы убраться подобру-поздорову.
– О-о, Принц, о-о!…
Конь переходит на свободный шаг, ставя копыта на всю поверхность, теперь он несется вперед не колеблясь, дрожь унялась, он вскидывает копыта легче, равномернее, ставит точнее. Животное успокоилось – потому, что опасность позади, и потому, что хозяин гладит ему гриву – той же рукой, что через мгновение быстрым яростным движение выхватит из кармана револьвер. Густая молочно-белая пена, выступившая из-под узды, подчеркивает черноту коня – черен, как спелая тутовая ягода.
Человек дрожащей рукой наставляет револьвер. Тот самый, которым несколько лет назад воспользовался сын. Двух пуль хватило. Сколько понадобится для коня?! Все, я выпустил все, разрядил всю обойму, пуля за пулей, выстрел за выстрелом – боялся, что оставлю одну для себя. Для начала пришпорил его, чтобы он пошел машистой рысью, и, когда мы были метрах в ста от служб, у меня слезы хлынули, потекли по всему лицу, я плакал навзрыд, на крик, отпустил поводья, вел его в шенкелях, мне вспомнился тот раз, когда я верхом на нем ждал, когда погонят быков, и один свирепый бычище чуть не поддел рогами его круп, с той поры он стал бояться быков, узнавал их по запаху; а у меня все тело ныло, несчастный, несчастный, куда девалась твоя былая храбрость? И я сую дуло револьвера прямо в правое его ухо, и меня разбирает раскаяние, все тело мое ноет до крика, конь чует опасность, пугается, переходит в бешеный галоп, чуть не скидывает меня наземь, я кричу ему, но голос мой не действует на него, не то что раньше;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33