– Вы уже уходите, матушка?!
– Я тороплюсь.
– Почему?
– Стыжусь.
– Чего?…
Ирене Атоугиа оставляет вопрос без ответа. Еле повернула
голову. Руки у нее так болят – хоть кричи.
– Чего и кого, сеньора? – спрашивает Зе Мигел в надежде, что увидит ее униженной.
– Тебя и себя, Зе.
Иногда глаза их встречаются, и оба боятся того, что можно прочесть у них во взглядах. Зе Мигел неистово жестикулирует, чтобы скрыть отчаяние. Размахивает руками, мечется по комнате.
– У вас с головой неладно!
– Так и есть, неладно. И у всякой матери с головой неладно,
когда она теряет сына.
– Когда мать сына не любит, есть один лишь выход…
– Оплакивать его, Зе.
– Ну и плачьте, сколько хотите. Плачьте в свое удовольствие.
– Иногда лучше оплакивать сына в гробу, чем со стыда. А сейчас мне стыдно, Зе.
– Того, что я даю вам деньги?
– Да, того, что ты даешь мне деньги, а я знаю, что они
заработаны нечестно.
Ирене Атоугиа выходит за дверь, не оборачиваясь, маленькая и скорбная, словно хотела бы исчезнуть, укрыться от глаз жизни. Но она еще не все сказала сыну:
– Когда ты раскаешься, будет поздно.
– Мне не в чем раскаиваться! – Он уже не в состоянии держать себя в руках и кричит во весь голос, так бы и столкнул ее с лестницы, чтобы скрылась быстрее с глаз.
– Да будет так до конца. Но я предупреждаю тебя, Зе, и предупреждаю для твоего же блага: не перегибай палку, потому что беднякам уже невмоготу.
– Ну так пускай придут сюда сами.
– Ты этого хочешь?…
– Хочу!
– Но чего ради?!
– Чтобы все получили по заслугам. Если они хотят заварушки, будет им заварушка, и покруче, чем они рассчитывают.
– Ты теперь только такое и можешь сказать. Одни лишь угрозы, угрозы… Что ж, каждому суждено есть тот хлеб, какой он сам выбирает. И твой оставит тебе оскомину – чему быть, того не миновать.

XXI

Еды не хватает, еда на вес золота.
Точнее сказать, на вес голода, и дело не только в цене: сколько часов надо выстоять, чтобы отоварить продовольственные карточки, которыми некоторые спекулируют, сообразуясь со средствами тех, кто в состоянии заплатить. И та малость, что перепадает беднякам, достается им с запозданием и с недобрыми словами, в бюрократической кадрили разноцветных бумажек, усиливающих ненависть и горечь. На циферблате часов, показывающих время самопожертвования, для одних стрелки стоят неподвижно, но зато бегут быстро для тех, для кого время это – почти приятное время нечистой поживы. Дороги черного рынка длинны и приятны. Зе Мигел знает эти дороги, как мало кто; его соглядатаи и дружки прощупывают эти дороги и делают их мягче пуха с помощью крупных взяток; все они его партнеры и компаньоны по рискованной коммерции. Покупатели у Зе Мигела верные, поставщики надежные, дороги в его распоряжении, свобода действий приводит его в восторг, он бравирует своей нужностью. Ему хорошо известно, как живется в мире труда: сплошные несчастья и оскорбления, они-то и побудили его вырваться из порочного круга нужды.
Он боролся вместе с товарищами, чтобы не погибнуть от бездействия, но никогда не верил, что из этого круга им удастся когда-нибудь вырваться всем вместе: он считал, что они рискуют по-крупному – и зря.
«Выберусь сам, если смогу», – подумал он как-то раз. Хотя он был связан с другими, его испугали несколько дней тюрьмы, и он избрал путь перебежчика, не чувствуя ни малейших угрызений совести.
Для него все происходит с абсолютной естественностью, как награда за тщательность подготовки и риск. Когда Педро Лоуренсо называет его предателем, он огорчается немного, негодует, но продолжает бег вдогонку за колесницей фортуны, впрягается в нее, неизменно надеясь, что когда-нибудь займет место на козлах. И вот уже он забрался туда, чванится высокопоставленными друзьями и престижем; видно, голова закружилась от быстрого успеха, летит во весь опор, полагая, что твердо держит в руках вожжи.
Знает, что его ненавидят, иногда тяготится этим, но чаще упивается, наслаждаясь мыслью о том, что другие злобятся в досаде на его успехи. Собственными силами всего достиг, а то нет, – собственными силами! Кому обязан я достигнутым?! Всем, кому был должен, заплатил, мы квиты, всегда щедро платил за все услуги. Сейчас бы мне те деньги, черт побери! Но когда война кончилась, я никому не был должен и медяка. Первому, кто скажет, что это не так, плюну в глаза. Ненависть так ненависть; и он копит ее в себе теперь, когда даже родичи прячут от него глаза, платя ему вероломством.
Лейтенант Жулио Рибейро обеспокоен. Ему кажется, что люди стали мрачнее и скрытнее, чем раньше. Когда он проходит по некоторым улочкам городка, у него такое ощущение, словно он прорывает паутину из злобы и страха, причем злоба стала сильнее, чем прежде, хотя в его распоряжении есть средства, чтобы вырвать ее ядовитое жало, говорит он Зе Мигелу, вызвав его к себе.
– Вы знаете что-нибудь о том, что происходит? Что-то витает в воздухе, а что – непонятно, мои люди никак не ухватят.
– Не думаю, лейтенант Рибейро. Я знаю эту публику как свои пять пальцев.
– Где сейчас обретается ваш двоюродный брат, Педро Лоуренсо? В наших местах его не видно. Есть типы, отсутствие которых не предвещает ничего доброго.
– Этот одно может: языком трепать и горло драть.
– Неделю назад видели, как он выходил из дома вашей матери. Она говорила вам о его посещении?…
– Нет, она мне ничего не говорила. Мы теперь редко видимся. Да и никогда у нас не было особо теплых отношений.
– Могу я попросить вас об одном одолжении?
– Пожалуйста, лейтенант. Я всегда к вашим услугам, вы знаете.
– Заходите к ней время от времени.
– А что?… Что в точности известно?
– Дом вашей матери – самое удобное место для вашего двоюродного брата, там он может укрыться. Понятно?
– Значит, он у вас на подозрении…
– Я должен знать, где он сейчас. Это очень важно. Не знаю, известен ли вам его образ мыслей.
– Мы не разговариваем: вот уже три года как в ссоре.
– У вашего двоюродного брата важные связи, и ваша помощь в этом случае окажется бесценной. Скажите мне все, что вам о нем известно.
– Политикой попахивает, верно?
– Вот именно, приятель, вот именно! Можно подумать, до вас не доходит. Если б я не знал вас, решил бы, что вы прикидываетесь простачком, чтобы провести меня. Не забывайте, вы тоже были замешаны в такие истории.
– Для меня время детских шалостей миновало.
– Называйте это детскими шалостями. Эта нечисть проклятая расползается повсюду, как вши, и власти не могут допустить, чтобы они смущали наш покой. Кто им помогает, тот против нас.
– И против меня тоже.
– Потому-то я и начал этот разговор. Хорошо еще, что мы понимаем друг друга. Где бы вы его ни встретили, где бы ни увидели и за каким бы занятием ни застали – нам все интересно. Абсолютно все, понятно? Даже если вы сообщите, что там-то он пил воду из источника, там-то отдыхал под деревом, там-то спал на сеновале. Следить за велосипедистом становится трудно. Последнее время его видели в Саморе и Коруше…
– Его жена из Коруше.
– Не ищите алиби для других: мы-то знаем, что он беспрестанно появляется то на том берегу Тежо, то на этом. На этом его несколько раз видели между Азамбужей и Повоа. Но теперь он внезапно исчез. Плохой знак!…
Педро Лоуренсо совершает свои поездки ночью. Только ночью, когда темнота вбирает его в себя, как вбирает она деревья, колосящиеся хлеба и полевые цветы – все, что живет, подобно ему, для завтрашнего дня.
Луиза Атоугиа вышивает чепчик для сына, которого носит под сердцем, а мужчины, выйдя из барака, ведут разговор с кем-то, кто приехал на велосипеде.
Луиза напевает тихонько, почти шепотом, словно уже баюкает своего мальчика. Она хочет мальчика, поэтому вышивает на чепчике кайму голубым мулине, в два оттенка, – кайму из полевых цветов.
Вчера приступили к уборке пшеницы; сейчас по всей Лезирии много артелей жнецов, но на них обрушилась беда – голод. И не все можно объяснить войной, как это делают большие газеты, потому что воротилы черного рынка изымают из общественного снабжения большую долю того, чего не хватает жнецам. Кто выложит хорошие деньги, сразу получит все, чего захочет.

Хлеб черный, и хлеба мало;
все меньше оливкового масла и риса;
жница, трудясь от зари до заката, зарабатывает
семь мильрейсов;
хлеб черный, и хлеба мало;
все меньше шпига и мучных изделий;
владелец упряжки быков зарабатывает шестьдесят
семь эскудо в день;
хлеб черный, и хлеба мало;
все меньше мыла и сахара;
жнец, трудясь от зари до заката, зарабатывает
тринадцать мильрейсов;
хлеб черный, и хлеба мало;
все меньше кофе и трески;
владелец воловьей упряжки зарабатывает шестьдесят
семь эскудо в день;
хлеб черный, и хлеба мало;
мало и черный, говорят жнецы, не понимая, почему
все тяготы ложатся именно на них.

Голод каждого существует сам по себе, отдельно от голода других; люди стоят в одном ряду, но боятся друг друга. И вдруг, посреди ночи, избавляются от страха. За стеной барака, в объятиях тьмы, люди ведут разговор с кем-то, кто приехал на велосипеде, а Луиза Атоугиа между тем поглаживает выпирающий безобразный живот, где шевелится смуглый черноглазый мальчик, очень хорошенький, наверное; мать еще не знает, что имя его будет Жуан, что он лишится ее очень рано, что двадцать три года ему исполнится 8 декабря в два часа двадцать минут пополуночи, как раз в тот самый миг, когда он переберется через границу, окоченев от холода, ибо зима выдастся суровая.
Но в эту жаркую ночь жнецы не спят. И не из-за жары, не из-за комаров, не из-за голода, не из-за страха. Думают и не спят.
– Попробуй уснуть, муженек! – шепчет Луиза Атоугиа, лежа рядом с мужем на циновке в бараке.
– Завтра мы идем в город.
– Что вы собираетесь делать?
– Требовать хлеба у муниципалитета.
– Я пойду с тобой.
– Нет, тебе лучше остаться. У тебя мальчик. Мальчик понадобится потом; да, потом, когда война кончится, все изменится.
– Что – все?!
– Ну и вопрос!
– Хорошо бы, если бы изменилось…
– Еще бы! Мы пойдем в муниципалитет, а они не любят, когда люди собираются все вместе.
– Тогда позволь мне идти с тобой…
– Нет, ты останешься. Ты нужнее, чем я: ты нужна нашему мальчику, ты его носишь.
Лейтенант Жулио Рибейро играет в бридж с Зе Мигелом, доктором Каскильо до Вале и новым муниципальным медиком. Играет плохо. Сам не понимает почему: никак не сосредоточится на игре – может, от мыслей о Педро Лоуренсо, которого его люди не видят уже почти две недели. Дело не в страхе, ему не страшно. Тревога приходит к нему ночью, в два часа ночи, когда кончается первосонье и вступает в свои права бессонница.
Он уже проиграл почти сотню эскудо. Выпил шесть бутылок пива, к рассвету жара спадает, но все равно он беспрестанно потеет. Обильный пот, запах как от марокканцев – страшно быть с ними вместе в час грабежей и утех плоти. У него перед глазами белая стена, вмятины на стене замазаны известью, вплотную к ней – истекающая кровью женщина, черные волосы откинуты назад, губы улыбаются, голова поднята. Чему ты улыбаешься, женщина?… На оливково-смутлом лице шевелятся только губы, словно посылая поцелуи будущему, но никто не примет будущего с ее губ, потому что дуло одной из винтовок нацелено ей прямо в рот и разнесет ей лицо, как только раздастся команда «огонь», и потухнет улыбка на этих губах, губах, губах…
Лейтенант Жулио Рибейро в раздражении обращается к партнеру:
– Чему вы улыбаетесь, доктор Вале? Да, чему вы улыбаетесь? Вспомнили что-то смешное?!
Остальные переглядываются в недоумении, а лейтенант бросает карты на зеленое сукно ломберного стола таким движением, словно тычет в грудь партнера штыком. Хватает форменную фуражку и выбегает; впечатление такое, словно за ним гонится кто-то, кто – вот нелепость-то – вскочил в открытое окно гостиной, где идет игра.
– Лейтенант не умеет проигрывать с достоинством, – комментирует медик, собирая фишки.
– Я ни разу не видел, чтобы он выигрывал. Казалось бы, ему должно везти с женщинами.
– И не везет?
– Тоже нет.
Зе Мигел еще не проронил ни слова. Он послал записку матери, да, послал: пусть предупредит двоюродного брата, а теперь он раздумывает, уж не проведал ли лейтенант о той бумажке, что он после обеда отправил в Алдебаран.
В этот час жнецы начинают выходить из бараков, отстоящих дальше всего от Кабо – той пристани на Тежо, где они договорились сесть на суда, чтобы добраться до города. Судя по небу, три пополуночи, двадцать минут четвертого, жнецам из некоторых артелей придется отшагать верных пятнадцать километров, тем более что женщины тоже идут – будут просить муниципалитет отменить карточки: тратить такую уйму времени, чтобы их отоварить, да еще и откажут, товар, мол, не доставлен, у бакалейщиков один ответ, сколько ни настаивай.
По немым тропинкам Лезирии в гневном молчании шагают жнецы, только раздается лай пастушьих собак, когда во мраке темными сгустками появляются стада быков и конские табуны, приходящие в движение при появлении людей. За северным горизонтом в ночном небе вкраплены огни городка. Они указывают дорогу к улицам, что проходят по гребню берега, кое-кто из жнецов узнает эти улицы на расстоянии.
Словно лучи звезды, десятки отдельных групп сходятся на тот же дальний свет; люди не торопятся: днем немало придется пройти; никто не предвидит, что произойдет, когда они выйдут на площадь перед муниципалитетом, часов в одиннадцать, потому что в это время приезжает сеньор президент.
Луиза Атоугиа провожает глазами мужа, выходящего из барака, кутается в одеяло и застегивает блузу, которую она расстегивает на ночь, чтобы Исидро мог сунуть руку ей между грудями. Когда родится малыш, придется ему забыть эту привычку, думает она, улыбаясь. А затем начинает прикидывать, как бы ей добраться до городка раньше одиннадцати, хотя муж ей запретил покидать барак.
Ну, схлопочет она подзатыльник-другой – подумаешь, ей уже пришлось узнать по опыту, насколько тяжела у Исидро ладонь, когда он разозлится, и ничего страшного, перетерпим. Уж лучше его досада, чем сидеть целый день в бараке, ждать новостей, изнывая от предположений, что там могло произойти, господи боже, что там могло произойти?
Педро Лоуренсо крутит педали в ночной темноте. Достает из кармана ломоть хлеба со свиной колбасой, откусывает большими кусками, медленно прожевывает. Доехав до поворота, где из каменного желоба вытекает струйка воды, останавливается, надолго припадает к струйке, затем смачивает голову, чтобы прогнать усталость, накопившуюся за две ночи без сна. Время от времени засыпает в седле, чувствует, что велосипед выкатил на середину шоссе, и пугается. Если бы с другой стороны выехала легковушка или грузовик, раздавили бы его за милую душу. Хорошо еще, что здесь редко кто-то появляется.
Насвистывает, крутит педали изо всех сил, перемогая усталость. Пока не рассвело, нужно добраться до пристани в Руйво, где есть перевоз: Педро Лоуренсо догадывается, что его ищут, он получил записку от Зе Мигеля, этот тип накоротке с муниципальными тузами, знает, что у них на уме, обслуживает их, но не забыл о дружбе, связывающей двоюродных братьев, бывших приятелей, – и то хорошо, не до конца исподличался.
Самые ранние из жнецов появляются в Кабо почти за два часа до отхода первого пассажирского катера.
Они договариваются выезжать порознь, небольшими группами, чтобы кто-нибудь из кондукторов не осведомил Республиканскую гвардию Республиканская гвардия в дореволюционной Португалии – вооруженные силы внутренней безопасности.

, из кондукторов на это вполне способен Пират, ему не доверяют: как-то ночью, по пьяному делу, рассказывают в порту, он показал полицейское удостоверение, чтобы припугнуть рабочего с цементного завода, когда тот завел (разговор насчет того, что в хлеб второго сорта подмешивают даже молотый лупин.
Женщины, более отважные, решают разжечь костер, чтобы вызвать лодочников. Они видели, что так делали охотники из Алентежо, хотя и не знают, что перевоз не по расписанию обходится дороже. Но сейчас им не терпится добраться до места, а почему, они сами не знают, до часа общего сбора еще далеко. Женщины не привыкли к таким приключениям, они торопятся, хотят сделать что-нибудь, ощущение собственной правоты словно жжет их.
Луиза Атоугиа сворачивает циновку, на которой спит вместе с мужем, и прислоняет ее к стене барака. Мужа она отпустила, но сама тоже решила переправиться на тот берег и к одиннадцати появиться возле муниципалитета. В бараке остались только четыре старухи и дети.
В этот миг в барак опрометью, словно пятки ему припекло, влетает управляющий и спрашивает Луизу, где все остальные, что произошло: выходит, можно бросать работу на второй день жатвы?
Луиза Атоугиа замирает, ошеломленная, сообразив, что управляющий может потребовать лодку, чтобы переправиться на тот берег и уведомить Республиканскую гвардию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33