Он выстрелил дважды еще до того, как братья Чавес успели коснуться серебряных рукояток своих «Кольтов». Пуля из его правого револьвера пробила висок Хавьера и сбросила его с лошади. Он ударился о коновязь и соскользнул на тротуар. Эрнандо с простреленным животом крутнулся в седле и выкрикнул ругательство по-испански. Его лошадь поднялась на дыбы и поскакала легким галопом вниз по улице, по направлению к парикмахерской. Прямо напротив полосатого шеста ноги мексиканца выскользнули из стремян, и он свалился с седла, упав в лужу талой воды. Он поднялся на четвереньки, его начало рвать кровью. Риттенхауз быстро подошел к нему, приставил один из «Кольтов» к виску и милосердно спустил курок.Толстый Фред и Джордж Майерc стояли, прижав носы к витрине парикмахерской, Петтигрю толкался за ними, все трое, разинув рты, смотрели на улицу, где лежал мексиканец, запрокинув в лужу разбитую голову. Когда Ркттенхауз поманил их пальцем, они медленно вышли наружу.— Вы видели?Они торопливо закивали.Риттенхауз облизал губы и улыбнулся. В улыбке этой не было и капли юмора.— Ну, тогда вы трое — свидетели, что они попытались поднять на меня оружие. Верно?— Верно, — как эхо отозвался Петтигрю, остальные двое согласно кивнули.Риттенхауз оглядел их, одного за другим.— Вы, — сказал он Джорджу. — Заканчивайте брить мистера Петтигрю, потом возьмите пару людей и похороните этих парней. Можете обойтись без гробов, и могилу копайте одну. Они были родственники.Он вернулся обратно в салун, к своему кофе, который еще не успел остыть. Он допил чашку до дна, оседлал лошадь и поехал на ранчо к Гэвину, на окраину городка. Он был рассудительный человек и полагал, что Гэвин хотел бы узнать, что это там за стрельба была. Глава десятая После появления Риттенхауза Гэвин снял свои револьверы и больше не трогал их в течение пятнадцати лет. Риттенхауз стоял у него за спиной, молчаливый и неприглядный, и никто уже больше не помышлял убить Гэвина — лицом к лицу или выстрелом в спину. Не такой был человек Риттенхауз, чтобы не обращать на него внимания, и именно за это получал свое жалование, а вскоре получил и участок земли на южной стороне долины, с двумя сотнями голов лонгхорнов. У него были жена и дочь, которые жили с ним здесь три года, но потом дочь вошла в возраст, и он отправил их в Денвер, а сам переехал в отдельный номер гостиницы «Великолепная» и жил там до самого дня своей смерти.Он не пил, не сквернословил и, когда приезжал с Гэвином в Таос, позволял себе в качестве разгула провести час за рулеткой. Он был добр к детям и животным и всегда вежливо раскланивался с женщинами в Дьябло, когда видел, как они переходят улицу, или идут навстречу по деревянному тротуару. Он носил маленькую Библию в нагрудном кармане своего черного сюртука, хотя, впрочем, никто не видел, чтоб он ее читал. Сэм Харди в частной беседе с несколькими ранчерами сказал однажды, что, как ему кажется, «Риттенхауз скорее суеверный, чем религиозный, и, возможно, носит Библию на сердце, потому что думает, что она сможет остановить пулю лучше, чем любая другая книга такого же размера». За годы своего пребывания в должности шерифа Дьябло он устранил пять нарушителей спокойствия: братьев Чавес; любителя пострелять из Таоса по имени Джо Роуз, который напился в «Великолепной» и начал стрелять по хрустальным люстрам Гэвина; неизвестного мексиканца, который допустил чудовищную ошибку, в один прекрасный день попытавшись ограбить банк Гэвина; и, наконец, юного ковбоя из Линкольна по имени Хоби Грант, который изнасиловал жену ранчера в северном конце долины — по крайней мере, так она заявила. Грант был двоюродным братом никому тогда не известного Уильяма Бонни, вскоре прославившегося под именем Билли Кид. Несколько лет спустя Билли проезжал через Дьябло и интересовался местонахождением Риттенхауза. Но к тому времени, к счастью для Билли, он уже был мертв.Итак, согласно обещанию Гэвина и его усилиям в долину Дьябло пришел закон и порядок. В то время, как остальная часть Территории знала только беззаконие, долина могла теперь свободно расти и развиваться без такого наказания Божьего как стрелки-мародеры, бандиты и бродяги. Ценой этому были двести долларов наличными первого числа каждого месяца, а также полное подчинение воле одного человека и мрачной власти другого.Гэвин создал оазис спокойствия и безопасности в сердце страны, которая вообще не знала, что такое безопасность. Пусть ранчеры ненавидели его — но они знали, что могут полагаться на него, потому что в его мыслях интересы долины занимали первое место. Они могли не опасаться за себя. Он не стремился создавать неприятности; он шел своим путем до тех пор, пока люди не противились ему и не наступали ему на мозоли. Он был бесстрастный деспот, и под его абсолютной властью долина процветала. Со временем, когда людям случалось выбраться из-под укрытия хребтов Сангре в другие поселения и увидеть бесчинства, творящиеся там под личиной свободы, они были рады вернуться в свои места.— Тут мы живем в безопасности, — говорили они. — Пускай Гэвин делает что хочет. Будем ублажать его — а почему бы и нет? Ему охота быть королем — ну и на здоровье! Давайте идти за ним следом — мы ж не стоим на месте, мы обеспечиваем свое будущее. Мы тоже будем богатыми.Риттенхауз набрал себе помощников из числа ковбоев Гэвина и из собственных знакомцев в Техасе. С самого начала их было четверо, а позже, когда стада Гэвина, клейменные тавром «ГР», выросли и паслись теперь далеко за пределами долины, число их увеличилось до пятнадцати. Они получали хорошее жалованье, и закон всегда был на их стороне, что бы они ни делали. В пределах долины Риттенхауз держал их в руках, но, выехав из нее, они не отвечали ни перед кем. Вернувшись домой и нацепив на себя серебряную звезду, они считали себя неприкосновенными. У них хватало ума не скрещивать шпаги с федеральным правительством, и когда маршал Соединенных Штатов из Санта-Фе наносил ежегодный визит в Дьябло, он гостил в доме Гэвина. Он курил кубинские сигары и пил коньяк «Курвуазье» в гостиной Гэвина, и даже угрюмый Риттенхауз смеялся его шуткам.— Я — патриот, — сообщал ему Гэвин. — Если я могу что-то сделать, чтобы помочь правительству, то не стану экономить. Если вам нужна какая-то помощь, так я и мои ребята здесь для того, чтобы служить вам.Впрочем, в других случаях он использовал другие методы.Однажды весной шериф города Таоса, человек по имени Кендалл Брейди, въехал в Дьябло. Впереди него бок о бок угрюмо ехали прикованные друг к другу наручниками двое людей Риттенхауза.— Это — два моих помощника, шериф, — холодно сообщил Риттенхауз, вызванный из своего номера в «Великолепной».— Помощники шерифа! — фыркнул шериф Брейди. — Послушайте-ка, Риттенхауз, эти два ваших так называемых помощника уже с неделю гуляют у нас в Таосе — так успели наскандалить, что их пора в каталажку сажать. Ну, я знал, кто они такие, поэтому не трогал их. Но два дня тому назад среди ночи они куда-то уехали, а на следующее утро у одного человека с пастбища среди холмов исчезли два десятка лошадей. Одно дело — коровы, Риттенхауз, а другое — лошади. Прошлой ночью я нашел ваших ребят у костра вблизи Прохода Красной Горы, а эти лошади были привязаны к колышкам в двадцати ярдах от них. Я думаю, это не оставляет места для сомнений у вас в мыслях, а, шериф Риттенхауз? У меня так нет. Один из моих помощников погнал животных обратно в Таос, ну, а я подумал, что лучше мне заехать сюда и привезти этих парней к вам. В Таосе мы конокрадов вешаем. Я не намерен расправляться с подчиненными другого служителя закона без его ведома — вы понимаете? Но я был бы рад узнать, что вы собираетесь сделать.Риттенхауз оглядел его. Шериф был невысокий, гибкий, голубоглазый, с ухоженными пшеничными усами. В Таосе он был известен как человек твердый и справедливый.— Вот что я вам скажу, шериф, — сказал Риттенхауз. — Я понимаю, что вы имели в виду, когда сказали, что лошади — это не коровы. Я намерен отправить этих моих людей в городскую тюрьму и отдать их под суд. Или, если хотите, можете забрать их обратно в Таос и судить там. И, конечно, я верю вам на слово, шериф, относительно случившегося.— Я думаю, у вас есть для этого все основания, шериф Риттенхауз… — любезно улыбнулся шериф Брейди.Арестованных отправили в тюрьму и поместили по отдельности в разные камеры под надзором молодого помощника шерифа Уильяма Кайли. Ближе к вечеру Гэвин приехал в город верхом и присоединился к обоим шерифам у Петтигрю, где они пили французский коньяк из его личных запасов до глубокой ночи. Шериф Брейди заснул в гостевой спальне в доме у Гэвина под толстым шерстяным одеялом и чистыми белыми простынями, в которые он был завернут вместе с носками и кальсонами. За завтраком они с Гэвином беседовали как старые друзья — Гэвин даже пообещал привезти несколько бутылок того самого конька «Наполеон», когда в следующий раз будет ехать через Таос — как вдруг услышали топот копыт в прерии, отдаленные крики, а потом деликатный стук в дверь.Дороти Рой молча прошла через комнату и открыла. Там стоял Риттенхауз, еще более траурный чем обычно, с легким налетом пыли на щеках и на лбу. Его темные брови были нахмурены. Он с опаской переступил порог, держа шляпу в руках.— Шериф Брейди, — мрачно сказал он, — у меня крайне неприятные новости. Эти конокрады сбежали. Какие-то мерзавцы вызвали ночью моего помощника Кайли наружу, оглушили его рукояткой револьвера и отняли ключи. Эти парни украли двух лошадей из платной конюшни и умчались из города с такой скоростью, будто сам дьявол за ними гнался. А мы не знали этого до самого утра, поэтому отправлять погоню уже поздно. — Он помялся в нерешительности, нахмурился еще сильнее, так что глаза его стали совсем черными и спрятались в глазницах. — Это, конечно, очень плохо характеризует надежность моей тюрьмы… и я вынужден сказать вам, что искренне стыжусь…Шериф Таоса положил нож и вилку и отодвинул от стола кресло.— Я не верю вам, Риттенхауз. Я думаю, вы врете.Риттенхауз вытащил белый накрахмаленный платок из нагрудного кармана и аккуратно вытер пыль с лица.— Ни один человек не может назвать меня лжецом, шериф, — сказал он. — К счастью для вас, вы находитесь под крышей мистера Роя, можете считать, что его гостеприимство спасло вам жизнь. Что ж, мы сможем оставить наши счеты на другой раз.Он повернулся и вышел прежде, чем Брейди смог что-нибудь ответить. Через несколько секунд он уже вскочил на лошадь и унесся галопом в сторону города.— Ничего не поделаешь, шериф, — вздохнул Гэвин. — Если эти люди удрали из тюрьмы ночью, то сейчас они уже покрыли половину дороги до Старой Мексики, а там вы их, конечно, не поймаете. Неприятные это были типы. Если бы Риттенхауз не был так ограничен в выборе — сами знаете, время весенних перегонов скота… он бы ни за что не нанял этих парней. Очень жаль, конечно…Дороти, стоявшая у кухонной двери за спиной у него, явственно фыркнула. Шериф Брейди взглянул на нее, сузив глаза, потом обернулся снова к Гэвину.— Мистер Рой, я благодарю вас и вашу супругу за гостеприимство. Пожалуйста, передавайте от меня сердечный привет вашему сыну. И, пожалуй, не утруждайтесь посылать этот коньяк. Я поразмыслил и понял, что предпочитаю виски. После него вкус по рту чище.— Как вам угодно, шериф, — Гэвин прятал насмешливую улыбку далеко в глубине глаз, и она была едва заметна. — Как вам угодно…Когда Брейди уехал, Гэвин повернулся к жене. Кровь отлила от его губ, они побелели.— И что это должно было значить?— Что — это?— Этот смех. Я его слышал, и Брейди тоже, чего ты и добивалась.— Да уж ясно, что это должно значить. Я вовсе не собираюсь скрывать, что думаю о тебе.— Ты — моя жена. Ты обязана держать мою сторону перед другими людьми. Я знаю, что ты обо мне думаешь, это твое личное дело, но для людей ты все еще моя жена.Она подняла руку, как будто обращалась к небесам. Ее рыжие волосы стали с годами бледнее, какого-то пыльного цвета, кое-где появились седые нити. Она собирала их в тугой узел на затылке. За годы их супружества она постарела, морщинки появились в уголках глаз и прорезали безжалостные бороздки на шее. Твердые складки пролегли от ноздрей к уголкам рта. На лице более заметно проступили кости; странным образом — и это замечали многие — она стала походить на Гэвина.— Твоя жена? — эхом отозвалась она. — А что это должно означать — для меня или для тебя? Я не разделяю ни твою постель, ни твои замыслы. Да я бы бросила тебя хоть завтра, ушла в горы пешком и брела, пока не собью ноги в кровь… и пусть у меня брюхо ввалится с голоду, пусть меня волки сожрут… если бы не мальчик. Если бы Клейтон не был дорог тебе, если бы ты не был добр к нему — я б тебя убила во сне и ушла в горы вот так, как я тебе сказала… — Она отвернулась к окну и какое-то время молча смотрела на мягкие коричневые груди дальних гор, на плечах которых искрами вспыхивал освещенный солнцем снег… горы, затененные тяжелыми весенними облаками… Она улыбнулась: — А ты никогда не боялся, Гэвин, что я расправлюсь с тобой, пока ты лежишь, храпишь и видишь во сне зло, которое сотворишь завтра? Никогда у тебя среди ночи сердце не начинало колотиться от страха?— Нет, — ответил он. — Убей меня — и Риттенхауз совершит месть. — Он говорил медленно, ласково перебирая слова, наслаждаясь видом ее расширенных глаз, полуоткрытого рта. — Он тебя найдет… Для него в этом будет личное удовлетворение… хотя ты, конечно, все равно будешь умирать счастливой, я знаю. Но он найдет и твоего драгоценного Лестера. Ты не понимаешь, какие у нас с Риттенхаузом чувства друг к другу. Мы зайдем как угодно далеко, для нас никаких границ нет, даже после смерти. Запомни это — если ты еще до сих пор не поняла.Она отступила на шаг и оперлась на спинку дивана, стоящего у камина. Что-то заставляло ее произносить вслух такие вещи, которые — она знала твердо — лучше бы оставить невысказанными, какой-то раскаленный докрасна железный стержень вины в душе…— А у тебя нет опасения, — прошептала она, — что Лестер сам убьет тебя прежде, чем я найду случай?Тонкие губы Гэвина скривились.— Лестер? Сын Джека Инглиша? Э-э, самое большее, на что он отважится — это попытаться выстрелить мне в спину… и все равно промажет! Да он меня больше боится, чем дьявола! В тот день, когда он кинул в меня камнем — семь лет ему тогда было — он совершил последний смелый поступок в своей жизни. Он тогда стоял лицом к лицу со мной — сделал он такое хоть раз с тех пор? Да что же это за мальчишка из него вырос?— Такой мальчишка, каким ты его сделал.— Я сделал все что мог. Из дерьма пули не слепишь.Он сердито отвернулся и вышел на крыльцо своего дома. Отсюда ему были видны дымки, поднимающиеся над трубами городка. Он втянул глубоко в легкие чистый воздух долины. Над гладкой зеленью ее ложа разносилось далекое мычание скота. Ему даже были слышны выкрики пастухов, которые искали на пологих склонах отбившихся коров. Приближалась очередная зима, скоро придется гнать гурты в Форт-Самнер, Натчез и Додж-Сити. Его гнев постепенно таял, он довольно улыбнулся и чиркнул спичкой о каблук сапога, чтобы прикурить сигарету. Рука сжала перила крыльца. Он впитывал силу из мира, лежащего перед ним, потому что он владел этим миром, властвовал над ним, мог разрушить его и построить вновь по своей прихоти. Он извлекал силу из этой женщины, потому что мог сделать с ней то же самое. Ему доставляло тайную радость, что она, ненавидя его, все же служила ему. Он приковал ее к своей жизни через сына.Ему было безразлично, какие чувства она питает к нему. Он не искал ни дружбы, ни любви. То, что он испытывал к людям вроде Риттенхауза или к своему сыну, было совсем иным. Чем-то неопределенным, тайным и личным. Он не требовал от них ничего, кроме верности, и отдавал взамен свою собственную абсолютную верность, всю, какую мог отдать.Он смотрел в синеющие сумерки, на пыль, поднимавшуюся над ложем долины. Он не пытался проникнуть в тайную жизнь чувств, и меньше всего — своих. Для него было достаточно жить и властвовать. Глава одиннадцатая Гэвин построил самый красивый дом в долине, а теперь из года в год совершенствовал его. Дом был богато украшен мексиканскими драпировками, диванчиками в стиле Людовика XIV, комплектом чиппендейловских стульев, гравюрами на охотничьи темы в золоченых рамках орехового дерева, а перед верандой была установлена мраморная статуя оленя — еврей из Нового Орлеана клялся, что она привезена из Феррары. Перед каждым окном были высажены вязы, чтобы защищать их от жаркого летнего солнца, а вдоль боковых стен был разбит сад с алыми розами и голубым душистым горошком, разделенный мощенными плитняком дорожками. Он гордился своим небольшим садиком. Он проводил здесь редкие минуты, счастливые и спокойные короткие минуты, укрывшись от бурной суеты жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33