Тело нашли другие люди. Детали надо еще продумать, но правосудие не выиграет от того, что в процесс будут втянуты Фаулеры.
Генерал Кемпбелл кивнул в знак одобрения. Мне не понравилось вмешательство Синтии, но я почувствовал своего рода облегчение. В конце концов, полковник Фаулер — единственный высший офицер, кто сохранил в этой грязной истории порядочность и не спал с генеральской дочерью. По правде сказать, у меня не хватает силы воли, и поэтому я уважаю людей, у которых она в достатке. Однако даровой сыр бывает только в мышеловке, и Синтия это знала.
— Но мне бы хотелось, сэр, чтобы вы рассказали нам, что в действительности там произошло и почему.
Генерал Кемпбелл откинулся на спинку кресла.
— Ну, хорошо... История эта началась десять лет назад... как раз десять лет в этом месяце... в Уэст-Пойнте...
Глава 28
Генерал Кемпбелл поведал нам о том, что произошло в Форт-Бакнере, учебно-тренировочном центре Уэст-Пойнта. Относительно изнасилования он знал не намного больше, чем мы или власти. Когда он приехал в армейский госпиталь имени Энн Келлер, его дочь тяжело переживала случившееся с ней, была душевно травмирована, едва ли не билась в истерике. Увидев отца, она бросилась к нему, заплакала и стала умолять забрать ее домой.
Энн сказала ему, что насильники высмеяли ее. Они содрали с нее одежду и привязали к вбитым в землю палаточным кольям. Один из них обмотал шнур вокруг ее шеи и обещал задушить до смерти, если проболтается.
Ни я, ни Синтия не ожидали, что генерал вдастся в эти интимные подробности. Он понимал, что они не связаны с убийством, но ему хотелось выговориться, и мы его не перебивали.
У меня сложилось впечатление — хотя Кемпбелл едва касался этой темы, — что Энн надеялась на торжество справедливости. Она рассчитывала, что отец настоит на том, чтобы люди, надругавшиеся над ней, были исключены из академии и предстали перед судом. Не так уж много требовала молодая женщина, которая изо всех сил старалась не обмануть ожиданий отца и ради этого безропотно переносила тяготы жизни в Уэст-Пойнте.
Рассказ генерала не прояснял ряд вопросов. Как кадет Кемпбелл оказалась ночью одна с пятью мужчинами? Как она откололась от дозорного отряда в сорок человек? Случайно? Намеренно? Второе: кадет Кемпбелл не знала, кто эти люди. Их лица не только были выкрашены в камуфляжную краску — на них были противомоскитные сетки. Стояла такая темень, что Энн не сумела различить форму и не могла с уверенностью сказать, были ли это товарищи-кадеты, сотрудники академии или солдаты Двадцать второй воздушно-десантной дивизии. В учениях участвовало до тысячи человек, и шансы, что она распознает пятерых среди них, сводились, по мнению генерала, к нулю.
Но мы с Синтией знали, что это не так. Методом исключения можно сузить поле поисков, и чем ближе подбираешься к группе насильников, тем вероятнее, что кто-нибудь из них расколется, чтобы избежать длительного срока. Кроме того, всегда есть возможность провести анализы спермы, слюны, волос, отпечатков пальцев благодаря чудодейственным средствам следственной науки и практики. В сущности, групповые изнасилования легче раскрываются, чем одиночные. Мы с Синтией это твердо знали, и я подозреваю, что генералу Кемпбеллу это тоже было известно.
Реальная проблема заключалась не в том, чтобы установить, кто совершил насилие, а в том, что насильники были либо кадеты, либо сотрудники академии, либо военнослужащие-десантники. Другими словами, проблема находилась не в сфере сыска, а в сфере служебных и личных отношений.
В сущности, все сводилось к факту, что пятеро дюжих мужиков уделали одну бабу, и этот факт нарушал размеренный распорядок жизни Военной академии сухопутных войск США в Уэст-Пойнте так же, как была нарушена целостность девственной плевы Энн Кемпбелл. Таково время, в которое мы живем. Изнасилование больше не считается половым актом, поскольку обоюдного секса хоть отбавляй, а физическим надругательством над личностью, грубым нарушением воинской дисциплины и долга, вызовом кодексу чести Уэст-Пойнта, голосом против совместного обучения в военных учебных заведениях, против набора женщин в армию, против женщин-офицеров, против идеи, что женщины могут нести службу наравне с мужчинами в дремучих лесах Форт-Бакнера или на поле боя, перед лицом противника.
Исключительно мужское поначалу, заведение Уэст-Пойнта стало постепенно заполняться людьми, которые вынуждены присесть, чтобы пописать, как выразился тот полковник в баре. В нормальных условиях, в классах, присутствие женщин еще терпимо, но в лесу, душной летней ночью, когда хоть глаз выколи, в мужчинах пробуждаются первобытные инстинкты.
Весь смысл полевых учений — я это прекрасно помню — заключался в том, чтобы научить молодежь носить оружие, убивать и самим стоять насмерть, напоминая обряд посвящения. Женщины тогда в лесах не попадались, а если бы они завелись — я им не завидую.
Но сыщики в Вашингтоне и Пентагоне услышали призыв «Даешь равноправие!» и откликнулись на него. Лозунг этот хорош, нам давно такой нужен. С тех пор как меня натаскивали перед отправкой во Вьетнам, много воды утекло, изменились умонастроения, времена и нравы. Но люди меняются по-другому, и тот лозунг воспринимался тоже по-разному. В одних областях жизни движение за гражданское равноправие, можно сказать, маршировало, в других еле тащилось. Оно давало сбои, то тут, то там возникали очаги сопротивления, конкретные обстоятельства ломали общие правила, у молодых людей по-прежнему появлялся зуд в паху. Этот зуд, этот вечный зов и привел к происшествию душной августовской ночью десять лет назад. Начальник академии не заявлял во всеуслышание, что сотни женщин на учениях сохранили честь среди тысячи мужчин, и он не собирался сообщать, что одна из них все-таки была изнасилована.
Шишки в Вашингтоне, Пентагоне и академии принялись убеждать генерала Кемпбелла. Их доводы в его изложении звучали здраво, разумно. Лучше не начинать расследование и вообще скрыть неприятный инцидент, чем допустить потрясение основ Уэст-Пойнта, вызвать сомнения относительно совместного обучения, бросить тень на тысячу мужчин, которые не насиловали женщин на ночных учениях. Генералу стоило только убедить дочь, что чем скорее она забудет о случившемся, тем большую пользу принесет академии, армии, делу равноправия, стране.
Энн Кемпбелл пичкали лекарствами от беременности, делали анализы на венерические болезни, заживляли ссадины и царапины. Срочно прилетела из Германии ее мать и привезла любимую куклу дочери. Затаив дыхание все ждали, что будет дальше.
Генерала Кемпбелла убедили. Миссис Кемпбелл осталась при своих сомнениях. Несмотря на то что Энн немало потаскали по свету в качестве военно-полевого выкормыша, в свои двадцать лет она все еще была послушная папина дочка. Желая угодить отцу, она забыла, что ее изнасиловали. Правда, потом вспомнила, поэтому мы и сидели в тот вечер в кабинете генерала.
Такова была печальная история Энн Кемпбелл и ее отца. Голос у генерала то и дело срывался, хрипел, замирал. Синтия тоже несколько раз хлюпнула носом. У меня у самого комок к горлу подкатывал.
Генерал поднялся и сделал нам знак, чтобы мы сидели.
— Извините, я оставлю вас на минуту.
Он прошел через какую-то дверь, и мы услышали шум спускаемой воды. Как ни мелодраматично звучит, я почти ожидал, что раздастся выстрел.
— Я понимаю, почему он это сделал, — тихо сказала Синтия, не сводя глаз с двери. — Но как женщина я вне себя.
— Я не женщина, но тоже вне себя. Пятеро мужиков позабавились, а нам расхлебывать кашу. Если это были кадеты, то все они благополучно прошли курс обучения, стали офицерами, джентльменами. Может быть, они были одноклассники и сталкивались с Энн каждый день. Косвенно или прямо они несут ответственность за ее смерть и, уж безусловно, за душевное состояние.
— А если это были солдаты, — подхватила Синтия, — то, вернувшись в расположение части, они несколько дней хвастались, как впятером уделали эту ученую сучку.
— И им сошло это с рук.
Тем временем вернулся генерал и тяжело опустился в кресло.
— Как видите, я получил по заслугам, но расплатилась за мое вероломство Энн. Из живой открытой общительной девушки она за несколько месяцев превратилась в замкнутую недоверчивую особу. Инцидент не сказался на ее учебе, она окончила одной из лучших на потоке, поступила в аспирантуру. Но отношения между нами разладились. Естественное последствие моего поступка... Я потерял дочь, когда она перестала доверять мне. — Генерал глубоко вздохнул. — Знаете, легче становится, когда выговоришься.
— Конечно, сэр.
— Вам известно о ее беспорядочных связях. Психиатры объяснили мне, что они значат. Энн не просто хотела совратить людей из моего окружения и тем самым поставить меня в неудобное положение. Помню, она говорила: «Ты нисколько не заботился о моем целомудрии, был безразличен к моему решению оставаться девственницей до тех пор, когда я не буду готова к браку. Я даю каждому мужчине то, что он хочет, и тебя это не касается. Так что, пожалуйста, не читай мне нотаций».
Ну что тут скажешь?
— Шли годы, — продолжал генерал, — и вот она приезжает сюда. Перевод не случаен, его устроил я. Влиятельный человек в Пентагоне, который принимал активное участие в уэст-пойнтском инциденте, настоятельно порекомендовал мне выбрать одно из двух. Первое: я подаю в отставку, дабы Энн поняла, что ее выходки больше не имеют смысла... Уволить ее из армии не решались, боялись, что она выступит с разоблачениями. Второе: возглавить Форт-Хадли, где имеется Учебный центр особых операций, куда Энн получит назначение. Там, сказали, и улаживайте свои проблемы, не вынося сор из избы. Я выбрал второе, хотя после многолетней службы и успешных боевых действий в Персидском заливе мог рассчитывать на должность при президенте или быструю политическую карьеру. Но Энн однажды предупредила, что если я ввяжусь в политику, то инцидент в Уэст-Пойнте станет достоянием широкой публики. Так я стал как бы заложником собственной дочери, который мог либо продолжать службу в армии, либо начать жизнь частного лица.
Так вот чем объясняется его нежелание идти в политику, подумал я. Люди и обстоятельства, связанные с историей Энн Кемпбелл, сильно отличались от тех, какими они казались поначалу.
Генерал обвел взглядом кабинет, словно видел его в первый или последний раз.
— Итак, я приехал сюда, чтобы попытаться загладить свою вину и исправить ошибку — не только мою собственную, но и ошибку моих начальников. Многие из них и сейчас служат в армии или играют важную роль в общественной жизни. Их имена у всех на слуху... Я не виню их в том, что они оказывали на меня давление, так как окончательное решение оставалось все же за мной. Я считал, что поступаю правильно и в отношении Энн, и в отношении армии, но в итоге понял, как заблуждался... В сущности, я предал свою дочь. Предал и продал... — Кемпбелл помолчал, потом добавил: — Через год после инцидента я получил звание генерал-майора.
Рискуя быть высокопарным, я все же сказал:
— Генерал, вы несете ответственность за все, что делают — или не делают — ваши подчиненные. Но в данном случае предали вас ваши начальники. Они не имели права выдвигать такие жесткие требования.
— Я это знаю, и они знают. И вот со всем нашим опытом и воинскими заслугами мы, как жалкие заговорщики, собрались ночью в каком-то паршивом провинциальном мотеле и приняли глупое позорное решение. Конечно, все мы люди, а людям свойственно ошибаться. Но будь мы действительно честными, порядочными людьми, какими себя считали, то хотя бы задним числом изменили это решение.
Мы с Синтией молчали, как бы подтверждая свое согласие с генералом. Потом я сказал:
— Итак, в течение двух лет вы вели с дочерью бой. Он мрачно усмехнулся.
— Я надеялся, что раны заживут, но война разгорелась еще сильнее. Должен признаться, Энн была подготовлена к ней лучше меня. На ее стороне была правда, а это всегда источник силы. Я предлагал дочери мир, она же в ответ била меня по всем статьям. Я рассчитывал, что она смилостивится, когда победит, и простит меня. У меня сердце разрывалось от того, что она делала с собой и матерью. О себе я уже не заботился. Только тревожился за мужчин, которыми она играла. Хотя странное дело: я был все-таки рад, что Энн рядом. Без нее мне было бы совсем плохо. И вот сейчас, когда ее нет...
Генерал умолк, тяжело дыша. За последние дни он постарел лет на десять и, вероятно, еще на десять за последние два года. Он был совсем другим человеком, не тем, который сравнительно недавно вернулся, увенчанный лаврами, с войны.
Поразительно, думал я, как даже короли, императоры и генералы ломаются под грузом семейных раздоров, не выдерживая гнева оскорбленной женщины. Мир стал другой, многообразный, но люди забыли основу основ: береги свой дом, будь верен корням и крови.
— Генерал, расскажите нам о том, что произошло на стрельбище номер шесть, и мы не смеем вас больше беспокоить.
— Да-да... Ну что ж, я увидел, что Энн лежит на земле... Мне показалось... Я действительно подумал, что она подверглась нападению... Но потом она окликнула меня... сказала: «Вот ответ на твой проклятый ультиматум». Я сначала не понял, о чем она... и тут же вспомнил, разумеется, что с ней сделали в Уэст-Пойнте. Она спросила, где мать, я сказал, мать ничего не знает... Назвала меня жалким трусом. "Ты видишь, что они сделали со мной. Видишь?" И я... да, я видел... Если она хотела заставить меня увидеть, то достигла своей цели.
— А что вы ответили ей, генерал?
— Я? Я просто воскликнул: «Энн, зачем ты это сделала?» Но она... она была вне себя от ярости, совсем обезумела. Кричала, чтобы я подошел поближе, посмотрел, как она мучается. Потом сказала, что хочет предложить мне выбор — так же, как предложил ей я... — Генерал умолк, словно набираясь духу. — Сказала, что на горле у нее шнур и я могу задушить ее... Могу развязать ее, отвести домой... к маме и сделать так, чтобы все осталось шито-крыто... как в прошлый раз... Могу бросить свою дочь здесь, тогда ее найдет патруль и она все расскажет... Вот какой она предложила выбор...
— Потом вы подошли к ней и попытались развязать? — спросила Синтия.
— Н-нет... Даже не пытался. Я боялся приблизиться к ней. Я стоял у машины и вдруг... не выдержал, сорвался. Вся обида и злость, накопившаяся за эти годы, выплеснулась наружу... Я крикнул, что мне наплевать на нее... наплевать на то, что с ней случилось десять лет назад... Я уезжаю, и пусть полицейские найдут ее в таком виде или первый же взвод, прибывший на стрельбы. Пусть об этом узнает весь свет, мне безразлично, пусть... — Генерал оборвал себя на полуслове и уставился в пол. — Сказал, что она больше не сможет причинить мне зло. А она несла какую-то околесицу, приплела Ницше... «Чем больнее тебе, тем сильнее я. Беды меня укрепляют» — и все такое. Она издевалась надо мной, потому что я держался за должность и звание... Я сказал, что ухожу из армии, что она растоптала мое чувство к ней и мы квиты.
Генерал налил себе воды из графина.
— "Ну и прекрасно! — кричала она. — Ну и уезжай. Я никогда не ждала от тебя ничего доброго..." Потом заплакала, и я слышал, как она сказала... Она сказала: «Папа...» — Генерал поднялся. — Простите... Я больше не могу...
— Спасибо, генерал, — сказал я.
Мы пошли к двери. Сзади донеслись рыдания. Я остановился.
— Еще одна смерть ничего не поправит. Постарайтесь остаться мужчиной.
Не знаю, слышал меня генерал или нет. Он стоял к нам спиной.
Глава 29
Я выехал со стоянки у штаба и через несколько сотен ярдов остановился на обочине. У меня тряслись руки — запоздалая реакция на встречу с генералом.
— Теперь мы знаем, почему у нее на щеках были следы высохших слез.
— Меня что-то мутит, — сказала Синтия.
— Выпить бы...
— Никаких «выпить». — Синтия выпрямилась на сиденье. — Нам надо спешить. Где сейчас Мур?
— Надеюсь, в город не уехал. Иначе ему несдобровать. — Я включил стартер и направил свой «блейзер» к учебному центру.
— И все-таки генерал не бросил ее, как тогда в Уэст-Пойнте, — начала вслух рассуждать Синтия. — Он уехал со стрельбища, поддавшись чувству гнева, и лишь по пути понял, что это их последний шанс наладить отношения... Подумал, не вернуться ли назад, но сообразил, что все равно понадобится нож, чтобы разрезать шнур, одежда, желательно присутствие женщины... Заботы о мелочах помогли ему успокоиться, и он решил ехать на Бетани-Хилл, к единственному человеку, которому целиком доверяет... Кстати, когда Фаулеры прибыли на место, они не подумали, что это он задушил ее? Как ты думаешь?
— Это могло прийти им в голову... Но, вернувшись домой, они видели, с какой болью и недоумением он встретил печальное известие.
— Скажи, а Фаулеры не могли... не должны были увезти труп?
— Ни в коем случае!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Генерал Кемпбелл кивнул в знак одобрения. Мне не понравилось вмешательство Синтии, но я почувствовал своего рода облегчение. В конце концов, полковник Фаулер — единственный высший офицер, кто сохранил в этой грязной истории порядочность и не спал с генеральской дочерью. По правде сказать, у меня не хватает силы воли, и поэтому я уважаю людей, у которых она в достатке. Однако даровой сыр бывает только в мышеловке, и Синтия это знала.
— Но мне бы хотелось, сэр, чтобы вы рассказали нам, что в действительности там произошло и почему.
Генерал Кемпбелл откинулся на спинку кресла.
— Ну, хорошо... История эта началась десять лет назад... как раз десять лет в этом месяце... в Уэст-Пойнте...
Глава 28
Генерал Кемпбелл поведал нам о том, что произошло в Форт-Бакнере, учебно-тренировочном центре Уэст-Пойнта. Относительно изнасилования он знал не намного больше, чем мы или власти. Когда он приехал в армейский госпиталь имени Энн Келлер, его дочь тяжело переживала случившееся с ней, была душевно травмирована, едва ли не билась в истерике. Увидев отца, она бросилась к нему, заплакала и стала умолять забрать ее домой.
Энн сказала ему, что насильники высмеяли ее. Они содрали с нее одежду и привязали к вбитым в землю палаточным кольям. Один из них обмотал шнур вокруг ее шеи и обещал задушить до смерти, если проболтается.
Ни я, ни Синтия не ожидали, что генерал вдастся в эти интимные подробности. Он понимал, что они не связаны с убийством, но ему хотелось выговориться, и мы его не перебивали.
У меня сложилось впечатление — хотя Кемпбелл едва касался этой темы, — что Энн надеялась на торжество справедливости. Она рассчитывала, что отец настоит на том, чтобы люди, надругавшиеся над ней, были исключены из академии и предстали перед судом. Не так уж много требовала молодая женщина, которая изо всех сил старалась не обмануть ожиданий отца и ради этого безропотно переносила тяготы жизни в Уэст-Пойнте.
Рассказ генерала не прояснял ряд вопросов. Как кадет Кемпбелл оказалась ночью одна с пятью мужчинами? Как она откололась от дозорного отряда в сорок человек? Случайно? Намеренно? Второе: кадет Кемпбелл не знала, кто эти люди. Их лица не только были выкрашены в камуфляжную краску — на них были противомоскитные сетки. Стояла такая темень, что Энн не сумела различить форму и не могла с уверенностью сказать, были ли это товарищи-кадеты, сотрудники академии или солдаты Двадцать второй воздушно-десантной дивизии. В учениях участвовало до тысячи человек, и шансы, что она распознает пятерых среди них, сводились, по мнению генерала, к нулю.
Но мы с Синтией знали, что это не так. Методом исключения можно сузить поле поисков, и чем ближе подбираешься к группе насильников, тем вероятнее, что кто-нибудь из них расколется, чтобы избежать длительного срока. Кроме того, всегда есть возможность провести анализы спермы, слюны, волос, отпечатков пальцев благодаря чудодейственным средствам следственной науки и практики. В сущности, групповые изнасилования легче раскрываются, чем одиночные. Мы с Синтией это твердо знали, и я подозреваю, что генералу Кемпбеллу это тоже было известно.
Реальная проблема заключалась не в том, чтобы установить, кто совершил насилие, а в том, что насильники были либо кадеты, либо сотрудники академии, либо военнослужащие-десантники. Другими словами, проблема находилась не в сфере сыска, а в сфере служебных и личных отношений.
В сущности, все сводилось к факту, что пятеро дюжих мужиков уделали одну бабу, и этот факт нарушал размеренный распорядок жизни Военной академии сухопутных войск США в Уэст-Пойнте так же, как была нарушена целостность девственной плевы Энн Кемпбелл. Таково время, в которое мы живем. Изнасилование больше не считается половым актом, поскольку обоюдного секса хоть отбавляй, а физическим надругательством над личностью, грубым нарушением воинской дисциплины и долга, вызовом кодексу чести Уэст-Пойнта, голосом против совместного обучения в военных учебных заведениях, против набора женщин в армию, против женщин-офицеров, против идеи, что женщины могут нести службу наравне с мужчинами в дремучих лесах Форт-Бакнера или на поле боя, перед лицом противника.
Исключительно мужское поначалу, заведение Уэст-Пойнта стало постепенно заполняться людьми, которые вынуждены присесть, чтобы пописать, как выразился тот полковник в баре. В нормальных условиях, в классах, присутствие женщин еще терпимо, но в лесу, душной летней ночью, когда хоть глаз выколи, в мужчинах пробуждаются первобытные инстинкты.
Весь смысл полевых учений — я это прекрасно помню — заключался в том, чтобы научить молодежь носить оружие, убивать и самим стоять насмерть, напоминая обряд посвящения. Женщины тогда в лесах не попадались, а если бы они завелись — я им не завидую.
Но сыщики в Вашингтоне и Пентагоне услышали призыв «Даешь равноправие!» и откликнулись на него. Лозунг этот хорош, нам давно такой нужен. С тех пор как меня натаскивали перед отправкой во Вьетнам, много воды утекло, изменились умонастроения, времена и нравы. Но люди меняются по-другому, и тот лозунг воспринимался тоже по-разному. В одних областях жизни движение за гражданское равноправие, можно сказать, маршировало, в других еле тащилось. Оно давало сбои, то тут, то там возникали очаги сопротивления, конкретные обстоятельства ломали общие правила, у молодых людей по-прежнему появлялся зуд в паху. Этот зуд, этот вечный зов и привел к происшествию душной августовской ночью десять лет назад. Начальник академии не заявлял во всеуслышание, что сотни женщин на учениях сохранили честь среди тысячи мужчин, и он не собирался сообщать, что одна из них все-таки была изнасилована.
Шишки в Вашингтоне, Пентагоне и академии принялись убеждать генерала Кемпбелла. Их доводы в его изложении звучали здраво, разумно. Лучше не начинать расследование и вообще скрыть неприятный инцидент, чем допустить потрясение основ Уэст-Пойнта, вызвать сомнения относительно совместного обучения, бросить тень на тысячу мужчин, которые не насиловали женщин на ночных учениях. Генералу стоило только убедить дочь, что чем скорее она забудет о случившемся, тем большую пользу принесет академии, армии, делу равноправия, стране.
Энн Кемпбелл пичкали лекарствами от беременности, делали анализы на венерические болезни, заживляли ссадины и царапины. Срочно прилетела из Германии ее мать и привезла любимую куклу дочери. Затаив дыхание все ждали, что будет дальше.
Генерала Кемпбелла убедили. Миссис Кемпбелл осталась при своих сомнениях. Несмотря на то что Энн немало потаскали по свету в качестве военно-полевого выкормыша, в свои двадцать лет она все еще была послушная папина дочка. Желая угодить отцу, она забыла, что ее изнасиловали. Правда, потом вспомнила, поэтому мы и сидели в тот вечер в кабинете генерала.
Такова была печальная история Энн Кемпбелл и ее отца. Голос у генерала то и дело срывался, хрипел, замирал. Синтия тоже несколько раз хлюпнула носом. У меня у самого комок к горлу подкатывал.
Генерал поднялся и сделал нам знак, чтобы мы сидели.
— Извините, я оставлю вас на минуту.
Он прошел через какую-то дверь, и мы услышали шум спускаемой воды. Как ни мелодраматично звучит, я почти ожидал, что раздастся выстрел.
— Я понимаю, почему он это сделал, — тихо сказала Синтия, не сводя глаз с двери. — Но как женщина я вне себя.
— Я не женщина, но тоже вне себя. Пятеро мужиков позабавились, а нам расхлебывать кашу. Если это были кадеты, то все они благополучно прошли курс обучения, стали офицерами, джентльменами. Может быть, они были одноклассники и сталкивались с Энн каждый день. Косвенно или прямо они несут ответственность за ее смерть и, уж безусловно, за душевное состояние.
— А если это были солдаты, — подхватила Синтия, — то, вернувшись в расположение части, они несколько дней хвастались, как впятером уделали эту ученую сучку.
— И им сошло это с рук.
Тем временем вернулся генерал и тяжело опустился в кресло.
— Как видите, я получил по заслугам, но расплатилась за мое вероломство Энн. Из живой открытой общительной девушки она за несколько месяцев превратилась в замкнутую недоверчивую особу. Инцидент не сказался на ее учебе, она окончила одной из лучших на потоке, поступила в аспирантуру. Но отношения между нами разладились. Естественное последствие моего поступка... Я потерял дочь, когда она перестала доверять мне. — Генерал глубоко вздохнул. — Знаете, легче становится, когда выговоришься.
— Конечно, сэр.
— Вам известно о ее беспорядочных связях. Психиатры объяснили мне, что они значат. Энн не просто хотела совратить людей из моего окружения и тем самым поставить меня в неудобное положение. Помню, она говорила: «Ты нисколько не заботился о моем целомудрии, был безразличен к моему решению оставаться девственницей до тех пор, когда я не буду готова к браку. Я даю каждому мужчине то, что он хочет, и тебя это не касается. Так что, пожалуйста, не читай мне нотаций».
Ну что тут скажешь?
— Шли годы, — продолжал генерал, — и вот она приезжает сюда. Перевод не случаен, его устроил я. Влиятельный человек в Пентагоне, который принимал активное участие в уэст-пойнтском инциденте, настоятельно порекомендовал мне выбрать одно из двух. Первое: я подаю в отставку, дабы Энн поняла, что ее выходки больше не имеют смысла... Уволить ее из армии не решались, боялись, что она выступит с разоблачениями. Второе: возглавить Форт-Хадли, где имеется Учебный центр особых операций, куда Энн получит назначение. Там, сказали, и улаживайте свои проблемы, не вынося сор из избы. Я выбрал второе, хотя после многолетней службы и успешных боевых действий в Персидском заливе мог рассчитывать на должность при президенте или быструю политическую карьеру. Но Энн однажды предупредила, что если я ввяжусь в политику, то инцидент в Уэст-Пойнте станет достоянием широкой публики. Так я стал как бы заложником собственной дочери, который мог либо продолжать службу в армии, либо начать жизнь частного лица.
Так вот чем объясняется его нежелание идти в политику, подумал я. Люди и обстоятельства, связанные с историей Энн Кемпбелл, сильно отличались от тех, какими они казались поначалу.
Генерал обвел взглядом кабинет, словно видел его в первый или последний раз.
— Итак, я приехал сюда, чтобы попытаться загладить свою вину и исправить ошибку — не только мою собственную, но и ошибку моих начальников. Многие из них и сейчас служат в армии или играют важную роль в общественной жизни. Их имена у всех на слуху... Я не виню их в том, что они оказывали на меня давление, так как окончательное решение оставалось все же за мной. Я считал, что поступаю правильно и в отношении Энн, и в отношении армии, но в итоге понял, как заблуждался... В сущности, я предал свою дочь. Предал и продал... — Кемпбелл помолчал, потом добавил: — Через год после инцидента я получил звание генерал-майора.
Рискуя быть высокопарным, я все же сказал:
— Генерал, вы несете ответственность за все, что делают — или не делают — ваши подчиненные. Но в данном случае предали вас ваши начальники. Они не имели права выдвигать такие жесткие требования.
— Я это знаю, и они знают. И вот со всем нашим опытом и воинскими заслугами мы, как жалкие заговорщики, собрались ночью в каком-то паршивом провинциальном мотеле и приняли глупое позорное решение. Конечно, все мы люди, а людям свойственно ошибаться. Но будь мы действительно честными, порядочными людьми, какими себя считали, то хотя бы задним числом изменили это решение.
Мы с Синтией молчали, как бы подтверждая свое согласие с генералом. Потом я сказал:
— Итак, в течение двух лет вы вели с дочерью бой. Он мрачно усмехнулся.
— Я надеялся, что раны заживут, но война разгорелась еще сильнее. Должен признаться, Энн была подготовлена к ней лучше меня. На ее стороне была правда, а это всегда источник силы. Я предлагал дочери мир, она же в ответ била меня по всем статьям. Я рассчитывал, что она смилостивится, когда победит, и простит меня. У меня сердце разрывалось от того, что она делала с собой и матерью. О себе я уже не заботился. Только тревожился за мужчин, которыми она играла. Хотя странное дело: я был все-таки рад, что Энн рядом. Без нее мне было бы совсем плохо. И вот сейчас, когда ее нет...
Генерал умолк, тяжело дыша. За последние дни он постарел лет на десять и, вероятно, еще на десять за последние два года. Он был совсем другим человеком, не тем, который сравнительно недавно вернулся, увенчанный лаврами, с войны.
Поразительно, думал я, как даже короли, императоры и генералы ломаются под грузом семейных раздоров, не выдерживая гнева оскорбленной женщины. Мир стал другой, многообразный, но люди забыли основу основ: береги свой дом, будь верен корням и крови.
— Генерал, расскажите нам о том, что произошло на стрельбище номер шесть, и мы не смеем вас больше беспокоить.
— Да-да... Ну что ж, я увидел, что Энн лежит на земле... Мне показалось... Я действительно подумал, что она подверглась нападению... Но потом она окликнула меня... сказала: «Вот ответ на твой проклятый ультиматум». Я сначала не понял, о чем она... и тут же вспомнил, разумеется, что с ней сделали в Уэст-Пойнте. Она спросила, где мать, я сказал, мать ничего не знает... Назвала меня жалким трусом. "Ты видишь, что они сделали со мной. Видишь?" И я... да, я видел... Если она хотела заставить меня увидеть, то достигла своей цели.
— А что вы ответили ей, генерал?
— Я? Я просто воскликнул: «Энн, зачем ты это сделала?» Но она... она была вне себя от ярости, совсем обезумела. Кричала, чтобы я подошел поближе, посмотрел, как она мучается. Потом сказала, что хочет предложить мне выбор — так же, как предложил ей я... — Генерал умолк, словно набираясь духу. — Сказала, что на горле у нее шнур и я могу задушить ее... Могу развязать ее, отвести домой... к маме и сделать так, чтобы все осталось шито-крыто... как в прошлый раз... Могу бросить свою дочь здесь, тогда ее найдет патруль и она все расскажет... Вот какой она предложила выбор...
— Потом вы подошли к ней и попытались развязать? — спросила Синтия.
— Н-нет... Даже не пытался. Я боялся приблизиться к ней. Я стоял у машины и вдруг... не выдержал, сорвался. Вся обида и злость, накопившаяся за эти годы, выплеснулась наружу... Я крикнул, что мне наплевать на нее... наплевать на то, что с ней случилось десять лет назад... Я уезжаю, и пусть полицейские найдут ее в таком виде или первый же взвод, прибывший на стрельбы. Пусть об этом узнает весь свет, мне безразлично, пусть... — Генерал оборвал себя на полуслове и уставился в пол. — Сказал, что она больше не сможет причинить мне зло. А она несла какую-то околесицу, приплела Ницше... «Чем больнее тебе, тем сильнее я. Беды меня укрепляют» — и все такое. Она издевалась надо мной, потому что я держался за должность и звание... Я сказал, что ухожу из армии, что она растоптала мое чувство к ней и мы квиты.
Генерал налил себе воды из графина.
— "Ну и прекрасно! — кричала она. — Ну и уезжай. Я никогда не ждала от тебя ничего доброго..." Потом заплакала, и я слышал, как она сказала... Она сказала: «Папа...» — Генерал поднялся. — Простите... Я больше не могу...
— Спасибо, генерал, — сказал я.
Мы пошли к двери. Сзади донеслись рыдания. Я остановился.
— Еще одна смерть ничего не поправит. Постарайтесь остаться мужчиной.
Не знаю, слышал меня генерал или нет. Он стоял к нам спиной.
Глава 29
Я выехал со стоянки у штаба и через несколько сотен ярдов остановился на обочине. У меня тряслись руки — запоздалая реакция на встречу с генералом.
— Теперь мы знаем, почему у нее на щеках были следы высохших слез.
— Меня что-то мутит, — сказала Синтия.
— Выпить бы...
— Никаких «выпить». — Синтия выпрямилась на сиденье. — Нам надо спешить. Где сейчас Мур?
— Надеюсь, в город не уехал. Иначе ему несдобровать. — Я включил стартер и направил свой «блейзер» к учебному центру.
— И все-таки генерал не бросил ее, как тогда в Уэст-Пойнте, — начала вслух рассуждать Синтия. — Он уехал со стрельбища, поддавшись чувству гнева, и лишь по пути понял, что это их последний шанс наладить отношения... Подумал, не вернуться ли назад, но сообразил, что все равно понадобится нож, чтобы разрезать шнур, одежда, желательно присутствие женщины... Заботы о мелочах помогли ему успокоиться, и он решил ехать на Бетани-Хилл, к единственному человеку, которому целиком доверяет... Кстати, когда Фаулеры прибыли на место, они не подумали, что это он задушил ее? Как ты думаешь?
— Это могло прийти им в голову... Но, вернувшись домой, они видели, с какой болью и недоумением он встретил печальное известие.
— Скажи, а Фаулеры не могли... не должны были увезти труп?
— Ни в коем случае!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48