«Не расстраивайтесь, вы ни в чем не виноваты. Дело случая!» А какой там случай, какое там «ни в чем не виноват!» Кругом виноват! Значит, он, старый ржавый шомпол, и должен думать о том, чтобы спасти друга из западни, которая вот-вот захлопнется! Не поговорить ли с ним сейчас об отъезде? Ванька уходит завтра ночью и пойдет в Кенайский залив.
Македон Иванович осторожно, через плечо посмотрел на Андрея. Тот, удивляясь, почему стали малы петербургские бальные перчатки, с трудом и страхом натягивал их на ставшие большими и тяжелыми, как гири, руки. «Нет, не надо сейчас его тревожить, — решил капитан. — У него через несколько часов встреча с любимой женщиной после пятилетней разлуки. Он только виду не показывает, умеет, ангелуша, в руках себя держать, а у самого, поди, внутри все огнем горит. Что-то принесет ему эта встреча? Дал бы бог ему счастья! Золотой же человек!»
Андрей, натянув, наконец, перчатку, оглянулся и только теперь заметил подавленное настроение капитана.
— Что с вами, Македон Иванович? — участливо спросил он. — Вы чем-то расстроены?
— А отчего бы мне расстраиваться? Это вам показалось. Кавказский ревматизм разыгрался, всего и дела. К погоде, чай.
— От меня вы, родной мой, ничего не скроете! — обнял Андрей капитана за плечи — Вижу, есть у вас что-то на душе. Знаете что? Пойдемте вместе в замок! Для дворян вход открыт. Вот и развлечетесь. А для меня какая это радость будет! Хочется показать вам ее… Лизу. Боюсь я этой встречи. Что найду я в ней? Идемте, Македон Иванович.
— Не пойду, не обижайтесь, Андрей Федорович. Кавказскому офицеру и смотреть-то зазорно, как наши чиновные будут выплясывать у янков хозяйскую улыбку. Новый барин появился — старого долой! Холопы! А на встречу эту вам лучше одному идти. Как на медведя! Ничего, справитесь! А я лучше в собор ко всеношной схожу. Помолюсь архангелу Михаилу. Он ведь тоже офицер, архистратиг! Должен он помочь старому кавказскому офицеру. Угадали вы, на сердце у меня что-то неспокойно. А мое сердце — вещун!
Счастливо-возбужденное настроение Андрея сразу пропало. Он понуро опустился на стул.
— А вы идите, идите! Вам непременно надо идти! — подал ему Македон Иванович охотничью куртку в разноцветных заплатах. — Эх, шуба-то у вас не по фраку. Хламида! Извольте одеваться, сударь мой!
Когда, одевшись, Андрей шел к выходу, тихо открылась дверь и на пороге встала Айвика. Он внезапно смутился и опустил глаза. Потом, пересилив себя, несмело улыбнулся ей. Девушка ответила ликующим взглядом.
Македон Иванович вышел на крыльцо, провожая. Андрея. И когда тот подошел уже к калитке, вдруг тревожно сказал:
— Погодите!.. Слышите?
Андрей остановился и прислушался. На улице раздался свист, долгий и резкий, как плач чайки в бурю. Настоящий матросский свист. Вдали, видимо, в конце улицы, ответил второй такой же свист.
— Матросы рассвистелись Мало ли их теперь по улицам шляется, — сказал Андрей, открывая калитку.
— Может, и так, — согласился капитан, но долго еще стоял на крыльце, прислушиваясь к удаляющимся шагам Андрея.
БАЛ В ЗАМКЕ БАРАНОВА
Дом Главного правителя колонии называли обычно в городе замком Баранова Первый Главный правитель Александр Баранов решил, что лучшим местом для его замка будет вершина Кекур-Камня — отвесного каменного утеса, обрывающегося к океану. Дом, построенный из дикого черного камня, подступивший с одной стороны к десятисаженному обрыву в океан, а стрех других сторон окруженный многопушечными батареями, был действительно замком, способным выдержать самый свирепый штурм или длительную осаду. Колошенская резня 1802 года научила Баранова осторожности, и он целых 16 лет, до конца своего правления, укреплял и вооружал замок по всем правилам фортификации. Видный со всех концов города, замок в этот вечер сиял, как резной фонарь. Окна двух его этажей пылали яркими огнями.
Андрей подошел к воротам старой крепостной башни, и часовой опустил было ружье, загораживая дорогу оборванцу в заплатанной куртке. Но, заметив белевшие под вытертым мехом воротничок и манишку, солдат поспешно отступил к будке. Покосились на Андрея и ливрейные лакеи, принимавшие от гостей верхнюю одежду в большом вестибюле замка. Но, увидев фрак, и они почтительно закланялись.
Андрей взбежал на второй этаж, чувствуя приятную легкость городского костюма, тонкого и почти невесомого после меховых доспехов. На просторной площадке второго этажа, огороженной перилами, он остановился. Здесь, перед большим зеркалом, освещенным шандалами, толпились дамы, оправляя туалеты. «Нет такой женщины, которая прошла бы мимо зеркала, не остановившись, — подумал Андрей. — Здесь я наверняка увижу Лизу». Он прислонился к стене и начал разглядывать проходивших дам.
Съезд только начался. По лестнице поднимались и жеманились у зеркала жены служебной компанейской мелкоты, чиновницы в старомодных чепцах и неуклюжих, хотя и дорогих платьях, и румяные курносые креолки, спутницы жизни компанейских инженеров, шкиперов, лекарей, учителей, заведующих складами, в платьях поскромнее, из тафтицы и китайской канфы. Но какая креолка устоит перед соблазном не навесить на себя яркие и пестрые ленты? И они обмотались немеренными аршинами лент, как их матери обвешивались аршинами бисера, стекляруса и цуклей.
«Где же повторение пышности и роскоши петербургских балов? — думал, усмехаясь, Андрей. — Это больше похоже на петровские ассамблеи. Тут и шкипер, и мастер, и купец, и вельможа. Впрочем, вельмож что-то не видно. Ах, нет, вот и они!»
На лестнице стало вдруг тесно и шумно, как на базаре. Это появились американцы, румяные, откормленные, горластые. Они с хозяйской бесцеремонностью перекликались во всю глотку, как через улицу, пинали друг друга и оглушительно хохотали.
На площадку поднимались все новые и новые гости. Нарастал гул оживленных голосов, журчал женский смех, в зеркале сверкали возбужденные женские глаза, из далекого зала доносились звуки настраиваемых скрипок. Вся эта атмосфера начинающегося бала будоражила Андрея, как будоражил когда-то каждый петербургский бал молоденького корнета Гагарина. И вдруг перед глазами его встала полутьма, а горло перехватила острая вонь индейской бараборы. Он сидит на нарах, рядом с Красным Облаком, нащупывая револьвер, опасаясь очередной злобной вспышки Громовой Стрелы. Давно ли это было? Совсем недавно, словно вчера. Андрей провел по глазам, и снова загорелись бальные огни.
Появились, наконец, и петербургские дамы с «Бородина». Их окружали морские офицеры русской эскадры, стоявшей на ново-архангельском рейде. Андрею пришлось вытягивать шею и становиться на цыпочки, чтобы разглядеть лица столичных дам. Но Лизы среди них не было. Он вдруг встревожился: не приехала ли Лиза раньше его, а он бесцельно торчит на лестничной площадке. Кинув последний взгляд на дам, поднимавшихся по лестнице, он пошел к широким арочным дверям, через которые виднелась длинная анфилада комнат. Все они были ярко освещены, всюду горели жирондели и лампы, масляные и только что появившиеся керосиновые. А вдали, в бальном зале, сияла огромная люстра, зажженная на все рожки. И все же и при этом ярком свете было в парадно убранных комнатах уныло и тоскливо, как во всяком доме, живущем прошлым Радовали глаза лишь гигантские морские раковины, майолики неистовых расцветок и старинные китайские вазы из стыдливо-розового нефрита и нежно-зеленой яшмы. Это были свидетели былой славы, подарки Баранову его друга гавайского короля, кантонских мандаринов и купцов.
«Да, была слава, летевшая на аляскинских бригах по всем океанам! А завтра и славу русскую продадут! — Андрей подошел к окну, откинул штору. Окно было узкое, как бойница в крепостной стене. Глубоко внизу, к подножию Кекур-Камня, накатывал черно-зеленые валы освещенный луной океан. — Не для балов строил свой замок незабвенный Баранов, а для отражения неприятеля. Говорят, он сбрасывал отсюда в океан казнокрадов, шпионов и предателей. Это, конечно, легенда. А сегодня он швырнул бы, пожалуй, в океан не одного собирающегося отплясывать на панихиде по его любимой Аляске!.. »
В мрачно-торжественном бальном зале грянул оркестр. В Ново-Архангельске, как и в Петербурге, бал начали полонезом. Но местные музыканты сделали из медлительного, певучего произведения Шопена что-то залихватское. Особенно отличались гнусавая скрипка и бубен, захлебывавшийся от усердия.
— Музыка дикарская! — засмеялся кто-то сзади Андрея неприятно-знакомым смехом. — Не пригодны моржовые жилы на скрипичную квинту.
Андрей оглянулся. Сзади стоял Шапрон, во фраке, с пестрой орденской розеткой в петлице. Встретившись глазами с русским, маркиз склонился в изящном светском поклоне.
Андрея взбесила эта элегантная наглость. «Я же просил его не подходить близко ко мне! Сволочь! Наглая сволочь! Дать ему по физиономии? Выйдет публичный скандал. Нет, никаких скандалов! Сюда должна прийти Лиза…»
Под звуки залихватского полонеза лакеи распахнули двери, и в зал вошел последний Главный управитель Российско-Американской Компании князь Максутов, известный также под кличкой «Собачья смерть». По владениям своим этот вице-король Аляски ездил в большой нарте, устроенной в виде домика с железной печкой. Запрягали в такой дормез на полозьях не один десяток собак, а так как князь, как и всякий русский барин, любил быструю езду, то и дохли загнанные псы тоже десятками. Князь вел под руку жену. На черном, расшитом блестками платье княгини эффектно выделялся снежной белизной горностаевый палантин, бесценный дар Аляски. Царственной осанкой, широким пухлым лицом и пышными седыми волосами, похожими на пудреный парик, Максутова напоминала Екатерину II. Андрей невольно улыбнулся, вообразив Екатерину II, восседавшей не на троне, а на нарте, запряженной собаками в ало-бархатных алыках.
Князя и княгиню сопровождала свита компанейских олимпийцев, высших чиновников управления. Высокое достоинство и грозная неприступность отражались на темно-благородных лицах отставных статских, советников или на генеральских мурластых и квадратных физиономиях с холеными бакенбардами. В России статские советники управляли департаментами и казенными палатами , генералы кого-то покоряли, кого-то усмиряли, но, уволенные со службы по пункту третьему или за легкое отношение к полковым суммам, они примчались в далекий американский край с надеждой на высокие оклады и на новые взятки, если и не в звонкой монете и ассигнациях, то в аляскинских соболях и бобрах. И, видимо, они преуспели уже на колониальной службе. На женах их были дорогие туалеты, выписанные из Сан-Франциско. Такие в России и не снились этим советницам и генеральшам, а их боа и накидкам из соболя, куницы или голубого песца позавидовали бы и петербургские министерши. Андрей глядел на физиономии, полные благородства и величия, на шелковые, атласные, кружевные платья, и в голове его проносились гневные и презрительные мысли:
«Для этих продажа русских земель в Америке не позор, а всего лишь перемена хозяина. Эти и будут, с глазами искательными и голодными, расшаркиваться перед новым хозяином, выпрашивая его улыбку и снисходительное о-кей!»
— Я с вами согласен. Я тоже возмущаюсь, — сказал Шапрон таким тоном, будто продолжал прерванную дружескую беседу. Андрей не заметил, когда маркиз встал рядом. — Все так поразительно нелепо! Игра в величие, пляски и танцы накануне дня когда будет продан кусок России. Странный народ русские! Никогда нельзя угадать, как русский поступит в следующую минуту.
— Родину продает не русский народ! — не вытерпев, резко повернулся Андрей к Шапрону. — Плясать по этому случаю он тоже не будет. Плясать будут все эти Иваны, не помнящие родства. — Он кивнул на благородно-дворянские физиономии и на петербуржцев с «Бородина», стоявших отдельной группой и занятых веселой, беззаботно-праздничной болтовней. — Пляшут люди, для которых Родина там, где им удалось урвать кусок пожирнее!
Андрей спохватился и, сердясь на себя, что не утерпел и заговорил с Шапроном, отошел. Но через минуту Шапрон снова стоял рядом.
— Вы напрасно обиделись. Вы не поняли меня. Я глубоко уважаю русских, нацию, спалившую пороха больше, чем какая-либо другая, исключая, конечно, нас, французов. Русские умеют воевать, умеют работать, но торговать они должны поучиться, у американцев хотя бы. Теперь здесь будут драть с дикарей две трети шкуры, а не жалкую треть, как делали русские. Почему не всю шкуру целиком? Пусть снова обрастают, а потом снова будут обдирать. Свободное предпринимательство, свобода грабежа! Умно, черт возьми! Вы, наверное, хотите спросить меня, для чего я говорю вам все это?
— Я хочу, чтобы вы ушли прочь! — тихо, с угрозой, сказал Андрей.
— А вы знаете, кто купил у вас, у русских, Аляску? — спокойно продолжал Маркиз. — Генри Астор! За сто тысяч долларов он получил от вашингтонского правительства право на все имущество бывшей — теперь можно так сказать, — бывшей Русской Америки, на все ее богатства: пушные, рудные, лесные и рыбные. Аляска уже в жилетном кармане сэра Генри! Вместе со зверями, рыбами, лесами и недрами Аляски ему продано и человеческое стадо, то есть монополия на торговый обмен с дикарями. — Шапрон. помолчал и хихикнул: — Ваши краснокожие друзья тоже в жилетном кармане сэра Генри! Концессия дана ему на неопределенный срок. Значит, завтра великая держава России спустит свой флаг перед банкирским домом «Астор и сын»! — с въедливым ехидством закончил маркиз.
Андрей яростно, шумно вздохнул. Он понимал, для чего француз говорил ему все это. Он хотел обезволить Андрея, спутать его по рукам и ногам безнадежностью, отнять у него веру в будущее и волю к борьбе. Куда скрыться от этого наглого и опасного человека?
— Гадина! Ядовитая гадина! — шептал он, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить Шапрона.
Словно угадав мысли Андрея, Шапрон вдруг сорвался с места и побежал куда-то. Андрей почувствовал, что по залу, среди присутствующих, прошло скрытое волнение, какое возникает, когда появляются особо высокие гости, которых ждали с нетерпением, волнением и трепетом. Но в зал вошли три человека, ничем не примечательные: два молодых американца с линкольновскими бородками, в клетчатых, совсем не бальных пиджаках и брюках, третий — наголо бритый, костлявый и сутулый старик. Темный и неприметный костюм и постное выражение лица делали его похожим на пастора. Старик вошел, шаркая ногами, опираясь на толстую палку и подслеповато щурясь из-под мохнатых бровей. И тотчас, забыв свое царственное величие, к нему устремилась быстрыми шажками княгиня Максутова. За княгиней побежал ее муж.
— О, вот он, исполин среди великих мира сего! Сам большой хозяин Генри Астор! — восхищенно и преданно сказал снова появившийся рядом Шапрон. Он помолчал, не сводя с Астора молитвенно-восторженных глаз. — Клянусь, это какие-то особенные люди, особая раса! Это боги, спустившиеся на землю. У него сотни миллионов! О, боже! — сладостно простонал маркиз.
В почтительно притихшем зале был слышен только воркующий, обвораживающий голос княгини:
— Сэр, Генри, вы видите, я в трауре. Завтра у этого окна, — указала она на окно, штору которого откинул Андрей, — я буду рыдать, когда спустят русский флаг.
Астор ничего не ответил княгине, даже не посмотрел на нее, скучающе поглаживая сухими желтыми пальцами бритый подбородок.
— Он не обращает на княгиню ни малейшего внимания. Он не слушает ее! — засмеялся Шапрон. — О, миллионы! Миллионы не обязаны слушать, а их должны слушать все смертные!
Астор вдруг заинтересованно зашевелился и с грубой бесцеремонностью указал палкой на большое майликовое блюдо, висевшее на стене зала. И, повинуясь указанию палки, один из олимпийцев княжеской свиты ринулся к стене через испуганно расступившуюся толпу, снял блюдо и поднес Астору с низким поклоном и выражением восторга и преданности на благородном лице. Банкир посмотрел на прохладную, как вечерний океан, синеву майолики и постучал согнутым пальцем по краю блюда, будто покупая миску на базаре. Затем передал блюдо секретарю, кивнул одной княгине и вышел, стуча в пол палкой. И только.
— Настоящий большой хозяин! Все мое! — задохнулся от восторга Шапрон. — Говорят, он много работает, по двадцать часов в сутки, и других заставляет работать, как чертей! Теперь кончится здесь сонное царство. Он привез сюда свору коммерческих советников и специалистов. Вчера здесь высадился целый полк трапперов. Астор переманил их из Канады и Штатов. Завтра после полудня каждый пойманный бобер или застреленная лиса тоже ляжет в жилетный карманчик Астора. Вся пушнина Аляски в его руках! Какие колоссальные барыши!
Речь Шапрона, то восторженная, то ехидная, угрожающая, начала действовать на Андрея. Он чувствовал себя обложенным медведем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34