Не любовь! Ибо, как написано в Коране, мужчина любит лишь своих законных жён, а в рубай этого безрассудного старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами основы семьи и брака! Он призывает юношей пить вино и развлекаться на лужайках с музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова:
Я терплю издевательства неба давно.
Может быть, за терпенье в награду оно
Ниспошлет мне красавицу легкого нрава
И тяжелый кувшин ниспошлет заодно...
- Я признаю эти стихи.
Теперь уже не ропот, а рокот возмущённых голосов повис в воздухе. Оболенский слушал все обвинения в адрес дедушки, опустив голову. Как бывший работник прокуратуры, он не мог не признать их весомость и состоятельность. Хотя... всё равно бы не вспомнил, что такое "прокуратура".
- О Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Если бы только этим ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его, снисходя к его почтенным годам. Но он посмел поднять руку на... самого Всевышнего! Он, в своём слепом ничтожестве, попытался свалить на Аллаха всю ответственность за свои же грехи. Он бесстыдно обвиняет самого Господа в нарушении законов Шариата. Вы только послушайте, правоверные:
Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь,
И опрокинул мне с вином стакан, Господь!
Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства?
Гром раздери меня, коль ты не пьян, Господь!
Дальше обвинителю пришлось кричать в полную глотку, дабы хоть как-то перебить фанатичный рёв толпы. Хайям ибн Омар только молча кивнул, в очередной раз подтверждая своё неотъемлемое авторство, и остановить вой оголтелых фанатиков было уже невозможно. Не будем врать, что в вину старика поверили все, для большей части народа его стихи были абсолютно близки и понятны своим истинным, а не поверхностным смыслом. Но были и другие... Дураков, как правило, много не бывает. Но они шумны, энергичны и полны нечеловеческой злобы к любому творцу, пытающемуся жить своим умом - вне понимания их узколобого мира. Поэтому, когда казий патетично бросил в толпу: "Виновен ли этот человек?" - нашлись те, кто счастливо завопил: "Виновен!" Селим ибн Гарун аль-Рашид был очень доволен. Огромный волосатый палач положил тяжёлую пятерню на хрупкое плечо старика...
* * *
Всё лучшее о себе я тоже услышу после смерти...
Автор.
Вот мы не так давно рассуждали с вами о похожести религиозных догматов, а теперь коснёмся одного, очень яркого, различия. Помните, как сказано у христиан: "Тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставь левую..." Это, видимо, для того, чтобы бьющему стало как-то стыдно и он больше не дрался. А может, и извинился в придачу... Но честно предупредим: на пьяниц, наркоманов, садистов и душевнобольных это правило не распространяется! В исламе всё иначе, там официально разрешено "отвечать на зло равноценным злом". Хотя "простивший и смирившийся будет возвышен Аллахом"! Вот видите, им, восточным людям, это можно, а нам... Может быть, именно поэтому мы так легко забываем добрые христианские законы и с присущим русскому человеку смирением, получив по правой щеке, размашисто сворачиваем зачинщику челюсть! Всю челюсть. Чего уж там на пощёчины размениваться...
- Ты хочешь что-нибудь сказать? - Эмир поднял руку с холеными пальцами, посверкал перстнями, и над площадью разом воцарилась тишина. - Говори, ибо следующие слова ты будешь произносить уже перед престолом Всевышнего!
- Я... старый, выживший из ума глупец... - Хайям ибн Омар высоко поднял голову, чтобы никто не видел его слез. - Я писал свои стихи для людей, обладающих тонким умом, чувствующих шутку, и если над кем и смеялся, так лишь над самим собой. Но я виновен перед Аллахом... И вина моя столь велика, что не имеет прощения! Я... своими руками... послал в Багдад самого прекрасного, самого умного, самого почтительного из всех юношей - своего внука Льва Оболенского...
Здесь стоит сделать короткий перерыв ради описания выражений лиц присутствующих. Должен признать, что всё многообразие чисто человеческих эмоций разом проявилось в исключительной полноте и первородной яркости. Народ вытянул шеи и разинул рты - оказывается, ловкий Багдадский вор был внуком знаменитого поэта! Эмир вытаращил глаза, до боли в пальцах впиваясь в подлокотники трона, - ему совсем не хотелось, чтобы на площади, прилюдно, вспоминали о том, как этот молодец украл рыженькую танцовщицу Ириду! Благородный господин Шехмет молил небеса, взявшие Льва Оболенского, чтобы те его ни за что не возвращали! А сам Багдадский вор шумно рыдал на плече у Ходжи Насреддина, вытирая мокрый нос его же фальшивой бородой, потому что "таких хороших слов он от дедушки с детства не слышал"...
- Да, мой бедный внук был вором... это я сделал его таким. Ибо если у народа нет своего героя, то и неуловимый солнечный зайчик может разить его врага страшнее удара молнии! Мой мальчик был высоким, сильным, голубоглазым, его нельзя было не заметить в толпе. Быть может, он жил грехом, но у него было большое сердце... Скажите, правоверные, разве он хоть кого-нибудь довёл до нищеты? Разве украл последнюю лепёшку у бедной вдовы? Разве он обидел ребёнка? Разве не раздавал всё ворованное простым людям?
- Воистину так... - прошелестело над базарной площадью, а эмир посмотрел на начальника городской стражи таким взглядом, что тот начал икать.
- Багдадский вор клеймил жадность, глупость и чванство. Он был для вас звуком праздничного бубна, потаённым смехом в ночи, глотком свободы в тисках безжалостного закона. Закона - единого для всех, а потому карающего без разбора... Стражи сказали, что мой внук уже... на небесах... Зачем мне жить? Пусть и моя стариковская голова падёт к неумолимым стопам Закона, разучившегося смеяться.
- О чём ты говоришь, вздорный старик?! - рискнул вставить своё слово казий. - Закон - праведен и дан нам Всевышним для укрепления души и смирения страстей. Тот, кто нарушает законы, идёт против воли Аллаха!
- Ты прав, о почтеннейший... - печально подтвердил Хайям. - Мудрость предпочтительнее беззаботного смеха. Я низко склоняюсь перед каждым мудрецом, учащим в своих книгах юношей правде жизни. Пища для ума, как и пища для тела, должна быть и правильной, и полезной. Мой внук был насмешкой над вашими мудрыми речами... и это плохо! Но что будет с человеком, если его поить только молоком и мёдом? Они очень полезны. Но иногда... редко... всего один глоток ароматного вина способен принести в сердце несказанную радость! Багдадский вор был тем, что заставляло народ улыбаться и... верить.
- Он был вором!
- Увы... но у него была добрая душа, и его забрала на небеса сияющая колесница святого Хызра!
- Уж не думаешь ли ты, старик, что от этого мы сочтём его праведником?! наигранно расхохотался казий. Его смех прозвучал как-то особенно одиноко, напоминая скорее кряканье полузадушенной утки. - Господин Шехмет, лично присутствовавший при этом, убеждён, что злодея забрали, дабы избавить от него землю Востока и бросить великого грешника пред грозные очи всесильного Аллаха!
- Что ж, тогда и мне пора отправляться вслед за ним, - покорно кивнул поэт, опускаясь на колени перед палачом.
- Но почему ты не хочешь просить о помиловании? - неожиданно поднялся эмир. - Разве твоя жизнь и твоя смерть не в моей воле?!
- О нет, великий эмир, всё в руках Аллаха... Когда-то давно он дал мне эту жизнь в долг и сегодня лишь заберёт обратно. Кто я такой, чтобы судить деяния Всевышнего?
- Ответ, достойный мудреца... Но не уподобляйся торопливому юноше - я мог бы не только пощадить твою жизнь, но и наградить тебя!
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть!
неожиданно громко, отчеканивая каждое слово, словно серебряный дихрем, ответил старик.
Восхищённый гул пронёсся над площадью, и Селим ибн Гарун аль-Рашид с каменным лицом опустился на трон.
- Правоверные мусульмане! Вы сами видите закостенелое упрямство этого седобородого безумца. Наш добросердечный эмир сам предлагал ему прощение, - но он отверг его милости. Пусть же ятаган палача станет последним укором тому, кто выпустил на наши улицы бесстыжего шайтана, именуемого Багдадским вором! Пусть...
- Довольно! - Густой, благородный бас прервал суетливую речь казия. В первых рядах царедворцев встала могучая фигура девушки в чадре и подвенечном платье. Она подошла к палачу, еле слышно бросив ему пару слов сквозь зубы. Мужчина ахнул, отбросил ятаган и поспешно ретировался, прикрывая обеими руками то, что так старательно прячут футболисты во время штрафных ударов. А девушка, не обращая внимания ни на кого, легко подняла старого Хайяма, ласково прижимая к своей необъятной груди. Стоптанные пятки несчастного бултыхались в воздухе...
- Что происходит? - искренне удивился правитель.
- Багдадский вор - Лев Оболенский не умер! - громогласно оповестила "невеста из Самарканда", поставив старика на место. - Он жив! Отпустите дедушку, и я покажу вам Багдадского вора.
Селим ибн Гарун аль-Рашид сделал нервный жест левой рукой, что было оценено как согласие на сделку. В ту же минуту к его ногам полетела чадра, фальшивые косы, красное платье и пышные шаровары. По эффекту разорвавшейся бомбы этот стриптиз превзошёл все "укусы пчелы", вместе взятые.
- Будем знакомы, я - Лев Оболенский!
* * *
Смех - это не оружие.
Это - обезоруживание.
Практика пацифистов.
После утреннего обхода главврач чуть не уволил двух молоденьких медсестер. Причина увольнения - надругательство над пребывающим в состоянии комы больным! Согласитесь, это что-то... Нет, в наше противоречивое время младший медицинский персонал мог быть уволен за взятки (хотя вряд ли...), за невнимание, за преступную халатность, за... да за что угодно, но не за это! Главврач больницы, а с ним еще четверо специалистов застукали девушек за абсолютно непотребным занятием - они наносили макияж на лицо беззащитного пациента. Вообще, подобное деяние даже трудно с ходу классифицировать... Издевательство, глупая шутка, подготовка к будущей практике в морге? Доподлинно никому не известно... Обе девицы, рыдая на весь этаж, клялись Гиппократом, что они ничего такого не делали. Совсем наоборот, пытались ватками и носовыми платочками стереть с больного непонятно откуда появившуюся косметику. Это не они, а кто-то другой подвёл пациенту глазки, накрасил реснички, нарумянил щёки и жутко извозил помадой губы. Естественно, им никто не поверил... Макияж был нанесён абсолютно профессионально и явно женской рукой. Кое-как главврач сдержал праведный гнев и дал медсестричкам испытательный срок...
Ай, какое яркое солнце горело в тот день над притихшим городом... Какое синее небо раскинулось сияющим шатром так высоко, что даже верхушки минаретов не доставали его, как ни тянулись... И какой человек блистал на самой известной сцене Багдада - грубом помосте, куда мог ступить каждый, но оттуда ещё никто не уходил своими ногами...
- Ну, всё... всё, дедуль... не надо. - На Льве оставались лишь белые нижние шароварчики, чуть ниже колен, да пара ниток недорогих бус.
Старый Хайям припал к его груди, и наш герой продолжил неуклюжие утешения:
- Живой я, живой! Что со мной сделается... Ты-то как здесь оказался? За каким шайтаном тебя понесло в Багдад... сидел бы себе в санатории, в шашки с Бабудай-Агой резался. А, саксаул?
- Аксакал! Глупый мальчишка! Никуда я не ездил... - тихо признался Хайям. - Так и сидел в пустыне. Джинн приносил вести о тебе, одну чудеснее другой... Потом ты пропал... я пошёл в город...
- Вот это зря! Я ж не младенец на прогулке, извилинами шевелить умею, не потерялся бы... Кстати, а где наш чёрный друг? Я ему пиво обещал.
- Они... отобрали кувшин.
- Кто, стражники? - Лев обернулся и грозно поманил пальцем господина Шехмета. - Да, да, вас, почтеннейший! Это что же получается? Подчинённые вам блюстители порядка задержали и обобрали прямо посреди улицы пожилого, уважаемого человека. Где дедушкин кувшин, а?!
Шехмет сначала немного опешил, потом подошёл поближе к Оболенскому, присмотрелся повнимательнее и, выхватив кинжал, тонко завопил:
- Стража-а! Взять его! Он тот самый Багдадский вор!
Придворные засуетились, двое рослых телохранителей мгновенно прикрыли правителя, а народ на площади прямо-таки взвыл от восторга! Вот стража никуда не набежала... Зачем бегать? Преступник и так стоит почти голый, без всякого оружия перед судом великого эмира, в окружении десятков нукеров и всадников с ятаганами. А самое главное, что при таком скоплении народа это было совсем небезопасно. Оболенский меж тем, не говоря дурного слова, усадил старого поэта на своё место и беззастенчиво обратился к эмиру:
- Дорогой наш Селим ибн Гарун аль-Рашид, давай сначала ты меня выслушаешь, а потом начнёшь домогаться с претензиями. Раз уж я здесь, перед всем народом, нигде не прячусь и ни от чего не отпираюсь, гак начнём показательный судебный процесс над Багдадским вором прямо тут! Граждане-багдадцы, возражений нет?
- Только не уходи! Останься, ради аллаха!
Под давлением выкриков из толпы великий эмир сдержанно кивнул. Он ведь был поборником истины и верным слугой Закона, а значит, никак не мог отказать даже самому закоренелому преступнику в справедливом суде.
- Итак, во-первых, торжественно и официально заявляю: всё, что было здесь высказано в качестве обвинений моему уважаемому дедушке, - ложь и брехня! Если судить о личности поэта по его стихам, то Пушкин с няней гасил кружками, по-чёрному! Блок ломал коням тяжёлые крестцы, Есенин сосал глазами синь, Маяковский сверлил флейты из позвоночников, а Хлебников вообще пинь-пинь-пинькал зинзивером! Есть ешё Вознесенский, но он такое писал, мне повторить неудобно... Любому филологу ясно, что дедуля писал образно, на философско-отвлечённые темы, без обязательной проекции на себя лично. Кто готов выступить декадентствуюшим оппонентом, прошу сюда вместе с контраргументами!
На до-о-о-лгую минуту повисла гробовая тишина. По-моему, Ходжа Насреддин был одним-единственным человеком, который хоть что-то понял, Ну, по крайней мере, уловил общую суть...
- Возражений всё ещё нет? Отлично. Селим Гарунович ибн Рашидович, если ты тоже не против, то мой дед полностью оправдан! Молчишь? Хорошо, в большинстве культурных стран - это общепринятый знак согласия. Теперь переходим к главному. Какие у тебя претензии лично ко мне?
На этот раз эмиру было некуда отступать. Становилось совершенно ясно, что именно здесь и сейчас решается судьба всего правопорядка, на всём Востоке. Если какому-то наглому вору удастся склонить на свою сторону общественное мнение - нравственность погибнет навеки! Порок будет неискореним даже самыми жестокими репрессиями. Если же в споре победит буква Закона, уже никто и никогда не посмеет упрекать великого эмира в злоупотреблении властью, и его имя восславят в веках!
- Что ж, будь по-твоему, Багдадский вор... Я сам зачитаю длинный список твоих прегрешений, от одного упоминания которых сердца истинных мусульман содрогаются от ужаса! Вот твой первый проступок: ты украл четыре перстня благородного господина Шехмета, а его самого опоил...
- Ни в одном глазу! - клятвенно заверил Лев. - Но если есть сомнения, спросим у него самого. Так чем это я вас опоил?
- А... эм... великий эмир, он говорит... правду, - краснея, как свёкла, выдавил начальник городской стражи, - Все перстни мне вернули, и я ничего не пил! Клянусь бородой пророка! Я только понюхал и сразу всё... понял. Я не выпил!
Над площадью пронёсся чей-то сдержанный гогот.
Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил:
- А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской стражи, распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних...
- Смилуйся, о великий и справедливый!., - в полный голос взвыл Шехмет, падая на колени. - Всё, о чём ты говоришь, сотворили бесстыжие демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать... А уж тем более этот неуклюжий медведь!
- Есть ещё какие-нибудь обвинения? - ровно спросил Лев, победно подмигивая начинающим хихикать людям.
- Ты обманул и опозорил Далилу-хитрипу и ее дочь, мошенницу Зейнаб! Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская ртуть от стыда бежал в родной Каир. Признаёшь ли ты это?
- Вы о Ночи Бесстыжих Шайтанов? Так там, как я понимаю, тоже похозяйничали барабашки... Весь город в свидетелях, правда?
- Истинно так! - дружным хохотом откликнулся народ.
- Но это был ты! - взвился оскорблённый эмир. - Ты и твой проклятый дружок, осквернитель морали - Ходжа Насреддин!
Оболенский открыл было рот, но ответить не успел. С переднего ряда гордо поднялся невысокий благообразный старик и величаво прошагал к Багдадскому вору:
- Здесь прозвучало моё имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела Джабраила, прозвучало осуждающим тоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40