- Алексей Дмитриевич, это трагическая случайность. Игорек попал в дурную компанию. Он не мог совершить такого. Эти негодяи свалили свою вину на неопытного парнишку. Вы должны разобраться и восстановить справедливость.
- Мы уже разобрались. Ваш Игорек, несмотря на возраст, оказался самым активным участником надругательства и убийств. Многое успел неопытный парнишка, в самом начале жизни... - Я чуть было не добавил: - И в самом ее конце.
- Этого не может быть! Они оговорили его. Он получил такое воспитание... Он нежный, ласковый, доверчивый... Ранимый...
Розовый, словом.
- Вы - мать. Я понимаю ваши чувства. А вы можете понять чувства других матерей? Матерей этих девушек, например. Кстати, потерпевшая Светлана Рябинина, по мнению врачей, вряд ли оправится от пережитого. И если останется жива, никогда не сможет иметь детей, будет доживать инвалидом по психике. Ей тринадцать лет...
- Мы поможем ей! Мы с мужем сделаем все, чтобы спасти девочку! Любые лекарства, любые компенсации...
Я почти не слышал ее, я вспоминал нашу Надежду-недотрогу с ее загадочной болезнью. Надежду, которая жила теперь только одной мечтой мечтой о мести. Жестокой, беспощадной. Потому и несла свою опасную вахту в лесу, среди озверевших бандитов.
Нет, Надежду не насиловали. Насиловали ее шестилетнюю дочь, на глазах матери, когда та, открыв собственное кафе в хорошем месте на Набережной, отказалась платить "за крышу" ребятам Битого.
Девочку удалось спасти. Преступники-изуверы ушли от ответственности, при немалой заслуге Семеныча. А Надежда забо лела. Непонятным психическим заболеванием. Она уже никогда не будет женщиной, несмотря на молодость, красоту и физическое здоровье. При любой попытке близости, даже с любимым человеком, все ее тело сотрясали какие-то страшные судороги, вроде эпилепсии. Подумал я и о том, что родители девочек Щербаковой и Дубининой еще не знают о страшной гибели своих дочерей ради скотского удовольствия нескольких подонков. А ведь мне или Волгину предстоит сообщить им об этом...
- ...У него абсолютный слух, он прекрасно рисует акварельные пейзажи, его стихи публикует взрослая печать...
Да, да, можете не продолжать, Ираида Семеновна, способности вашего мальчика мне известны.
- ...И из-за какой-то минутной слабости, рокового стечения обстоятельств... Вся его жизнь пойдет...
Еще немного - и любовь к сыну в ее душе сменится ненавистью к его жертвам. Хватит.
Я включил селектор:
- Принесите мне дело Глазкова и Петрикова.
Лялька, по-моему, даже через стену читает мои мысли и чувствует мои желания: в папке, которую она положила мне на стол уже были сделаны закладки в нужных местах.
- Теперь послушайте меня, Ираида Семеновна. - Я раскрыл папку. - Лист дела двадцать второй. Цитирую показания Петрикова: "... Потом мы еще немножко ее побили. И я захотел ее... второй раз, но Глазков оттолкнул меня и сказал: "Успеешь, молодым у нас дорога"... Потом Паршаков закурил, а Глазков засмеялся и сказал ему: "Вставь ей туда папиросу. А я ей прикурить дам". Паршаков тоже засмеялся. И они это сделали. Тогда потерпевшая пришла в себя и стала грозить нам, что сообщит в милицию и нас всех посадят. Тогда Паршаков спросил нас: "Кто еще ее будет?" Но мы уже устали. И он обхватил ей шею проводом, лег на нее и стал душить. Но у него не получалось, потерпевшая дергала ногами и все время Паршакова с себя сбрасывала. Тогда Глазков сказал: "Эх ты, дай помогу". И они взялись за провод с двух сторон и стали тянуть. А я держал ее за ноги... Потом мы сели к костру и еще выпили. А Глазков иногда брал у Паршакова спички, подходил к Щербаковой и поджигал ей волосы на половом органе..." Достаточно, я думаю?
Глазкова была мертвенно бледна. Я налил ей воды. Стуча зубами о край стакана, она с усилием сделала глоток.
- Этого не может быть...
- Ваш сын дал аналогичные показания.
- Этого не может быть... - И привела последний довод: - Он больше не будет.
С этим нельзя было не согласиться.
- Что ему грозит?
Все, с меня хватит. Я пожал плечами:
- Суд.
Она с трудом поднялась, машинально защелкнула сумочку:
- Алексей Дмитриевич, вы один можете спасти моего сына. Ради этого я готова на все. - Помолчала и добавила для ясности: - Для вас.
Мне было жаль ее. А ее сына - нет. Единственное, что я бы от нее принял, это уход из школы, с поста директора. Но я, конечно, промолчал. И не нашел, к сожалению, слов утешения. Их не было у меня.
Когда Глазкова ушла, я позвал Ляльку:
- Запиши. Передашь в рабочую группу УК. Диктую: "Изнасилование без отягчающих обстоятельств - кастрация. Групповое изнасилование - смертная казнь. Изнасилование малолетней - публичная казнь". Записала? Иди.
Лялька закрыла блокнот, забрала дело и сказала с порога, совсем другим тоном, благожелательно-восхищенным:
- А к вам опять дама.
- Кто такая? По какому вопросу?
- Сейчас доложу.
Вышла, вернулась без бумаг, торжественно, не закрывая за собой двери, провозгласила:
- Княгиня Щербатова, урожденная Лиговская. По личному вопросу.
- Проси! - я только руками развел.
И входит действительно Дама - высокая, стройная, в шляпке с вуалью и перчатках. Восьмидесяти лет. Но не на вид, конечно.
Красивой походкой - вся как натянутая струна - идет к столу, откидывает вуаль, снимает шляпку и кладет на стол. И где теперь его искать, мой стол?
Я придвигаю даме стул и не могу удержаться от улыбки...
...Эта встреча мне хорошо запомнилась. Она произошла на Рынке. В рядах, где крестьяне торговали яйцом и птицей.
Дама стояла у прилавка и, откинув с лица вуаль, приценивалась к бойкому разноцветному петушку:
- Худенький он у вас, милейший. Сбросьте какую-нибудь малость.
- Ты не гляди, что он малой да худощавый, - не уступал хозяин - хитрый мужичок. - Он, знаешь, зато какой ебкий!
Дама едва не села, но удержалась на ногах.
- Милый мой, я совсем его не для этого беру.
- Не! В суп не дам. Только на племя. - И мужичок, сам похожий на своего петушка - задиристый, жилистый - потянул его за тесемку, привязанную к лапке.
Дама пошла дальше по рядам, искать другого петушка, скажем, более упитанного.
Эта милая сцена вспомнилась мне сейчас, и как-то стало немного светлее на душе, почерневшей от разговора с несчастной Глазковой.
- Меня зовут Мария Алексеевна, - представилась дама, - но можете называть меня просто княгиней.
- Слушаю вас. - Я старался догадаться, что за дело могло привести ее ко мне - дама выглядела спокойной и не была похожа на человека, пришедшего со своей бедой.
Лялька вкатила сервировочный столик, обратилась к посетительнице:
- Что вы предпочитаете, сударыня, чай, кофе, рюмочку?
- Вы очень любезны, милочка, - отозвалась дама. - Рюмочку с кофе, это не трудно?
- Это приятно, - улыбнулась Лялька.
Когда, накрыв угловой столик под рыцарем, она вышла в приемную, дама доверительно шепнула мне:
- Эта очаровашечка, похоже, влюблена в вас.
- Эти очаровашечки, в их возрасте, всегда в кого-нибудь влюблены, отмахнулся я, догадываясь, что, несмотря на катастрофическую разницу в летах, княгиня и Лялька нашли уже общий язык. Впрочем, немудрено. Лялька кого хочешь с первых слов обаяет. Ее беззаботное и естественное, как у птички на ветке, очарование действует неотразимо на лиц любой возрастной категории и любого пола: чирикает, головкой вертит, хвостиком трясет, перышки чистит - залюбуешься.
- Напрасно вы так суровы с ее чувствами...
Успела Лялька нажаловаться, излить свою трепетную душу.
-...Напрасно, - дама с видимым удовольствием сделала глоток из рюмки, промокнула уголок рта салфеткой, взяла в руки кофейную чашку. - Она не только мила, но и положительно умна.
Это было сказано таким тоном, что у меня тоже не осталось сомнений: так и должно быть - у дурака-начальника умная секретарша. Иначе кто же будет решать вопросы и делать дела? Но я не обиделся, я догадался, что они так хорошо спелись не только благодаря Лялькиному обаянию: старый да малый, вот и все, один уровень подсознания.
- Слушаю вас, княгиня, - повторил я, не предвидя ничего интересного. Ошибаясь в этом, конечно.
Дама поставила чашку на столик.
- Сначала немного истории. Не возражаете?
Как бы Лялька ответила?
- Напротив, сударыня, - я польщен.
- Тогда внимайте, - улыбнулась и заговорила хорошим русским языком, без капли акцента, иногда только пользуясь оборотами речи, вышедшими из употребления в начале века. - Я родилась в этом городке в семнадцатом году...
- Такие подробности, мадам. Тем более что вы выглядите...
- Не надо комплиментов, полковник. Да, я ровесница вашего Великого Октября. Родилась в этом городе, в семье князей Лиговских. И в том же году мы предусмотрительно удрали за границу. У нас была родня в Женеве, нас приютили довольно сносно. Я смогла получить хорошее образование, кажется, даже два или три, не помню точно. Очень удачно, да еще и по любви, вышла замуж. Но мы - я и маман - никогда не теряли интереса к Родине, никогда не оставляли надежды вернуться в Россию. Хотя бы для того, чтобы разыскать могилу нашего папб. Он, гвардейский офицер, фронтовик, устроив нас в Женеве, в восемнадцатом году оставил семью, чтобы погибнуть в Гражданской войне, в борьбе с вами, - она протянула в мою сторону пальчик, - в борьбе с красными.
- А почему вы решили, что я красный?
- По вашим действиям в городе. И не скрою, они меня положительно очаровали... Этот ваш террор, эта ваша решительная диктатура... Если бы все красные так же боролись за счастье людей, наша страна и сейчас бы была лучшей в мире. Мы бы гордились, они бы завидовали.
Вот даже как: наша страна, мы бы гордились.
- Впрочем, полковник, кажется, я отвлеклась...
Мне тоже так кажется.
- В Отечественную войну, во вторую, естественно...
Тоже хорошо сказано - не в мировую, а в Отечественную. У нас сейчас даже "патриоты" избегают такого названия.
- ... Я тогда уже жила в Париже, участвовала в движении Сопротивления (не ради Франции, конечно), даже имею "Почетного легиона", или два-три, точно не помню. Я вас не утомила воспоминаниями? Но это нужно для того, чтобы вы правильно восприняли дальнейшее.
- Не беспокойтесь, я вас внимательно слушаю.
- Спасибо, полковник, я вижу... И все эти годы мы восхищались Россией, издалека, правда. Но потом, когда пришла эта ваша ужасная перестройка... Нет, конечно, вы и раньше много ошибались - это понятно, вы первыми шли по новому пути - но то, что началось... И я горда тем, что здесь, в городке, где я родилась в год Великого Октября, возникло движение Сопротивления, которое вы возглавили...
Надо же, как подскочили мой статус с рейтингом.
- ...И мне хочется принять в нем участие, встать под ваши боевые знамена. Я хочу быть полезной вам в этом деле. Хочу стать соратницей в борьбе за справедливость.
Что значит - хороший коньяк.
- Благодарю за честь, мадам. Но, позвольте узнать, каким образом вы... это... хотите встать в строй? Под знамена? - И на всякий случай упредил возможную просьбу: - Да и оружия у меня не хватает.
- Вот именно! - обрадовалась княгиня. - Вот именно. Я сейчас поясню. Только пусть влюбленная в вас киска принесет нам еще коньячку. И останется с нами, у вас ведь не может быть от нее тайн? Чудесно, полковник. Посидим втроем. Будет совсем славно, не правда ли?
Кажется, я начал догадываться о цели визита благородной дамы. И опять ошибся. Дело не в коньяке.
Но посидели мы действительно славно. Так славно, что Лялька распечатала еще бутылку. И милая старая дама очаровала нас своими мемуарами.
Память у нее была отличная - свежая и яркая. Княгиня помнила все, что пережила за последние восемьдесят лет. Только забыла о цели своего визита. Спохватилась о ней, когда мы уже тепло попрощались, глубоко довольные друг другом. Даже о петушке на рынке поговорили.
- Кстати, - княгиня удивленно сбросила шляпку, которую уже было вернула на голову, - кстати, о петушке. Я ведь не за ним приходила. И на родину вернулась не только к родным могилкам. Дело в том, что в семнадцатом году маман и папб оставили все фамильные ценности здесь, в этом городе, они ведь не думали, что победное шествие Октября продлится семьдесят лет. Скажу по секрету, что и возвращение папб в Россию в восемнадцатом году определялось не только его желанием помочь Деникину в борьбе с вами... Не получилось у папб. Теперь уже я захотела тайно изъять сокровища и умыкнуть их. Согласитесь, это было бы справедливо. Но! - она подняла пальчик, - но теперь, когда я ваша союзница, считаю более справедливым передать эти сокровища в ваш миленький Штаб по борьбе со всякой сволочью.
- Мадам, я глубоко тронут, но не могу принять такой дар. Тем более, что за восемьдесят лет... - Я не стал говорить вслух о том, что за восемьдесят лет этим сокровищам наверняка приделали ноги.
- Вам что, не нужны деньги? - обиделась княгиня.
- Ваша светлость, поверьте...
- Сиятельство, - поправила она машинально. - Эта тема обсуждению не подлежит, - сказано так, будто она Серого на конюшню отправляла, для традиционной порки. - Завтра мы изымаем сокровища и составляем необходимые документы. И обмоем событие коньячком, да, Лялечка, киска?
- И... это... - я поскреб макушку, - откуда мы их изымаем?
- Из милиции, - просто сказала княгиня, вновь вооружаясь шляпкой.
Ну да, конечно. Какой же я непонятливый. Где же еще могут лежать несметные сокровища? Конечно, в милиции. Чтоб никто не догадался. И не посмел.
Княгиня рассмеялась, видя мое тупое недоумение.
- Полковник, все очень просто. Этот дом, где ваш Горотдел, принадлежал нашей семье. Там, в подвале, они и замурованы. Завтра я принес у план, а вы, будьте любезны, подготовьте людей с кирками и заступами.
Можно и с пластитом. Не жалко.
Лялька проводила княгиню, и в открытую дверь я услышал:
- А вы не отужинаете с нами сегодня, ваше сиятельство? У нас хорошая компания. И стол приличный.
- Вы приглашаете меня? Как мило. Благодарю, киска. В котором часу?
Я вздохнул.
Ничего, зато у меня секретарша умная.
День клонился к вечеру. День был длинный. Надеюсь, вечер окажется коротким. Правда, и ночь пролетит в одно мгновенье. А за ней - опять длинный день...
- Алексей Дмитриевич, - вошла в кабинет Лялька. - Журналюга этот просит его материал перепечатать. На вас ссылается. Сделать?
- Уже навалял? Борзой мальчуган. Перепиши - и сразу мне на стол. Вместе с автором.
- Это заглавная статья, - пояснил Путанин, передавая мне первый экземпляр. - Вы правы - тут нужна серия, очень много проблем.
Двести пятьдесят всего. Да теперь уже меньше.
- Садитесь, пейте кофе, я пока просмотрю.
Материал мне понравился. Особенно первая фраза: "Три проститутки уличная, журналист и писатель - бродили по городу О. и пытались понять, что в нем происходит..."
Можно, конечно, спорить об авторской оценке наших действий, да зачем? Это его право. Мне ведь было важно, чтобы наш почин получил широкую известность. Чтобы от камешка, брошенного в воду, пошли круги, все шире и шире. Чтобы у нас появились последователи. Иначе все, что мы натворили, не будет иметь никакого смысла.
Конечно, такая информация вызовет определенные осложнения. Пусть. Пока они раскачаются. К тому же мы все знали, на что идем.
- Хорошо сделано, - сказал я.
- Авторский комментарий вас не смущает? Мне не придется глотать тираж?
- Если статья выйдет в таком виде - не придется.
- Вызываете огонь на себя? Рассчитываете на подражание?
- Не мы начали эту войну. Не нам ее и заканчивать... Что ж, поезжайте. Сейчас дам разрешение, вас проводят через посты.- Я встал. - Один экземпляр рукописи оставляю себе - для контроля.
А он уходить не спешил.
- Алексей Дмитриевич, вы не могли бы уделить мне минут сорок? Знаете, в завершение всей серии уже сейчас просится ваше интервью. Тогда материал заиграет по-настоящему, обретет реальные черты среди всей этой фантастики.
- Вам виднее, - согласился я. - Полчаса, не больше. И повторяю: никаких дискуссий. Вопрос - ответ. Начали.
- Я могу не стесняться, формулируя вопросы? Вы не заставите меня проглотить диктофон? - Это уже шло в запись.
- Можете, - я улыбнулся. Что, конечно, в запись не вошло.
- Извините, полковник, я не берусь оценивать ваши действия, это не моя компетенция. Но даже мне ясно, что ваши методы борьбы с преступностью сами по себе преступны.
- Во-первых? - подсказал я.
- Вы узурпировали власть в городе, так это называется...
- Наверное, - я пожал плечами. - Я как-то не задумывался об этом. Не было времени. Я сделал то, что считал нужным. Для блага большинства людей. Во-вторых?
- Вы устранили законную власть...
- Незаконную, - подчеркнул. - Вся эта так называемая власть сейчас под замком в ожидании суда. Он состоится на днях. На скамье подсудимых - бывшая администрация, представители правоохранительных органов, руководители предприятий, коммерсанты. Я распоряжусь, чтобы вам прислали стенограмму судебного заседания.
- Это чудовищно по своей сути. На каком основании вы привлекаете к суду облеченных доверием людей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43