– Скорее всего, полив тут осуществлялся дождями. Что ж, очень скоро они тут будут в изобилии. Обернитесь назад.
Джули увидела, что южная часть неба почернела от облаков, а солнце окуталось серой пеленой. Стало значительно холоднее, и ветерок превратился в настоящий ветер. Вдали, как казалось, очень далеко, по-прежнему слышались раскаты орудийной стрельбы, но сейчас они почему-то не производили на Джули впечатления.
Росторн был очень обеспокоен переменой погоды.
– Теперь мы не можем останавливаться, – сказал он. Нам нужно перейти вон тот хребет, – он показал рукой на еще более высокую гряду. – За ним – Негрито.
– О Боже, – пролепетала миссис Вормингтон. – Я не могу, я просто не могу.
– Вы должны, – сказал Росторн. – Нам во что бы то ни стало нужно оказаться на северной стороне этой гряды. Пошли.
Джули подхватила миссис Вормингтон под руки и подняла ее. Когда они покидали селение, Джули посмотрела на часы. Было половина пятого.
В половине шестого они перешли плато и были на полпути к вершине гряды. Ветер стал шквалистым, и стало быстро темнеть, гораздо раньше, чем обычно, облака превратились в плотную массу над ними, но дождь еще не начинался. Они карабкались наверх, и ветер налетал на них все сильней, и то один, то другой из них терял равновесие и падал, давая начало маленькой лавине из пыли и мелких камней. Ветер гнул и трепал ветви деревьев, срывал с них листья, вихрем уносившиеся вдоль склона.
Казалось, прошла вечность прежде, чем они взобрались, наконец, на площадку наверху гряды. Но Негрито оттуда видно не было.
– Нужно... спуститься, – прокричал Росторн сквозь вой ветра. – Нельзя... оставаться... – Он закашлялся, когда ветер ударил ему прямо в рот, и согнулся в три погибели.
Они двинулись через площадку, с трудом преодолевая яростные, валившие с ног порывы ветра. Воздух вокруг них был наполнен густым желтым светом, который, казалось, можно было схватить руками. Ветер взвивал вверх крутящиеся струи пыли, и Джули все время чувствовала во рту ее неприятный хруст.
Наконец, они начали спускаться, и внизу, не меньше, чем в тысяче футов от них, стало различимо дно долины Негрито, освещенное тем же омерзительным светом. Ветер немного утих, и Росторн решил сделать небольшую остановку. Бросив взгляд на долину, он замер от удивления.
– Что там происходит?
Сначала Джули не поняла, что он имел в виду, но, присмотревшись, увидела, что вверх по долине медленно движутся длинные колонны людей.
– Что это за люди? Откуда они? – воскликнула она.
Росторн хмыкнул.
– Они могут идти только из одного места, из Сен-Пьера. Что-то заставило их покинуть город. – Он нахмурился. – Но сражение, кажется, продолжается. Вы слышите пушки?
– Нет, – сказала Джули. – При таком ветре ничего не услышишь.
– Интересно, – протянул Росторн. – Интересно... Хотел бы я знать...
Он не закончил свою мысль, но Джули поняла, что он хотел сказать. Эти люди должны были покинуть Сен-Пьер задолго до того, как признаки приближающегося урагана стали явными, и, насколько она знала, был только один человек, который настаивал на возможности урагана, – прямолинейный, упрямый, настырный Дэвид Уайетт. «Он жив, – подумала она, и в горле у нее образовался комок. – Боже, он жив!»
– Пожалуй, нам не стоит сейчас спускаться вниз, – сказал Росторн. – Вон там, кажется, есть овраг.
Неподалеку, действительно, виднелась расселина, выбитая в скалах ветрами и водными потоками. Они подошли к ней и начали спускаться по крутым ее склонам, пока не нашли подобие небольшой пещеры, где они все втроем могли сесть. Ветра здесь почти не было, но они слышали, как он выл выше, на просторе.
И здесь силы покинули Росторна. До этого он держался только силой воли и чувством долга, зная, что ему необходимо вывести женщин из опасности. Теперь, когда им ничто прямо не угрожало, его тело восстало против того насилия, которому оно вынуждено было подвергаться. Джули в тревоге смотрела на серое лицо Росторна, на его обмякшие губы.
– Что, что с вами, мистер Росторн?
– Ничего, дитя мое... все будет хорошо... – он попытался улыбнуться, рука сделала слабое движение. – В моем... кармане... ром... Мы все заслужили... по глоточку...
Она нашла бутылку с ромом, вынула пробку и поднесла горлышко к его губам. Алкоголь оказал благоприятное воздействие на него, бледность, как ей показалось в полумраке, сошла с его щек. Она обернулась к миссис Вормингтон, состояние которой было не лучше, и заставила ее проглотить несколько капель.
Когда она поднесла бутылку к своему рту, раздался оглушительный удар, вспыхнул яркий голубой свет, и по небу раскатился мощный громовой гул. Она зажмурила глаза, а когда открыла их, увидела, что снаружи стали падать крупные капли дождя. Выбравшись из укрытия, она подставила усиливающимся струям лицо, открыла рот, чтобы влага утолила жажду. Она самозабвенно отдала всю себя свежему ливню, впитывала его ртом и кожей, прилипшей к телу одеждой. Она знала, что никакой ром не принес бы ей такого облегчения, как эта падавшая с неба вода.

III

Ветер с ревом пронесся над Сен-Пьером, раздувая языки пламени, охватившего здания и превращая город в одну сплошную ненасытную топку.
Затем пришел дождь и погасил ее в течение пятнадцати минут.
Сидя в окопе, Уайетт прислушивался к вою ветра с профессиональным интересом. Он определил, что сила ветра резко возросла до двенадцати баллов по шкале Бофорта. Эту шкалу придумал некогда адмирал Бофорт, который рассуждал следующим образом. Двенадцать баллов – это скорость ветра, при котором, с его точки зрения, ни один моряк в здравом уме не окажется в море по своей воле. Эта скорость равна шестидесяти пяти узлам или семидесяти четырем милям в час. Скорость больше, чем эта, адмирала не интересовала, так как для капитанов, чьи суда застигал такой ветер, это не имело значения. Смерть не знает градаций.
Но Уайетта сейчас волновала не судьба кораблей в море, а судьба острова и его строений. Ветер в двенадцать баллов оказывает давление в семнадцать футов на квадратный фут, то есть в три тонны на стену обыкновенного дома средних размеров. Хорошо построенный дом мог выдержать такое давление, но этот ураган должен был превзойти все мыслимое.
В соответствии с замерами Уайетта, скорость ветра внутри урагана достигала 170 миль в час, что означало давление более ста футов на квадратный фут. Этого было достаточно, чтобы поднять в воздух человека и унести его в неизвестном направлении. Достаточно, чтобы, обрушившись на стены дома, завалить его, чтобы вырвать с корнем большое дерево, смести плодородный слой земли с полей, погубить плантацию, сравнять с землей кварталы лачуг и хижин.
Поэтому-то Уайетт и прислушивался к ветру с необычным интересом.
Они сидели в окопе, уже полном воды. Стоки работали с полной нагрузкой и походили на струи воды из брандспойта, но воды в окопе не убывало. Вода неслась по всему склону глубокими потоками, размывавшими мягкую землю. Но Уайетт знал, что это скоро кончится – когда ветер еще усилится, он поднимет эту воду с поверхности земли и превратит все вокруг в мятущуюся водную пелену.
Этот дождь, обрушивший на землю миллионы тонн воды, был главным двигателем урагана. Полмиллиона тонн на каждую квадратную милю пространства, над которым он двигался, высвобождали громадное количество тепла, порождавшего мощные круговые вихри. Это была гигантская – три мили в диаметре – турбина с почти непредставимой мощью.
Мысли Костона были сосредоточены на другом. В первый раз в своей жизни он был по-настоящему напуган. В своей работе он имел дело в основном с людьми и появлялся в горячих точках планеты, чтобы отразить в репортажах студенческие волнения в больших городах, войну в джунглях, государственные перевороты и тому подобное. Природные катаклизмы были не по его части.
Когда он попадал в беду, он всегда надеялся на себя, на то, что ему удастся придумать что-нибудь, кого-нибудь убедить или уговорить. Сейчас, в первый раз, он с тревогой осознавал, что никакие разговоры тут не помогут. Убедить в чем-либо ураган было так же бесполезно, как спорить с бенгальским тигром. Более того, тигра, на худой конец, можно было застрелить, а против урагана человек был абсолютно бессилен.
Он с некоторым интересом слушал Уайетта на мысе Саррат, когда тот рассказывал об ураганах, но больше его все-таки интересовал сам Уайетт, чем предмет его лекции. Теперь он жалел о том, что был тогда так рассеян. Он толкнул Уайетта локтем.
– Сколько это будет продолжаться?
Темная фигура Уайетта повернулась к нему, и он услышал у самого уха:
– Что вы сказали?
Он тоже приложил губы к уху Уайетта и громко повторил:
– Сколько это будет продолжаться?
– Около восьми часов, – прокричал Уайетт. – Потом у нас будет небольшая передышка.
– А потом?
– Еще десять часов того же, только с другой стороны.
Костон был потрясен размерами предстоящего мучительного испытания. Он думал, что все закончится за три-четыре часа.
– Хуже будет? – прокричал он.
Уайетт ответил, как ему показалось, с холодным юмором:
– Он, собственно, еще не начинался.
Костон еще сильнее сжался в окопе, стараясь укрыть голову от разящих дождевых струй, и подумал в отчаянии:
– Неужели может быть еще хуже?
Солнце скрылось, и непроглядная темень кругом освещалась только вспышками молний, сверкавших теперь все чаще и чаще. Раскаты грома поглощались шумом падающей воды и ревом ветра. Его скорость, как решил Уайетт, еще больше возросла, хотя точно определить ее без приборов было уже невозможно. Ясно было одно – она давно уже перевалила за крайний пункт шкалы Бофорта.
Уайетт подумал о вопросе Костона – будет и хуже. Этот человек явно не имел никакого представления о силах природы. Если посреди этого урагана взорвать атомную бомбу, ее энергия пропадет – будет поглощена ураганом, куда более мощным катаклизмом. При этом Мейбл при всем его крутом нраве был еще не все, на что способна природа, – Уайетт знал, что были зафиксированы еще более сильные скорости ветра, например, предельные скорости торнадо.
Но торнадо невелики по размерам. Сравнивать их с ураганами все равно, что сравнивать истребитель с бомбардировщиком. Истребитель быстрее, но бомбардировщик в целом куда мощнее. А ураган в бессчетное число раз мощнее любого торнадо, мощнее любой другой системы ветров на земле.
Он вспомнил, что в 1953 году, когда он учился в Англии, в западной Атлантике возник исключительно опасный ураган. Он двинулся на север и чуть не вычерпал воды Северного моря так же, как сейчас Мейбл расправляется с заливом Сантего. Все дамбы в Голландии были сметены, и большая вода устремилась на равнины, принося разрушения, какие Европа не знала за много столетий.
Доусон держал руки прижатыми к груди. Он промок до костей и начинал думать, что уже никогда не сможет просохнуть. Если бы он не любил спортивную рыбную ловлю, он решил бы уехать в какую-нибудь пустыню, где никогда не бывало подобных ветров, скажем, в Долину Смерти. Но он любил рыбную ловлю и воду и знал, что если выживет, обязательно вернется сюда. С другой стороны, стоило ли вообще уезжать отсюда? Почему бы ему не поселиться на Сан-Фернандесе? Ничто не держало его в Нью-Йорке, и он мог свободно выбрать себе место жительства.
Он усмехнулся при мысли о том, что даже в этом случае он будет выполнять программу, предписанную ему его секретарем Вайсманом, сильно преуспевшем в том, чтобы перекроить мантию Хемингуэя по доусоновской фигуре. Разве Хемингуэй не жил на Кубе? Ну его к черту! Он захотел остаться здесь и останется.
К своему удивлению, он не чувствовал страха. Неожиданная твердость, которую он обнаружил в себе перед лицом Розо и его молодчиков, очищающее признание Уайетту что-то перевернули в нем, открыли в нем источник мужества, который до сих пор был задавлен или использовался с негодными целями. Сейчас он должен был быть напуганным, потому что он никогда не попадал в столь ужасные обстоятельства, но он не боялся, и сознание этого наполняло его неизведанной силой.
Покрытый с ног до головы липкой глиной, он лежал в залитой водой дыре под хлещущими дождевыми струями и чувствовал себя почти счастливым.
Ураган достиг своей высшей точки сразу после полуночи. Стоял ужасающий рев, злобный рык чудовищной мощи, который один мог разорвать на куски мозг. Дождь уменьшился и превратился в водяной туман, несущийся параллельно земле со скоростью более ста миль в час и как и предвидел Уайетт, вода с поверхности земли тоже была взметена вверх яростным ветром.
Молнии теперь били беспрерывно, освещая бледным светом гряду холмов, а однажды, когда Уайетт поднял глаза, он увидел вдали контуры гор Массива Всех Святых. Вот что устоит против урагана, так это они. Глубоко укорененные в недра земли, они могли соперничать с ураганом в силе, и он должен был обломать свои зубы о них. Быть может, этот барьер укротит злобу урагана, и он продолжит свой путь через Карибское море лишь для того, чтобы умереть где-нибудь от полученной им раны. Может быть. Но Сан-Фернандесу от этого легче не станет.
При свете очередной молнии Уайетт увидел, как какой-то громадный и плоский предмет, словно кружащаяся игральная карта, пронесся над их головами. Он ударился о землю ярдах в пяти от их окопа и тут же вертикально вознесся наверх. Что это было, он не знал.
Они лежали в окопе, прижимаясь к жирной глине на дне, оглушенные сумасшедшими воплями бури, насквозь промокшие и дрожащие от холода, потрясенные происходившей вокруг них игрой невиданно мощных сил. Однажды Костон неловко поднял руку над головой, и ее швырнуло вперед с такой силой, что он испугался, не сломана ли она. Если бы удар пришелся с другой стороны, несомненно, так бы и произошло.
Даже Уайетт, который гораздо лучше других был подготовлен к восприятию урагана, был поражен его злобностью. Раньше, когда он проникал в самую сердцевину урагана, его сердце наполнялось гордостью – не за себя и свою храбрость, а за отвагу и искусство человека вообще, сумевшего создать средства, с помощью которых можно было оседлать ветер. Но столкнуться с ураганом напрямую, без дюралюминиевой обшивки самолета, защищавшей слабое и уязвимое человеческое тело, было дело другое. Это был первый урок, с которым он непосредственно столкнулся на земле, и эта встреча, конечно, должна была обогатить его как метеоролога, если ему суждено было ее пережить, в чем он отнюдь не был уверен.
Постепенно они стали впадать в забытье. Мозг не долго может подвергаться столь массированной атаке, он начинает принимать свои ответные меры. Многочасовой невероятный шум стал как бы неотъемлемой частью их окружения, и они перестали его слышать, тела расслабились, поскольку приток адреналина в кровь прекратился, и, ослабевшие от усталости, они погрузились в тяжелую дремоту.
Часа в три ночи слух Уайетта, даже в полусне настроенный на звучание урагана, отметил в нем некоторое изменение. Дождь прекратился совершенно, и только злой ветер продолжал свистеть поверх их голов. Но и он стал слабеть и словно колебаться. Чуть стихнув, он налетел с удвоенной силой, как будто сожалея о своей секундной слабости, но все же постепенно скорость его падала.
Оттерев грязь с часов, Уайетт посмотрел на светящийся циферблат. Было четыре часа ночи. По-прежнему было совершенно темно. Молнии били реже, и теперь были слышны раскаты грома, что означало падение скорости ветра. Уайетт пошевелился, разминая затекшие члены, и осторожно высунул руку из окопа. Ветер ударил по ней, но не чрезмерно сильно, можно было сопротивляться ему. Он пришел к заключению, что скорость ветра вернулась на шкалу Бофорта, была обыкновенная буря.
Теперь мозг Уайетта работал в полную силу. «Надо узнать, что происходит по ту сторону гряды», – пришла в голову мысль. Он вновь попробовал силу ветра рукой и решил, что он уже не так опасен. Затем он повернулся, медленно вылез из окопа и стал ползти на животе по склону вверх. Ветер все еще был слишком силен, и противостоять ему на открытом пространстве было вовсе не то же самое, что лежать в окопе. Теперь он точно знал, что они остались в живых только потому, что зарылись в земле. Несмотря на ветер, он все же двигался вперед, гонимый желанием увидеть все своими глазами. Чтобы проползти каких-то двадцать ярдов до вершины гряды, ему понадобилось пятнадцать минут. Благополучно преодолев их, он свалился в пулеметное гнездо, в котором стоял двухфутовый слой воды.
Несколько минут он отдыхал в этом окопе, предназначенном для укрытия не только от ветра, но и от пулевого шквала, затем приподнял голову и стал вглядываться в темноту, приставив ладони рук к глазам. Вдруг в момент спада ветра он услышал звук, сильно похожий на плеск морских волн. Заморгав глазами, он с удвоенной силой вперился в темноту, и при свете очередной молнии перед ним предстало ужасное зрелище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29