в любую минуту психи или пьяные санитары, а то и совокупно обе категории могли отмочить какую-нибудь непредсказуемую пакость, за что потом Пульману, как дежурному, пришлось бы отвечать перед строгим начальством.
В общем, в тот период Пульман мог только мечтать в неспокойной обстановке о несбыточных вещах — ни о чем хорошем и приятном, имевшем место в реальности, поразмышлять не представлялось возможным. Что хорошего могло быть в жизни маленького и уродливого психотерапевта, отягощенного дурной наследственностью, которому приходилось жить совместно с престарелой, больной матерью? Насчет этой самой пресловутой наследственности Адольф Мирзоевич узнал еще в раннем возрасте, когда соседские дети, злобные отродья, всячески третировали его духовно и телесно, обзывая, как полагается в таких случаях, «фашистской жертвой аборта». Дело в том, что мать маленького Адольфа, выселенная в Узбекистан поволжская немка, в свое время стала объектом сексуальных домогательств своего домовладельца Мирзо и вынуждена была делить с ним ложе — иначе никак не получалось выжить в ту нелегкую пору. Детей у них отчего-то не было, и это обстоятельство страшно удручало узбекских родственников, которые, в силу духовной недоразвитости, даже пытались пару раз лишить Марту (так звали мать Пульмана) здоровья и самой жизни. Спасаясь от преследования родственников, узбеко-немецкая чета дождалась периода относительной стабилизации экономики, оперативно срулила из солнечного северного Узбекистана и поселилась в Ложбинске. Со временем Мирзо, освоивший на чужбине профессию ассенизатора, благополучно спился от тоски по родине и даже обзавелся белой горячкой, а Марта стремительно захирела и из белокурой красавицы девицы превратилась в ворчливую бабищу, склонную к буйству во хмелю.
Так бы они и существовали в хрущобном алкогольном мороке и скорее всего безболезненно отошли бы в мир иной, не оставив после себя никакого следа, кроме неприятных воспоминаний соседей. Но случилось так, что в один прекрасный вечер престарелого Мирзо внезапно обуял невесть откуда свалившийся демон сладострастия, мирно спавший последние пятнадцать лет в проспиртованном организме ассенизатора. В очередной раз ужрамшись вдрызг в каком-то подвале, Мирзо возвратился домой, стремительно напал на ни о чем не подозревавшую Марту и, невзирая на яростное сопротивление последней, произвел удивительно длительный акт насильственного совокупления, сопровождаемый разухабистыми воплями на узбекском языке.
Как известно, природа не прощает таких выкрутасов в шестидесятилетнем возрасте, да еще после длительного алкогольного марафона.
Буквально на последней фрикции Мирзо страшно посинел и, дико вскрикнув, испустил дух, а Марта, обнаружив у себя между ног мертвеца, схлопотала первый в жизни эпилептический припадок. На этом, однако, причуды Провидения не окончились. Спустя некоторое время престарелая Марта с ужасом заметила, что у нее как-то непроизвольно начал расти живот…
Вот таким образом и появился на свет Адольф Мирзоевич — плод поздней страсти престарелого ассенизатора. Всеобщая неприязнь окружала его с раннего детства, и в зрелом возрасте положение нисколько не улучшилось. Отчасти это обстоятельство обуславливалось не столько уродством Адольфа Мирзоевича, сколько его скособоченным мироощущением, сформированным в виде своеобразной защитной реакции на тычки и пинки окружающего мира. Адольф Мирзоевич вполне искренне полагал себя пупом — уж если и не всей земли, то Ложбинской области всенепременно. Ведь он такой талантливый и одаренный, у него такое тонкое душевное устройство, такие скрытые силы внутри… да еще вдобавок ко всему он имел счастье родиться 21 апреля, а как известно, примерно в это же время некогда появились на свет такие потрясатели основ мироустройства, как Ленин и Гитлер. Так поклоняйтесь же и боготворите его за это, поскольку все вы, окружающие, быдло и серость за редким исключением! Что, не поклоняетесь?
Головастиком обзываете? Ну и фаллос вам в капюшон, вагину на голову — переживем как-нибудь (цитирую дословно: будучи медиком, Адольф Мирзоевич ругался именно так)!
В детстве он страстно мечтал стать наемным убийцей (слово «киллер» в те времена еще было не в авторитете) и прилежно посещал стрелковый кружок ДОСААФ, где достиг довольно высоких результатов. Маленький Адольф часто представлял себе, как станет взрослым и поубивает, к чертовой матери, всех злобных соседских пацанов — откуда-нибудь с крыши или из быстро несущейся машины, как показывали в кино. Но время шло, к числу соседских пацанов постепенно присоединялись другие члены общества, которые одинаково плохо относились к Адольфу, и вскоре он понял, что всех не перестреляешь — патронов не хватит. А потому постепенно оставил идею насчет наемного убийцы — она была нереальна. Для того чтобы наказать всех обидчиков и презирателей в полном объеме, требовались катаклизмы несколько иного масштаба…
Так и жил Адольф Мирзоевич, всех подряд презирая и презираемый почти что всеми. Особенно трагично складывались его отношения с прекрасной половиной мира сего. Одно время он был женат на своей пациентке, которая вроде бы благополучно прошла курс лечения и по графику была выписана из клиники как явно выздоравливающая особь.
Поскольку Пульман был ее лечащим врачом, эта дама его просто боготворила: ухаживала за ним, готовила ему пищу, стирала и вообще — всячески лелеяла благоверного и нечасто устраивала скандалы со свекровью, которая, как положено, невестку люто ненавидела.
Оказалось, однако, что, частично избавившись в достославном заведении от одного недуга, супруга Пульмана — звали ее Сильва — весьма странным образом обзавелась другой болячкой. Поначалу Адольф Мирзоевич посчитал за незаурядное проявление своих доселе скрытых мужских достоинств тот факт, что супружница его новоявленная при одном прикосновении худосочной психотерапевтической длани к ее дородному телу принималась сладко стонать и извиваться в эротической истоме. А уж когда дело доходило до раздвигания ног и первичного проникновения всего лишь на полфаллоса, Сильва начинала самозабвенно вопить и взбрыкивать, аки хорошая ковбойская лошадь на родео, пугая глуховатую свекровь и настораживая плохо звукоизолированных соседей. Данное обстоятельство Пульман открыл еще в ходе лечения Сильвы, развлекаясь с нею в ординаторской во время ночных дежурств. Это страшно льстило Адольфу Мирзоевичу — одно время он словно на крыльях парил, вознесясь над обыденностью мирской суеты и убедившись наконец на практике в своей исключительности.
Вскоре, однако, вся эта приятная история завершилась самым прозаическим образом. Возвращаясь как-то рано утром домой после ночного дежурства в клинике, Адольф Мирзоевич еще в подъезде услыхал хорошо знакомый самозабвенный вопль, сопровождаемый хоровым мычанием — весьма громогласным и настойчивым.
Птицей взлетев на свой этаж, психотерапевт с ужасом обнаружил, что супружницу его прямо на площадке чрезвычайно активно имеет в позиции №12 (см. учебник «Кама Сутры» для подготовительного отделения Набережночелнинской школы сутенеров, стр. 217) один из соседских даунов, при этом громогласно мыча и пуская слюни. Двое других даунов, почти так же громогласно мыча и радостно гыкая, исступленно мастурбировали, максимально приблизив огромные головы к сопрягающимся гениталиям коитусующихся — дабы в подробностях запечатлеть процесс и не упустить чего-нибудь особенно важного.
Приложив титанические усилия. Пульману удалось порушить позицию №12 и загнать выпавших из-под контроля даунов обратно в их берлогу. Сграбастав Сильву в охапку, Адольф Мирзоевич ввалился к себе домой и начал отчитывать ничего не понявшую маман, в процессе чего супружница вдруг напала на него и, дико вопя, пожелала тут же совокупиться как придется. Укротить сексапильную барышню Пульман сумел с огромным трудом — для этого пришлось четырежды хлобыстнуть милашку по репе электровафельницей, которая, будучи явно не предназначена для подобных операций, немедля сломалась.
Связав горемыку бельевой веревкой, Пульман немного поразмышлял и, тяжко вздохнув, вызвал бригаду скорой психиатрической помощи. И самолично препроводил Сильву обратно в Приютное.
В ходе обследования выяснилось, что у горячо любящей супруги психотерапевта наличествует вызванный опухолью мозга явно выраженный синдром гиперсексуальности, весьма часто встречающийся в рабоче-крестьянской среде и в просторечии именуемый не иначе как «бешенство матки». Возмущенный Пульман, будучи прекрасно осведомлен, чем может быть вызвано столь специфическое заболевание, быстро провел расследование в кругу своей компетенции и выяснил первопричину. Виновником оказался дурдомовский сантехник Панкрат — здоровенный недоразвитый мужлан из числа бывших пациентов клиники, обладавший звериной силой и огромным детородным органом. Панкрат сам признался, что часто и подолгу пользовал Сильву в своем подвальчике — совершенно добровольно и заимообразно.
Но в процессе использования сантехник раскладывал больную на трубах отопления, и, когда он входил в режим наибольшей амплитуды, Сильва с размаху билась головой о стену — очень неудобно, знаете ли, на этих паршивых трубах, держаться не за что. Вот и получилась опухоль мозга, вызвавшая соответствующее заболевание.
Скорбно взгрустнув о случившемся, Адольф Мирзоевич пристроил супругу куда положено и вновь зажил, как прежде, сделавшись еще более замкнутым и нетерпимым в отношениях с сослуживцами. Хорошие отношения у него были только с пациентами — психи за что-то любили маленького доктора, как утверждали злые языки, считали его равным себе по интеллекту. Вскоре после неудавшейся женитьбы психотерапевт решил реабилитироваться и предпринял непродуманную попытку вступить в интимные отношения с очередной выздоравливающей идиоткой Инночкой.
Эта дамочка, будучи не совсем в своем уме на момент начала активных действий, да вдобавок еще и пребывавшая в состоянии сильной алкогольной прострации, по простоте душевной нанесла Пульману тяжкую психическую травму, восторженно завопив при виде распаленного и совсем раздетого Адольфа Мирзоевича примерно следующее:
— Тюю-ю-ю!!! Який малэнький писюн! Такого я ще нэ бачила!
Хи-хи-хи…
Более Адольф Мирзоевич не предпринимал попыток сблизиться с представительницами прекрасного пола в практическом аспекте и довольствовался малым: в процессе ночных дежурств теоретически терзал на разные лады самых немыслимых красавиц, помогая своему воображению поочередно обеими руками.
Таким образом и продолжал бы существовать заштатный психотерапевт, никем не востребованный и всеми нелюбимый. Но однажды случилось то, что происходит, если верить статистике, пару раз в столетие на восемь с половиной миллионов индивидов…
В тот знаменательный вечер Адольф Мирзоевич был дежурным по клинике и, как обычно, занимался приятным времяпровождением на кушетке в ординаторской, наглухо запершись и для верности забаррикадировав дверь тяжелым креслом.
Полагаю, следует обратить ваше внимание на состояние атмосферы накануне и непосредственно во время того как, а также на ряд обстоятельств, казалось бы, никоим образом не связанных с последующими изменениями в жизни Пульмана.
Ориентировочно перед обедом над приютненскими пустошами сформировалось необычайно устойчивое марево, ветер утих, а комары совсем озверели — дело было в конце июля. Во второй половине дня над Приютным образовался мощный грозовой фронт, явно не собирающийся в ближайшее время никуда перемещаться.
Часам к семи вечера тучи настолько затянули небо, что, казалось, будто уже наступили сумерки и вот-вот на Приютное обрушится ночь со всеми сопутствующими факторами. К десяти часам вечера в воздухе стояла тягостная духота, почти ощутимая физически и со страшной силой давящая на сознание. А ровно в 22.30 вдруг прекратились всякие шумы и, как по команде, хором завыли окрест все имеющиеся в наличии собаки — будто по покойнику.
В клинике такое состояние атмосферы ознаменовалось сильным душевным волнением: тихопомешанные больные, склонные к меланхолии, принялись негромко рыдать и горестно стонать, а буйные, проявляя высокую моторную активность, начали отчаянно вопить и долбиться головами о стены своих обиталищ.
Медперсонал, оставшийся дежурить в этот вечер, особого внимания на отклонения в поведении пациентов не обратил, поскольку все это ему давненько обрыдло и воспринималось без особой эмоциональной окраски. Кроме того, накануне в клинике давали получку, и теперь все, кто пребывал в относительно здравом уме, занимались приятным делом — ударно вкушали водочку, пользуясь попустительством равнодушного к подобным порокам Пульмана.
Ближе к полуночи разразилась сухая гроза — молнии со страшной силой ухали и крякали, пронзая все видимое пространство над клиникой и прилегающими территориями и освещая окружающий ландшафт призрачным сиянием. Все благоразумные живые твари попрятались кто куда, дабы, не приведи господь, не зацепило ненароком.
В первом часу ночи Адольф Мирзоевич, запасшийся свежим номером «Пентхауса», при свете торшера успел теоретически во всех мыслимых позициях совокупиться с особо приглянувшейся ему ядреной мулаткой, вольготно распростершейся на медвежьей шкуре — самым занимательным местом прямо к объективу. В процессе этого увлекательного занятия психотерапевт шесть раз почти достиг пика наслаждения, в самый последний момент методически грамотно воздерживаясь от эякуляции.
Праздник всепоглощающего оргазма неотвратимо приближался — будучи весь покрыт обильным потом и страшно дрожа от возбуждения, Адольф Мирзоевич ринулся в атаку в седьмой раз и до того вошел в образ, что начал громко рычать наподобие пещерного медведя и заполошным шепотом грозить качественно исполненной фотографии: "Ууууррр, я тебя щас! Ааааррр!!! Рааастерзаю!!! Я тебе так засажу — у тебя позвоночник через жопу выскочит!!! Ууууххх, сволочь!!! На!
На! На! Получай!!!"
И — вот он, все ближе и ближе желанный миг победы, взлелеянный в процессе двухчасового кропотливого труда, еще несколько секунд, последние уверенные движения левой руки… И вдруг за окном, во дворе клиники, раздался пронзительный нечеловеческий крик, более похожий на предсмертный вопль хищника, не характерного для данного природного ареала.
Вообще-то к воплям пациентов Адольф Мирзоевич привык и, как уже говорилось выше, в таких случаях только вздрагивал. Однако таковые вопли, как правило, раздавались внутри клиники и частично глушились могучими стенами. В настоящий момент вопль прозвучал со двора. Это было мощным отклонением от нормы — Пульман вдруг мгновенно утратил эрекцию и потерял интерес к изображению в журнале. Испуганно метнувшись к окну, он всмотрелся в ночную мглу. При вспышках молний можно было с трудом разглядеть следующую картину: какой-то больной очень активно перемещался по территории двора, преследуемый двумя вяло передвигающимися санитарами.
Виртуозно выругавшись, Адольф Мирзоевич натянул штаны, со вздохом сожаления бросил взгляд на томившуюся от вожделения мулатку и, разблокировав дверь, покинул ординаторскую.
В процессе перемещения дежурного врача с третьего этажа на первый ситуация во дворе несколько изменилась. Больной успел скрыться из поля зрения, а запыхавшиеся санитары, благоухающие ядреным водочным перегаром, спотыкаясь непослушными языками через так-твою-мать, пояснили Адольфу Мирзоевичу, что неурочный бегун не кто иной, как клинический раритет: престарелый тихопомешанный Обтрухаэсас, сын латышского стрелка, сдуревший очень давно, еще до начала перестройки.
Оказалось, что тихопомешанный каким-то образом умудрился взломать дверь своей одиночной палаты и, ловко отоварив по ходу движения нерадивых санитаров, употреблявших в холле стационара винно-водочные изделия, благополучно удрал на улицу. А поскольку он социально опасен — надо ловить.
Несказанно удивленный тем, что латыш проявляет не свойственные своему профилю заболевания повышенную моторику и агрессию, Адольф Мирзоевич рысцой обогнул угол здания и припустил в направлении хоздвора. Виноватые санитары не замедлили присоединиться к начальнику, компенсируя утраченную координацию движений и отсутствие должной живости чрезвычайно воинственными криками.
Между тем гроза помаленьку набирала силу — разряды участились и начал накрапывать дождик.
Добравшись до здания котельной, Адольф Мирзоевич на пару секунд застопорился у мощных зарослей лопухов, примыкавших к ограждению двора, — и тут же был напуган до полусмерти:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
В общем, в тот период Пульман мог только мечтать в неспокойной обстановке о несбыточных вещах — ни о чем хорошем и приятном, имевшем место в реальности, поразмышлять не представлялось возможным. Что хорошего могло быть в жизни маленького и уродливого психотерапевта, отягощенного дурной наследственностью, которому приходилось жить совместно с престарелой, больной матерью? Насчет этой самой пресловутой наследственности Адольф Мирзоевич узнал еще в раннем возрасте, когда соседские дети, злобные отродья, всячески третировали его духовно и телесно, обзывая, как полагается в таких случаях, «фашистской жертвой аборта». Дело в том, что мать маленького Адольфа, выселенная в Узбекистан поволжская немка, в свое время стала объектом сексуальных домогательств своего домовладельца Мирзо и вынуждена была делить с ним ложе — иначе никак не получалось выжить в ту нелегкую пору. Детей у них отчего-то не было, и это обстоятельство страшно удручало узбекских родственников, которые, в силу духовной недоразвитости, даже пытались пару раз лишить Марту (так звали мать Пульмана) здоровья и самой жизни. Спасаясь от преследования родственников, узбеко-немецкая чета дождалась периода относительной стабилизации экономики, оперативно срулила из солнечного северного Узбекистана и поселилась в Ложбинске. Со временем Мирзо, освоивший на чужбине профессию ассенизатора, благополучно спился от тоски по родине и даже обзавелся белой горячкой, а Марта стремительно захирела и из белокурой красавицы девицы превратилась в ворчливую бабищу, склонную к буйству во хмелю.
Так бы они и существовали в хрущобном алкогольном мороке и скорее всего безболезненно отошли бы в мир иной, не оставив после себя никакого следа, кроме неприятных воспоминаний соседей. Но случилось так, что в один прекрасный вечер престарелого Мирзо внезапно обуял невесть откуда свалившийся демон сладострастия, мирно спавший последние пятнадцать лет в проспиртованном организме ассенизатора. В очередной раз ужрамшись вдрызг в каком-то подвале, Мирзо возвратился домой, стремительно напал на ни о чем не подозревавшую Марту и, невзирая на яростное сопротивление последней, произвел удивительно длительный акт насильственного совокупления, сопровождаемый разухабистыми воплями на узбекском языке.
Как известно, природа не прощает таких выкрутасов в шестидесятилетнем возрасте, да еще после длительного алкогольного марафона.
Буквально на последней фрикции Мирзо страшно посинел и, дико вскрикнув, испустил дух, а Марта, обнаружив у себя между ног мертвеца, схлопотала первый в жизни эпилептический припадок. На этом, однако, причуды Провидения не окончились. Спустя некоторое время престарелая Марта с ужасом заметила, что у нее как-то непроизвольно начал расти живот…
Вот таким образом и появился на свет Адольф Мирзоевич — плод поздней страсти престарелого ассенизатора. Всеобщая неприязнь окружала его с раннего детства, и в зрелом возрасте положение нисколько не улучшилось. Отчасти это обстоятельство обуславливалось не столько уродством Адольфа Мирзоевича, сколько его скособоченным мироощущением, сформированным в виде своеобразной защитной реакции на тычки и пинки окружающего мира. Адольф Мирзоевич вполне искренне полагал себя пупом — уж если и не всей земли, то Ложбинской области всенепременно. Ведь он такой талантливый и одаренный, у него такое тонкое душевное устройство, такие скрытые силы внутри… да еще вдобавок ко всему он имел счастье родиться 21 апреля, а как известно, примерно в это же время некогда появились на свет такие потрясатели основ мироустройства, как Ленин и Гитлер. Так поклоняйтесь же и боготворите его за это, поскольку все вы, окружающие, быдло и серость за редким исключением! Что, не поклоняетесь?
Головастиком обзываете? Ну и фаллос вам в капюшон, вагину на голову — переживем как-нибудь (цитирую дословно: будучи медиком, Адольф Мирзоевич ругался именно так)!
В детстве он страстно мечтал стать наемным убийцей (слово «киллер» в те времена еще было не в авторитете) и прилежно посещал стрелковый кружок ДОСААФ, где достиг довольно высоких результатов. Маленький Адольф часто представлял себе, как станет взрослым и поубивает, к чертовой матери, всех злобных соседских пацанов — откуда-нибудь с крыши или из быстро несущейся машины, как показывали в кино. Но время шло, к числу соседских пацанов постепенно присоединялись другие члены общества, которые одинаково плохо относились к Адольфу, и вскоре он понял, что всех не перестреляешь — патронов не хватит. А потому постепенно оставил идею насчет наемного убийцы — она была нереальна. Для того чтобы наказать всех обидчиков и презирателей в полном объеме, требовались катаклизмы несколько иного масштаба…
Так и жил Адольф Мирзоевич, всех подряд презирая и презираемый почти что всеми. Особенно трагично складывались его отношения с прекрасной половиной мира сего. Одно время он был женат на своей пациентке, которая вроде бы благополучно прошла курс лечения и по графику была выписана из клиники как явно выздоравливающая особь.
Поскольку Пульман был ее лечащим врачом, эта дама его просто боготворила: ухаживала за ним, готовила ему пищу, стирала и вообще — всячески лелеяла благоверного и нечасто устраивала скандалы со свекровью, которая, как положено, невестку люто ненавидела.
Оказалось, однако, что, частично избавившись в достославном заведении от одного недуга, супруга Пульмана — звали ее Сильва — весьма странным образом обзавелась другой болячкой. Поначалу Адольф Мирзоевич посчитал за незаурядное проявление своих доселе скрытых мужских достоинств тот факт, что супружница его новоявленная при одном прикосновении худосочной психотерапевтической длани к ее дородному телу принималась сладко стонать и извиваться в эротической истоме. А уж когда дело доходило до раздвигания ног и первичного проникновения всего лишь на полфаллоса, Сильва начинала самозабвенно вопить и взбрыкивать, аки хорошая ковбойская лошадь на родео, пугая глуховатую свекровь и настораживая плохо звукоизолированных соседей. Данное обстоятельство Пульман открыл еще в ходе лечения Сильвы, развлекаясь с нею в ординаторской во время ночных дежурств. Это страшно льстило Адольфу Мирзоевичу — одно время он словно на крыльях парил, вознесясь над обыденностью мирской суеты и убедившись наконец на практике в своей исключительности.
Вскоре, однако, вся эта приятная история завершилась самым прозаическим образом. Возвращаясь как-то рано утром домой после ночного дежурства в клинике, Адольф Мирзоевич еще в подъезде услыхал хорошо знакомый самозабвенный вопль, сопровождаемый хоровым мычанием — весьма громогласным и настойчивым.
Птицей взлетев на свой этаж, психотерапевт с ужасом обнаружил, что супружницу его прямо на площадке чрезвычайно активно имеет в позиции №12 (см. учебник «Кама Сутры» для подготовительного отделения Набережночелнинской школы сутенеров, стр. 217) один из соседских даунов, при этом громогласно мыча и пуская слюни. Двое других даунов, почти так же громогласно мыча и радостно гыкая, исступленно мастурбировали, максимально приблизив огромные головы к сопрягающимся гениталиям коитусующихся — дабы в подробностях запечатлеть процесс и не упустить чего-нибудь особенно важного.
Приложив титанические усилия. Пульману удалось порушить позицию №12 и загнать выпавших из-под контроля даунов обратно в их берлогу. Сграбастав Сильву в охапку, Адольф Мирзоевич ввалился к себе домой и начал отчитывать ничего не понявшую маман, в процессе чего супружница вдруг напала на него и, дико вопя, пожелала тут же совокупиться как придется. Укротить сексапильную барышню Пульман сумел с огромным трудом — для этого пришлось четырежды хлобыстнуть милашку по репе электровафельницей, которая, будучи явно не предназначена для подобных операций, немедля сломалась.
Связав горемыку бельевой веревкой, Пульман немного поразмышлял и, тяжко вздохнув, вызвал бригаду скорой психиатрической помощи. И самолично препроводил Сильву обратно в Приютное.
В ходе обследования выяснилось, что у горячо любящей супруги психотерапевта наличествует вызванный опухолью мозга явно выраженный синдром гиперсексуальности, весьма часто встречающийся в рабоче-крестьянской среде и в просторечии именуемый не иначе как «бешенство матки». Возмущенный Пульман, будучи прекрасно осведомлен, чем может быть вызвано столь специфическое заболевание, быстро провел расследование в кругу своей компетенции и выяснил первопричину. Виновником оказался дурдомовский сантехник Панкрат — здоровенный недоразвитый мужлан из числа бывших пациентов клиники, обладавший звериной силой и огромным детородным органом. Панкрат сам признался, что часто и подолгу пользовал Сильву в своем подвальчике — совершенно добровольно и заимообразно.
Но в процессе использования сантехник раскладывал больную на трубах отопления, и, когда он входил в режим наибольшей амплитуды, Сильва с размаху билась головой о стену — очень неудобно, знаете ли, на этих паршивых трубах, держаться не за что. Вот и получилась опухоль мозга, вызвавшая соответствующее заболевание.
Скорбно взгрустнув о случившемся, Адольф Мирзоевич пристроил супругу куда положено и вновь зажил, как прежде, сделавшись еще более замкнутым и нетерпимым в отношениях с сослуживцами. Хорошие отношения у него были только с пациентами — психи за что-то любили маленького доктора, как утверждали злые языки, считали его равным себе по интеллекту. Вскоре после неудавшейся женитьбы психотерапевт решил реабилитироваться и предпринял непродуманную попытку вступить в интимные отношения с очередной выздоравливающей идиоткой Инночкой.
Эта дамочка, будучи не совсем в своем уме на момент начала активных действий, да вдобавок еще и пребывавшая в состоянии сильной алкогольной прострации, по простоте душевной нанесла Пульману тяжкую психическую травму, восторженно завопив при виде распаленного и совсем раздетого Адольфа Мирзоевича примерно следующее:
— Тюю-ю-ю!!! Який малэнький писюн! Такого я ще нэ бачила!
Хи-хи-хи…
Более Адольф Мирзоевич не предпринимал попыток сблизиться с представительницами прекрасного пола в практическом аспекте и довольствовался малым: в процессе ночных дежурств теоретически терзал на разные лады самых немыслимых красавиц, помогая своему воображению поочередно обеими руками.
Таким образом и продолжал бы существовать заштатный психотерапевт, никем не востребованный и всеми нелюбимый. Но однажды случилось то, что происходит, если верить статистике, пару раз в столетие на восемь с половиной миллионов индивидов…
В тот знаменательный вечер Адольф Мирзоевич был дежурным по клинике и, как обычно, занимался приятным времяпровождением на кушетке в ординаторской, наглухо запершись и для верности забаррикадировав дверь тяжелым креслом.
Полагаю, следует обратить ваше внимание на состояние атмосферы накануне и непосредственно во время того как, а также на ряд обстоятельств, казалось бы, никоим образом не связанных с последующими изменениями в жизни Пульмана.
Ориентировочно перед обедом над приютненскими пустошами сформировалось необычайно устойчивое марево, ветер утих, а комары совсем озверели — дело было в конце июля. Во второй половине дня над Приютным образовался мощный грозовой фронт, явно не собирающийся в ближайшее время никуда перемещаться.
Часам к семи вечера тучи настолько затянули небо, что, казалось, будто уже наступили сумерки и вот-вот на Приютное обрушится ночь со всеми сопутствующими факторами. К десяти часам вечера в воздухе стояла тягостная духота, почти ощутимая физически и со страшной силой давящая на сознание. А ровно в 22.30 вдруг прекратились всякие шумы и, как по команде, хором завыли окрест все имеющиеся в наличии собаки — будто по покойнику.
В клинике такое состояние атмосферы ознаменовалось сильным душевным волнением: тихопомешанные больные, склонные к меланхолии, принялись негромко рыдать и горестно стонать, а буйные, проявляя высокую моторную активность, начали отчаянно вопить и долбиться головами о стены своих обиталищ.
Медперсонал, оставшийся дежурить в этот вечер, особого внимания на отклонения в поведении пациентов не обратил, поскольку все это ему давненько обрыдло и воспринималось без особой эмоциональной окраски. Кроме того, накануне в клинике давали получку, и теперь все, кто пребывал в относительно здравом уме, занимались приятным делом — ударно вкушали водочку, пользуясь попустительством равнодушного к подобным порокам Пульмана.
Ближе к полуночи разразилась сухая гроза — молнии со страшной силой ухали и крякали, пронзая все видимое пространство над клиникой и прилегающими территориями и освещая окружающий ландшафт призрачным сиянием. Все благоразумные живые твари попрятались кто куда, дабы, не приведи господь, не зацепило ненароком.
В первом часу ночи Адольф Мирзоевич, запасшийся свежим номером «Пентхауса», при свете торшера успел теоретически во всех мыслимых позициях совокупиться с особо приглянувшейся ему ядреной мулаткой, вольготно распростершейся на медвежьей шкуре — самым занимательным местом прямо к объективу. В процессе этого увлекательного занятия психотерапевт шесть раз почти достиг пика наслаждения, в самый последний момент методически грамотно воздерживаясь от эякуляции.
Праздник всепоглощающего оргазма неотвратимо приближался — будучи весь покрыт обильным потом и страшно дрожа от возбуждения, Адольф Мирзоевич ринулся в атаку в седьмой раз и до того вошел в образ, что начал громко рычать наподобие пещерного медведя и заполошным шепотом грозить качественно исполненной фотографии: "Ууууррр, я тебя щас! Ааааррр!!! Рааастерзаю!!! Я тебе так засажу — у тебя позвоночник через жопу выскочит!!! Ууууххх, сволочь!!! На!
На! На! Получай!!!"
И — вот он, все ближе и ближе желанный миг победы, взлелеянный в процессе двухчасового кропотливого труда, еще несколько секунд, последние уверенные движения левой руки… И вдруг за окном, во дворе клиники, раздался пронзительный нечеловеческий крик, более похожий на предсмертный вопль хищника, не характерного для данного природного ареала.
Вообще-то к воплям пациентов Адольф Мирзоевич привык и, как уже говорилось выше, в таких случаях только вздрагивал. Однако таковые вопли, как правило, раздавались внутри клиники и частично глушились могучими стенами. В настоящий момент вопль прозвучал со двора. Это было мощным отклонением от нормы — Пульман вдруг мгновенно утратил эрекцию и потерял интерес к изображению в журнале. Испуганно метнувшись к окну, он всмотрелся в ночную мглу. При вспышках молний можно было с трудом разглядеть следующую картину: какой-то больной очень активно перемещался по территории двора, преследуемый двумя вяло передвигающимися санитарами.
Виртуозно выругавшись, Адольф Мирзоевич натянул штаны, со вздохом сожаления бросил взгляд на томившуюся от вожделения мулатку и, разблокировав дверь, покинул ординаторскую.
В процессе перемещения дежурного врача с третьего этажа на первый ситуация во дворе несколько изменилась. Больной успел скрыться из поля зрения, а запыхавшиеся санитары, благоухающие ядреным водочным перегаром, спотыкаясь непослушными языками через так-твою-мать, пояснили Адольфу Мирзоевичу, что неурочный бегун не кто иной, как клинический раритет: престарелый тихопомешанный Обтрухаэсас, сын латышского стрелка, сдуревший очень давно, еще до начала перестройки.
Оказалось, что тихопомешанный каким-то образом умудрился взломать дверь своей одиночной палаты и, ловко отоварив по ходу движения нерадивых санитаров, употреблявших в холле стационара винно-водочные изделия, благополучно удрал на улицу. А поскольку он социально опасен — надо ловить.
Несказанно удивленный тем, что латыш проявляет не свойственные своему профилю заболевания повышенную моторику и агрессию, Адольф Мирзоевич рысцой обогнул угол здания и припустил в направлении хоздвора. Виноватые санитары не замедлили присоединиться к начальнику, компенсируя утраченную координацию движений и отсутствие должной живости чрезвычайно воинственными криками.
Между тем гроза помаленьку набирала силу — разряды участились и начал накрапывать дождик.
Добравшись до здания котельной, Адольф Мирзоевич на пару секунд застопорился у мощных зарослей лопухов, примыкавших к ограждению двора, — и тут же был напуган до полусмерти:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50