А идти ей надо. И если она, Шестая, не пойдет, то у нее, Шестой, будет истерика, а ей так не хочется причинять лишних неудобств своим сокамерницам, простите, подругам по комнате.
Предыдущих страданий Шестой еще никто не забыл.
– Я не пойду! – по слогам, чтобы все поняли, решительно сказала я.
Остальные так не считали.
– Двадцать Вторая, миленькая! – обрадованно взмолилась Шестая, чувствуя молчаливую поддержку остальных, которые быстро сообразили, кто железно должен идти. – Ну ты же лучше всех знаешь дорогу к казарме, и знаешь, как его там найти! Мое счастье зависит от тебя, ну пожалуйста, проводи меня, ты же такая хорошая!
У меня много чего было возразить на эту беспардонную лесть.
Я совсем не такая хорошая даже в глазах Шестой и к тому же совершенно не того пола, чтобы быть причиной ее счастья.
– Я не пойду! – повторила я. – А если пойду, то у меня потом будет истерика.
Не напугала. Моя истерика никого не волновала, куда уж мне до Шестой!
– Мы быстренько! – юлила Шестая. – Ты меня только доведи, а обратно он меня проводит… – добавила она нежным невинным голоском.
Было безнадежно ясно, что идти придется, потому что истерику Шестой никогда мне не простят.
Проклятый прошлый жребий, проклятая Шестая, проклятый пансионат!
– Одевайся, – мрачно процедила я. – Юбку заверни как можно выше и закрепи поясом.
Мы выбрались через окно и подошли к стене ограды.
– Ты лазить по стенам умеешь? – спросила я.
– Умею, – уверенно ответила Шестая. – У меня родители любят в горы ходить.
Не насторожилась я при этом ответе, а жаль. Надо было.
На стену Шестая полезла бодро, но довольно скоро оступилась и сорвалась. Пришлось страховать ее снизу. Когда мы все-таки добрались до верха ограды, усеянного штырями, я вспотела, словно ворованный мешок муки волокла.
На стене Шестая поделилась последними новостями:
– Ой, ты знаешь, я, оказывается, высоты боюсь. И вниз смотреть не могу. А еще в темноте ничего не вижу. Я не спущусь.
– Ты сошла с ума?
Мне стало даже весело. Это надо же момент выбрать для откровений, ни раньше, ни позже…
– Я не спущусь! – упрямо повторила Шестая. – Не могу.
У меня было страшное искушение спрыгнуть обратно во двор Корпуса, вернуться в комнату и лечь спать, оставив Шестую наверху. Пусть бы сидела до утра, может быть, проветрилась и поспокойнее бы стала. Не такой озабоченной.
Ну разумеется, я сползла в боярышник, поправила юбку и побрела по саду к казарме. Учитывая предыдущие события, идти по нему было страшно неприятно, но душу немного грел вид нахохленной Шестой верхом на ограде. Под луной она дивно смотрелась.
В казарме дежурил ее кавалер.
Ну что же, значит, Шестая знала, когда нужно идти.
– Добрый вечер! – вежливо поздоровалась я, игнорируя его изумление. – Там ваша красавица на стене застряла, идите снимайте, пока она молчит. Да захватите кого-нибудь в помощь, один вы не справитесь.
Диковато на меня поглядывая, охранник молча встал и пошел за подмогой.
Можете даже не гадать, кого он привел.
Видно, по мнению охраны Пряжки, у нас давно уже было все чики-брики.
– Здравствуй, радость! – расплылся до ушей Янтарный при виде меня.
– Не здравствуй! – отрезала я. – Ты меня не видел, и я тебя тоже.
– Показывайте, барышня, – сухо прервал обмен любезностями хахаль Шестой.
И что она в нем нашла?
Я повела охранников к ограде. Вообще-то они при желании и без меня бы прекрасно ее нашли. Такое украшение забора трудно пропустить. Но и мне сидеть в казарме не было никакого резона, что бы там Янтарный про себя ни воображал. Свою миссию я честно выполнила, Шестая встретилась с предметом своих чувств, обрела свое счастье, и я с чистой совестью могу отправляться в комнату баиньки.
Шестая сидела там же, где я ее оставила, и тихонько поскуливала. Грешно смеяться над убогими, но сдержаться было выше моих сил. Укрывшись за кустом, я нервно хихикала в рукав, пока мужчины извлекали Шестую из штырей.
Наконец ее все-таки стянули со стены. Обрадованная Шестая с облегчением лишилась чувств, и охранник попер свое сокровище на руках в казарму.
– Не уходи, Двадцать Вторая! – протянул Янтарный.
– Не вижу причин оставаться, – холодно сказала я, поворачиваясь к нему спиной и ставя ногу в первое углубление ограды.
Янтарный галантно поддержал меня, чтобы удобнее было поставить вторую ногу в следующую выбоину, и небрежно сказал:
– А я хотел показать тебе, как правильно стрелять из арбалета…
Я остановилась. Потом стала спускаться.
– Здесь?
– Здесь. Ночь светлая, для первого урока подойдет.
– Ладно, – сумрачно сказала я. – Давай показывай.
– Пошли.
Мы вернулись к казарме, Янтарный вынес оттуда арбалет и стрелы и повел меня на самую широкую дорожку сада.
– Вот здесь давай и попробуем. Держи. Я взяла арбалет.
– Смотри, этой рукой держишь вот так, а палец этой руки на спусковом крючке. Ноги расставь, арбалет подними, чтобы глаз и стрела были на одной линии, – командовал он. – Теперь нажимай.
– Он без стрелы… – удивилась я.
– Нажимай! Рано тебе еще со стрелой. Я нажала. Свистнула пустая тетива.
– Теперь опусти.
Я опустила. Янтарный взял арбалет и снова взвел крючок.
– Опять подними в боевое положение. Я подняла.
– Руку поправь. Так будешь держать – сама себя поранишь. Теперь правильно. Стреляй!
Я снова послушно нажала спусковой крючок. И так несколько раз, пока Янтарный не смилостивился и не выдал мне первую стрелу.
– Целься вон в тот куст! – показал он.
– Так он же большой?
– Для тебя, остроглазая, в самый раз.
В куст я, к собственной гордости, попала.
– Замечательно. Глаз – алмаз, – похвалил меня Янтарный. – Давай еще раз, и дам тебе мишень поменьше.
Я снова подняла арбалет. Острие стрелы нацелилось на боярышник.
Неожиданно из-за куста кто-то вышел.
Я испуганно дернулась, и стрела из арбалета вонзилась вышедшему прямо в грудь.
Это его не остановило.
По дорожке сада, как и в прошлый раз, брел к нам мертвый начальник охраны. В груди у него торчала моя стрела. Никаких следов, что его расчленяли, не осталось. Он вновь был целый, и глаза его по-прежнему мерцали.
Янтарный соображал быстрее меня и не стал тратить время на созерцание вторично ожившего покойника.
Он дернул из моих рук арбалет, схватил меня за ладонь, и мы организованно отступили к казарме – то есть рванули с дорожки со всех ног…
Когда мы влетели в караулку, романтическое свидание там было в фазе наибольшего обострения.
Наше появление, разумеется, никого не обрадовало.
– Я тебя убью! – завопила Шестая, которой оставалось каких-то полминуты до оргазма.
– Это я тебя убью! – с яростью заорала в ответ я. – Из-за тебя мы опять вляпались! Дура озабоченная!
– А ты, а ты, рыба холодная, вот кто ты! – взвизгнула Шестая, быстро застегивая корсаж.
Ее кавалер с пунцовыми ушами натягивал штаны.
– Да что ты вообще понимаешь! – продолжала вопить Шестая. – Ты такая же живая, как эта табуретка! Бедный твой парень, вы же, наверное, вместе только Устав хором читаете!
– Вы почти правы, барышня, – встрял Янтарный, которого никто и не спрашивал. – Мы стреляем из арбалета.
– Да уж, конечно, панталоны друг друга не созерцаем! – крикнула я Шестой, запустив в Янтарного чернильницей со стола, чтобы не лез в женские дела.
И зачем в караулке чернильница? Чернила, по-моему, в ней отродясь не водились.
К сожалению, Янтарный ее поймал на лету.
– Милые дамы, вы обменяетесь мнением позже, – заметил он. – А теперь хочу напомнить, что в связи с повторным воскрешением начальника охраны, вам придется срочно покинуть казарму, потому что надо поднимать народ по тревоге.
Это он зря сказал.
Шестая, видимо, была не из тех людей, которых упоминание об опасности мобилизует. Она вскрикнула и второй раз за сегодняшнюю ночь лишилась чувств.
Начальник охраны к этому времени дошел до казармы и, растопырив белые ладони, приклеился к окну, осматривая караулку невидящими глазами.
Оба охранника переминались около Шестой, не зная, как ее привести в чувство.
– Нюхательной соли нет? – озабоченно спрашивал Янтарный.
– Может, ей корсаж расшнуровать? – растерянно предлагал хахаль.
Этот балаган мне надоел.
– Спойте ей хором! – ехидно предложила я и, оттолкнув Янтарного, влепила Шестой хорошую пощечину.
– Вставай, мымра! Он скоро сюда просочится! Оскорбленная Шестая вскочила и, увидев лицо начальника охраны в окне, завизжала.
Остальная казарма по-прежнему не реагировала на весь шумный бедлам, что творился в караулке. Они что там, поумирали? Или тут такое частенько бывает?
– Вот и славно! – обрадовался хахаль Шестой воскрешению любимой. – Идите, девочки, Янтарный вас проводит, а я ребят по тревоге поднимаю.
Янтарный подхватил нас под локти и практически выпихнул из казармы.
Опять мы, обходя кругом сад и минуя конюшни, быстро шли, почти бежали к южным воротам ограды, стремясь быстрее попасть в Корпус.
Мы с Шестой оскорбленно молчали и друг на друга не смотрели.
Конечно, со временем мы простим друг друга. Но забудем ли сегодняшнюю ночь, будем ли жить так, словно ее не было? О, никогда!
Глава двадцать четвертая
ВТОРОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ОХРАНЫ
Второе воскресение начальника охраны никого не обрадовало. Такая целеустремленность выглядела очень отвратно.
Но поскольку дело было почти привычным, все сделали вид, что ничего не случилось.
Утром, когда мы построились парами для отправки в аудиторию, пришел конвой в сопровождении старшей охранницы из пыточной, отсек меня от остальных воспитанниц и повел к Ректору в северную часть Главного Корпуса.
Там дальше Пурпурного Зала для общих собраний никому из нас бывать не доводилось.
От наших дортуаров в восточной части здания административную четверть Корпуса отделяла глухая кирпичная стена, возведенная в коридоре в то время, когда гарнизон превратили в пансионат. И туда можно было попасть только через жилые покои преподавателей на западной стороне или подземным ходом из Перста. Администрация Пряжки была древнее пансионата, значительно древнее.
Серый Ректор ждал меня в кабинете на втором этаже. Но из-за нависающей рядом северной стены Пряжки кабинет больше напоминал подвал.
И у Ректора вид был какой-то заплесневелый, словно он доводился родным братом начальнику охраны и тоже блуждал где-то между этим миром и тем.
– Садитесь, барышня! – вежливо предложил он. Я покосилась на конвой.
Конвой не возражал.
А садиться не хотелось: у черного стула с высокой резной спинкой, наверху которой резвились два дракона, был такой холодный вид, что моя бедная попа заранее ныла, предвкушая неминуемую отдачу тепла его ненасытному промороженному сиденью.
– Садитесь! – повторил Ректор. Пришлось сесть.
– Нам опять требуется ваша консультация, Двадцать Вторая. – Голос Серого Ректора был таким медовым, словно он сообщал о выпавшей мне великой удаче.
– Холодное железо, значит, не помогло… – задумчиво сказала я. – И серебро тоже…
– Прекрасно, что вы все понимаете. Что теперь вы можете посоветовать?
А что я могу посоветовать?
С непонятным упорством начальник охраны не желает умирать до конца, а предпочитает раз за разом объявляться в саду и оттуда бродить по всей крепости.
– Для начала его нужно снова поймать, – холодно сказала я. – Когда его обнаружили днем, в каком состоянии он был?
– В состоянии трупа, – не без юмора ответил Серый Ректор.
– Великолепно. Значит, так: его нужно поймать и до захода солнца, желательно в полдень, захоронить. Не сложить в катакомбах, а захоронить в земле. Пошлите людей копать могилу возле склепов. Найдите тяжелую плиту, длина полтора хвоста, ширина полхвоста. Присутствовать при захоронении должен весь пансионат.
Я совсем не была уверена в данном способе, но что-то надо было предложить, раз уж стала признанным специалистом по убиенным и воскресающим начальникам охраны.
А последнее условие придумала из чистой вредности: ежу ясно, что меня заставят присутствовать при сем действии и руководить им в меру сил, при этом старательно не ущемляя прерогативы Ректора и прочего начальства. Так уж пусть тогда веселятся все.
Серый Ректор долго молчал. Попа мерзла.
Из камня он сделан, этот стул?
– Хорошо, Двадцать Вторая. Вы свободны, – наконец отомкнул уста Ректор. – Можете вернуться на занятия.
Охотнее всего я вернулась бы под одеяло, где тепло и одиноко.
Это же какое надо жалованье получать, чтобы ради него согласиться сидеть в этом кабинете? Или у него персональная жаровня под креслом?
Если бы я была Ректором, меня бы никакая сила в северной части Корпуса не удержала. Просто ужас, до чего здесь холодно! Декорации по стенам в виде извергающих пламя драконов на старых темных шпалерах тепла не прибавляли. И ни камина, ни печурки. С ума сойти можно, до чего холодное место!
Я с радостью покинула административную часть.
Охранники довели меня до аудитории и сдали под расписку надзидаме. Группа встретила меня с таким изумлением, словно не чаяла снова увидеть живой.
Зеленый Магистр читал лекцию о том, каким образом порядочная и, следовательно, благочестивая женщина должна организовывать свою религиозную жизнь.
Опять мы расчертили длиннющую таблицу, где было расписано все – от количества посещений храма в неделю до подаяния нищим в будние дни (столбец №1), в выходные (столбец №2) и в дни больших праздников (столбцы №№ 3-17)
Насколько я успела заметить, моя тетя по всем меркам Хвоста Коровы считалась наипорядочнейшей женщиной, но милостыню она не подавала вообще.
Я не знаю, чем отделывались остальные посетители кабинета Ректора, а мне его пыточный стул с драконами воспаление обеспечил.
То, что лицо мое пылает нездоровым румянцем и вообще я скатываюсь в какое-то лихорадочное состояние, заметила к концу третьей лекции даже надзидама.
Она великодушно отправила меня в дортуар.
До дортуара я уже не дошла.
Еще в коридоре меня как-то странно повело, перед глазами все поплыло и завертелось, и я по стеночке съехала на пол, где меня и нашел один из охранников.
Последующие три дня я провалялась в лазарете, знать не зная всех захватывающих подробностей поимки начальника охраны.
Поймать-то его поймали. Как выяснилось, в тот же день. Так прямо со стрелой, торчащей из груди, которую я ему с перепугу всадила, но что делать дальше, никто не знал.
А наимудрейший Ректор почему-то не рискнул произвести захоронение без присутствия захудалой воспитанницы с двузначным номером вместо имени.
Начальника закинули в одно из помещений Перста, приставив к усиленной поперечными брусьями двери усиленную же охрану. То есть двух человек вместо одного по Уставу.
Днем начальник охраны лежал тише воды, ниже травы. Зато уж ночью началось…
Место пребывания ему не понравилось, и он начал выбираться из камеры. Дверь, говорят, ходила ходуном, и было еще что-то, пострашнее, но что?
Только итог утром был налицо: два свихнувшихся охранника, неспособных быть свидетелями ночных событий.
На следующую ночь поставили четырех.
И зря.
В сумме это составило шесть сошедших с ума бедолаг.
На следующее утро, когда эти охранники были помещены в соседнюю со мной палату лазарета, я сквозь мутную, горячую дрему услышала режущий уши, заискивающий голос надзидамы:
– Я тоже удивляюсь, господин Ректор, что воспитанница за номером Двадцать Два тяжело заболела, несмотря на все те процедуры закаливания, которые мы с ними проводим согласно утвержденному плану. Ну что тут можно сказать, одно слово – Дохлые!
"Сама Тупая!" – хотелось огрызнуться мне, но шевелить опухшим языком было противно.
Да и что говорить человеку, который способен на такое?
Даже я, одна из побежденных, истекая тихой ненавистью к победителям, и то изо всех сил не позволяю себе опускаться до называния их низким прозвищем, а эта заискивающая гнида…
Ей даже в голову не пришло, что так она лишь себя унижает!
Но раз она говорит "господин Ректор", значит, и он тут.
Я разлепила отекшие веки, увидела стоящего рядом с надзидамой Серого Ректора и требовательно сказала самое важное, что волновало меня на этот момент:
– Закажите на ваш стул с драконом теплую подушку или выкиньте его в окно!
– Она очнулась! Она очнулась! – закудахтала надзидама, говоря обо мне так, словно меня здесь и не было.
– Правила хорошего тона запрещают выражаться о персоне, присутствующей в непосредственной близости от ведущей разговор дамы, называя оную персону в третьем лице, ибо тем самым проявляется неуважение к вышеупомянутой персоне и обнаруживается низкое воспитание вышеупомянутой дамы, – зло процитировала я отрывок из лекции Бурого Магистра.
– Но еще бредит… – сделала вывод надзидама.
– Поднять на ноги, – сухо распорядился Ректор. – Чтобы к полудню она была в состоянии ходить и говорить. Откладывать захоронение нельзя, а не то мы всей охраны лишимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Предыдущих страданий Шестой еще никто не забыл.
– Я не пойду! – по слогам, чтобы все поняли, решительно сказала я.
Остальные так не считали.
– Двадцать Вторая, миленькая! – обрадованно взмолилась Шестая, чувствуя молчаливую поддержку остальных, которые быстро сообразили, кто железно должен идти. – Ну ты же лучше всех знаешь дорогу к казарме, и знаешь, как его там найти! Мое счастье зависит от тебя, ну пожалуйста, проводи меня, ты же такая хорошая!
У меня много чего было возразить на эту беспардонную лесть.
Я совсем не такая хорошая даже в глазах Шестой и к тому же совершенно не того пола, чтобы быть причиной ее счастья.
– Я не пойду! – повторила я. – А если пойду, то у меня потом будет истерика.
Не напугала. Моя истерика никого не волновала, куда уж мне до Шестой!
– Мы быстренько! – юлила Шестая. – Ты меня только доведи, а обратно он меня проводит… – добавила она нежным невинным голоском.
Было безнадежно ясно, что идти придется, потому что истерику Шестой никогда мне не простят.
Проклятый прошлый жребий, проклятая Шестая, проклятый пансионат!
– Одевайся, – мрачно процедила я. – Юбку заверни как можно выше и закрепи поясом.
Мы выбрались через окно и подошли к стене ограды.
– Ты лазить по стенам умеешь? – спросила я.
– Умею, – уверенно ответила Шестая. – У меня родители любят в горы ходить.
Не насторожилась я при этом ответе, а жаль. Надо было.
На стену Шестая полезла бодро, но довольно скоро оступилась и сорвалась. Пришлось страховать ее снизу. Когда мы все-таки добрались до верха ограды, усеянного штырями, я вспотела, словно ворованный мешок муки волокла.
На стене Шестая поделилась последними новостями:
– Ой, ты знаешь, я, оказывается, высоты боюсь. И вниз смотреть не могу. А еще в темноте ничего не вижу. Я не спущусь.
– Ты сошла с ума?
Мне стало даже весело. Это надо же момент выбрать для откровений, ни раньше, ни позже…
– Я не спущусь! – упрямо повторила Шестая. – Не могу.
У меня было страшное искушение спрыгнуть обратно во двор Корпуса, вернуться в комнату и лечь спать, оставив Шестую наверху. Пусть бы сидела до утра, может быть, проветрилась и поспокойнее бы стала. Не такой озабоченной.
Ну разумеется, я сползла в боярышник, поправила юбку и побрела по саду к казарме. Учитывая предыдущие события, идти по нему было страшно неприятно, но душу немного грел вид нахохленной Шестой верхом на ограде. Под луной она дивно смотрелась.
В казарме дежурил ее кавалер.
Ну что же, значит, Шестая знала, когда нужно идти.
– Добрый вечер! – вежливо поздоровалась я, игнорируя его изумление. – Там ваша красавица на стене застряла, идите снимайте, пока она молчит. Да захватите кого-нибудь в помощь, один вы не справитесь.
Диковато на меня поглядывая, охранник молча встал и пошел за подмогой.
Можете даже не гадать, кого он привел.
Видно, по мнению охраны Пряжки, у нас давно уже было все чики-брики.
– Здравствуй, радость! – расплылся до ушей Янтарный при виде меня.
– Не здравствуй! – отрезала я. – Ты меня не видел, и я тебя тоже.
– Показывайте, барышня, – сухо прервал обмен любезностями хахаль Шестой.
И что она в нем нашла?
Я повела охранников к ограде. Вообще-то они при желании и без меня бы прекрасно ее нашли. Такое украшение забора трудно пропустить. Но и мне сидеть в казарме не было никакого резона, что бы там Янтарный про себя ни воображал. Свою миссию я честно выполнила, Шестая встретилась с предметом своих чувств, обрела свое счастье, и я с чистой совестью могу отправляться в комнату баиньки.
Шестая сидела там же, где я ее оставила, и тихонько поскуливала. Грешно смеяться над убогими, но сдержаться было выше моих сил. Укрывшись за кустом, я нервно хихикала в рукав, пока мужчины извлекали Шестую из штырей.
Наконец ее все-таки стянули со стены. Обрадованная Шестая с облегчением лишилась чувств, и охранник попер свое сокровище на руках в казарму.
– Не уходи, Двадцать Вторая! – протянул Янтарный.
– Не вижу причин оставаться, – холодно сказала я, поворачиваясь к нему спиной и ставя ногу в первое углубление ограды.
Янтарный галантно поддержал меня, чтобы удобнее было поставить вторую ногу в следующую выбоину, и небрежно сказал:
– А я хотел показать тебе, как правильно стрелять из арбалета…
Я остановилась. Потом стала спускаться.
– Здесь?
– Здесь. Ночь светлая, для первого урока подойдет.
– Ладно, – сумрачно сказала я. – Давай показывай.
– Пошли.
Мы вернулись к казарме, Янтарный вынес оттуда арбалет и стрелы и повел меня на самую широкую дорожку сада.
– Вот здесь давай и попробуем. Держи. Я взяла арбалет.
– Смотри, этой рукой держишь вот так, а палец этой руки на спусковом крючке. Ноги расставь, арбалет подними, чтобы глаз и стрела были на одной линии, – командовал он. – Теперь нажимай.
– Он без стрелы… – удивилась я.
– Нажимай! Рано тебе еще со стрелой. Я нажала. Свистнула пустая тетива.
– Теперь опусти.
Я опустила. Янтарный взял арбалет и снова взвел крючок.
– Опять подними в боевое положение. Я подняла.
– Руку поправь. Так будешь держать – сама себя поранишь. Теперь правильно. Стреляй!
Я снова послушно нажала спусковой крючок. И так несколько раз, пока Янтарный не смилостивился и не выдал мне первую стрелу.
– Целься вон в тот куст! – показал он.
– Так он же большой?
– Для тебя, остроглазая, в самый раз.
В куст я, к собственной гордости, попала.
– Замечательно. Глаз – алмаз, – похвалил меня Янтарный. – Давай еще раз, и дам тебе мишень поменьше.
Я снова подняла арбалет. Острие стрелы нацелилось на боярышник.
Неожиданно из-за куста кто-то вышел.
Я испуганно дернулась, и стрела из арбалета вонзилась вышедшему прямо в грудь.
Это его не остановило.
По дорожке сада, как и в прошлый раз, брел к нам мертвый начальник охраны. В груди у него торчала моя стрела. Никаких следов, что его расчленяли, не осталось. Он вновь был целый, и глаза его по-прежнему мерцали.
Янтарный соображал быстрее меня и не стал тратить время на созерцание вторично ожившего покойника.
Он дернул из моих рук арбалет, схватил меня за ладонь, и мы организованно отступили к казарме – то есть рванули с дорожки со всех ног…
Когда мы влетели в караулку, романтическое свидание там было в фазе наибольшего обострения.
Наше появление, разумеется, никого не обрадовало.
– Я тебя убью! – завопила Шестая, которой оставалось каких-то полминуты до оргазма.
– Это я тебя убью! – с яростью заорала в ответ я. – Из-за тебя мы опять вляпались! Дура озабоченная!
– А ты, а ты, рыба холодная, вот кто ты! – взвизгнула Шестая, быстро застегивая корсаж.
Ее кавалер с пунцовыми ушами натягивал штаны.
– Да что ты вообще понимаешь! – продолжала вопить Шестая. – Ты такая же живая, как эта табуретка! Бедный твой парень, вы же, наверное, вместе только Устав хором читаете!
– Вы почти правы, барышня, – встрял Янтарный, которого никто и не спрашивал. – Мы стреляем из арбалета.
– Да уж, конечно, панталоны друг друга не созерцаем! – крикнула я Шестой, запустив в Янтарного чернильницей со стола, чтобы не лез в женские дела.
И зачем в караулке чернильница? Чернила, по-моему, в ней отродясь не водились.
К сожалению, Янтарный ее поймал на лету.
– Милые дамы, вы обменяетесь мнением позже, – заметил он. – А теперь хочу напомнить, что в связи с повторным воскрешением начальника охраны, вам придется срочно покинуть казарму, потому что надо поднимать народ по тревоге.
Это он зря сказал.
Шестая, видимо, была не из тех людей, которых упоминание об опасности мобилизует. Она вскрикнула и второй раз за сегодняшнюю ночь лишилась чувств.
Начальник охраны к этому времени дошел до казармы и, растопырив белые ладони, приклеился к окну, осматривая караулку невидящими глазами.
Оба охранника переминались около Шестой, не зная, как ее привести в чувство.
– Нюхательной соли нет? – озабоченно спрашивал Янтарный.
– Может, ей корсаж расшнуровать? – растерянно предлагал хахаль.
Этот балаган мне надоел.
– Спойте ей хором! – ехидно предложила я и, оттолкнув Янтарного, влепила Шестой хорошую пощечину.
– Вставай, мымра! Он скоро сюда просочится! Оскорбленная Шестая вскочила и, увидев лицо начальника охраны в окне, завизжала.
Остальная казарма по-прежнему не реагировала на весь шумный бедлам, что творился в караулке. Они что там, поумирали? Или тут такое частенько бывает?
– Вот и славно! – обрадовался хахаль Шестой воскрешению любимой. – Идите, девочки, Янтарный вас проводит, а я ребят по тревоге поднимаю.
Янтарный подхватил нас под локти и практически выпихнул из казармы.
Опять мы, обходя кругом сад и минуя конюшни, быстро шли, почти бежали к южным воротам ограды, стремясь быстрее попасть в Корпус.
Мы с Шестой оскорбленно молчали и друг на друга не смотрели.
Конечно, со временем мы простим друг друга. Но забудем ли сегодняшнюю ночь, будем ли жить так, словно ее не было? О, никогда!
Глава двадцать четвертая
ВТОРОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ОХРАНЫ
Второе воскресение начальника охраны никого не обрадовало. Такая целеустремленность выглядела очень отвратно.
Но поскольку дело было почти привычным, все сделали вид, что ничего не случилось.
Утром, когда мы построились парами для отправки в аудиторию, пришел конвой в сопровождении старшей охранницы из пыточной, отсек меня от остальных воспитанниц и повел к Ректору в северную часть Главного Корпуса.
Там дальше Пурпурного Зала для общих собраний никому из нас бывать не доводилось.
От наших дортуаров в восточной части здания административную четверть Корпуса отделяла глухая кирпичная стена, возведенная в коридоре в то время, когда гарнизон превратили в пансионат. И туда можно было попасть только через жилые покои преподавателей на западной стороне или подземным ходом из Перста. Администрация Пряжки была древнее пансионата, значительно древнее.
Серый Ректор ждал меня в кабинете на втором этаже. Но из-за нависающей рядом северной стены Пряжки кабинет больше напоминал подвал.
И у Ректора вид был какой-то заплесневелый, словно он доводился родным братом начальнику охраны и тоже блуждал где-то между этим миром и тем.
– Садитесь, барышня! – вежливо предложил он. Я покосилась на конвой.
Конвой не возражал.
А садиться не хотелось: у черного стула с высокой резной спинкой, наверху которой резвились два дракона, был такой холодный вид, что моя бедная попа заранее ныла, предвкушая неминуемую отдачу тепла его ненасытному промороженному сиденью.
– Садитесь! – повторил Ректор. Пришлось сесть.
– Нам опять требуется ваша консультация, Двадцать Вторая. – Голос Серого Ректора был таким медовым, словно он сообщал о выпавшей мне великой удаче.
– Холодное железо, значит, не помогло… – задумчиво сказала я. – И серебро тоже…
– Прекрасно, что вы все понимаете. Что теперь вы можете посоветовать?
А что я могу посоветовать?
С непонятным упорством начальник охраны не желает умирать до конца, а предпочитает раз за разом объявляться в саду и оттуда бродить по всей крепости.
– Для начала его нужно снова поймать, – холодно сказала я. – Когда его обнаружили днем, в каком состоянии он был?
– В состоянии трупа, – не без юмора ответил Серый Ректор.
– Великолепно. Значит, так: его нужно поймать и до захода солнца, желательно в полдень, захоронить. Не сложить в катакомбах, а захоронить в земле. Пошлите людей копать могилу возле склепов. Найдите тяжелую плиту, длина полтора хвоста, ширина полхвоста. Присутствовать при захоронении должен весь пансионат.
Я совсем не была уверена в данном способе, но что-то надо было предложить, раз уж стала признанным специалистом по убиенным и воскресающим начальникам охраны.
А последнее условие придумала из чистой вредности: ежу ясно, что меня заставят присутствовать при сем действии и руководить им в меру сил, при этом старательно не ущемляя прерогативы Ректора и прочего начальства. Так уж пусть тогда веселятся все.
Серый Ректор долго молчал. Попа мерзла.
Из камня он сделан, этот стул?
– Хорошо, Двадцать Вторая. Вы свободны, – наконец отомкнул уста Ректор. – Можете вернуться на занятия.
Охотнее всего я вернулась бы под одеяло, где тепло и одиноко.
Это же какое надо жалованье получать, чтобы ради него согласиться сидеть в этом кабинете? Или у него персональная жаровня под креслом?
Если бы я была Ректором, меня бы никакая сила в северной части Корпуса не удержала. Просто ужас, до чего здесь холодно! Декорации по стенам в виде извергающих пламя драконов на старых темных шпалерах тепла не прибавляли. И ни камина, ни печурки. С ума сойти можно, до чего холодное место!
Я с радостью покинула административную часть.
Охранники довели меня до аудитории и сдали под расписку надзидаме. Группа встретила меня с таким изумлением, словно не чаяла снова увидеть живой.
Зеленый Магистр читал лекцию о том, каким образом порядочная и, следовательно, благочестивая женщина должна организовывать свою религиозную жизнь.
Опять мы расчертили длиннющую таблицу, где было расписано все – от количества посещений храма в неделю до подаяния нищим в будние дни (столбец №1), в выходные (столбец №2) и в дни больших праздников (столбцы №№ 3-17)
Насколько я успела заметить, моя тетя по всем меркам Хвоста Коровы считалась наипорядочнейшей женщиной, но милостыню она не подавала вообще.
Я не знаю, чем отделывались остальные посетители кабинета Ректора, а мне его пыточный стул с драконами воспаление обеспечил.
То, что лицо мое пылает нездоровым румянцем и вообще я скатываюсь в какое-то лихорадочное состояние, заметила к концу третьей лекции даже надзидама.
Она великодушно отправила меня в дортуар.
До дортуара я уже не дошла.
Еще в коридоре меня как-то странно повело, перед глазами все поплыло и завертелось, и я по стеночке съехала на пол, где меня и нашел один из охранников.
Последующие три дня я провалялась в лазарете, знать не зная всех захватывающих подробностей поимки начальника охраны.
Поймать-то его поймали. Как выяснилось, в тот же день. Так прямо со стрелой, торчащей из груди, которую я ему с перепугу всадила, но что делать дальше, никто не знал.
А наимудрейший Ректор почему-то не рискнул произвести захоронение без присутствия захудалой воспитанницы с двузначным номером вместо имени.
Начальника закинули в одно из помещений Перста, приставив к усиленной поперечными брусьями двери усиленную же охрану. То есть двух человек вместо одного по Уставу.
Днем начальник охраны лежал тише воды, ниже травы. Зато уж ночью началось…
Место пребывания ему не понравилось, и он начал выбираться из камеры. Дверь, говорят, ходила ходуном, и было еще что-то, пострашнее, но что?
Только итог утром был налицо: два свихнувшихся охранника, неспособных быть свидетелями ночных событий.
На следующую ночь поставили четырех.
И зря.
В сумме это составило шесть сошедших с ума бедолаг.
На следующее утро, когда эти охранники были помещены в соседнюю со мной палату лазарета, я сквозь мутную, горячую дрему услышала режущий уши, заискивающий голос надзидамы:
– Я тоже удивляюсь, господин Ректор, что воспитанница за номером Двадцать Два тяжело заболела, несмотря на все те процедуры закаливания, которые мы с ними проводим согласно утвержденному плану. Ну что тут можно сказать, одно слово – Дохлые!
"Сама Тупая!" – хотелось огрызнуться мне, но шевелить опухшим языком было противно.
Да и что говорить человеку, который способен на такое?
Даже я, одна из побежденных, истекая тихой ненавистью к победителям, и то изо всех сил не позволяю себе опускаться до называния их низким прозвищем, а эта заискивающая гнида…
Ей даже в голову не пришло, что так она лишь себя унижает!
Но раз она говорит "господин Ректор", значит, и он тут.
Я разлепила отекшие веки, увидела стоящего рядом с надзидамой Серого Ректора и требовательно сказала самое важное, что волновало меня на этот момент:
– Закажите на ваш стул с драконом теплую подушку или выкиньте его в окно!
– Она очнулась! Она очнулась! – закудахтала надзидама, говоря обо мне так, словно меня здесь и не было.
– Правила хорошего тона запрещают выражаться о персоне, присутствующей в непосредственной близости от ведущей разговор дамы, называя оную персону в третьем лице, ибо тем самым проявляется неуважение к вышеупомянутой персоне и обнаруживается низкое воспитание вышеупомянутой дамы, – зло процитировала я отрывок из лекции Бурого Магистра.
– Но еще бредит… – сделала вывод надзидама.
– Поднять на ноги, – сухо распорядился Ректор. – Чтобы к полудню она была в состоянии ходить и говорить. Откладывать захоронение нельзя, а не то мы всей охраны лишимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27