Около семи утра вернулся в Гринвилл, солнце уже поднялось, везде снуют люди, а взрыва нет и нет. Войти в офис, как ты понимаешь, я не мог. Расхаживал по улицам, вслушивался, но ничего не происходило.
– Ты видел, как Крамер с детьми прошел в контору?
– Нет. Свернув за угол, заметил его машину и подумал: черт! В голове все перемешалось. А потом мелькнула мысль: какого дьявола, ведь он еврей и успел за свою жизнь наделать немало пакостей. Почему-то вспомнились его секретарши и сотрудники, которые уже вполне могли прийти на работу. Я взглянул на часы, было без двадцати восемь. Решил позвонить в офис, сообщить Крамеру о заложенной в кладовке бомбе. Если бы он мне не поверил, предложил бы ему пойти и посмотреть собственными глазами.
– Почему же ты этого не сделал?
– В карманах не нашлось ни монетки. Всю мелочь оставил на чай официантке, а обращаться куда-нибудь в магазин не хотелось. Признаюсь, в тот момент я здорово нервничал, руки тряслись, и вид мой мог запросто вызвать у прохожих подозрения. Чужак в крошечном городке, где жители знают друг друга в лицо. Человек посторонний наверняка им запомнится. У офиса Крамера я остановился на противоположной стороне улицы, возле газетного киоска. Помню, продавец подал мужчине газету и пригоршню монет. Я чуть было не попросил у мужчины двадцать пять центов, но нервы совсем сдали.
– Отчего, Сэм? Ты же говорил, тебе плевать на Крамера.
Ведь это был уже твой шестой взрыв, так?
– Да, однако раньше все выходило проще. Поджег шнур, унес ноги и полюбовался издалека своей работой. У меня из головы не шла симпатичная секретарша, та, что объясняла дорогу и разрешила пройти в туалет. Потом она еще давала показания в суде. И я думал о других людях. Когда несколькими днями раньше я заходил в контору, там было полно сотрудников. До восьми оставалось несколько минут, я понимал: контора вот-вот откроется, значит, неизбежно будут жертвы. В мозгу у меня что-то заклинило. Стою у телефонной будки, гляжу на часы и говорю себе: звони, звони! Шагнул внутрь, отыскал в справочнике его номер, но стоило захлопнуть книгу, как цифры тут же вылетели из головы. Посмотрел еще раз, начал давить кнопки и вспомнил, что монеты-то у меня нет. Тогда я заставил себя пойти в парикмахерскую, чтобы разменять долларовую купюру. Ноги сделались ватными, по лицу катил пот. Возле парикмахерской остановился, всмотрелся в витрину. Там толпились посетители: стояли вдоль стен, сидели в коридорчике в креслах, болтали и читали газеты. Пара человек уставились на меня сквозь стекло. Это мне не понравилось, и я тут же ушел.
– Куда?
– Точно не помню. Рядом с офисом Крамера находилась стоянка машин, я подумал: вдруг успею перехватить секретаршу? Двинулся к стоянке, и в этот момент прогремел взрыв.
– То есть ты был на противоположной стороне улицы?
– Скорее всего да. Я упал на колени, а вокруг сыпались осколки стекла. Все остальное помнится как в тумане.
В дверь комнаты негромко постучали, и на пороге возник массивный сержант Пакер. Левая рука его держала тарелку со стаканом из вспененного пластика, бумажной салфеткой, ложечкой и пакетиком сухих сливок.
– Прошу простить за вторжение. Решил принести вам кофе. – Он поставил тарелку на стол.
– Спасибо, – поблагодарил его Адам. Повернувшись, Пакер направился к двери.
– Эй, мне двойной сахар и два пакетика сливок! – бросил через окошко Сэм.
– Будет исполнено, сэр. – Не удостоив Кэйхолла взглядом, Пакер вышел.
– Отличный у вас сервис, – сказал Адам.
– Просто превосходный, внучек.
ГЛАВА 14
Сэму кофе никто, разумеется, не принес. Иного он и не ждал, но Адам местных порядков знать не мог. Через несколько минут, Кэйхолл ободрил внука:
– Пей!
Адам принялся помешивать дымящийся напиток, а Сэм закурил и начал медленно расхаживать по своей половине. Было уже почти одиннадцать. Сэм не ощущал никакой уверенности в том, что Пакер согласится перенести прогулку на более позднее время. Он потянулся, сделал несколько приседаний, широко разбрасывая руки в стороны. За первые месяцы пребывания на Скамье Кэйхолл выработал привычку каждый день не менее получаса заниматься физическими упражнениями. Мышцы требовали нагрузки, и одно время он изнурял себя, по сотне раз отжимаясь от цементного пола. Благодаря весьма аскетичной диете вес Сэма составлял идеальные для его телосложения и возраста сто шестьдесят фунтов, живот его оставался подтянутым и плоским. Никогда в прежней жизни Кэйхолл не чувствовал себя таким здоровым.
Однако с годами пришло понимание: другого дома у него уже не будет, придет день, и власти штата приведут в исполнение давно вынесенный приговор. Какая польза человеку от крепких мускулов, если двадцать три часа в сутки он проводит в тесной камере, размышляя о неотвратимом? Поддерживать себя в форме не имело ни малейшего смысла, количество выкуриваемых за день сигарет увеличилось вдвое. Соседи по коридору считали Сэма счастливчиком: у него водились деньги. Донни, его живший в Северной Каролине младший брат, ежемесячно присылал в Парчман картонную коробку с десятком блоков “Монклера”. В среднем за день становились пустыми три-четыре пачки. Кэйхолл торопился уйти из жизни сам, опередить палачей. Расчеты его строились на какой-нибудь затяжного характера болезни, которая требовала бы интенсивного и дорогостоящего лечения: согласно закону, штат обязан был предоставить страждущему квалифицированную помощь врачей.
Однако сейчас, судя по всему, гонку эту Сэм проигрывал.
Федеральный судья, в чьем ведении находился департамент исполнения наказаний штата Миссисипи, а значит, и Парчман, утвердил подробнейшую инструкцию, где перечислялись все права и обязанности заключенных. В ней были прописаны даже такие детали, как количество квадратных футов, положенных одному сидельцу, и максимальная сумма разрешавшихся ему денег. Сумма составляла двадцать долларов в месяц. На языке Парчмана деньги назывались “пылью”, и приносил в камеры эту “пыль” только дувший со свободы ветер. Работать, то есть зарабатывать деньги, смертникам было запрещено. Подобные Сэму счастливчики раз в четыре недели получали по нескольку долларов от друзей или родственников. Переводы до последнего цента оставались в столовой, что располагалась в центре Семнадцатого блока. Прохладительные напитки заключенные ласково именовали “бутыльками”, сладости и сандвичи – “хавчиком”, сигареты фабричного производства – не самокрутки, в настоящих пачках – “дамскими ножками”.
Подавляющее большинство сидельцев никаких даров или подношений со свободы не видели. Между камерами существовал натуральный обмен, своего рода бартер. Случайно попавшая в руки монета тут же спускалась на листовой табак. Его крошили, заворачивали в полоски туалетной бумаги и долго, с наслаждением курили. Нет, Сэм Кэйхолл по праву считался на Скамье состоятельным человеком.
Опустившись на стул, он отработанным движением достал из кармана пачку “Монклера”.
– Почему ты отказался давать показания в суде? – спросил Адам.
– В каком?
– Хороший вопрос. В первых двух.
– Не было нужды. Брэйзелтон подобрал отличных присяжных: все белые, все всё понимают. Я знал, что с обвинением ничего не выйдет. Зачем тогда показания?
– А последний процесс?
– Там дело обстояло иначе. Мы с Кейесом долго спорили. Он считал, что я должен объяснить жюри свои намерения. Никто, мол, не планировал гибели людей, взрыв ожидался в пять утра и прочее. Но ведь затем предстоял перекрестный Допрос, а этого допустить было нельзя. Судья постановил, что примет к рассмотрению и информацию о других взрывах. Мне пришлось бы признать: да, ваша честь, я действительно установил бомбу. А пятнадцати палочек динамита более чем достаточно для того, чтобы от человека остались куски горелого мяса.
– И все же?
– Доган. Этот мерзавец сообщил присяжным, что в наши планы входило убить чертова еврея. Свидетель из него получился эффектный. Представь себе: бывший великий маг штата Миссисипи дает показания против одного из своих людей. Впечатляет, а? Вот жюри и купилось на его слова.
– Почему Доган солгал?
– Он сошел с ума, Адам. Он рехнулся. Феды шли по его пятам целых пятнадцать лет: подслушивали телефоны, следили за его женой, запугивали родственников, детей, изводили ночными звонками в дверь. Ты бы такое выдержал? Доган потерял бдительность, и тут на него насела налоговая служба. Подключилось ФБР, Джереми заявили, что он уже тридцать лет находится в розыске. Естественно, Доган сломался. По окончании третьего процесса я узнал: его спрятали в какой-то лечебнице. Потом он вернулся домой, но протянул совсем недолго.
– Так Доган мертв?
Сэм раскрыл рот, в изумлении выдохнул. Табачный дым густым клубом поднялся к потолку.
– А ты не знал?
Перед глазами Адама промелькнули десятки, сотни газетных заметок. Он качнул головой:
– Нет. Что с ним произошло?
– Я-то думал, ты знаешь все. Ты же говорил, что выучил мое дело наизусть.
– О тебе я знаю достаточно, Сэм. Доган меня просто не интересовал.
– Он сгорел в собственном доме вместе с женой. Оба спали, а где-то из трубы шел газ. По словам соседей, взрыв получился изрядный.
– Когда это случилось?
– Ровно через год после того, как он дал показания. Адам хотел записать услышанное, но пальцы не повиновались. Подняв голову, он пристально посмотрел на Сэма.
– Ровно через год?
– Так точно.
– Удивительное совпадение.
– Я, само собой, находился уже здесь, но слухи доходят и к нам. Суд счел все несчастным случаем. По-моему, газовой компании предъявили какой-то иск.
– Выходит, ты не считаешь, что его убили?
– Конечно же, его убили.
– О'кей. Кто?
– Феды приходили сюда и задавали мне всякие каверзные вопросы. Правда, правда. Сунули свои сопливые носы в Парчман! Двое северян. Явились, блестя значками, чтобы допросить живого террориста. Они были так напуганы, что шарахались от собственной тени. Целый час осыпали меня глупейшими вопросами, а потом свалили. Скоро все заглохло.
– Но кто мог быть заинтересован в смерти Догана?
Сделав последнюю затяжку, Сэм затушил окурок в жестяной пепельнице. Адам отмахнулся от облака дыма, но на его раздраженный жест Кэйхолл не обратил никакого внимания.
– Очень многие, – пробормотал он.
На полях страницы Адам пометил: “Обязательно поговорить о Догане позже”. Сначала нужно собрать материал.
– По мне ситуация выглядит так, – сказал он, заканчивая писать, – что тебе все-таки следовало опровергнуть слова Догана.
– Собственно говоря, я был готов. – В голосе Сэма прозвучала нотка сожаления. – За день до окончания процесса мы вместе с Кейесом и его помощником, не помню имени, до полуночи обсуждали, стоит ли мне обращаться к присяжным. Но подумай, Адам, тогда я должен был бы признать, что своими руками установил бомбу, привел в действие часовой механизм и находился в момент взрыва на противоположной стороне улицы. Обвинение ясно доказало, что Марвин Крамер являлся сознательно выбранной жертвой. Черт возьми, они же Дали жюри прослушать записанные федами на пленку телефонные разговоры Догана. Ты сам-то их слышал? Повесили в зале динамики, водрузили на стол магнитофон, и голос Догана, хриплый, но узнаваемый, начал разглагольствовать о подготовке взрыва. Прозвучало мое имя, название города, фамилия Крамера. Присяжные ловили каждое слово. Все выходило дьявольски убедительно, Адам. И это не считая показаний, данных Доганом лично. Что я мог ответить? Попытаться разжалобить присяжных какой-нибудь наивной чушью? Макаллистер сожрал бы меня живьем. В общем, я промолчал. Оглядываясь назад, готов с тобой согласиться: это было ошибкой.
– Но совершил ты ее по совету своего адвоката, разве нет?
– Слушай, Адам, если ты намерен добиваться пересмотра по причине непрофессиональных действий Кейеса, то не стоит и пробовать. Я заплатил Кейесу хорошие деньги, заложил все, что имел, и он мастерски справился со своей работой. Несколько лет назад Гудмэн и Тайнер тоже решили опротестовать поведение защиты, но не нашли для этого ни единой зацепки. Выбрось из головы.
Папки дела Кэйхолла, хранившиеся в “Крейвиц энд Бэйн”, содержали кипу бумаги толщиной сантиметров в пять с материалами по действиям Кейеса. Недостаточная профессиональность адвоката являлась обычным аргументом при рассмотрении апелляций на смертную казнь, однако с Сэмом данный вариант не проходил. Гудмэн и Тайнер долгими часами взвешивали малейшую возможность отыскать в защите хотя бы одно уязвимое место, однако в конечном итоге пришли к выводу: на протяжении процесса Кейес выдерживал такую линию, что упрекнуть его в чем-либо просто не представлялось шанса.
Имелось в папках и пространное письмо Сэма, где автор, не утруждая себя выбором изысканных формулировок, категорически запрещал обоим адвокатам выступать с какими-либо заявлениями, бросавшими хотя бы тень на безупречную репутацию Кейеса. “Ни одну из подобных петиций я не подпишу”, – подчеркивал он.
Письмо было датировано семью годами ранее, когда смертная казнь представлялась едва ли не всем участникам процесса перспективой почти нереальной. С той поры мир значительно переменился. Теперь Адаму и его подзащитному предстояло хвататься за соломинку.
– Где сейчас Кейес? – спросил Адам.
– Насколько мне известно, он подыскал себе работу в Вашингтоне. Сообщил об этом в письме лет пять назад, написал, что адвокатской практикой больше не занимается. Он здорово переживал, когда мы проиграли. Мы оба не ожидали такого конца.
– Ты предполагал, что приговор будет оправдательным?
– Нечто вроде. Ведь дважды победа оставалась за нами. В последний раз из двенадцати присяжных восемь человек были белыми, точнее, англоамериканцами. Я никак не думал, что они согласятся с обвинением.
– А Кейес?
– О, Кейес места себе не находил. На подготовку к процессу мы затратили с ним три или четыре месяца. Он забросил своих клиентов, неделями не показывался в семье. Макаллистер чуть ли не ежедневно заговаривал зубы газетчикам, и чем больше он кликушествовал, тем упорнее мы продумывали свою позицию. Затем суд объявил имена потенциальных присяжных – четыреста человек! – и Кейес сутками напролет беседовал с каждым. Он горел рвением. Нет, мой мальчик, мечтателями нас не назовешь.
– Ли говорила, ты подумывал скрыться.
– Говорила-таки?
– Да. Я беседовал с ней вчера вечером.
Сэм достал из пачки сигарету, постучал фильтром о деревянный стол с таким видом, будто она была последней в его жизни.
– Шевелилась в голове одна мысль. Ведь прошло почти тринадцать лет. Я считал себя свободным человеком. Когда закончился второй процесс и я вернулся домой, мне исполнилось всего сорок семь лет. Сорок семь! Позади два суда, впереди – вся жизнь. Я был счастлив. Работал на ферме, завел небольшую лесопилку, по выходным дням отправлялся в город выпить кофе. Я даже приходил на все выборы. Примерно полгода феды держали меня под наблюдением, но потом, видимо, поняли, что со взрывами я завязал. Иногда в Клэнтоне объявлялись журналисты, однако жители обходили их стороной. Писаки всегда приезжали с севера, наглые, самоуверенные, ни черта не понимавшие в наших порядках. Надолго они не задерживались. Один, самый настырный, явился ко мне в дом. Я не стал брать в руки ружье, а просто спустил на него собак. Псы в клочья изодрали ему задницу, и больше эта мразь носа к нам не совала. – Сэм довольно улыбнулся, чиркнул спичкой. – Но такого поворота невозможно было представить даже в кошмарном сне. Мелькни в голове хотя бы мысль, я бы давно убрался из страны. Мне ничто не мешало, понимаешь, никто не налагал на меня никаких ограничений. Всплыл бы где-нибудь в Южной Америке, сменил бы имя и обосновался, скажем, в Сан-Паулу или в Рио.
– Как Менгеле.
– Как Менгеле. Его ведь так и не нашли, ты же знаешь. Никого из них не нашли. Жил бы в аккуратном чистеньком домике, болтал по-португальски и от души смеялся над недоумками типа Дэйва Макаллистера. – Он сокрушенно покачал головой.
– Почему ты не уехал, когда Макаллистер вновь начал поднимать шум?
– Легкомыслие. Все происходило в каком-то очень замедленном темпе. Первым звоночком, который я не услышал, явилось избрание Макаллистера на пост губернатора. Свою роль сыграли его громогласные посулы. Спустя несколько месяцев в Догана мертвой хваткой вцепилось налоговое управление. Поползли всякие слухи, кое-что – так, мелочи – я находил в газетах. Но я не мог поверить, что дело примет подобный оборот. А когда понял, на хвосте у меня уже сидели агенты ФБР и бежать не имело смысла.
Взглянув на часы, Адам ощутил усталость. Разговор явно затянулся. Хотелось сделать глоток свежего воздуха: от табачного дыма жутко болела голова. Адам спрятал в карман ручку, положил в кейс блокнот.
– Мне пора. Завтра вернусь, продолжим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Ты видел, как Крамер с детьми прошел в контору?
– Нет. Свернув за угол, заметил его машину и подумал: черт! В голове все перемешалось. А потом мелькнула мысль: какого дьявола, ведь он еврей и успел за свою жизнь наделать немало пакостей. Почему-то вспомнились его секретарши и сотрудники, которые уже вполне могли прийти на работу. Я взглянул на часы, было без двадцати восемь. Решил позвонить в офис, сообщить Крамеру о заложенной в кладовке бомбе. Если бы он мне не поверил, предложил бы ему пойти и посмотреть собственными глазами.
– Почему же ты этого не сделал?
– В карманах не нашлось ни монетки. Всю мелочь оставил на чай официантке, а обращаться куда-нибудь в магазин не хотелось. Признаюсь, в тот момент я здорово нервничал, руки тряслись, и вид мой мог запросто вызвать у прохожих подозрения. Чужак в крошечном городке, где жители знают друг друга в лицо. Человек посторонний наверняка им запомнится. У офиса Крамера я остановился на противоположной стороне улицы, возле газетного киоска. Помню, продавец подал мужчине газету и пригоршню монет. Я чуть было не попросил у мужчины двадцать пять центов, но нервы совсем сдали.
– Отчего, Сэм? Ты же говорил, тебе плевать на Крамера.
Ведь это был уже твой шестой взрыв, так?
– Да, однако раньше все выходило проще. Поджег шнур, унес ноги и полюбовался издалека своей работой. У меня из головы не шла симпатичная секретарша, та, что объясняла дорогу и разрешила пройти в туалет. Потом она еще давала показания в суде. И я думал о других людях. Когда несколькими днями раньше я заходил в контору, там было полно сотрудников. До восьми оставалось несколько минут, я понимал: контора вот-вот откроется, значит, неизбежно будут жертвы. В мозгу у меня что-то заклинило. Стою у телефонной будки, гляжу на часы и говорю себе: звони, звони! Шагнул внутрь, отыскал в справочнике его номер, но стоило захлопнуть книгу, как цифры тут же вылетели из головы. Посмотрел еще раз, начал давить кнопки и вспомнил, что монеты-то у меня нет. Тогда я заставил себя пойти в парикмахерскую, чтобы разменять долларовую купюру. Ноги сделались ватными, по лицу катил пот. Возле парикмахерской остановился, всмотрелся в витрину. Там толпились посетители: стояли вдоль стен, сидели в коридорчике в креслах, болтали и читали газеты. Пара человек уставились на меня сквозь стекло. Это мне не понравилось, и я тут же ушел.
– Куда?
– Точно не помню. Рядом с офисом Крамера находилась стоянка машин, я подумал: вдруг успею перехватить секретаршу? Двинулся к стоянке, и в этот момент прогремел взрыв.
– То есть ты был на противоположной стороне улицы?
– Скорее всего да. Я упал на колени, а вокруг сыпались осколки стекла. Все остальное помнится как в тумане.
В дверь комнаты негромко постучали, и на пороге возник массивный сержант Пакер. Левая рука его держала тарелку со стаканом из вспененного пластика, бумажной салфеткой, ложечкой и пакетиком сухих сливок.
– Прошу простить за вторжение. Решил принести вам кофе. – Он поставил тарелку на стол.
– Спасибо, – поблагодарил его Адам. Повернувшись, Пакер направился к двери.
– Эй, мне двойной сахар и два пакетика сливок! – бросил через окошко Сэм.
– Будет исполнено, сэр. – Не удостоив Кэйхолла взглядом, Пакер вышел.
– Отличный у вас сервис, – сказал Адам.
– Просто превосходный, внучек.
ГЛАВА 14
Сэму кофе никто, разумеется, не принес. Иного он и не ждал, но Адам местных порядков знать не мог. Через несколько минут, Кэйхолл ободрил внука:
– Пей!
Адам принялся помешивать дымящийся напиток, а Сэм закурил и начал медленно расхаживать по своей половине. Было уже почти одиннадцать. Сэм не ощущал никакой уверенности в том, что Пакер согласится перенести прогулку на более позднее время. Он потянулся, сделал несколько приседаний, широко разбрасывая руки в стороны. За первые месяцы пребывания на Скамье Кэйхолл выработал привычку каждый день не менее получаса заниматься физическими упражнениями. Мышцы требовали нагрузки, и одно время он изнурял себя, по сотне раз отжимаясь от цементного пола. Благодаря весьма аскетичной диете вес Сэма составлял идеальные для его телосложения и возраста сто шестьдесят фунтов, живот его оставался подтянутым и плоским. Никогда в прежней жизни Кэйхолл не чувствовал себя таким здоровым.
Однако с годами пришло понимание: другого дома у него уже не будет, придет день, и власти штата приведут в исполнение давно вынесенный приговор. Какая польза человеку от крепких мускулов, если двадцать три часа в сутки он проводит в тесной камере, размышляя о неотвратимом? Поддерживать себя в форме не имело ни малейшего смысла, количество выкуриваемых за день сигарет увеличилось вдвое. Соседи по коридору считали Сэма счастливчиком: у него водились деньги. Донни, его живший в Северной Каролине младший брат, ежемесячно присылал в Парчман картонную коробку с десятком блоков “Монклера”. В среднем за день становились пустыми три-четыре пачки. Кэйхолл торопился уйти из жизни сам, опередить палачей. Расчеты его строились на какой-нибудь затяжного характера болезни, которая требовала бы интенсивного и дорогостоящего лечения: согласно закону, штат обязан был предоставить страждущему квалифицированную помощь врачей.
Однако сейчас, судя по всему, гонку эту Сэм проигрывал.
Федеральный судья, в чьем ведении находился департамент исполнения наказаний штата Миссисипи, а значит, и Парчман, утвердил подробнейшую инструкцию, где перечислялись все права и обязанности заключенных. В ней были прописаны даже такие детали, как количество квадратных футов, положенных одному сидельцу, и максимальная сумма разрешавшихся ему денег. Сумма составляла двадцать долларов в месяц. На языке Парчмана деньги назывались “пылью”, и приносил в камеры эту “пыль” только дувший со свободы ветер. Работать, то есть зарабатывать деньги, смертникам было запрещено. Подобные Сэму счастливчики раз в четыре недели получали по нескольку долларов от друзей или родственников. Переводы до последнего цента оставались в столовой, что располагалась в центре Семнадцатого блока. Прохладительные напитки заключенные ласково именовали “бутыльками”, сладости и сандвичи – “хавчиком”, сигареты фабричного производства – не самокрутки, в настоящих пачках – “дамскими ножками”.
Подавляющее большинство сидельцев никаких даров или подношений со свободы не видели. Между камерами существовал натуральный обмен, своего рода бартер. Случайно попавшая в руки монета тут же спускалась на листовой табак. Его крошили, заворачивали в полоски туалетной бумаги и долго, с наслаждением курили. Нет, Сэм Кэйхолл по праву считался на Скамье состоятельным человеком.
Опустившись на стул, он отработанным движением достал из кармана пачку “Монклера”.
– Почему ты отказался давать показания в суде? – спросил Адам.
– В каком?
– Хороший вопрос. В первых двух.
– Не было нужды. Брэйзелтон подобрал отличных присяжных: все белые, все всё понимают. Я знал, что с обвинением ничего не выйдет. Зачем тогда показания?
– А последний процесс?
– Там дело обстояло иначе. Мы с Кейесом долго спорили. Он считал, что я должен объяснить жюри свои намерения. Никто, мол, не планировал гибели людей, взрыв ожидался в пять утра и прочее. Но ведь затем предстоял перекрестный Допрос, а этого допустить было нельзя. Судья постановил, что примет к рассмотрению и информацию о других взрывах. Мне пришлось бы признать: да, ваша честь, я действительно установил бомбу. А пятнадцати палочек динамита более чем достаточно для того, чтобы от человека остались куски горелого мяса.
– И все же?
– Доган. Этот мерзавец сообщил присяжным, что в наши планы входило убить чертова еврея. Свидетель из него получился эффектный. Представь себе: бывший великий маг штата Миссисипи дает показания против одного из своих людей. Впечатляет, а? Вот жюри и купилось на его слова.
– Почему Доган солгал?
– Он сошел с ума, Адам. Он рехнулся. Феды шли по его пятам целых пятнадцать лет: подслушивали телефоны, следили за его женой, запугивали родственников, детей, изводили ночными звонками в дверь. Ты бы такое выдержал? Доган потерял бдительность, и тут на него насела налоговая служба. Подключилось ФБР, Джереми заявили, что он уже тридцать лет находится в розыске. Естественно, Доган сломался. По окончании третьего процесса я узнал: его спрятали в какой-то лечебнице. Потом он вернулся домой, но протянул совсем недолго.
– Так Доган мертв?
Сэм раскрыл рот, в изумлении выдохнул. Табачный дым густым клубом поднялся к потолку.
– А ты не знал?
Перед глазами Адама промелькнули десятки, сотни газетных заметок. Он качнул головой:
– Нет. Что с ним произошло?
– Я-то думал, ты знаешь все. Ты же говорил, что выучил мое дело наизусть.
– О тебе я знаю достаточно, Сэм. Доган меня просто не интересовал.
– Он сгорел в собственном доме вместе с женой. Оба спали, а где-то из трубы шел газ. По словам соседей, взрыв получился изрядный.
– Когда это случилось?
– Ровно через год после того, как он дал показания. Адам хотел записать услышанное, но пальцы не повиновались. Подняв голову, он пристально посмотрел на Сэма.
– Ровно через год?
– Так точно.
– Удивительное совпадение.
– Я, само собой, находился уже здесь, но слухи доходят и к нам. Суд счел все несчастным случаем. По-моему, газовой компании предъявили какой-то иск.
– Выходит, ты не считаешь, что его убили?
– Конечно же, его убили.
– О'кей. Кто?
– Феды приходили сюда и задавали мне всякие каверзные вопросы. Правда, правда. Сунули свои сопливые носы в Парчман! Двое северян. Явились, блестя значками, чтобы допросить живого террориста. Они были так напуганы, что шарахались от собственной тени. Целый час осыпали меня глупейшими вопросами, а потом свалили. Скоро все заглохло.
– Но кто мог быть заинтересован в смерти Догана?
Сделав последнюю затяжку, Сэм затушил окурок в жестяной пепельнице. Адам отмахнулся от облака дыма, но на его раздраженный жест Кэйхолл не обратил никакого внимания.
– Очень многие, – пробормотал он.
На полях страницы Адам пометил: “Обязательно поговорить о Догане позже”. Сначала нужно собрать материал.
– По мне ситуация выглядит так, – сказал он, заканчивая писать, – что тебе все-таки следовало опровергнуть слова Догана.
– Собственно говоря, я был готов. – В голосе Сэма прозвучала нотка сожаления. – За день до окончания процесса мы вместе с Кейесом и его помощником, не помню имени, до полуночи обсуждали, стоит ли мне обращаться к присяжным. Но подумай, Адам, тогда я должен был бы признать, что своими руками установил бомбу, привел в действие часовой механизм и находился в момент взрыва на противоположной стороне улицы. Обвинение ясно доказало, что Марвин Крамер являлся сознательно выбранной жертвой. Черт возьми, они же Дали жюри прослушать записанные федами на пленку телефонные разговоры Догана. Ты сам-то их слышал? Повесили в зале динамики, водрузили на стол магнитофон, и голос Догана, хриплый, но узнаваемый, начал разглагольствовать о подготовке взрыва. Прозвучало мое имя, название города, фамилия Крамера. Присяжные ловили каждое слово. Все выходило дьявольски убедительно, Адам. И это не считая показаний, данных Доганом лично. Что я мог ответить? Попытаться разжалобить присяжных какой-нибудь наивной чушью? Макаллистер сожрал бы меня живьем. В общем, я промолчал. Оглядываясь назад, готов с тобой согласиться: это было ошибкой.
– Но совершил ты ее по совету своего адвоката, разве нет?
– Слушай, Адам, если ты намерен добиваться пересмотра по причине непрофессиональных действий Кейеса, то не стоит и пробовать. Я заплатил Кейесу хорошие деньги, заложил все, что имел, и он мастерски справился со своей работой. Несколько лет назад Гудмэн и Тайнер тоже решили опротестовать поведение защиты, но не нашли для этого ни единой зацепки. Выбрось из головы.
Папки дела Кэйхолла, хранившиеся в “Крейвиц энд Бэйн”, содержали кипу бумаги толщиной сантиметров в пять с материалами по действиям Кейеса. Недостаточная профессиональность адвоката являлась обычным аргументом при рассмотрении апелляций на смертную казнь, однако с Сэмом данный вариант не проходил. Гудмэн и Тайнер долгими часами взвешивали малейшую возможность отыскать в защите хотя бы одно уязвимое место, однако в конечном итоге пришли к выводу: на протяжении процесса Кейес выдерживал такую линию, что упрекнуть его в чем-либо просто не представлялось шанса.
Имелось в папках и пространное письмо Сэма, где автор, не утруждая себя выбором изысканных формулировок, категорически запрещал обоим адвокатам выступать с какими-либо заявлениями, бросавшими хотя бы тень на безупречную репутацию Кейеса. “Ни одну из подобных петиций я не подпишу”, – подчеркивал он.
Письмо было датировано семью годами ранее, когда смертная казнь представлялась едва ли не всем участникам процесса перспективой почти нереальной. С той поры мир значительно переменился. Теперь Адаму и его подзащитному предстояло хвататься за соломинку.
– Где сейчас Кейес? – спросил Адам.
– Насколько мне известно, он подыскал себе работу в Вашингтоне. Сообщил об этом в письме лет пять назад, написал, что адвокатской практикой больше не занимается. Он здорово переживал, когда мы проиграли. Мы оба не ожидали такого конца.
– Ты предполагал, что приговор будет оправдательным?
– Нечто вроде. Ведь дважды победа оставалась за нами. В последний раз из двенадцати присяжных восемь человек были белыми, точнее, англоамериканцами. Я никак не думал, что они согласятся с обвинением.
– А Кейес?
– О, Кейес места себе не находил. На подготовку к процессу мы затратили с ним три или четыре месяца. Он забросил своих клиентов, неделями не показывался в семье. Макаллистер чуть ли не ежедневно заговаривал зубы газетчикам, и чем больше он кликушествовал, тем упорнее мы продумывали свою позицию. Затем суд объявил имена потенциальных присяжных – четыреста человек! – и Кейес сутками напролет беседовал с каждым. Он горел рвением. Нет, мой мальчик, мечтателями нас не назовешь.
– Ли говорила, ты подумывал скрыться.
– Говорила-таки?
– Да. Я беседовал с ней вчера вечером.
Сэм достал из пачки сигарету, постучал фильтром о деревянный стол с таким видом, будто она была последней в его жизни.
– Шевелилась в голове одна мысль. Ведь прошло почти тринадцать лет. Я считал себя свободным человеком. Когда закончился второй процесс и я вернулся домой, мне исполнилось всего сорок семь лет. Сорок семь! Позади два суда, впереди – вся жизнь. Я был счастлив. Работал на ферме, завел небольшую лесопилку, по выходным дням отправлялся в город выпить кофе. Я даже приходил на все выборы. Примерно полгода феды держали меня под наблюдением, но потом, видимо, поняли, что со взрывами я завязал. Иногда в Клэнтоне объявлялись журналисты, однако жители обходили их стороной. Писаки всегда приезжали с севера, наглые, самоуверенные, ни черта не понимавшие в наших порядках. Надолго они не задерживались. Один, самый настырный, явился ко мне в дом. Я не стал брать в руки ружье, а просто спустил на него собак. Псы в клочья изодрали ему задницу, и больше эта мразь носа к нам не совала. – Сэм довольно улыбнулся, чиркнул спичкой. – Но такого поворота невозможно было представить даже в кошмарном сне. Мелькни в голове хотя бы мысль, я бы давно убрался из страны. Мне ничто не мешало, понимаешь, никто не налагал на меня никаких ограничений. Всплыл бы где-нибудь в Южной Америке, сменил бы имя и обосновался, скажем, в Сан-Паулу или в Рио.
– Как Менгеле.
– Как Менгеле. Его ведь так и не нашли, ты же знаешь. Никого из них не нашли. Жил бы в аккуратном чистеньком домике, болтал по-португальски и от души смеялся над недоумками типа Дэйва Макаллистера. – Он сокрушенно покачал головой.
– Почему ты не уехал, когда Макаллистер вновь начал поднимать шум?
– Легкомыслие. Все происходило в каком-то очень замедленном темпе. Первым звоночком, который я не услышал, явилось избрание Макаллистера на пост губернатора. Свою роль сыграли его громогласные посулы. Спустя несколько месяцев в Догана мертвой хваткой вцепилось налоговое управление. Поползли всякие слухи, кое-что – так, мелочи – я находил в газетах. Но я не мог поверить, что дело примет подобный оборот. А когда понял, на хвосте у меня уже сидели агенты ФБР и бежать не имело смысла.
Взглянув на часы, Адам ощутил усталость. Разговор явно затянулся. Хотелось сделать глоток свежего воздуха: от табачного дыма жутко болела голова. Адам спрятал в карман ручку, положил в кейс блокнот.
– Мне пора. Завтра вернусь, продолжим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60