За этим шли два кровавых пятна.Дермот присвистнул.— Вещица, — сказал он, — была, видимо, безумно дорогая.— Дорогая? — почти завопил префект. — Да я же вам говорил!— И ее разбили.— Как видите, милый доктор. И еще я упоминал. — продолжал мосье Горон, — о ее любопытной форме. Видите, тут написано, что она была в форме часов.— Каких часов?— Самых обыкновенных часов! — тут мосье Горон вынул из кармашка и продемонстрировал свои собственные. — Более того. Когда сэр Морис показал табакерку членам семьи, они так и подумали, что это часы. Открывалась она… вот так. Обратите, пожалуйста, внимание, как поцарапан стол там, где пришелся удар убийцы.Дермот положил блокнот на место.Покуда смятенный префект не отрывал от Дермота глаз, тот повернулся и стал разглядывать каминные принадлежности возле белого мраморного камина. Повыше, над камином, висел бронзовый медальон с профилем императора Наполеона. Среди каминных принадлежностей теперь не хватало кочерги — орудия убийства. Дермот прикинул на взгляд расстояние. В уме его теснились и выстраивались догадки, перешедшие, наконец, в полную убежденность, что построения мосье Горона несостоятельны.— Скажите, — начал он, — кто-нибудь из семьи Лоузов страдает плохим зрением?— Ах ты, господи! — вскричал мосье Горон. — Семья Лоузов! Далась вам семья Лоузов! Послушайте, — он несколько сник, — мы тут одни. Нас никто не слышит. Можете вы мне объяснить, почему вы так уверены, что старика убил кто-то из них?— Нет, вы все-таки ответьте мне на вопрос. Кто-нибудь из них плохо видит?— Чего не знаю, милый доктор, того не знаю.— Но это ведь легко выяснить?— Конечно! — тут мосье Горон осекся. Он прищурился. — Вы подумали, — сказал он и замахнулся, изобразив удар кочергой, — что убийца плохо видел, раз он мог промахнуться, метя в человеческую голову?— Возможно.Дермот медленно обходил комнату, заглядывая в горки. Одни экспонаты сияли одиноким великолепием, другие были снабжены карточками, исписанными тем же мелким каллиграфическим почерком. Хотя Дермот был не знаток коллекций и лишь кое-как разбирался в драгоценных камнях, но и невооруженным глазом видно было, что тут собрано в одну кучу изрядное количество просто забавного хлама и кое-что из действительно ценных вещей.Тут был фарфор, были веера, ковчежцы, редкостные часы, подставка для рапир и ящик (тусклый и мрачный среди всей этой красоты), в котором хранились разные мелочи из давно снесенной ньюгейтской тюрьмы. Среди книг были в основном специальные работы по распознаванию драгоценностей.— Ну а дальше? — наседал мосье Горон.— Помните, вы мне еще говорили, — сказал Дермот, — что хоть ничего не было украдено, бриллиантовое ожерелье с бирюзой вынули из горки. Вы нашли его, слегка запачканное кровью, на полу.Мосье Горон кивнул и постучал по пузатой горке слева от двери. Как и все остальные, она не была заперта. Дверка мягко поддалась и открылась. Полочки внутри тоже были стеклянные. На почетном месте, в центре на синем бархате, поставленном вертикально, чтобы лучше было видно, в ослепительном свете люстры сверкало и переливалось ожерелье.— Его помыли и положили обратно, — сказал мосье Горон, — по преданию, это ожерелье было на шее у фаворитки королевы Марии-Антуанетты, мадам де Ламбаль, когда ее растерзала толпа возле тюрьмы де Ла Форс. Странное было у сэра Мориса Лоуза пристрастие к ужасам, правда?— Это бывает.Мосье Горон хихикнул.— А видите, что там сзади?— Кажется, — Дермот заглянул за ожерелье, — музыкальная шкатулка на колесиках?— Совершенно верно. И как можно ставить такие вещи на стекло! Помню, когда мы осматривали комнату на другой день после преступления, и мертвец еще сидел тут же, полицейский комиссар открыл дверцу и задел за шкатулку. Она упала на пол…Мосье Горон снова ткнул пальцем в шкатулку. Она была громоздкая, деревянная, и на тусклых жестяных боках сохранились следы картинок, изображавших, как догадался Дермот, сцены из гражданской войны в Америке.— Шкатулка упала на бок. И заиграла «Тело Джона Брауна» [1]. Знаете мелодию? — префект просвистел несколько тактов. — И впечатление, я вам скажу, было соответствующее. Влетает взбешенный мосье Горацио и требует, чтобы мы не прикасались к коллекции его отца. Мосье Бенджамин говорит, что, видно, недавно кто-то ее заводил; потому что он, мастер на все руки, всего несколько дней назад ее починил и завел, а теперь она запинается после первой же фразы. Представляете себе! Много шуму из ничего.— Так-так. Я вам уже говорил, что это преступление типичное.— Ах! — мосье Горон насторожился. — Ну говорили, говорили. И очень интересно узнать, что вы имели в виду?— А то, — сказал Дермот, — что это домашнее преступление. Уютное, удобное, аккуратное преступление, какие чаще всего зарождаются в недрах семьи.Мосье Горон провел дрожащей рукой по лбу. Он поглядел по сторонам, как бы в поисках поддержки.— Доктор, — сказал он, — вы это серьезно?Дермот присел на край круглого столика. Он запустил пальцы в свои густые темные волосы, разделенные косым пробором. Он, казалось, старался сосредоточиться, но темные глаза смотрели пронзительно.— Человека убили девятью ударами кочерги, хоть и одного вполне хватило бы. Что на это сказать? Вы говорите: «Грубо; бессмысленно; просто дело рук сумасшедшего». И далее вы отворачиваетесь от тихого семейного круга, где, по вашему мнению, никто не способен на такое зверство.Но ведь тут нарушена простая логика преступления. Во всяком случае, англосаксонского преступления, а нельзя не вспомнить, что эти люди — англичане. Обычный убийца, с очевидными и ясными мотивами, не станет так зверствовать. Зачем? Его дело — убить и как можно тщательней замести следы.А вот в семье, где людям приходится постоянно сдерживаться, потому что они живут вместе, по обиды накапливаются, и отношения делаются все невыносимей, — в семье рано или поздно может произойти взрыв, и принимает это порой такие чудовищные формы, каких нашему брату и не понять. В семье случаются уму непостижимые вещи.Ну поверили бы вы, что хорошо воспитанная женщина из самой богобоязненной семьи зарубит топором сначала мачеху, а потом и собственного отца только из-за смутных семейных трений? Что почтенный страховой агент, в жизни не обидевший жену грубым словом, размозжит ей череп кочергой? Что спокойная шестнадцатилетняя девочка перережет горло младенцу-брату только из-за того, что не выносит мачеху? Не верите? Недостаточные мотивы? И, однако же, все это было!— Значит, все они были чудовища, — сказал мосье Горон.— Ничего подобного, самые обычные люди, как мы с вами. А миссис Нил…— Ага! Ну, так что же?— Миссис Нил, — ответил Дермот, не отрывая глаз от своего собеседника, — что-то видела. Не спрашивайте меня — что! И она знает, что убил кто-то из членов семьи.— Тогда какого же черта она молчит?— Может быть, она не знает, кто именно.Мосье Горон покачал головой, сардонически улыбаясь.— Доктор, по-моему, это все не дело. И боюсь, что на вашей психологии тут далеко не уедешь.Дермот вынул из кармана желтую пачку «Мериленда». Он зажег сигарету, потом, прищелкнув, погасил зажигалку и посмотрел на Горона таким взглядом, что тому сделалось немного не по себе. Дермот улыбался, но его улыбка выражала лишь радостное удовлетворение человека, уверенного в собственной теории. Он затянулся, выпустил колечко дыма, и оно поплыло в ярком свете люстры.— В тех показаниях, какие вы сами же мне передавали, — сказал Дермот глубоким, ровным голосом, которым он умел почти гипнотизировать людей, — один из членов этой семьи допустил намеренную, грубую, явную ложь, — он выдержал паузу. — Сказать вам, какую именно, или не стоит?Мосье Горон облизал губы.Но он не успел ответить. Дверь кабинета — а Дермот уже указывал на нее, как бы для иллюстрации своих соображений, — дверь кабинета распахнулась. Дженис Лоуз, заслоняя глаза рукой, появилась на пороге.Видно было, что эта комната до сих пор ее пугает. Она быстро, по-детски взглянула на пустой вращающийся стульчик, вздрогнула, уловив отвратительный запах дезинфекции; но тихо вошла в кабинет, прикрыв за собой дверь. Ярко выделяясь черным платьем на белом фоне обшивки, она по-английски обратилась к Дермоту.— А я уж думаю, куда это вы подевались, — с упреком сказала она, — вышли в холл и — фьюить! — Она жестом изобразила, как они исчезли.— Да-да, мадемуазель? — всполошился мосье Горон.Дженис не обратила на него никакого внимания. Казалось, она собирается с духом и вот-вот взорвется. Но она еще долго молчала, вглядываясь в лицо Дермота, и только после этого со всей своей юной непосредственностью выпалила:— По-вашему, мы жутко отнеслись к Еве, да ведь?Дермот улыбнулся.— По-моему, вы благородно ее защищали, мисс Лоуз. Но вот ваш братец… — и тут, как он ни старался сдержаться, челюсти у него сжались сами собой, и в нем вспыхнула злость.— Вы не понимаете нашего Тоби, — крикнула Дженис и топнула ножкой.— Возможно.— Тоби ее любит. Тоби — открытая душа с прямыми взглядами.— Sancta simmmmplicitas!— Это значит «святая простота», да? — тут же спросила Дженис. Она смерила Дермота взглядом. Она изо всех сил старалась сохранить свой всегдашний дерзкий и легкий тон. — Ладно, мне-то что… Но вам не мешало бы войти и в наше положение. Ведь все-таки… — и она показала на вращающийся стульчик.— Его нет, — продолжала Дженис. — Только об этом мы все и можем сейчас думать. Ну и вдруг ни с того ни с сего это обвинение… А мы не в том состоянии, чтобы спокойно ответить: «Что за нелепость, не может быть, и даже глупо это объяснять и доказывать». Тут не знаю, кем надо быть, чтобы так спокойно ответить.Дермот не мог не признать, что она права. Он улыбнулся, и это придало ей храбрости.— Вот почему, — продолжала Дженис, — я хотела задать вам один вопрос. По секрету. Только по секрету, можно?— Как же! — опередив Дермота, безмятежно отвечал мосье Горон. — М-м, где сейчас миссис Нил?Лицо Дженис омрачилось.— Выясняет отношения с Тоби. Мама и дядя Бен скромно удалились. Но вопрос, который я хотела задать… — Она запнулась, потом глубоко вздохнула и посмотрела прямо на Дермота. — Помните, вы с мамой говорили о том, как папа интересовался тюрьмами?Почему-то на последнем слове голос ее зазвенел угрозой.— Ну и? — спросил Дермот.— И вот я подумала… Помните, еще все вспоминали, какой у папы был странный вид в тот вечер? Как он вернулся с прогулки и отказался от театра, и был весь бледный, и у него дрожали руки? И вот я вспомнила, когда еще он был совсем такой же… Один-единственный раз…— Ну?— Лет восемь назад, — сказала Дженис, — к нему подлизывался один старый подхалим, звали его Финистер; он ввязал папу в какие-то дела, а потом надул. Подробностей не знаю; я была еще маленькая и не интересовалась делами. Теперь, прав да, тоже не интересуюсь. Я только помню, что они с папой страшно разругались.Мосье Горон, приложивший в знак внимания руку к уху, выразил недоумение.— Это, конечно, очень интересно, — сказал префект, — но, откровенно говоря, я не понимаю…— Подождите! — перебила его Дженис и снова обратилась к Дермоту. — У папы была плохая память на лица. Но иногда он совершенно неожиданно вдруг вспоминал, где кого видел. И вот, когда Финистер выкручивался и оправдывался (но возместить папе убытки он и не подумал), папа вдруг вспомнил, что это за тип.Оказывается, это был никакой не Финистер, а заключенный Макконклин, которого отпустили на поруки, а он обманул и скрылся. Папа тогда еще им интересовался, а Макконклин про это ничего не знал. И вот, здравствуйте, опять Макконклин.Когда он увидел, что его узнали, он стал плакать и умолять папу не выдавать его полиции. Предложил вернуть деньги. Говорил про жену и малых деток. Говорил, что готов на все, на все, только бы папа не засаживал его обратно в тюрьму. Мама говорит, папа стал бледный, как смерть, вышел в ванную, и там его вырвало. Но это ничего не значит. По-моему, он бы и родную дочь туда засадил, если бы считал, что она того заслуживает.Дженис умолкла.Она выпалила все это одним духом, у нее пересохли губы. Она обводила глазами кабинет, будто надеялась, что среди горок вдруг окажется отец.— Ну и он сказал Финистеру: «Даю вам двадцать четыре часа на то, чтобы скрыться. А по истечении этого срока все сведения о вашей новой жизни — адрес, новое имя, все — будут переданы в Скотленд-Ярд». Так он и сделал. Финистер умер в тюрьме. Мама говорит, папа потом несколько дней совсем есть не мог. Понимаете, этот Финистер ему нравился.Последнее слово Дженис произнесла с какой-то странной значительностью.— Вы не думайте только, что я вредная, что я ей завидую. Вот уж нет! Просто вам может так показаться. Ладно, лучше уж честно, — она посмотрела Дермоту прямо в глаза. — Как вы думаете — может быть, Ева Нил когда-то сидела в тюрьме? Глава 12 Внизу, в гостиной, остались только Ева и Тоби. Горел лишь торшер под золотисто-желтым абажуром, да и тот стоял в самом дальнем углу. Еве не хотелось видеть лицо Тоби в ярком свете, да и ему не хотелось особенно разглядывать ее лицо.Ева искала сумочку и от волнения никак не могла найти. Она бродила по комнате, разыскивая сумочку по несколько раз в одном и том же месте; но когда она приблизилась к двери, Тоби кинулся ей наперерез.— Уходишь? — вскрикнул он.— Я ищу сумочку, — без всякого выражения произнесла Ева. — А потом уйду. Отойди-ка от двери.— Но нам надо переговорить!— О чем это?— Полиция считает…— Полиция, как ты слышал, — сказала ему Ева, — хочет меня арестовать. Так что мне надо пойти собрать вещи. Думаю, это мне разрешат?На лице Тоби изобразилась совершенная растерянность. Потом он поднял руку и потер себе лоб. Надо отдать ему должное: он явно не отдавал себе отчета, насколько вид его сейчас смиренно благороден, жертвен и героичен; он стоял, выставив подбородок, в явной решимости поступить правильно, как бы больно ему ни было.— Ты сама знаешь, — сказал он, — я встану на твою защиту. Можешь не сомневаться.— Благодарю.Не уловив ее иронии, Тоби задумчиво вперил глаза в пол. Он пустился в рассуждения.— Арестовать тебя они не могут. Что ты! По-моему, они и не собираются. Просто хотят попугать. Но я сегодня же пойду к английскому консулу. Понимаешь, если тебя арестуют — вряд ли это понравится нашему банку.— Надеюсь, и вам это не понравится.— Ах, Ева, ты не понимаешь таких вещей. Банк Хуксонов — одно из старейших финансовых заведений Англии. Ну и жена Цезаря, и всякое такое… словом, я уже сто раз говорил. Так что ты уж не осуждай меня за разные меры предосторожности…Ева изо всех сил сдерживалась.— Ты веришь, что я убила твоего отца, Тоби? Ее удивил острый взгляд, не вязавшийся с обычным флегматичным выражением его лица и приоткрывший вдруг странные глубины, каких она никак не подозревала в Тоби Лоузе.— Никого ты не убивала, — ответил он, нахохлившись. — Это все твоя проклятая горничная. О, это она…— А что ты про нее знаешь, Тоби?— Ничего. — Он глубоко вздохнул. — Но, в общем, мне не очень-то приятно, — тут он совсем разворчался, — все у нас с тобой было так хорошо, так чудесно, и вдруг ты опять связалась с этим Этвудом.— Значит, ты так думаешь?Тоби уже повело.— А что же мне еще думать? Ну, давай разберемся! Только честно! Видишь ли, я не так старомоден, как ты думаешь, как бы ни подкалывала меня Дженис. Я даже, надеюсь, человек вполне широких взглядов. Я ничего не знаю и знать не хочу о том, что за жизнь ты вела до нашего знакомства. Я все это могу простить и забыть.Ева оторопела. Она смотрела на него во все глаза.— Ладно, к черту все это, — горячо продолжал Тоби, — у человека идеалы, понимаешь? Да, идеалы! И когда он надумал жениться, он надеется, что его избранница будет им соответствовать!Ева нашла сумочку. Она лежала на столе, на самом видном месте; и как это она ее раньше не заметила? Она схватила ее. открыла, машинально заглянула внутрь. И бросилась к двери.— Пусти. Мне надо идти.— Постой! Куда же ты? А вдруг ты нарвешься на полицию или на репортеров, да на кого угодно! Ты в таком состоянии, ты же можешь невесть что наговорить!— И Хуксонам это не понравится!— Ну да. К чему тут ирония? Надо смотреть на вещи реалистически, Ева. Вам, женщинам, этого не понять…— Вообще пора ужинать.— …Ладно, пусть, я и на это могу пойти. Я могу даже Хуксонов послать к черту, только бы твердо знать одно. Ведешь ли ты со мной такую же честную игру, как я с тобой? Скажи, поладила ты снова с Этвудом или нет?— Нет.— Не верю.— Тогда зачем же сто раз задавать мне этот вопрос? Знаешь что, отойди-ка, пожалуйста, от двери.— О, прекрасно, — сказал Тоби, гордо скрестив руки на груди. — Раз ты так…Он отступил в сторону, с видом уязвленного достоинства и отчужденной вежливости задрав подбородок кверху. Ева колебалась; в другое время она пустилась бы его разубеждать; но сейчас его душевные муки, выражаемые тем цветистей, чем они были подлинней, ее не тронули. Она бросилась мимо него в холл и закрыла за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19