— Я буду ждать тебя и думать о том, что ты обязательно вернешься. Я буду вспоминать каждый день, проведенный с тобой, и надеяться, что ты окончательно порвешь с Москвой ради меня. Я понимаю, как тебе тяжело осознавать, что в этом доме живет Натали, моя жена, но я также понимаю, что без денег я мало что значу. Конечно, я хорошо зарабатываю, но все же это мизер по сравнению с состоянием Натали. Я знаю, что говорю чудовищные вещи, но деньги в нашей жизни играют большую роль.
Если бы не Натали, я не смог бы заманить тебя в Париж. Ведь ничего, кроме маленькой душной комнатки, вроде той, где ты останавливалась, да обедов в китайских и итальянских ресторанах, я не смог бы тебе предложить.
— А что будет через два года, когда истечет срок вашего договора? Ты уйдешь отсюда?
Ты бросишь ее? Оставишь одну?
— Я буду очень богатым человеком. Натали переведет на мой счет двести пятьдесят миллионов франков и оформит на мое имя два ювелирных магазина. И еще кучу всякой недвижимости.
А сама уедет на остров Корфу. У нее там дом.
— Неужели за эти три года ты не привязался к ней? И у тебя хватит решимости расстаться?
— Разумеется, мне жаль ее, но она прожила нормальную насыщенную жизнь. Мне кажется, она была счастлива все эти годы. Кроме того, у нее есть Симон. Ее доктор. Он не оставит ее.
— Тебе решать. А насчет меня не волнуйся, конечно же, я приеду. Ты посмотришь мои картины, получше узнаешь меня… А ты не слышал, Бернар, какое поручение она собирается дать Драницыну?
— Знаю. Она хочет отыскать в Москве или Подмосковье одного родственника. Очередная блажь. Она любит шокировать людей. Кстати, у меня к тебе тоже будет поручение: передашь Фибиху кассету от Пейрара?
— Конечно. Всегда рада услужить такому славному человеку, как Пейрар. Хотя мне так и не довелось его увидеть.
— Еще успеешь. Чем же он так тебе угодил?
— Тем, что его никогда не бывает дома, у него такая роскошная кровать и буфет забит кукурузными хлопьями…
* * *
Только один человек во всем доме радовался отъезду Евы. Эта была, конечно, Сара. От радости у нее изменилась походка, она даже приплясывала на кухне, готовя ужин. Узкое платье прямо лопалось на ее тяжелой груди, крутые бедра обтягивал белый кружевной передник.
Сара была сама любезность. Подавая ужин, она не удержалась и спросила:
— Мадемуазель Ева, вы надолго в Москву?
— Ради тебя, Сара, уехала бы насовсем. Скучно у вас тут, в Париже, ни тебе забастовок, ни безработицы, ни политических потрясений. Разве может русский человек жить без проблем?
— Отсутствие проблем — тоже проблема, — засмеялась Натали, и Еве показалось, что она уже где-то раньше, очень давно, слышала этот смех. Она посмотрела на Натали, и сердце ее сжалось от нехорошего предчувствия.
Из последнего разговора с Бернаром она поняла, что он нисколько не дорожит дружбой и заботой жены. Он считает, что уже полностью расплатился с ней своей молодостью. В конечном счете, это их дела…
* * *
В Москву она летела налегке, в маленьком чемоданчике было лишь самое необходимое.
Она попрощалась с Бернаром и Натали в аэропорту и, только поднимаясь по трапу самолета, поняла, насколько близки и дороги для нее стали эти люди. Кто бы мог подумать, что так круто изменится ее жизнь, что благодаря какой-то лестнице, приставленной к балкону, она познакомится с Бернаром! Хотя, может быть, их знакомство произошло бы в любом случае. А как тесен мир! Натали знакома с Драницыным, это же уму непостижимо!
Откинувшись на спинку кресла, Ева, удаляясь от Парижа все дальше и дальше, еще не вполне осознавала, что ждет ее в Москве. Чем ближе становилась Москва, тем отчетливее были мысли о Вадиме. Знает ли он о ее предстоящем приезде? Она позвонила лишь Грише и Фибиху. Да и как он там вообще, без нее?
Может, он встретил другую женщину и счастлив с ней? Ведь это только Ева способна уходить на рассвете… Вадим достоин любви. Он должен найти в себе силы, чтобы забыть ее.
А она сделает все возможное, чтобы он не узнал о ее приезде. Зачем его травмировать?
Когда прозвучала просьба пристегнуть ремни, она напряглась. А если что-нибудь произойдет и самолет взорвется? Ну и мысли! Это же бред! Сейчас они начнут снижаться. Прошло некоторое время, прежде чем самолет остановился. Ева выглянула в окно — в Москве ночь. Трудно было определить, холодно или нет. Стюардесса наверняка говорила об этом, но Ева не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.
Едва она коснулась ногами земли и поняла наконец, что полет завершен, а множество сверкающих огней впереди — это аэропорт Шереметьево, ей стало спокойно. Безотчетный страх, который, оказывается, преследовал ее во время полета, отступил. Слава богу, с ней ничего не случилось.
Уже через несколько секунд она почувствовала, что мерзнет. В Москве было пасмурно, дул ветер, и Ева пожалела, что так легко одета.
Уже в аэропорту, не обнаружив в толпе встречавших Гришу, она отошла в сторону, чтобы дождаться багажа и достать из чемодана жакет, и тут кто-то схватил ее под локоть.
— Вадим, ты?
Нет, не таким она его представляла. Ей думалось, что он впал в хандру и все свободное время проводит дома в купальном халате и тапочках, курит и спит, спит и снова курит. Но, увидев его здесь, в толпе, она оценила и бодрый вид, и аккуратную новую стрижку, неизвестный ей светлый костюм, и тот изысканный аромат, который сопровождал его, пока он нес ее чемодан.
Он посадил Еву в свою машину, которую долгое время не мог почему-то отремонтировать, и, словно спасаясь от погони, погнал по шоссе.
— Куда ты меня везешь? Как ты узнал, что я приеду? Почему ты молчишь?
Машина резко затормозила, сильные руки схватили ее, и она почувствовала на своих губах долгий, страстный поцелуй. Она едва не задохнулась.
— Я знаю про тебя все, — сказал он, тяжело дыша и глядя перед собой, словно увидел на ветровом стекле что-то необыкновенно важное.
— Ты прости, что я тогда уехала, не предупредив тебя…
— О чем ты, Ева! Ты была бы не ты, если поступила бы иначе. Но я знал, знал, что ты вернешься! — Он, глупый, ликовал. Он еще ничего не знал. И она решила молчать до конца. Она вновь погружалась в теплый и мутный колодец собственной лжи. Это была такая соблазнительная ложь, это было такое страшное чувство вседозволенности, что Ева почувствовала себя пьяной.
Вадим привез ее к себе. В комнате она увидела накрытый стол. Здесь были и ее любимые цыплята в сухарях, хотя и остывшие, и икра, и маринованные грибы-песочники (на каком рынке он их только нашел!), и фрукты, и, конечно, появилась бутылка ледяной лимонной водки.
Как она отвыкла от этой пищи! В последнее время она питалась рыбой и яйцами в майонезе.
Вадим зажег свечи и погасил свет.
— Это же целый пир! — воскликнула Ева. — Вадим, ты чудесно выглядишь! Я вижу, мой отъезд протрезвил тебя. Ты словно очнулся… Или в твоей жизни что-то изменилось?
— Ты садись… — Он указал на кресло, специально придвинутое к столу, но Ева покачала головой.
— Я же с дороги… Мне надо в ванную. Принеси мне, пожалуйста, мой чемодан…
Она открыла дверь в ванную. Вадим сошел с ума: он выложил стены плиткой, он сделал ремонт! Ева стала раздеваться, оглядываясь.
Вдруг на глаза ей попался махровый халат светло-салатового цвета, который она раньше не видела. Женщина? На полочке стояли женские шампуни и дезодоранты, в стаканчике — пилочка для ногтей и большая прозрачная расческа. А что, если она сейчас выйдет и встретится с этой женщиной? Может, он все подстроил, чтобы отомстить ей? Нет, это невозможно, Вадим на такое не способен.
Как была, голая, Ева открыла дверь и громко спросила:
— Что все это значит?
Вадим и сам был уже почти раздет.
— Ты о чем? — беспечно спросил он.
— Что это за женские.., штучки — расчески, халаты? Это чье?
— Я думал, что ты поймешь… Твое, Ева. Это для тебя. Я хочу, чтобы ты жила здесь, со мной.
Она ничего не сказала и заперлась в ванной.
* * *
Вадим удивил ее и в постели. Ничего подобного с ним она еще не испытывала. Он заласкал ее почти до обморочного состояния. Это был не бесстыдный и грубый в своей страсти могучий Бернар, это был нежнейший из мужчин, который утянул ее в обволакивающий теплый кокон. Ева долго не могла выйти из того сомнамбулического состояния, в которое ее погрузили непрекращающиеся взрывы внутри тела. В перерывах между объятиями она вставала с постели, шла под прохладный душ, возвращалась, садилась за стол и начинала творить себе невообразимые бутерброды.
— Тебя там что, не кормили?
— Почему же? — отвечала она с набитым ртом, наливая себе сок. — Очень даже кормили.
Он подходил к ней, усаживал к себе на колени, и ее бедра начинали подрагивать от жгучих прикосновений его плоти. И она, не выпуская из рук бутерброда, разворачивалась лицом к нему, обхватывала его бедрами и, полностью потеряв власть над рассудком и временем, глухо постанывала, содрогаясь всем телом в момент оргазма.
— Бернар, — вдруг еле слышно произнесла она уставшими губами, прижимаясь к Вадиму и целуя его во влажные волосы и мокрый висок, — я люблю тебя.
Под утро она сказала, что устала и хочет спать. Подложив под голову подушку и закрыв глаза, она, пытаясь натянуть на себя простыню, изогнулась, явив Вадиму для обозрения волнующую округлость. Сопротивляться было бесполезно, она заснула под скрип кровати, а проснулась от вскрика Вадима, который без сил рухнул рядом и еще долгое время вздрагивал.
— Как ты думаешь, Натали что-нибудь слышала? — спросила она спросонья.
Днем их разбудили настойчивые звонки в дверь.
— Вадим, открывай! — гремел на весь подъезд Рубин. — Открывай, я тебе говорю!
Ева тотчас проснулась.
— Не смей открывать! — Она на цыпочках прошла в ванную. Вышла оттуда одетая и причесанная. — Значит, так, я пошла домой, понятно? Нет, ты ничего не понял. Когда Гриша зайдет к тебе позже и спросит обо мне, ты ему скажешь, что мы с тобой поссорились в аэропорту и я поехала к себе. Все. А теперь давай потихонечку позавтракаем. Ты же не любишь цыплят? Кто смел, тот и съел. — Она с хрустом грызла крылышко цыпленка, каждый раз вздрагивая от непрекращающихся звонков. — Это он от ревности…
Они видели в окно, как Гриша сел в новенький «Опель», и только после этого вышли из квартиры.
— Ты оставайся, не провожай. Тебе на работу, а мне надо домой срочно.
— Ты придешь вечером?
Она старалась не смотреть ему в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя так скверно.
— Конечно, конечно.
Коснувшись губами его щеки, она улыбнулась и бегом спустилась с лестницы. Пробежав с чемоданом в руке два квартала, открыла дверь подъезда и быстро поднялась на свой этаж. Трясущимися руками открыла квартиру и сразу заперлась. Чего она боялась? Того, что Гриша может все понять, или того, что об этой ночи каким-то образом станет известно Бернару? Она не может этого допустить. Упрекать себя уже после того, как все произошло, было бессмысленно. Что она натворила! Она должна написать Вадиму письмо.
Раздался звонок в дверь. Она сунула чемодан в кладовку, сняла юбку и блузку и, накинув халат, открыла дверь.
— Во! Ничего не понял. Ты откуда?
— Гришенька! — Она обвила руками его мощную шею. — Как я рада тебя видеть!
— Ну ты даешь, мать! Я же трезвонил всю ночь и все утро. Ты где была?
— В дальней комнате… Снотворного вчера наглоталась, разволновалась…
Никогда в жизни ей еще не приходилось лгать так много.
— Ну что ж, я рад. Рад, что ты здесь. Ты Левку видела? Драницын к тебе не приходил?
А?.. — И тут он хитро улыбнулся. — А может, он здесь уже, а? Признавайся, Евка!
— Я одна.
— Ты только скажи, и будешь не одна… — Он со смехом обнял ее и поцеловал в шею. И так неуклюже он это сделал и так нежно, словно она была сделана из фарфора, что Ева пожалела его.
Бедный Гриша, во всем-то ему везет, только не с женщинами. Они любят его деньги, быть может, даже его веселый и добрый нрав. Но они не видят в нем мужчину.
— Скажи, ты была у своего упрямого, как осел, адвоката?
— Мы с ним поссорились в аэропорту. Это ты сказал ему, что я приеду?
— Я, — вздохнул Гриша. — Я его понимаю.
Больше того, я с ним солидарен. Он еще ничего не знает о Бернаре?
Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Это невозможно! Вся ее жизнь — как на ладони.
— Проходи, чего стоишь. Гришенька, твоя фамилия, случайно, не Рентген?
— Нет. Я — Рубин и страшно горжусь этой драгоценной фамилией. А у тебя, птичка, все на лице написано. Ты же едва на ногах стоишь.
Ложись, отдыхай, я тебя понимаю… Хочешь, чаю сделаю?
Она легла и закрыла глаза. Неужели Гриша любит ее? Ева стала вспоминать все, что за время их знакомства он сделал для нее. Ведь в самые трудные моменты ее жизни она обращалась только к нему. Это он утешал ее после развода с Анохиным, хотя виновата во всем была она: Коля, муж, приехал к Драницыну на дачу и застал их там в постели. А ведь он знал обо всем или догадывался раньше… И после всего Гриша приехал к нему и убедил его оставить ей квартиру!.. А может, заплатил ему?
Ну конечно, как же она раньше не поняла! Не мог Анохин, даже из любви к ней, сделать такой широкий жест. Он и за границу-то уехал из-за денег, а ведь эта трехкомнатная много стоит. А когда два года назад умерла мама, кто оплатил похороны? Гриша.
Он давал ей деньги, пока она не стала встречаться с Вадимом. Может, он и пьет оттого, что она не обращает на него внимания? А тот американец?.. Господи, вдруг осенило ее. Неужели это сам Рубин купил у нее «Желтые цветы»?
Она вскочила и побежала на кухню.
Гриша уже готовился нести чай. Увидев ее в разлетающемся халате, он боязливо коснулся своими огромными ручищами ее плеч.
— Что с тобой, птичка?
Она только сейчас заметила, какая на нем роскошная льняная рубашка, белая, в серую полоску, какие великолепные черные брюки. Он, похоже, надел все самое лучшее, что у него было, лишь бы понравиться ей.
— Гриша, это ты купил мою картину?
— Не понял. Какую картину? О чем ты?
— «Желтые цветы». Признавайся.
— Нет же.
— Хочешь сказать, что тот щуплый американец?
— Сначала — да.
— Как это — сначала?
— Он перекупщик. Такой же, как и я Но почему тебя это волнует? Он продаст ее кому-нибудь дороже. Я же работаю в этом направлении. Мы же тебе имя делаем, птичка. Ты-то сама себе цены не знаешь.
— Хорошо, а квартиру, вот эту, анохинскую? Ты?
— Я, — признался он и принялся спокойно разливать чай по чашкам. — Ты обиделась?
— Нет, — ответила она растерянно. — Но почему же я раньше не догадалась? Мне пришло это в голову только что…
— Я не хотел, чтобы ты жила, как твоя мама, в коммуналке. У меня были деньги. Почему бы не помочь?
— Но это слишком щедрый подарок…
— А мне для тебя ничего не жалко. Абсолютно. Ты есть, а это для меня самое главное.
— Ты меня любишь?
— А ты только сегодня это поняла?
— Да. Только что. Послушай, как же ты жил все это время? Ты же меня сам, на своей машине на дачу к Драницыну возил, терпел, когда я тебя ночью вызывала, чтоб поплакаться на твоей широкой груди… А теперь, так сказать, своими же руками отправил к Бернару… Ты знал о нем?
— Знал. Я собирался и раньше вас познакомить, но.., я предчувствовал. Получается так, что я жуткий эгоист. Вот подумай сама, что мешало мне раньше отправить тебя за границу? Или ты хуже писала? Нет же.
Мне было важно знать, что ты в Москве, где-то рядом, что я всегда могу заехать и увидеть тебя.
А Натали заприметила тебя давно. Не сказать, чтобы она была заядлая коллекционерка, скорее взбалмошная женщина, которая не знает, куда девать деньги. Это мои клиенты, а таких людей по миру знаешь сколько…
— Но ты не мог предугадать, что я понравлюсь Бернару.
— Значит, мог. Не то чтобы предугадать, но предположить.
— Но ты не знал, что они поедут на дачу к Фибиху и тот потеряет там свои ключи. Ведь если бы не это, Бернар не оказался бы в моей квартире.
— Ну и что, он должен был приехать в Подвал в тот вечер, в тот четверг. Но внезапно уехал. Я тогда не знал, что вы уже успели познакомиться. Так что это судьба, Ева. А потом мне позвонила Натали и сказала, что Бернар «страдает по русской Еве». Она спросила меня, что ты из себя представляешь, и я, как мог, объяснил.
— Судя по реакции Натали при моем появлении, могу вообразить. «Ничего особенного», я угадала?
— Я не хотел ее расстраивать, щадил ее чувства. Она любит Бернара. И это самое, пожалуй, трагичное в вашей истории.
Чувствую сердцем: не отпустит она его просто так. Что-то случится. Обязательно.
— Не пугай меня. Что может случиться?
Ей не понравился этот разговор. Столько всего навалилось в этот день, что невозможно было обо всем думать. Одно ясно: фамилию Анохина супруги Жуве знали задолго до встречи Евы с Бернаром. И только случай приблизил эту встречу.
— Значит, ты знаешь, где я провела эту ночь? — спросила она упавшим голосом.
— Знаю. Я видел, как он в аэропорту усаживал тебя в машину.
— Гриша! Но это же мазохизм! Почему бы тебе не вычеркнуть меня из своей жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Если бы не Натали, я не смог бы заманить тебя в Париж. Ведь ничего, кроме маленькой душной комнатки, вроде той, где ты останавливалась, да обедов в китайских и итальянских ресторанах, я не смог бы тебе предложить.
— А что будет через два года, когда истечет срок вашего договора? Ты уйдешь отсюда?
Ты бросишь ее? Оставишь одну?
— Я буду очень богатым человеком. Натали переведет на мой счет двести пятьдесят миллионов франков и оформит на мое имя два ювелирных магазина. И еще кучу всякой недвижимости.
А сама уедет на остров Корфу. У нее там дом.
— Неужели за эти три года ты не привязался к ней? И у тебя хватит решимости расстаться?
— Разумеется, мне жаль ее, но она прожила нормальную насыщенную жизнь. Мне кажется, она была счастлива все эти годы. Кроме того, у нее есть Симон. Ее доктор. Он не оставит ее.
— Тебе решать. А насчет меня не волнуйся, конечно же, я приеду. Ты посмотришь мои картины, получше узнаешь меня… А ты не слышал, Бернар, какое поручение она собирается дать Драницыну?
— Знаю. Она хочет отыскать в Москве или Подмосковье одного родственника. Очередная блажь. Она любит шокировать людей. Кстати, у меня к тебе тоже будет поручение: передашь Фибиху кассету от Пейрара?
— Конечно. Всегда рада услужить такому славному человеку, как Пейрар. Хотя мне так и не довелось его увидеть.
— Еще успеешь. Чем же он так тебе угодил?
— Тем, что его никогда не бывает дома, у него такая роскошная кровать и буфет забит кукурузными хлопьями…
* * *
Только один человек во всем доме радовался отъезду Евы. Эта была, конечно, Сара. От радости у нее изменилась походка, она даже приплясывала на кухне, готовя ужин. Узкое платье прямо лопалось на ее тяжелой груди, крутые бедра обтягивал белый кружевной передник.
Сара была сама любезность. Подавая ужин, она не удержалась и спросила:
— Мадемуазель Ева, вы надолго в Москву?
— Ради тебя, Сара, уехала бы насовсем. Скучно у вас тут, в Париже, ни тебе забастовок, ни безработицы, ни политических потрясений. Разве может русский человек жить без проблем?
— Отсутствие проблем — тоже проблема, — засмеялась Натали, и Еве показалось, что она уже где-то раньше, очень давно, слышала этот смех. Она посмотрела на Натали, и сердце ее сжалось от нехорошего предчувствия.
Из последнего разговора с Бернаром она поняла, что он нисколько не дорожит дружбой и заботой жены. Он считает, что уже полностью расплатился с ней своей молодостью. В конечном счете, это их дела…
* * *
В Москву она летела налегке, в маленьком чемоданчике было лишь самое необходимое.
Она попрощалась с Бернаром и Натали в аэропорту и, только поднимаясь по трапу самолета, поняла, насколько близки и дороги для нее стали эти люди. Кто бы мог подумать, что так круто изменится ее жизнь, что благодаря какой-то лестнице, приставленной к балкону, она познакомится с Бернаром! Хотя, может быть, их знакомство произошло бы в любом случае. А как тесен мир! Натали знакома с Драницыным, это же уму непостижимо!
Откинувшись на спинку кресла, Ева, удаляясь от Парижа все дальше и дальше, еще не вполне осознавала, что ждет ее в Москве. Чем ближе становилась Москва, тем отчетливее были мысли о Вадиме. Знает ли он о ее предстоящем приезде? Она позвонила лишь Грише и Фибиху. Да и как он там вообще, без нее?
Может, он встретил другую женщину и счастлив с ней? Ведь это только Ева способна уходить на рассвете… Вадим достоин любви. Он должен найти в себе силы, чтобы забыть ее.
А она сделает все возможное, чтобы он не узнал о ее приезде. Зачем его травмировать?
Когда прозвучала просьба пристегнуть ремни, она напряглась. А если что-нибудь произойдет и самолет взорвется? Ну и мысли! Это же бред! Сейчас они начнут снижаться. Прошло некоторое время, прежде чем самолет остановился. Ева выглянула в окно — в Москве ночь. Трудно было определить, холодно или нет. Стюардесса наверняка говорила об этом, но Ева не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.
Едва она коснулась ногами земли и поняла наконец, что полет завершен, а множество сверкающих огней впереди — это аэропорт Шереметьево, ей стало спокойно. Безотчетный страх, который, оказывается, преследовал ее во время полета, отступил. Слава богу, с ней ничего не случилось.
Уже через несколько секунд она почувствовала, что мерзнет. В Москве было пасмурно, дул ветер, и Ева пожалела, что так легко одета.
Уже в аэропорту, не обнаружив в толпе встречавших Гришу, она отошла в сторону, чтобы дождаться багажа и достать из чемодана жакет, и тут кто-то схватил ее под локоть.
— Вадим, ты?
Нет, не таким она его представляла. Ей думалось, что он впал в хандру и все свободное время проводит дома в купальном халате и тапочках, курит и спит, спит и снова курит. Но, увидев его здесь, в толпе, она оценила и бодрый вид, и аккуратную новую стрижку, неизвестный ей светлый костюм, и тот изысканный аромат, который сопровождал его, пока он нес ее чемодан.
Он посадил Еву в свою машину, которую долгое время не мог почему-то отремонтировать, и, словно спасаясь от погони, погнал по шоссе.
— Куда ты меня везешь? Как ты узнал, что я приеду? Почему ты молчишь?
Машина резко затормозила, сильные руки схватили ее, и она почувствовала на своих губах долгий, страстный поцелуй. Она едва не задохнулась.
— Я знаю про тебя все, — сказал он, тяжело дыша и глядя перед собой, словно увидел на ветровом стекле что-то необыкновенно важное.
— Ты прости, что я тогда уехала, не предупредив тебя…
— О чем ты, Ева! Ты была бы не ты, если поступила бы иначе. Но я знал, знал, что ты вернешься! — Он, глупый, ликовал. Он еще ничего не знал. И она решила молчать до конца. Она вновь погружалась в теплый и мутный колодец собственной лжи. Это была такая соблазнительная ложь, это было такое страшное чувство вседозволенности, что Ева почувствовала себя пьяной.
Вадим привез ее к себе. В комнате она увидела накрытый стол. Здесь были и ее любимые цыплята в сухарях, хотя и остывшие, и икра, и маринованные грибы-песочники (на каком рынке он их только нашел!), и фрукты, и, конечно, появилась бутылка ледяной лимонной водки.
Как она отвыкла от этой пищи! В последнее время она питалась рыбой и яйцами в майонезе.
Вадим зажег свечи и погасил свет.
— Это же целый пир! — воскликнула Ева. — Вадим, ты чудесно выглядишь! Я вижу, мой отъезд протрезвил тебя. Ты словно очнулся… Или в твоей жизни что-то изменилось?
— Ты садись… — Он указал на кресло, специально придвинутое к столу, но Ева покачала головой.
— Я же с дороги… Мне надо в ванную. Принеси мне, пожалуйста, мой чемодан…
Она открыла дверь в ванную. Вадим сошел с ума: он выложил стены плиткой, он сделал ремонт! Ева стала раздеваться, оглядываясь.
Вдруг на глаза ей попался махровый халат светло-салатового цвета, который она раньше не видела. Женщина? На полочке стояли женские шампуни и дезодоранты, в стаканчике — пилочка для ногтей и большая прозрачная расческа. А что, если она сейчас выйдет и встретится с этой женщиной? Может, он все подстроил, чтобы отомстить ей? Нет, это невозможно, Вадим на такое не способен.
Как была, голая, Ева открыла дверь и громко спросила:
— Что все это значит?
Вадим и сам был уже почти раздет.
— Ты о чем? — беспечно спросил он.
— Что это за женские.., штучки — расчески, халаты? Это чье?
— Я думал, что ты поймешь… Твое, Ева. Это для тебя. Я хочу, чтобы ты жила здесь, со мной.
Она ничего не сказала и заперлась в ванной.
* * *
Вадим удивил ее и в постели. Ничего подобного с ним она еще не испытывала. Он заласкал ее почти до обморочного состояния. Это был не бесстыдный и грубый в своей страсти могучий Бернар, это был нежнейший из мужчин, который утянул ее в обволакивающий теплый кокон. Ева долго не могла выйти из того сомнамбулического состояния, в которое ее погрузили непрекращающиеся взрывы внутри тела. В перерывах между объятиями она вставала с постели, шла под прохладный душ, возвращалась, садилась за стол и начинала творить себе невообразимые бутерброды.
— Тебя там что, не кормили?
— Почему же? — отвечала она с набитым ртом, наливая себе сок. — Очень даже кормили.
Он подходил к ней, усаживал к себе на колени, и ее бедра начинали подрагивать от жгучих прикосновений его плоти. И она, не выпуская из рук бутерброда, разворачивалась лицом к нему, обхватывала его бедрами и, полностью потеряв власть над рассудком и временем, глухо постанывала, содрогаясь всем телом в момент оргазма.
— Бернар, — вдруг еле слышно произнесла она уставшими губами, прижимаясь к Вадиму и целуя его во влажные волосы и мокрый висок, — я люблю тебя.
Под утро она сказала, что устала и хочет спать. Подложив под голову подушку и закрыв глаза, она, пытаясь натянуть на себя простыню, изогнулась, явив Вадиму для обозрения волнующую округлость. Сопротивляться было бесполезно, она заснула под скрип кровати, а проснулась от вскрика Вадима, который без сил рухнул рядом и еще долгое время вздрагивал.
— Как ты думаешь, Натали что-нибудь слышала? — спросила она спросонья.
Днем их разбудили настойчивые звонки в дверь.
— Вадим, открывай! — гремел на весь подъезд Рубин. — Открывай, я тебе говорю!
Ева тотчас проснулась.
— Не смей открывать! — Она на цыпочках прошла в ванную. Вышла оттуда одетая и причесанная. — Значит, так, я пошла домой, понятно? Нет, ты ничего не понял. Когда Гриша зайдет к тебе позже и спросит обо мне, ты ему скажешь, что мы с тобой поссорились в аэропорту и я поехала к себе. Все. А теперь давай потихонечку позавтракаем. Ты же не любишь цыплят? Кто смел, тот и съел. — Она с хрустом грызла крылышко цыпленка, каждый раз вздрагивая от непрекращающихся звонков. — Это он от ревности…
Они видели в окно, как Гриша сел в новенький «Опель», и только после этого вышли из квартиры.
— Ты оставайся, не провожай. Тебе на работу, а мне надо домой срочно.
— Ты придешь вечером?
Она старалась не смотреть ему в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя так скверно.
— Конечно, конечно.
Коснувшись губами его щеки, она улыбнулась и бегом спустилась с лестницы. Пробежав с чемоданом в руке два квартала, открыла дверь подъезда и быстро поднялась на свой этаж. Трясущимися руками открыла квартиру и сразу заперлась. Чего она боялась? Того, что Гриша может все понять, или того, что об этой ночи каким-то образом станет известно Бернару? Она не может этого допустить. Упрекать себя уже после того, как все произошло, было бессмысленно. Что она натворила! Она должна написать Вадиму письмо.
Раздался звонок в дверь. Она сунула чемодан в кладовку, сняла юбку и блузку и, накинув халат, открыла дверь.
— Во! Ничего не понял. Ты откуда?
— Гришенька! — Она обвила руками его мощную шею. — Как я рада тебя видеть!
— Ну ты даешь, мать! Я же трезвонил всю ночь и все утро. Ты где была?
— В дальней комнате… Снотворного вчера наглоталась, разволновалась…
Никогда в жизни ей еще не приходилось лгать так много.
— Ну что ж, я рад. Рад, что ты здесь. Ты Левку видела? Драницын к тебе не приходил?
А?.. — И тут он хитро улыбнулся. — А может, он здесь уже, а? Признавайся, Евка!
— Я одна.
— Ты только скажи, и будешь не одна… — Он со смехом обнял ее и поцеловал в шею. И так неуклюже он это сделал и так нежно, словно она была сделана из фарфора, что Ева пожалела его.
Бедный Гриша, во всем-то ему везет, только не с женщинами. Они любят его деньги, быть может, даже его веселый и добрый нрав. Но они не видят в нем мужчину.
— Скажи, ты была у своего упрямого, как осел, адвоката?
— Мы с ним поссорились в аэропорту. Это ты сказал ему, что я приеду?
— Я, — вздохнул Гриша. — Я его понимаю.
Больше того, я с ним солидарен. Он еще ничего не знает о Бернаре?
Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Это невозможно! Вся ее жизнь — как на ладони.
— Проходи, чего стоишь. Гришенька, твоя фамилия, случайно, не Рентген?
— Нет. Я — Рубин и страшно горжусь этой драгоценной фамилией. А у тебя, птичка, все на лице написано. Ты же едва на ногах стоишь.
Ложись, отдыхай, я тебя понимаю… Хочешь, чаю сделаю?
Она легла и закрыла глаза. Неужели Гриша любит ее? Ева стала вспоминать все, что за время их знакомства он сделал для нее. Ведь в самые трудные моменты ее жизни она обращалась только к нему. Это он утешал ее после развода с Анохиным, хотя виновата во всем была она: Коля, муж, приехал к Драницыну на дачу и застал их там в постели. А ведь он знал обо всем или догадывался раньше… И после всего Гриша приехал к нему и убедил его оставить ей квартиру!.. А может, заплатил ему?
Ну конечно, как же она раньше не поняла! Не мог Анохин, даже из любви к ней, сделать такой широкий жест. Он и за границу-то уехал из-за денег, а ведь эта трехкомнатная много стоит. А когда два года назад умерла мама, кто оплатил похороны? Гриша.
Он давал ей деньги, пока она не стала встречаться с Вадимом. Может, он и пьет оттого, что она не обращает на него внимания? А тот американец?.. Господи, вдруг осенило ее. Неужели это сам Рубин купил у нее «Желтые цветы»?
Она вскочила и побежала на кухню.
Гриша уже готовился нести чай. Увидев ее в разлетающемся халате, он боязливо коснулся своими огромными ручищами ее плеч.
— Что с тобой, птичка?
Она только сейчас заметила, какая на нем роскошная льняная рубашка, белая, в серую полоску, какие великолепные черные брюки. Он, похоже, надел все самое лучшее, что у него было, лишь бы понравиться ей.
— Гриша, это ты купил мою картину?
— Не понял. Какую картину? О чем ты?
— «Желтые цветы». Признавайся.
— Нет же.
— Хочешь сказать, что тот щуплый американец?
— Сначала — да.
— Как это — сначала?
— Он перекупщик. Такой же, как и я Но почему тебя это волнует? Он продаст ее кому-нибудь дороже. Я же работаю в этом направлении. Мы же тебе имя делаем, птичка. Ты-то сама себе цены не знаешь.
— Хорошо, а квартиру, вот эту, анохинскую? Ты?
— Я, — признался он и принялся спокойно разливать чай по чашкам. — Ты обиделась?
— Нет, — ответила она растерянно. — Но почему же я раньше не догадалась? Мне пришло это в голову только что…
— Я не хотел, чтобы ты жила, как твоя мама, в коммуналке. У меня были деньги. Почему бы не помочь?
— Но это слишком щедрый подарок…
— А мне для тебя ничего не жалко. Абсолютно. Ты есть, а это для меня самое главное.
— Ты меня любишь?
— А ты только сегодня это поняла?
— Да. Только что. Послушай, как же ты жил все это время? Ты же меня сам, на своей машине на дачу к Драницыну возил, терпел, когда я тебя ночью вызывала, чтоб поплакаться на твоей широкой груди… А теперь, так сказать, своими же руками отправил к Бернару… Ты знал о нем?
— Знал. Я собирался и раньше вас познакомить, но.., я предчувствовал. Получается так, что я жуткий эгоист. Вот подумай сама, что мешало мне раньше отправить тебя за границу? Или ты хуже писала? Нет же.
Мне было важно знать, что ты в Москве, где-то рядом, что я всегда могу заехать и увидеть тебя.
А Натали заприметила тебя давно. Не сказать, чтобы она была заядлая коллекционерка, скорее взбалмошная женщина, которая не знает, куда девать деньги. Это мои клиенты, а таких людей по миру знаешь сколько…
— Но ты не мог предугадать, что я понравлюсь Бернару.
— Значит, мог. Не то чтобы предугадать, но предположить.
— Но ты не знал, что они поедут на дачу к Фибиху и тот потеряет там свои ключи. Ведь если бы не это, Бернар не оказался бы в моей квартире.
— Ну и что, он должен был приехать в Подвал в тот вечер, в тот четверг. Но внезапно уехал. Я тогда не знал, что вы уже успели познакомиться. Так что это судьба, Ева. А потом мне позвонила Натали и сказала, что Бернар «страдает по русской Еве». Она спросила меня, что ты из себя представляешь, и я, как мог, объяснил.
— Судя по реакции Натали при моем появлении, могу вообразить. «Ничего особенного», я угадала?
— Я не хотел ее расстраивать, щадил ее чувства. Она любит Бернара. И это самое, пожалуй, трагичное в вашей истории.
Чувствую сердцем: не отпустит она его просто так. Что-то случится. Обязательно.
— Не пугай меня. Что может случиться?
Ей не понравился этот разговор. Столько всего навалилось в этот день, что невозможно было обо всем думать. Одно ясно: фамилию Анохина супруги Жуве знали задолго до встречи Евы с Бернаром. И только случай приблизил эту встречу.
— Значит, ты знаешь, где я провела эту ночь? — спросила она упавшим голосом.
— Знаю. Я видел, как он в аэропорту усаживал тебя в машину.
— Гриша! Но это же мазохизм! Почему бы тебе не вычеркнуть меня из своей жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16