— Она сухо рассмеялась и хрустнула пальцами.
— Мне это вовсе не интересно. Но условия ваши я принимаю. Тем более снимается вопрос о мастерской, что меня волновало больше всего. Вы не упомянули об уроках французского. Кто будет их оплачивать?.
— Разумеется, я. Да, вот еще что. Вам совсем необязательно поддерживать какие-либо отношения с Бернаром. Вы вольны поступить так, как вам заблагорассудится. Он никакого отношения к нашему контракту не имеет. Другое дело, если вам нравится его общество. Бога ради.
И еще.., вспомнила! К вам могут приезжать ваши друзья, вы же, в свою очередь, можете звонить им и давать свой номер телефона. Если вы захотите съездить домой, в Москву, я всегда помогу вам. Запомните главное — я ваш друг. Я хочу сделать вам имя. У меня нет детей… Я совсем еще юной приехала в Париж и наделала столько ошибок, что об этом лучше не вспоминать. Мне будет приятно принять в вас участие.
Она собиралась уже встать, но Ева спросила:
— А почему вы выбрали именно меня?
— Не знаю. Вот увидела ваши картины и долгое время не могла уснуть. Они необычны, как необычны и вы сами. Мы с вами родственные души, хотя вы — более рассудочная женщина.
Ева вспомнила, как быстро она отдалась этой ночью Бернару, и усмехнулась.
— Знаете, я смотрела на ваш триптих и словно видела ваше лицо, глаза, фигуру… Я почти угадала вашу внешность. Я тоже была красива, вы поймете это, едва начнете работу над портретом. Время, когда я могла бы вам позировать, я должна знать заранее, чтобы спланировать свой день. Хотя я нигде не работаю, у меня масса самых разных занятий. Но в основном, как вы и сами, наверное, догадываетесь, они связаны с поддержанием моего здоровья…
Все, нам пора. Сейчас вы позанимаетесь часок с Пьером, а потом я повезу вас по магазинам.
Вам необходима легкая и удобная одежда, в которой вы могли бы работать, несколько вечерних платьев для выхода — мы часто ужинаем вне дома — и масса прочих женских мелочей.
Ведите себя неестественно спокойно, я бы вот так сказала. Потому как естественным для вас сейчас было бы отказаться от моего предложения. Но вы уже почти не принадлежите себе.
Вы — мой человек. И я уже почти люблю вас.
* * *
После похода по магазинам Ева чувствовала себя совершенно разбитой. Особенно угнетало ее то, что Бернар неотступно следовал за ней, куда бы она ни отправлялась. Не говоря уже о Натали, которая присутствовала при всех примерках и беззастенчиво разглядывала Еву, даже когда та примеряла белье.
Для работы в мастерской они купили льняные кремовые брюки и бежевую блузку на пуговицах из натурального перламутра, для повседневной носки — маленькие юбочки, короткие трикотажные платья и легкие шелковые брюки. Вечерних платьев было три — розовое, зеленое и темно-синее, все открытые, короткие и невесомые, как паутина. С особой тщательностью Натали выбирала для своей компаньонки обувь. Все, начиная от спортивных теннисных туфель, легких сандалий и кончая изящными вечерними туфельками, было куплено в лучших магазинах и по очень высоким ценам.
Оглядев заставленную коробками и огромными пакетами комнату, Ева подумала, что пять тысяч, которые она получила за картину, не такие уж и большие деньги. И если бы не Натали с ее контрактом, пришлось бы вести полунищенское существование. А ведь еще потребуются деньги на краски, бумагу, холст!
В дверь постучали. Она ответила, и вошел Бернар. Он запер за собой дверь и сжал Еву в объятиях. Она попыталась его оттолкнуть, но он держал ее мертвой хваткой.
— Забудь, — прошептала она, помня о том, какие тонкие двери и какая прекрасная слышимость в этом доме. Ей не хотелось, чтобы Натали услышала их ссору. — Забудь все, слышишь? Я не желаю тебя видеть!
Бернар отпустил ее.
— Что случилось?
Она по-прежнему возбуждалась от одного лишь звука его голоса, и оттого, наверное, ее попытки объяснить свою холодность ни к чему не приводили.
— Я-то думала, что ты рад моему приезду, понимаешь, моему! А вам нужна Анохина. Художница Ева Анохина, которая пишет картины и продает их за тысячи долларов.
— Но я же не виноват, что ты такая красивая…
— Скажи, а если бы я оказалась престарелой уродкой, ты бы вряд ли позвонил мне в Москву и уж тем более не привез меня на квартиру своего Пейрара? Отвечай!
— Если ты не хочешь меня видеть, я уйду. — Он отступил к двери и развел руками. — Мы ждем тебя через пять минут, внизу, мы едем ужинать… — И вышел из комнаты.
В ресторане Бернар пытался не дать повода Еве упрекнуть себя в чрезмерной учтивости, но у него ничего не получилось. Глядя на раскрасневшуюся от вина и внимания мужчин Еву, которая в своем новом розовом платье помолодела лет на десять, он ухаживал за ней, стараясь угадать все ее желания, чем вконец измучил официанта. Натали же весело и непринужденно строила вслух планы, восхищалась собственной идеей и казалась счастливой. Ева, наблюдая, как ведут себя супруги, дивилась их отношениям. И еще один вопрос мучил ее и приводил в замешательство: существует ли между ними близость? Если да, то как же можно на глазах жены ухаживать за другой женщиной; если же нет, то что тогда связывает их и почему они не разводятся? И зачем Натали этот странный портрет? Она что, не помнит, какой была в молодости? Ну да ладно, у богатых свои причуды.
Вечер прошел на редкость тихо. Бернар, несмотря на то что выпил, вел машину уверенно, то и дело поглядывая в зеркало на сидевшую сзади Еву.
— Я приду к тебе скоро, — сказал он шепотом, когда провожал ее в комнату, — через час.
Теперь уже она схватила его за руку:
— Ты не придешь ко мне. Я не могу так…
Мне необходимо побыть одной, понимаешь?
— Я же наполовину француз, я не понимаю.
Я понимаю только то, что должен прийти к тебе ночью.
Приняв ванну и надев на себя смешную, в розовый цветочек, пижаму, Ева удобно уселась на постели и поставила на колени телефон. Натали научила ее, как звонить в город и в Москву. Сначала она позвонила Клотильде. Как могла, на отвратительном английском, она попросила отправить ее вещи и продиктовала адрес. Девушка все поняла, но, прежде чем повесить трубку, не удержалась и сказала, что в восторге от ее парня. Второй звонок был в Москву, Грише. Когда она услышала знакомый голос как будто совсем рядом, какое-то время находилась в шоке.
Здесь, в телефонном проводе, в этой чудесной артерии, теперь смешались и пульсировали две ее жизни: прежняя и настоящая. Как они непохожи!
Но в каждой была своя прелесть. Там, в Москве, она зависела только от себя, здесь же о ней кто-то заботился, думал… Она понимала, что так счастлива сейчас еще и потому, что не испробовала горечи зависимости, которая все равно появится — не сегодня, так завтра. Но, быть может, ей повезет и не придется унижаться?
— Гришенька, как дела?
Он взревел от радости. Но он был, как обычно, пьян, а потому весел.
— Ну что, птичка, как Париж? Слушал сейчас «Новости», сказали, что у вас там дожди, это правда?
— Нет, дождь кончился еще вчера.
— Где ты остановилась? Гостиница, надеюсь, недорогая? Как настроение, какие перспективы? Ну давай же, рассказывай!
— Это не телефонный разговор. Ты же знаешь меня, я человек непрактичный, мне бы сейчас посоветоваться с тобой, но я не могу, не та ситуация, чтобы обсуждать ее по телефону. Скажу только, что остановилась у хороших людей, возьми ручку и запиши на всякий случай адрес и телефон. Если честно, то мне как-то не по себе. Словом… — Она не выдержала и сказала:
— Мне дают мастерскую, пансион, но с одним условием… Нет, вернее, условий несколько, но, на мой взгляд, все они приемлемы.
— Ну так отлично! Ничего не бойся. Если чувствуешь, что сможешь выполнить эти условия, а это, как я понимаю, связано с портретами или чем-нибудь в этом роде — угадал? — то все отлично. Скажу даже больше — тебе повезло.
Только не вздумай влюбиться, а то все пойдет насмарку. Тебе нужно работать. Давай, диктуй…
Ева продиктовала адрес, телефон, и ей стало намного легче.
— Слушай, птичка, мы с тобой болтаем, а ведь это бешеных денег стоит…
— Не волнуйся, все входит в контракт. — Она старалась говорить как можно тише, чтобы ее не услышали в доме. — Гриша, может, выберешься ко мне?
— Какие проблемы! Конечно! Ну все, целую… Да, чуть не забыл! У меня вчера был твой адвокат. Он чуть не убил меня. Нож к горлу — хочет знать твой адрес.
— Нет-нет, никому. Это я только тебе на всякий случай дала, для собственного спокойствия. Ты понял меня, Гриша? Целую.
Она положила трубку и облегченно вздохнула, потом взглянула на часы — скоро должен прийти Бернар. И тут же в дверь постучали. Ева откликнулась. Вошла Сара с подносом.
— Молоко и печенье, — сказал она на отличном русском. У этой девушки было совершенно непроницаемое, словно маска, лицо. Она даже не смотрела на Еву. Поставив поднос на ночной столик, она, сказав: «Спокойной ночи, мадемуазель», ушла, бесшумно ступая по толстому ковру. Ева отпила молока и услышала шаги.
Чтобы не дрожать, ей пришлось сделать над собой усилие. Она ждала стука, но дверь внезапно распахнулась, и в комнату влетело что-то темное. Ева отскочила в сторону и чуть не закричала, увидев, как на светлом ковре дергается в предсмертных конвульсиях окровавленный голубь.
Кровь толчками выплескивалась из разрезанного горла и тут же впитывалась в ковер. «Это штучки Натали». Она сумасшедшая. Ева смотрела на умирающего голубя и даже не заметила, как вошел Бернар. Он обнял ее сзади за плечи, и от страха она чуть не лишилась чувств.
— Что это? Птица? Откуда?
— Я и сама не знаю… Я подумала, что это могла твоя жена… Может, мне уехать? Ведь не мог же голубь сам влететь в дом, открыть дверь и упасть к моим ногам. К тому же я слышала чьи-то шаги в коридоре. Скажи, могла Натали подбросить мне голубя?
— Нет, что ты! Она любит птиц и животных. Она и к тебе хорошо относится. Ты ей очень нравишься. Она не могла.
— Тогда кто? Может, Сара? Она только что приносила мне молоко.
— Я знаю Сару давно, это добрая девушка.
Она тоже не могла.
— А кто-нибудь еще в доме есть?
— Есть, наверное, у Натали, но ему и вовсе нет смысла…
— Мужчина?
— Да, это ее доктор. Он работает с ней перед сном, записывает ее мысли на пленку, а потом подолгу беседует с ней.
— Психиатр?
— Да, психиатр. Сейчас это модно — иметь своего психиатра. Натали любит усложнять себе жизнь.
— Скажи, Бернар, — Ева позволила ему обнять себя, — скажи, ты любишь ее? Ведь вы муж и жена.
— Такие браки здесь — почти норма. Я тогда еще был молод, учился, был беден и снимал комнату в доме, принадлежавшем Натали. К тому времени муж ее умер и оставил ей огромное состояние. Ей бы жить дальше и радоваться, ведь с такими деньгами женщина никогда не остается одна. Но с ней что-то случилось, она заболела. Постоянно говорила и думала о смерти. Говорила, деньги — ничто, по сравнению со здоровым мироощущением. Словом, встретились два одиноких человека и решили жить вместе. Но уже через месяц после того, как мы переехали в этот дом, нам пришлось поделить его на две части. С Натали невозможно жить, и ты очень скоро это поймешь.
Она хороша в небольших дозах…
— Но ты ведь молодой мужчина, о каком одиночестве идет речь? Ты что, не мог найти себе молодую женщину или девушку?
— Не мог. У меня не хватало времени. А с Натали было просто: она сама приезжала за мной и отвозила к себе или куда-нибудь еще…
Кроме того, ведь я говорил, что был беден, а она тратила на меня кучу денег.
— Теперь ты богат? — Фраза сорвалась с языка невольно, и Ева пожалела об этом, но Бернар воспринял вопрос нормально.
— Нет. Я стану богатым только при условии, что проживу с Натали в браке не менее пяти лет под одной крышей. Или в случае ее смерти.
— Значит, ты не сможешь развестись с ней, пока не истечет срок?
— Да. Таковы условия.
— И сколько же прошло лет?
— Немного. Три года. Но меня все устраивает.
Ева не удивилась. Приблизительно так она и думала. Как же иначе? Будь Натали нищей, вряд ли красавец Бернар женился бы на ней.
Она представила себе встречи Натали с Бернаром, их беседы, прогулки вдвоем… Бернар подошел к двери и повернул ключ.
Он развязал пояс своего длинного шелкового халата, и Ева увидела, что он совершенно голый. Бернар был высоким, крепким, загорелым.
Грудь его поросла густой черной шерстью, до которой так и хотелось дотронуться. Он был так возбужден, что та часть тела, которая ярче всего свидетельствует об этом, казалось, была нацелена на Еву. И она еще хотела вычеркнуть его из своей жизни! В Еве проснулся здоровый женский эгоизм. Она сняла пижаму и позволила Бернару при свете лампы рассматривать свое стройное белое обнаженное тело. Матовая кожа ее словно светилась изнутри теплым молочным светом. Нежны и шелковисты были ее розовые соски, прохладны и упруги небольшие груди.
Влажные после душа волосы темной волной спускались почти до талии.
— Там, в Москве, я долго не мог уснуть, — прошептал Бернар, встав перед ней на колени и целуя ее живот. Руки его скользили по ее гладким коленям и поднимались все выше и выше. — Я готов был вернуться и схватить тебя вот так… — Он крепко обхватил ее за бедра и прижал к себе. — Но ты была как улитка… Как я хотел тебя, Ева, как мне хотелось дотронуться до тебя, поцеловать… Помнишь, как ты пила «Божоле», которое я привез… Тебе нравится вот так?
Некоторое время он не мог говорить, его язык чудесным образом путешествовал в нежных складках ее женского естества, а Ева, закрыв глаза, тихонько постанывала. Незадолго до момента наивысшего наслаждения Бернар отпустил ее и, увидев недоумевающий и умоляющий взгляд, улыбнулся. В комнату через открытое окно врывался шум деревьев из сада и прохладный ветерок, который колыхал занавески и играл волосами предающихся любви мужчины и женщины. Наконец Бернар, утомив Еву своими ласками и утомившись сам, уложил ее на постель и овладел ею.
Бернар прибавлял темп, он тяжело дышал и обжигал своим дыханием лицо Евы. Она, стремясь ему навстречу и двигаясь в такт, все чувствовала, как ей что-то мешает. Она хотела открыть глаза, понять, что же происходит, но не успела, судорожно обхватила его бедра и замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям.
Она не могла видеть, как в приоткрытую дверь на них смотрят. Послышался едва различимый шорох, Ева с благодарностью поцеловала взмокшего и обессилевшего Бернара.
Тяжело перевернувшись на спину, отчего жалобно скрипнула кровать, он подождал, когда Ева устроит на его плече голову, прикрыл ее простыней, обнял и мгновенно уснул.
* * *
На следующее утро Натали, одетая в спортивный ярко-синий костюм, повела Еву в пристройку, где должна была располагаться мастерская. Флигель оказался достаточно большим, с просторной, светлой, застекленной верандой, которую пронизывали солнечные лучи.
— Я все продумала. При желании можно спускать жалюзи или затемнять окна черными плотными портьерами. Я пришлю плотника, он сделает все необходимое, быть может, понадобятся полки. Или потребуется какой-нибудь шкаф, зеркала… А теперь составь список, и мы поедем за красками…
В художественном салоне на бульваре Монпарнас они купили большущий мольберт, десяток рам, холст, кисти, несколько коробок масляных красок, гуашь, цветные жировые мелки, плотную белую бумагу и массу необходимых для работы принадлежностей. На обратном пути заехали в небольшой ресторан на набережной и пообедали супом с моллюсками и гусиным рагу. Ева радовалась как ребенок, только одного не могла понять: куда подевался Бернар? После завтрака он пошел к себе и больше уже не показывался. Спросить у Натали она не решалась. Она и так чувствовала себя виноватой за тот шум, что они производили всю ночь, поскольку ненасытный Бернар просыпался пять раз. Но Натали, похоже, не занимали подобные мелочи. Она сама призналась Еве, что настроена позировать уже сегодня. И спросила, не раздражает ли Еву такая поспешность.
— Я могу, конечно, сделать несколько карандашных набросков, но не более.
Она не могла признаться Натали, что в голове ее уже почти сформировался сюжет новой картины. Ночь любви, растерзанная голубка, кровь на ковре, шорохи в саду, обнаженный Бернар — все это она видела на холсте и теперь ждала только, когда ее оставят в покое и дадут возможность поработать в мастерской. Она обманула Натали, сказав, что та ее не раздражает.
Но тем не менее после работы по обустройству мастерской, когда она показала плотнику по имени Франсуа, каким образом следует сбивать рамы, Ева с карандашом в руке и альбомом под мышкой пришла в спальню мадам Жуве.
Натали сидела в кресле, обтянутом пунцовым бархатом, совсем голая. У Евы от ужаса выпал из рук карандаш. Более шокирующего зрелища она еще не видела. Дело было даже не в худосочном теле странной натурщицы, а в ее решимости вернуть себе молодость.
Решимость прочитывалась на ее серьезном лице, которое почему-то здесь, в этой мрачной комнате, приобрело желтоватый оттенок, отчего невидимые на солнце круги под глазами казались и вовсе лиловыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Мне это вовсе не интересно. Но условия ваши я принимаю. Тем более снимается вопрос о мастерской, что меня волновало больше всего. Вы не упомянули об уроках французского. Кто будет их оплачивать?.
— Разумеется, я. Да, вот еще что. Вам совсем необязательно поддерживать какие-либо отношения с Бернаром. Вы вольны поступить так, как вам заблагорассудится. Он никакого отношения к нашему контракту не имеет. Другое дело, если вам нравится его общество. Бога ради.
И еще.., вспомнила! К вам могут приезжать ваши друзья, вы же, в свою очередь, можете звонить им и давать свой номер телефона. Если вы захотите съездить домой, в Москву, я всегда помогу вам. Запомните главное — я ваш друг. Я хочу сделать вам имя. У меня нет детей… Я совсем еще юной приехала в Париж и наделала столько ошибок, что об этом лучше не вспоминать. Мне будет приятно принять в вас участие.
Она собиралась уже встать, но Ева спросила:
— А почему вы выбрали именно меня?
— Не знаю. Вот увидела ваши картины и долгое время не могла уснуть. Они необычны, как необычны и вы сами. Мы с вами родственные души, хотя вы — более рассудочная женщина.
Ева вспомнила, как быстро она отдалась этой ночью Бернару, и усмехнулась.
— Знаете, я смотрела на ваш триптих и словно видела ваше лицо, глаза, фигуру… Я почти угадала вашу внешность. Я тоже была красива, вы поймете это, едва начнете работу над портретом. Время, когда я могла бы вам позировать, я должна знать заранее, чтобы спланировать свой день. Хотя я нигде не работаю, у меня масса самых разных занятий. Но в основном, как вы и сами, наверное, догадываетесь, они связаны с поддержанием моего здоровья…
Все, нам пора. Сейчас вы позанимаетесь часок с Пьером, а потом я повезу вас по магазинам.
Вам необходима легкая и удобная одежда, в которой вы могли бы работать, несколько вечерних платьев для выхода — мы часто ужинаем вне дома — и масса прочих женских мелочей.
Ведите себя неестественно спокойно, я бы вот так сказала. Потому как естественным для вас сейчас было бы отказаться от моего предложения. Но вы уже почти не принадлежите себе.
Вы — мой человек. И я уже почти люблю вас.
* * *
После похода по магазинам Ева чувствовала себя совершенно разбитой. Особенно угнетало ее то, что Бернар неотступно следовал за ней, куда бы она ни отправлялась. Не говоря уже о Натали, которая присутствовала при всех примерках и беззастенчиво разглядывала Еву, даже когда та примеряла белье.
Для работы в мастерской они купили льняные кремовые брюки и бежевую блузку на пуговицах из натурального перламутра, для повседневной носки — маленькие юбочки, короткие трикотажные платья и легкие шелковые брюки. Вечерних платьев было три — розовое, зеленое и темно-синее, все открытые, короткие и невесомые, как паутина. С особой тщательностью Натали выбирала для своей компаньонки обувь. Все, начиная от спортивных теннисных туфель, легких сандалий и кончая изящными вечерними туфельками, было куплено в лучших магазинах и по очень высоким ценам.
Оглядев заставленную коробками и огромными пакетами комнату, Ева подумала, что пять тысяч, которые она получила за картину, не такие уж и большие деньги. И если бы не Натали с ее контрактом, пришлось бы вести полунищенское существование. А ведь еще потребуются деньги на краски, бумагу, холст!
В дверь постучали. Она ответила, и вошел Бернар. Он запер за собой дверь и сжал Еву в объятиях. Она попыталась его оттолкнуть, но он держал ее мертвой хваткой.
— Забудь, — прошептала она, помня о том, какие тонкие двери и какая прекрасная слышимость в этом доме. Ей не хотелось, чтобы Натали услышала их ссору. — Забудь все, слышишь? Я не желаю тебя видеть!
Бернар отпустил ее.
— Что случилось?
Она по-прежнему возбуждалась от одного лишь звука его голоса, и оттого, наверное, ее попытки объяснить свою холодность ни к чему не приводили.
— Я-то думала, что ты рад моему приезду, понимаешь, моему! А вам нужна Анохина. Художница Ева Анохина, которая пишет картины и продает их за тысячи долларов.
— Но я же не виноват, что ты такая красивая…
— Скажи, а если бы я оказалась престарелой уродкой, ты бы вряд ли позвонил мне в Москву и уж тем более не привез меня на квартиру своего Пейрара? Отвечай!
— Если ты не хочешь меня видеть, я уйду. — Он отступил к двери и развел руками. — Мы ждем тебя через пять минут, внизу, мы едем ужинать… — И вышел из комнаты.
В ресторане Бернар пытался не дать повода Еве упрекнуть себя в чрезмерной учтивости, но у него ничего не получилось. Глядя на раскрасневшуюся от вина и внимания мужчин Еву, которая в своем новом розовом платье помолодела лет на десять, он ухаживал за ней, стараясь угадать все ее желания, чем вконец измучил официанта. Натали же весело и непринужденно строила вслух планы, восхищалась собственной идеей и казалась счастливой. Ева, наблюдая, как ведут себя супруги, дивилась их отношениям. И еще один вопрос мучил ее и приводил в замешательство: существует ли между ними близость? Если да, то как же можно на глазах жены ухаживать за другой женщиной; если же нет, то что тогда связывает их и почему они не разводятся? И зачем Натали этот странный портрет? Она что, не помнит, какой была в молодости? Ну да ладно, у богатых свои причуды.
Вечер прошел на редкость тихо. Бернар, несмотря на то что выпил, вел машину уверенно, то и дело поглядывая в зеркало на сидевшую сзади Еву.
— Я приду к тебе скоро, — сказал он шепотом, когда провожал ее в комнату, — через час.
Теперь уже она схватила его за руку:
— Ты не придешь ко мне. Я не могу так…
Мне необходимо побыть одной, понимаешь?
— Я же наполовину француз, я не понимаю.
Я понимаю только то, что должен прийти к тебе ночью.
Приняв ванну и надев на себя смешную, в розовый цветочек, пижаму, Ева удобно уселась на постели и поставила на колени телефон. Натали научила ее, как звонить в город и в Москву. Сначала она позвонила Клотильде. Как могла, на отвратительном английском, она попросила отправить ее вещи и продиктовала адрес. Девушка все поняла, но, прежде чем повесить трубку, не удержалась и сказала, что в восторге от ее парня. Второй звонок был в Москву, Грише. Когда она услышала знакомый голос как будто совсем рядом, какое-то время находилась в шоке.
Здесь, в телефонном проводе, в этой чудесной артерии, теперь смешались и пульсировали две ее жизни: прежняя и настоящая. Как они непохожи!
Но в каждой была своя прелесть. Там, в Москве, она зависела только от себя, здесь же о ней кто-то заботился, думал… Она понимала, что так счастлива сейчас еще и потому, что не испробовала горечи зависимости, которая все равно появится — не сегодня, так завтра. Но, быть может, ей повезет и не придется унижаться?
— Гришенька, как дела?
Он взревел от радости. Но он был, как обычно, пьян, а потому весел.
— Ну что, птичка, как Париж? Слушал сейчас «Новости», сказали, что у вас там дожди, это правда?
— Нет, дождь кончился еще вчера.
— Где ты остановилась? Гостиница, надеюсь, недорогая? Как настроение, какие перспективы? Ну давай же, рассказывай!
— Это не телефонный разговор. Ты же знаешь меня, я человек непрактичный, мне бы сейчас посоветоваться с тобой, но я не могу, не та ситуация, чтобы обсуждать ее по телефону. Скажу только, что остановилась у хороших людей, возьми ручку и запиши на всякий случай адрес и телефон. Если честно, то мне как-то не по себе. Словом… — Она не выдержала и сказала:
— Мне дают мастерскую, пансион, но с одним условием… Нет, вернее, условий несколько, но, на мой взгляд, все они приемлемы.
— Ну так отлично! Ничего не бойся. Если чувствуешь, что сможешь выполнить эти условия, а это, как я понимаю, связано с портретами или чем-нибудь в этом роде — угадал? — то все отлично. Скажу даже больше — тебе повезло.
Только не вздумай влюбиться, а то все пойдет насмарку. Тебе нужно работать. Давай, диктуй…
Ева продиктовала адрес, телефон, и ей стало намного легче.
— Слушай, птичка, мы с тобой болтаем, а ведь это бешеных денег стоит…
— Не волнуйся, все входит в контракт. — Она старалась говорить как можно тише, чтобы ее не услышали в доме. — Гриша, может, выберешься ко мне?
— Какие проблемы! Конечно! Ну все, целую… Да, чуть не забыл! У меня вчера был твой адвокат. Он чуть не убил меня. Нож к горлу — хочет знать твой адрес.
— Нет-нет, никому. Это я только тебе на всякий случай дала, для собственного спокойствия. Ты понял меня, Гриша? Целую.
Она положила трубку и облегченно вздохнула, потом взглянула на часы — скоро должен прийти Бернар. И тут же в дверь постучали. Ева откликнулась. Вошла Сара с подносом.
— Молоко и печенье, — сказал она на отличном русском. У этой девушки было совершенно непроницаемое, словно маска, лицо. Она даже не смотрела на Еву. Поставив поднос на ночной столик, она, сказав: «Спокойной ночи, мадемуазель», ушла, бесшумно ступая по толстому ковру. Ева отпила молока и услышала шаги.
Чтобы не дрожать, ей пришлось сделать над собой усилие. Она ждала стука, но дверь внезапно распахнулась, и в комнату влетело что-то темное. Ева отскочила в сторону и чуть не закричала, увидев, как на светлом ковре дергается в предсмертных конвульсиях окровавленный голубь.
Кровь толчками выплескивалась из разрезанного горла и тут же впитывалась в ковер. «Это штучки Натали». Она сумасшедшая. Ева смотрела на умирающего голубя и даже не заметила, как вошел Бернар. Он обнял ее сзади за плечи, и от страха она чуть не лишилась чувств.
— Что это? Птица? Откуда?
— Я и сама не знаю… Я подумала, что это могла твоя жена… Может, мне уехать? Ведь не мог же голубь сам влететь в дом, открыть дверь и упасть к моим ногам. К тому же я слышала чьи-то шаги в коридоре. Скажи, могла Натали подбросить мне голубя?
— Нет, что ты! Она любит птиц и животных. Она и к тебе хорошо относится. Ты ей очень нравишься. Она не могла.
— Тогда кто? Может, Сара? Она только что приносила мне молоко.
— Я знаю Сару давно, это добрая девушка.
Она тоже не могла.
— А кто-нибудь еще в доме есть?
— Есть, наверное, у Натали, но ему и вовсе нет смысла…
— Мужчина?
— Да, это ее доктор. Он работает с ней перед сном, записывает ее мысли на пленку, а потом подолгу беседует с ней.
— Психиатр?
— Да, психиатр. Сейчас это модно — иметь своего психиатра. Натали любит усложнять себе жизнь.
— Скажи, Бернар, — Ева позволила ему обнять себя, — скажи, ты любишь ее? Ведь вы муж и жена.
— Такие браки здесь — почти норма. Я тогда еще был молод, учился, был беден и снимал комнату в доме, принадлежавшем Натали. К тому времени муж ее умер и оставил ей огромное состояние. Ей бы жить дальше и радоваться, ведь с такими деньгами женщина никогда не остается одна. Но с ней что-то случилось, она заболела. Постоянно говорила и думала о смерти. Говорила, деньги — ничто, по сравнению со здоровым мироощущением. Словом, встретились два одиноких человека и решили жить вместе. Но уже через месяц после того, как мы переехали в этот дом, нам пришлось поделить его на две части. С Натали невозможно жить, и ты очень скоро это поймешь.
Она хороша в небольших дозах…
— Но ты ведь молодой мужчина, о каком одиночестве идет речь? Ты что, не мог найти себе молодую женщину или девушку?
— Не мог. У меня не хватало времени. А с Натали было просто: она сама приезжала за мной и отвозила к себе или куда-нибудь еще…
Кроме того, ведь я говорил, что был беден, а она тратила на меня кучу денег.
— Теперь ты богат? — Фраза сорвалась с языка невольно, и Ева пожалела об этом, но Бернар воспринял вопрос нормально.
— Нет. Я стану богатым только при условии, что проживу с Натали в браке не менее пяти лет под одной крышей. Или в случае ее смерти.
— Значит, ты не сможешь развестись с ней, пока не истечет срок?
— Да. Таковы условия.
— И сколько же прошло лет?
— Немного. Три года. Но меня все устраивает.
Ева не удивилась. Приблизительно так она и думала. Как же иначе? Будь Натали нищей, вряд ли красавец Бернар женился бы на ней.
Она представила себе встречи Натали с Бернаром, их беседы, прогулки вдвоем… Бернар подошел к двери и повернул ключ.
Он развязал пояс своего длинного шелкового халата, и Ева увидела, что он совершенно голый. Бернар был высоким, крепким, загорелым.
Грудь его поросла густой черной шерстью, до которой так и хотелось дотронуться. Он был так возбужден, что та часть тела, которая ярче всего свидетельствует об этом, казалось, была нацелена на Еву. И она еще хотела вычеркнуть его из своей жизни! В Еве проснулся здоровый женский эгоизм. Она сняла пижаму и позволила Бернару при свете лампы рассматривать свое стройное белое обнаженное тело. Матовая кожа ее словно светилась изнутри теплым молочным светом. Нежны и шелковисты были ее розовые соски, прохладны и упруги небольшие груди.
Влажные после душа волосы темной волной спускались почти до талии.
— Там, в Москве, я долго не мог уснуть, — прошептал Бернар, встав перед ней на колени и целуя ее живот. Руки его скользили по ее гладким коленям и поднимались все выше и выше. — Я готов был вернуться и схватить тебя вот так… — Он крепко обхватил ее за бедра и прижал к себе. — Но ты была как улитка… Как я хотел тебя, Ева, как мне хотелось дотронуться до тебя, поцеловать… Помнишь, как ты пила «Божоле», которое я привез… Тебе нравится вот так?
Некоторое время он не мог говорить, его язык чудесным образом путешествовал в нежных складках ее женского естества, а Ева, закрыв глаза, тихонько постанывала. Незадолго до момента наивысшего наслаждения Бернар отпустил ее и, увидев недоумевающий и умоляющий взгляд, улыбнулся. В комнату через открытое окно врывался шум деревьев из сада и прохладный ветерок, который колыхал занавески и играл волосами предающихся любви мужчины и женщины. Наконец Бернар, утомив Еву своими ласками и утомившись сам, уложил ее на постель и овладел ею.
Бернар прибавлял темп, он тяжело дышал и обжигал своим дыханием лицо Евы. Она, стремясь ему навстречу и двигаясь в такт, все чувствовала, как ей что-то мешает. Она хотела открыть глаза, понять, что же происходит, но не успела, судорожно обхватила его бедра и замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям.
Она не могла видеть, как в приоткрытую дверь на них смотрят. Послышался едва различимый шорох, Ева с благодарностью поцеловала взмокшего и обессилевшего Бернара.
Тяжело перевернувшись на спину, отчего жалобно скрипнула кровать, он подождал, когда Ева устроит на его плече голову, прикрыл ее простыней, обнял и мгновенно уснул.
* * *
На следующее утро Натали, одетая в спортивный ярко-синий костюм, повела Еву в пристройку, где должна была располагаться мастерская. Флигель оказался достаточно большим, с просторной, светлой, застекленной верандой, которую пронизывали солнечные лучи.
— Я все продумала. При желании можно спускать жалюзи или затемнять окна черными плотными портьерами. Я пришлю плотника, он сделает все необходимое, быть может, понадобятся полки. Или потребуется какой-нибудь шкаф, зеркала… А теперь составь список, и мы поедем за красками…
В художественном салоне на бульваре Монпарнас они купили большущий мольберт, десяток рам, холст, кисти, несколько коробок масляных красок, гуашь, цветные жировые мелки, плотную белую бумагу и массу необходимых для работы принадлежностей. На обратном пути заехали в небольшой ресторан на набережной и пообедали супом с моллюсками и гусиным рагу. Ева радовалась как ребенок, только одного не могла понять: куда подевался Бернар? После завтрака он пошел к себе и больше уже не показывался. Спросить у Натали она не решалась. Она и так чувствовала себя виноватой за тот шум, что они производили всю ночь, поскольку ненасытный Бернар просыпался пять раз. Но Натали, похоже, не занимали подобные мелочи. Она сама призналась Еве, что настроена позировать уже сегодня. И спросила, не раздражает ли Еву такая поспешность.
— Я могу, конечно, сделать несколько карандашных набросков, но не более.
Она не могла признаться Натали, что в голове ее уже почти сформировался сюжет новой картины. Ночь любви, растерзанная голубка, кровь на ковре, шорохи в саду, обнаженный Бернар — все это она видела на холсте и теперь ждала только, когда ее оставят в покое и дадут возможность поработать в мастерской. Она обманула Натали, сказав, что та ее не раздражает.
Но тем не менее после работы по обустройству мастерской, когда она показала плотнику по имени Франсуа, каким образом следует сбивать рамы, Ева с карандашом в руке и альбомом под мышкой пришла в спальню мадам Жуве.
Натали сидела в кресле, обтянутом пунцовым бархатом, совсем голая. У Евы от ужаса выпал из рук карандаш. Более шокирующего зрелища она еще не видела. Дело было даже не в худосочном теле странной натурщицы, а в ее решимости вернуть себе молодость.
Решимость прочитывалась на ее серьезном лице, которое почему-то здесь, в этой мрачной комнате, приобрело желтоватый оттенок, отчего невидимые на солнце круги под глазами казались и вовсе лиловыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16