Ева с любопытством ходила от лавочки к лавочке, пока не оказалась на террасе кафе «Ле Дом». Там, выбрав уютный уголок, из которого смогла бы наблюдать за посетителями, она взяла три свежих круассана и кофе с молоком. Жизнь поворачивалась к ней все более радужными своими сторонами. Париж, о котором она столько читала и слышала, принял ее в свои нежные и гостеприимные объятия.
В кафе заходили парни и девушки в джинсах и ярких майках, с книгами под мышкой, они пили кофе, поглощали ароматные булочки и тут же что-то читали, записывали, переговариваясь друг с другом. Они чувствовали себя здесь как дома. Приходили парочки и постарше, без книг и тетрадей, усаживались на высокие вращающиеся стулья и, заказав что-нибудь легкое, вроде разбавленного вина, просто ворковали, радуясь жизни.
Покружив по парку, Ева отыскала наконец свою машину — благо, она ярко сверкала на солнце своими красными бортами и хромированными деталями, села и спокойно, как учил ее добросовестный Франсуа, тронулась с места.
И тут ей показалось, что она увидела Бернара. Она прибавила скорость. Он вошел в подъезд высокого старинного дома. Ева притормозила, выпрыгнула из машины и вошла следом. Тут же в нос ей ударил запах сырой штукатурки и вареного лука. Это был жилой дом. Она в полутьме поднималась по лестнице, звук ее шагов гулко отдавался во всем подъезде. Но Бернара нигде не было видно. Вероятно, она обозналась. Она вышла из дома, села в машину и, глотая слезы, помчалась домой.

* * *
Лишь в Париже Ева поняла, что устроить выставку здесь проще и намного дешевле, чем, скажем, в Москве. Однако французы, ожидавшие увидеть традиционные русские пейзажи и натюрморты, портреты и несколько тяжеловесную графику, столкнулись с довольно сложной подоплекой философских картин русской художницы. Поражали и сами размеры полотен.
Превосходно владея искусством рисовальщицы, Ева стремилась в своих работах отразить внутренний мир женщины. Парижские критики, боясь преувеличить или недооценить Еву, писали нейтральные статьи, предрекая ей большое будущее, но утверждая, что сегодняшний ее уровень недостаточен для таких аукционов, как Сотбис или Кристи. Но одно было неоспоримо, что понимал всякий, мало-мальски разбиравшийся в живописи: это работы незаурядного, оригинального мастера, чья манера не вызывала ассоциаций ни с кем другим в мире искусства. Это и настораживало, и вызывало восхищение. Посетителей выставки ошеломила также и стоимость работ. Она была настолько высокой, что раздражала и ставила в тупик. Натали посчитала необходимым заплатить двум знакомым журналистам средней руки, заказав рекламные статьи, но некий мсье Блюм, ангажированный журналист Академии изящных искусств, к мнению которого в Париже прислушивались уже почти десять лет, назвал выставку «претенциозной» и написал, что, «рассматривая полотна художницы, начинаешь вспоминать, что такое мигрень и спазмы желудка», что «радующемуся жизни французу по душе более аппетитное и оригинальное меню». Вот под таким гастрономическим соусом и прошло закрытие выставки. Блюм сделал свое черное дело — ни одна картина не была куплена.
Хотя желающих посмотреть «столь нашумевшие» картины было более чем достаточно. Ева отказалась давать интервью, она смотрела на свое поражение сквозь пальцы. Полотна, выставленные на Константен-Пекер, были, по ее собственному мнению, лучшими ее творениями.
Натали пыталась успокоить ее, но Ева сказала:
— А вы-то сами не остыли ко мне? Успех — дело случая и времени. Вы готовы ждать?
Или же мне покупать билет в Москву?
Натали всплеснула руками:
— Не сходи с ума! Я уверена в тебе больше, чем в самой себе! Здесь живет капризный народ, который желает знать, во что он вкладывает деньги. Ни вкус, ни стиль, ни тематика — ничто не играет такую роль, как имя. Ты-то, я надеюсь, понимаешь это не хуже меня.
В день закрытия выставки, когда картины были водворены в галерею Натали, Сара вкатила в гостиную столик с запотевшей бутылкой русской водки, тарелку с норвежской жирной сельдью и вазочками с красной и черной икрой.
Здесь же были масло и ржаной хлеб с тмином.
— А где же лук кольцами? — возмутилась Натали, отвинчивая крышку и разливая ледяную прозрачную водку в узкие хрустальные рюмки.
Сара, хлопнув себя по лбу, убежала и через минуту вернулась с луком. Добавила лук к селедке и снова скрылась за дверью.
— У нее роман с Франсуа, — усмехнулась Натали, делая себе и Еве бутерброды с икрой. — Дурочка, у него же семья. Но пусть себе живут и радуются. Она хотя бы перестала донимать Бернара… — Натали уронила вилку и покраснела.
— Так ведь вроде бы и донимать некого? — спросила Ева.
Она вспомнила, как ездила с Франсуа в отель неподалеку, когда он учил ее водить машину, вспомнила его прикосновения, слова и подумала о том, что французские мужчины сильно отличаются от русских. И если бы сейчас, в порыве откровенности, Натали задала ей вопрос:
«Чем же?», то она бы непременно ответила. Но Натали ничего не могла знать. Она играла сейчас роль утешительницы, и Еву это устраивало.
— Я должна тебе сообщить две приятные новости, — интригующим тоном произнесла Натали и протянула Еве бутерброд. — Во-первых, сегодня приезжает Бернар. Ну? Почему же ты не радуешься?
— А вы считаете, что я должна от радости хлопать в ладоши, потому что приезжает мужчина, который бросил меня на целый месяц и не давал о себе знать? Натали, Бернар меня больше не интересует.
Натали опустила руки и непонимающе уставилась на Еву:
— Он не мог! Не мог!
— Если он был жив и здоров, то мог.
— Ты ничего не знаешь. Он был виноват передо мной. — Она закурила. — Когда ты уехала, он сказал, что не намерен оставаться в этом доме — представляешь, в этом доме! — ни минуты. Что он разрывает наш договор, а суть договора в том, что он должен жить со мной в браке в течение пяти лет под одной крышей, после чего ему отойдет приличный капитал.
Так вот, он решил развестись со мной. Ему осталось-то всего ничего, мог бы потерпеть, тем более что ты была рядом. Но он испугался, что ты бросишь его, когда узнаешь, что он не так богат, как тебе могло показаться. Он собирался как сумасшедший. Притворился больным — для коллег, и полетел в Москву. В аэропорту я ему сказала — он немного взял себя в руки, — что, если он передумает, пусть возвращается, я забуду этот разговор. А потом я поставила ему еще одно условие…
— Сколько можно! — Ева встала и швырнула салфетку на ковер. — Сколько можно измываться над людьми? Какие контракты, какие условия? Вы — выжившая из ума истеричка, которая только и знает, что играет на чувствах людей. Вы нашли самое слабое место Бернара и давите, давите изо всех сил! Неужели он вам настолько безразличен, что вы не желаете ему счастья? А я? Вы подумали обо мне? Я чуть с ума не сошла, когда узнала, что Бернар остался в Москве. Что такое вы придумали на этот раз?
— Я сказала ему, — Натали горько усмехнулась, и лицо ее вдруг озарилось грустной улыбкой, — чтобы он возвращался через месяц, не раньше, тогда я дам ему развод, и он получит свою долю. Я проверяла ваши чувства.
— Вы?! Да какое вы имеете право проверять чьи бы то ни было чувства?! Вы слишком много на себя взяли. Разбирайтесь с Бернаром сами. У вас свои взгляды на жизнь, а у меня — свои. — Она выпила одним глотком содержимое рюмки и выскочила из комнаты. Как она ненавидела в эту минуту Натали!
Забежав к себе в комнату и покидав в чемодан только самое необходимое, она зашла в мастерскую и, со слезами на глазах простившись с ней и со своими неоконченными работами, через маленькую калитку на другом конце сада вышла на улицу. Отыскав телефонную будку, она позвонила Франсуа, который в это время мыл ее машину в гараже, и попросила выехать за ворота. Через четверть часа Ева мчалась в тупик Бово.

* * *
Клотильда, узнав Еву, удивленно вскинула брови. На ее немой вопрос Ева лишь пожала плечами.
— Мне бы ту комнату, в которой я останавливалась, — сказала она на плохом французском, но девушка поняла ее.
— Ужинать будете?
— Я уже поужинала, — с чувством произнесла она, устремляясь вслед за Клотильдой на второй этаж.
Девушка открыла ей комнату и хотела уже уйти, как Ева сказала:
— Клотильда, я тебя очень прошу: меня здесь ни для кого нет, понимаешь?
Девушка поправила на носу круглые очки и грустно улыбнулась: она поняла.
— Обещай мне! — Это уже вырвалось по-русски, но Клотильда все равно кивнула. Видимо, с такими просьбами к ней обращались не впервой.
"Вот и все, — думала Ева, ложась на кровать, — с чего началось, на том и закончилось.
Жизнь вообще любит симметрию".
Как ни старалась она не думать о Бернаре, мысли — одна мрачнее другой — не давали ей покоя. Как мог он, повинуясь капризу Натали, так надолго бросить ее, Еву? Почему он не позвонил ей и не объяснил, не успокоил? И тут она вдруг все поняла. Это сначала он якобы действовал в угоду Натали, но, оказавшись в Москве, увидел ее с Вадимом, потом — с Гришей, потом еще и с Левкой… Нет, он сделал все совершенно правильно! Какой мужчина позволит присутствие другого мужчины — а тем более других мужчин! — в жизни любимой женщины?
Ни-ка-кой! Поэтому Бернару ничего не стоило выполнить это условие. Ну вот, наконец, все встало на свои места.
После таких размышлений оставаться одной в гостиничном номере не было никаких сил. Машина, на которой Ева приехала, по документам принадлежала ей. Она и так много чего оставила в доме Натали. Подстегивая себя подобными оправданиями, Ева, надев черное с блестками платье, спустилась вниз, отдала ключи Клотильде и, предупредив, что непременно сегодня вернется, вышла из гостиницы. Фонари освещали розовые газоны, от благоухания которых кружилась голова. Начиналось время баров и ночных ресторанов. Ева покатила наугад, она никуда не спешила, она ничего не хотела. Она не понимала эту другую жизнь, по законам которой жили Бернар и Натали. Должно быть, у нее действительно большие деньги, раз она крутит своим мужем как хочет. На то они и деньги, чтобы властвовать над людьми. Даже в таком масштабе. А что остается Еве? Ждать. Она чувствовала: что-то должно произойти.
Она позвонила Франсуа. Услышав ее голос, он сразу же перешел на шепот:
— Натали разыскивает тебя. Она очень переживает. — Потом, помолчав немного, решился:
— Приехал Бернар. Они пьют водку.
— Франсуа, я совсем запуталась, кажется, это застава Сен-Мартен. Возьми такси, приезжай, мне так плохо…
Она выкурила полпачки сигарет, прежде чем увидела подъезжающий к ее машине желтый автомобиль. Франсуа поцеловал ее. Он не был похож ни на одного из ее мужчин. Стройный, с коротко стриженными светлыми волосами и карими глазами под темными густыми бровями. Она вспомнила ту ночь, когда застала в беседке Сару с Франсуа. Сна не было, Ева долго стояла у окна и смотрела на залитый лунным светом сад. Потом позвонила в плотницкую. Она почему-то была уверена, что Франсуа не пойдет ночевать домой.
Ей повезло, он был там и взял трубку.
— Сара у тебя? — только и спросила Ева.
Ошарашенный Франсуа ответил, что она «давно спит».
— Зайди ко мне, у меня тут небольшая неприятность, что-то с полкой, сейчас упадет…
Ей показалось, что он все понял. Пришел через две минуты и остался у нее до утра.

* * *
Всю ночь они колесили по ночному Парижу, останавливаясь в барах, пока Ева окончательно не опьянела. Начинало светать. Франсуа вез ее в гостиницу, но она потребовала остановиться возле бара под названием «Сезанн».
Там они сели за столик, и Ева принялась рассматривать посетителей.
— Ни одного русского лица, — сказала она достаточно громко.
Сидевший за соседним столиком мужчина в белом вязаном свитере тотчас обернулся. Еве не понравилась его борода, и она показала ему язык. Но мужчину это нисколько не смутило.
Он улыбнулся и, сказав что-то официанту, перешел за их столик.
— Что ему от нас нужно? — спросила Ева у Франсуа, услышав быструю урчащую французскую речь. Мужчины разговаривали явно на повышенных тонах.
— Он хочет с тобой познакомиться. Говорит, что ему знакомо твое лицо.
— Скажи ему, чтобы шел к черту.
— Блюм, — наклонил голову незнакомец и протянул Еве свою визитную карточку.
— Я не знаю никакого Блюма. Вы кто?
— Вы мадемуазель Анохина? — спросил он. — А я тот самый Блюм, который написал про вас.
И тут случилось то, чего ни Франсуа, ни тем более Блюм не ожидали: Ева плеснула в лицо критику виски.
— Это по-русски. Пусть и грубо. Поедем, Франсуа. Он еще пожалеет о своей статье.
Проснувшись в гостиничном номере одна, Ева с трудом припоминала, как же она доехала. Ей удалось это лишь частично. Она помнила только, что отправила Франсуа домой, сказав, что это приличная гостиница и что «мужчин здесь на дух не переносят».
Сильно болела голова. Ева позвонила Клотильде и попросила кофе и два апельсина. Она лежала и вспоминала весь вчерашний день, и ей казалось, что удача повернулась к ней спиной. Натали никогда не простит ее, как не простит ее выходки и Блюм. И Бернар ее не простит, и Гриша, и Вадим… Голова раскалывалась.
Ева опять позвонила Клотильде и попросила болеутоляющее. Выпив лекарство, она уснула и проспала до полудня. А когда проснулась, то обнаружила на столике записку с просьбой позвонить Франсуа.
Она позвонила.
— Натали ждет тебя. Она говорит, что это у тебя нервное, из-за неудачи на выставке. Тебе в комнату постелили новый ковер, персидский, кремовый, с красными розами, — словно отчитываясь, быстро говорил Франсуа. — Бернар сидит на террасе и смотрит на дорогу. Саре приказали приготовить пельмени.
Я не знаю, что это такое.
— Это очень вкусная русская еда… Мясо в тесте. Я их обожаю, Франсуа.
— Что такое «обожаю»?
— Это значит, что я их люблю.
— Значит, ты и меня «обожаю»?
— Конечно.
— Пьер спрашивал у Натали про тебя, она сказала, что ты в отъезде, но скоро вернешься.
— Спасибо. Я подумаю. Скажи, а ты никому не говорил, где я?
— Никому.
— Хорошо, я перезвоню тебе. Не приезжай ко мне.
Она положила трубку. Что изменится, если она вернется? Ничего. Абсолютно.
На следующее утро она почувствовала себя гораздо лучше и отправилась в город за покупками. Выехав на набережную, названия которой она не знала, Ева притормозила, чтобы полюбоваться открывшимся ей видом на Сену. Вода, зелено и много солнца! Она представила себе, как хорошо было бы сейчас оказаться с Бернаром на борту какой-нибудь небольшой яхты. Забыв обо всем, отправиться в путешествие, пожить хотя бы с месяц на воде, поработать, отдохнуть, насладиться покоем и любовью.
Вернувшись в гостиницу, она позвонила Франсуа и попросила его срочно приехать.
Она коротко изложила ему свой план.
— Ты возьмешь меня с собой? — Это было первое, что он спросил.
— Нет, Франсуа, я хочу побыть одна. Мне бы девушку, которая будет готовить, и человека, который показал бы мне, как управлять яхтой. И все.
— Там нужен мужчина.
И она поняла, что он прав.
— Тогда ничего не получится. Буду жить здесь, в этом душном номере, и курить одну сигарету за другой.

* * *
Конечно, пожить на яхте с Бернаром было пределом мечтаний. Но он стал для нее чужим. И она решила позвонить Грише, чтобы он увез ее в Москву. Она заказала с помощью Клотильды разговор с Москвой и стала ждать. Телефонистка сказала, что номер не отвечает. Круг замкнулся.
В дверь постучали. Вошла Клотильда и сообщила, что приходил «тот самый красивый мсье», спрашивал Еву Анохину, но она, Клотильда, сказала, что с «тех пор» ее не видела.
— Ты все правильно сделала, Клотильда. — Ева с трудом глотнула. Дождавшись, пока за девушкой закроется дверь, она подбежала к окну и увидела Бернара. Он стоял на тротуаре и, задрав голову, смотрел на ее окна. Нет, это было бы слишком просто. Она отошла от окна и легла. Но тут же вскочила, распахнула окно и крикнула удаляющейся машине:
— Берна-а-ар!
Вечером пришла взволнованная Клотильда.
— Мадемуазель, там снова пришел тот мсье, он хочет здесь снять комнату… Что мне делать?
Ева, которая все время лежала и плакала, поднялась и, отстранив девушку, выбежала в коридор.
— Бернар! — Она уткнулась ему в плечо, а он обнял ее и прижал к себе. Они стояли в гостиничном холле и на глазах довольной Клотильды целовались.
Потом в номере, оставшись одни, забрались в постель, и Бернар, как в первый раз, сгорая от желания и радости, что он снова с Евой, набросился на нее и стал покрывать поцелуями ее лицо и тело. Ева, обняв его, вдыхала запах его волос. Она была бесконечно счастлива.
— Ева, я должен объяснить тебе, почему уехал… Я не хотел, не хотел. Это все Натали, она поставила мне условие. Пойми, я хочу, чтобы мы были счастливы… Это все ради тебя, ради нас…
— Я знаю, — ответила она, тяжело дыша, чувствуя, как его руки скользят вверх по ее бедрам, раздвигая ноги. Она закрыла глаза и со стоном приняла его. Последовали резкие сильные движения, Бернар рычал, постанывал и делал остановки лишь для того, чтобы поменять положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16