„Англия надеется, что каждый исполнит свой долг“. Каждый сражался, как будто чувствовал на себе взгляды всех своих соотечественников, которым теперь больше чем когда-либо нужна была полная победа“.
Полной противоположностью была инструкция Вильмева, «унылое настроение которого заражало тем же унынием всю его эскадру... В начале этого приказа Вильнев ставит задачей не уничтожение неприятеля, а подание помощи наиболее терпящим из своих же кораблей. Так что, строго следуя этой инструкции, корабль, который почти уничтожал противника, должен бросить свое дело и подать помощь другому своему кораблю, если последний терпит от неприятельского огня. Вильнев сам намерен был подать пример, как это делать».
Приведя отрывок из приказа французского адмирала, в котором заключалась бестактная угроза своим капитанам, буде они во время боя окажутся «не на своем месте», Макаров писал: «В словах Вильнева проскальзывает недоверие, и он заранее клеймит печатью позора честь своих капитанов, еще не успевших ни в чем провиниться. И Нельсон и Вильнев, в сущности, напоминают своим командирам об одном и том же, что в общем сражении каждый корабль должен драться, но в то время, как Нельсон умеет это сказать так, что вызывает из груди каждого капитана взрыв энтузиазма, Вильнев своей речью оскорбляет военное самолюбие людей перед самым вступлением в бой». Вильнев, заключает Макаров, этим своим приказом «сам окончательно подготовил себе поражение». И иронически добавляет при этом: «Унылые люди не годятся для такого бойкого дела, как морское, в особенности во время войны».
Вопросам нравственным Макаров придавал огромное значение в военном деле. Безусловно, что его толкование этих проблем лишено классового, социального содержания и здесь нельзя не отметить исторической ограниченности суждений русского адмирала. Он не усматривал разницы в понимании нравственности антагонистическими социальными группами общества. Толкуя проблемы нравственности, Макаров, как мы увидим, употребляет применительно к трудящимся классам такой ложный термин, как «простонародье». Однако и ложная терминология, и путаница в социальных понятиях не помешали Макарову понять то, что именно в глубинных недрах трудового народа (пусть и названного им неприятным словом «простонародье»), что именно оттуда идут истоки истинной нравственности, морального здоровья нации. И здесь Макаров не нуждался в запоздалом адвокате, ибо лучше всех он сказал за себя сам.
В «Морской тактике» есть раздел, озаглавленный «Военная доблесть в народе». Отрывок из этого раздела, безусловно, следует здесь воспроизвести. Называя военную доблесть «великим принципом», Макаров говорит, что «мы не вправе бросить упрек русской женщине в ее неумении воспитать доблестного человека. Прибывающие к нам ежегодно новобранцы могут служить живым доказательством того, что русская женщина дает в ряды армии и флота материал, вполне годный для войны; люди эти приучены к труду, выносливости и послушанию...»
Повторяем, вряд ли следует придираться к неудачным выражениям автора («материал для войны»). В главном же Макаров безусловно прав как военачальник и военный политик. Да, действительно, солдат, боец немыслим без развитого трудолюбия, способности стойко переносить трудности, без дисциплины. И в прошлом, и ныне нехватка таких качеств в новобранце – изъян очень серьезный и подчас трудно исправимый. Далее Макаров справедливо указывает, что именно в трудовой среде (опять тут неудачное «простонародье»!) закладываются лучшие основы для воспитания молодого человека. Он пишет:
«В семье простонародья есть дисциплина и уважение к родительской власти. Мать говорит сыну, что он должен расти и крепнуть, чтобы под старость кормить своих родителей и, таким образом, ребенок с колыбели приучается к сознанию лежащего на нем долга. Нам могут сказать, что в семье простонародья, из которого выходит преобладающая часть новобранцев, меньше всего думают о системе воспитания и что это делается бессознательно. Но если даже женщина в семье простонародья и делает свое дело по отношению к государству бессознательно, то заслуга ее от этого не уменьшается, и, разумеется, она стоит выше тех некоторых женщин среднего класса, которые, имея возможность сознательно отнестись к делу, дают государству хворых здоровьем и разбитых нравственно молодых людей, которые, не будучи способны ни на какое дело, являются лишь излишним бременем для общества, а иногда источником расхода для государства».
(Здесь уместно сделать в скобках маленькое отступление. Очень похоже, что, говоря о «женщинах среднего класса», Макаров в душе вздохнул о некоторых близких ему лицах, точнее, об одном «лице». Да, увы, Капитолина Николаевна не стала ни заботливой матерью, ни умелой воспитательницей, как то понимал он сам. Супруги и на этот предмет смотрели разно. Воспитание детей заботило Макарова чрезвычайно. Мало бывая дома, он в письмах всегда писал о них много и подробно, так что мы имеем здесь достаточное число достоверных источников. Когда его девочки были маленькие, он писал жене с «Витязя»: «Приучай их к труду и не говори им ничего такого, что могло бы сделать из них пустых франтих». И позже, когда Дина уже подросла, а отец, как обычно, находился в далекой отлучке, он просил Капитолину Николаевну о газетах: «Поручи все это Дине и приучи ее быть аккуратной. Пусть не садится завтракать, пока не пошлет газеты. Я не желаю, чтобы из нее вышла никуда негодная и неспособная ни к какому труду дура, пусть приучается к исполнению своих обязанностей».)
В этой книге, в других сочинениях, вышедших из-под его пера, а главное – во всей своей воинской практике Макаров всегда, с мичманских времен, придавал огромное значение моральному фактору («духовному», говорили тогда), И в этом он следовал лучшей традиции русской военной школы – суворовской традиции. Не случайно в макаровской «Тактике» много раз вспоминаются заветы из «Науки побеждать». Макаров писал: «Дело духовной жизни корабля есть дело самой первостепенной важности, и каждый из служащих, начиная от адмирала и кончая матросом, имеет в нем долю участия». Он доказывал, что в боевой обстановке от экипажа корабля, командир которого злоупотребляет «выговорами, замечаниями и неудовольствиями», от такого корабля «нельзя ожидать инициативы и смелых действий, а скорее робости и неуверенности в действиях».
Напоминание русского флотоводца о важной роли морального фактора в войне было как нельзя более актуальным. И в самом деле, среди современных Макарову военных моряков и теоретиков господствовало убеждение, будто техническое перевооружение военно-морского флота теперь уже не оставляет никакого места для проявлений таких духовных фактов, как отвага, стойкость, энтузиазм и боевой дух личного состава. Теперь-то, говорили мудрые скептики, все будет решаться исключительно битвой машин. Не случайно, что примерно в ту же пору появляются мрачные утопии о будущих разрушительных войнах, где хрупкому человеческому существу нечего делать со сверхмощными машинами (вспомним хотя бы известный роман Герберта Уэллса «Борьба миров»). И действительно, не в романах, а в самой настоящей реальности существовали уже двенадцатидюймовые орудия, снаряды для которых приходилось подавать в ствол с помощью специальных механизмов, ибо каждый такой снаряд был в рост человека и никакой чемпион мира не смог бы сдвинуть эту стальную громадину с места.
Однако скептики оказались, как всегда, не правы. Двенадцатидюймовые орудия сменились вскоре шестнадцатидюймовыми, затем появилось атомное оружие, межконтинентальные ракеты и многое другое. И при этом вся последующая практика показала, что с усложнением и совершенствованием техники роль морального фактора не только не ослабевает, а увеличивается. Макаров и здесь оказался прав.
Здесь опять-таки следует напомнить, что понимание морального фактора в войне было у Макарова ограниченным. Он не учитывал значения общественно-политических и социальных условий эпохи. Он не ставил вопроса о войнах справедливых и несправедливых. Все это, однако, не может умалить прозорливости русского адмирала, который пророчески верно – хотя и не до конца – предсказал, что даже самая сверхмощная боевая техника будет ничем, если люди, ею владеющие, не одухотворены великой идеей.
Недаром Макаров любил повторять слова одного знаменитого английского адмирала: «Дайте мне корабль из дерева, а железо вложите в людей».
Книга Макарова прежде всего преследовала практические цели, стоявшие тогда перед флотом. Вот почему там много узкоспециального, что ныне уже представляет очень малый интерес. Приведем для примера название трех параграфов «Тактики» подряд: «114) Влияние устойчивости курса корабля на меткость артиллерийского огня. 115) Научить рулевых одерживать (то есть не давать кораблю вилять после крутого поворота. – С. С.). 116) Влияние тряски корпуса от действия машин на меткость стрельбы из орудий».
Однако целый ряд интересных и оригинальных идей Макаров высказал и в области своей, так сказать, узкой специальности: о вождении эскадр и кораблей, организации флота и руководстве морским боем. Проблемы эти волновали тогда моряков всего мира. Да, пожалуй, не одних только моряков, а всех, кто озабочен был делом обороны государства. Во второй половине XIX века, когда движение кораблей сделалось практически независимым от направления ветра, многие флотоводцы и теоретики всех стран начали изобретать сложные боевые порядки в построении эскадры. Макаров отрицательно относился ко всему этому, он полагал, что основной строй флота – кильватерная колонна – по-прежнему является наилучшим. Паровые двигатели давали, разумеется, широкий простор для маневра во время боя, и Макаров разрабатывал возможности таких маневров. В его «Тактике» обстоятельно рассмотрены методы атаки противника путем охвата его главных сил с фронта и с фланга. Идея эта в грядущих эскадренных боях стала основным тактическим приемом. Верно предсказал он и то, что в будущем атака торпедами будет вестись с дальних дистанций по площадям, о большом боевом значении только что появившихся пулеметов... И так далее, и так далее.
Не всегда, однако, проявлял Макаров мудрую сдержанность. Человек необычайно пылкий и увлекающийся, он не любил «золотой средины», и это порой толкало его ко всяким крайностям. А тут еще надо помнить о его бурном и неукротимом нраве. Ах так?! Не верите? Не принимаете? Так вот же вам! И он намеренно заострял спор... Подобное случалось в жизни Макарова не раз, и надо признать, сильно мешало ему в практической и теоретической работе. И нисколько не помогало делу. Но таков уж он уродился, этот суровый и напористый человек.
Так, Макаров недооценивал броненосцы. Это повелось за ним еще в молодости, со времен русско-турецкой войны. Причину этого чувства можно легко понять: ведь «Константин» легко уходил от турецких тяжелых кораблей и даже наносил им урон. Вскоре после войны, когда Макаров приехал в Петербург, один видный сановник спросил его (намекая на былую близость с адмиралом Поповым):
– Ведь вы за броню?
– Нет, – последовал решительный ответ, – я в душе – минер, и поэтому я – за быстрые суда.
И верно, любовь к «быстрым судам» (крейсерам, миноносцам) сохранилась у Макарова на всю жизнь. Пусть так, любовь имеет свои права и в морском деле. Однако зрелый, умудренный опытом адмирал обязан сдерживать свои чувства. А Макаров порой не желал этого делать. И вот уже в некоторых своих статьях, вышедших до «Тактики», а потом (правда, в более осторожной форме) и в самой «Тактике» он отрицал броненосцы и предлагал вместо них строить быстроходные крейсера с сильной артиллерией. Это, дескать, в боевом отношении эффективнее, а в экономическом – дешевле. Мысль эта, которую Макаров упрямо отстаивал долгое время, была абсолютно ошибочной. И при его жизни, и многие десятилетия после его гибели броненосцы (линейные корабли, линкоры) оставались основной, решающей силой флота.
Столь же не прав оказался Макаров, когда полагал, что «для всех боевых целей должно строить корабли одного и того же вида». Он даже разрабатывал проект такого корабля, который бы сочетал все достоинства броненосца, крейсера и миноносца. Разумеется, это была утопия. Напротив, все будущее развитие военно-морского флота пошло (и продолжается ныне) как раз по противоположному пути, то есть создается все больше и больше кораблей различных классов и типов узкоспециального назначения. Здесь, правда, следует сказать, что броненосцы начала 90-х годов оставались еще весьма далеки от совершенства, даже в мирное время они порой трагически гибли вместе со всей командой от пустяковых аварий. С другой стороны, Макаров отлично видел сокрушающую силу бронебойных снарядов, но делал отсюда слишком поспешный вывод о беспомощности брони вообще.
Все это были, однако, теории («умствование», так сказать). В своей практической деятельности на флоте Макаров никогда этих крайностей не проводил и даже не пытался проводить. А защищал некоторые свои ошибочные взгляды из упрямства, и думается, в глубине души сам осознавал это... Он яростно настаивал в свое время, чтобы на корвете «Витязь» установили минные шесты (по типу тех, которые были на «Константине»). Уже появились усовершенствованные торпеды, уже не возникало сомнений, что шестовая мина безнадежно ушла в прошлое, однако Макаров упрямо стоял на своем – раз те самые шесты принесли ему успех, он почитал для себя невозможным «изменять» им... Об этом, конечно, нельзя не пожалеть. Подобная мелочная борьба отнимала у него много сил, а главное – давала его многочисленным противникам реальные аргументы против других его дел и начинаний, почти всегда – в высокой степени полезных.
Во времена Макарова во всех флотах господствовало увлечение броненосцами и недооценивалось минное оружие. Считалось, что торпеды – это просто-напросто удлиненный таран. В противоположность таким общепринятым взглядам Макаров отстаивал самостоятельность минного флота и перспективность торпедного оружия. Он предвидел высокую эффективность совместных действий крупных кораблей и миноносцев. При этом он опирался на опыт действий русских минных катеров против турецкого флота. Более того, Макаров сделал далеко идущие выводы об изменении характера морской войны в связи с появлением минного и торпедного оружия, ибо оно давало возможность слабейшему противнику бороться с сильнейшим. Наиболее видные военно-морские теоретики того времени – английский адмирал Ф. Коломб и американский адмирал А. Мэхен – разработали так называемую теорию «морской силы», согласно которой победу на море можно обеспечить лишь созданием подавляющего превосходства над противником. Макаров подверг критике взгляды обоих теоретиков, «основанные на примерах парусной эпохи». Новое оружие делает очень труднодостижимым полное господство в море. Легкие суда, вооруженные торпедами, всегда смогут нанести удар по крупным кораблям противника. Опыт первой и второй мировых войн показал дальновидность нашего флотоводца.
В книге имеется немало иных важных и практически необходимых соображений: о роли баз для военного флота, о методах разведки, о развитии средств связи. Кстати говоря, последний вопрос особенно интересовал Степана Осиповича. В этом деле ему довелось стать одним из ближайших сподвижников того, с чьим именем связано, пожалуй, самое распространенное сегодня в мире открытие XX века. Речь идет об изобретателе радио Александре Степановиче Попове.
С Макаровым они были знакомы давно. Впрочем, что значит «знакомы»? Макаров стал уже известным адмиралом, крупным деятелем русского флота. А инженер Попов – он служил всего-навсего скромным преподавателем физики на минных курсах в Кронштадте. Всегда интересуясь минным делом, Макаров знал и Попова, ценил его за трудолюбие и преданность делу. Но ведь на лбу-то у того не написано, что он вынашивает гениальное открытие... Мало ли с кем сталкивала Макарова его многообразная деятельность? К тому же сам изобретатель был, что называется, неутомимый труженик, бескорыстный и необычайно целеустремленный исследователь, человек по-русски скромный и даже застенчивый. Ему казалось зазорным шуметь о своем открытии, приглашать репортеров или толкаться в чиновных передних. Не слушают, не принимают, не дают средств на завершение работы? Ну что ж, ладно, мы уж и сами как-нибудь сладим... В этом смысле Попову, как и другим талантливым людям России, не хватало именно той настойчивости и силы характера, которыми природа так щедро наделила Макарова.
А Попов продолжал тихо и настойчиво трудиться. Летом 1899 года, находясь по делам службы на Черном море, он с помощью первого в мире подобия радиопередатчика устанавливал беспроволочную связь на расстоянии до пяти верст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35