– Что у тебя?
Она немного помолчала в трубке. Когда она заговорила, сомнение в собственном здравом рассудке было не только в душе Томаса, но и в голосе его агента тоже.
– Я еду на встречу в «Фокс», – сообщила она. – Просто то, что у них здесь, в городе Ангелов, называется завтраком. А потом это дело начнет приносить тебе уйму денег. Я действительно не знаю, справлюсь ли со всем этим без тебя.
– Ты выколотишь из них больше денег, если меня там не будет, и тебе об этом известно, – сказал он легкомысленно.
– Возможно, – отозвалась она. – Послушай, я не хочу показаться бездушной, Томас, но, может, у тебя будет возможность устроить совещание по телефону через некоторое время? И мне нужно знать, что говорить, если спросят, когда ты сможешь подъехать для уточнения деталей. Даже если они согласятся заключить сделку, возможно, они все равно захотят встретиться с тобой лично.
Сначала Томас ничего не ответил. Потом, когда он уже открыл рот и даже издал первый звук, Франческа немедленно перебила его.
– Послушай, я знаю, что Натан для тебя на первом месте, – сказала она быстро. – И для меня тоже. Правда. Но врачи же сказали тебе, что он поправится…
– Они не опасаются, что он умрет, Фрэнки, – сказал Томас; щурясь, он потирал виски и смотрел, как старики играют в шахматы. – Это не значит, что ему лучше. Это не значит, что он не останется таким на всю жизнь, черт побери. Да что с тобой такое?
Фрэнки поперхнулась. Томас расслышал это даже по телефону.
– Я здесь работаю ради тебя, Томас. Может быть, тебе следовало бы подумать о том, чтобы хоть иногда тоже работать ради Натана. Послушай, ты хочешь, чтобы я все отменила? Поверь, у меня уйма друзей в Сан-Диего, которые будут рады провести эту неделю со мной, и я вполне могу устроить себе отпуск.
– Нет, – немедленно ответил Томас. – Прости, Франческа. Просто ты должна понять…
– Я и так понимаю. Хотя ты так и не считаешь. Но жизнь должна продолжаться, Томас. Мир не перестал крутиться, как бы тебе того ни хотелось. Серьезно, ты сейчас, возможно, нужен Натану как никогда. Я понимаю. Честное слово. Но «Фокс» хочет заключить сделку сейчас. Через день или через неделю это им может быть уже неинтересно. Такой уж это бизнес. Ты же знаешь. Здесь замешаны деньги, гарантии. И если ты перестанешь работать хотя бы ненадолго, мне не надо будет тебе напоминать, что субправа на «Обманный лес» – это все, на что ты живешь.
Все это было справедливо. Томас признавал это. Франческа не принадлежала к числу агентов-кровопийц, которые щелкают хлыстом только ради того, чтобы выжать свои комиссионные. Она была его другом и, как это ни ужасно, она была права.
До определенной степени.
– Послушай, в ближайшие несколько часов я не могу. Мне нужно отпустить Эмили, чтобы она могла помыться и переодеться. Если они захотят поговорить со мной днем, мы это устроим. Но прямо сейчас – никак. И я никуда оттуда не уеду.
– Томас.
– Прости, Фрэнки, нет. Если они хотят меня увидеть, могут приехать на Манхэттен, – решительно ответил Томас. – Я уже и так испоганил моему ребенку жизнь и здоровье своим разводом. Если они не понимают, что я сейчас нужен своему сыну, пускай катятся к черту. Я намерен быть с Натаном, когда он очнется.
– Позвони мне, если что-нибудь изменится, – только и сказала Франческа после недолгого молчания. – Я сообщу тебе, как пройдет встреча.
В трубке щелкнуло, и она отключилась. Томас сложил телефончик, сунул его в карман джинсов и снова похромал к берегу, морщась от боли в колене. На ткани проступило небольшое пятнышко крови, размером с мелкую монетку. Ладно, до свадьбы заживет. В этом сумасшедшем доме, в который превратилась его жизнь, Томас не придал какой-то ссадине особого значения.
Еще раз бросив взгляд на шахматистов – старший из них, щеголеватый латиноамериканец, явно одерживал верх, – Томас поковылял по лужайке к грунтовой дорожке, которая вела на стоянку. Хотя за последние минут двадцать он заметил поблизости только шахматистов, на стоянке было еще пять машин, не считая его собственной. Через два места стоял темно-зеленый джип «чероки-ларедо», и Томас залюбовался машиной. Когда-то он тоже хотел такую и знал, что Натан был бы от нее в восторге.
«В самый раз для тебя, дружище», – подумал он – этакое молчаливое обещание сыну. Когда Натан очнется, он купит джип им обоим.
Томас обошел джип и увидел свою «вольво». Она была обляпана птичьим дерьмом. Бело-коричнево-зеленых шлепков было не один-два, а десятки. Можно подумать, машина простояла под деревьями несколько недель, а не полчаса.
– Господи Иисусе! – воскликнул Томас и запрокинул голову, как будто умоляя небеса о помощи. Хотя это небеса так ему подгадили, подумал он. И рассмеялся. Это длилось недолго, но посмеяться было здорово. Даже над своей собственной дурацкой шуткой.
Закатив глаза и покачав головой, Томас снова вытащил ключи из кармана джинсов. Он подошел к дверце и стал открывать ее, когда на крышу машины уселась здоровенная ворона. Вполне возможно, эта птица ничем перед ним не провинилась, но Томас всецело верил в вину по ассоциации, в особенности там, где дело касалось таких злокозненных созданий, как собаки, коты, птицы и маленькие дети.
– Пшла, маленькая дрянь! – сказал Томас – убирайся. Кыш! Давай отсюда!
Ворона лишь недобро смотрела на него блестящими черными глазками, в которых, словно в отполированных драгоценных камнях, отражалось лицо Томаса.
Он вскинул руки, пытаясь спугнуть птицу. Напрасный труд. Тварь даже не шелохнулась. В конце концов, озадаченный дальше некуда, Томас залез в машину за дорожной картой, которую хранил в бардачке, и замахал ей на птицу. Ворона повела себя так, как будто она была Клеопатра, нежащаяся на ветерке от бешено развевающейся карты.
Томас пробуравил птицу взглядом.
– Прекрасно, – процедил он. – Ну и черт с тобой. Посмотрим, удержишься ли ты на пятидесяти пяти милях в час.
Зажав ключи в правой руке, Томас распахнул дверцу и уже почти плюхнулся на сиденье, когда ворона заговорила.
– Ты нужен ему, Наш Мальчик, – сказала она. – Ты – единственный, кто может сейчас ему помочь.
Томас на мгновение застыл. Потом обернулся и в ужасе уставился на ворону. Клюв у нее был закрыт. Она не могла ничего сказать. Никак. Наверное, у него что-то с головой.
Но как она смотрит на него своими большими черными сумасшедшими зеркальными глазами…
Чувствуя себя полным идиотом, Томас склонил голову и посмотрел на птицу. Не ворона – ворон!
– Дэйв? – выдавил он.
– Карр! – крикнул ворон и, взбив воздух широкими черными крыльями, взмыл к небу. Томас провожал его глазами, пока птица не скрылась из виду. Тогда он уселся за руль «вольво», вставил ключ в зажигание и завел машину. Двигатель взревел, и Томас снова выглянул в окно.
– Нет, – сказал он себе. – Ну уж нет.
На пути в больницу он включил радио на полную громкость, так что едва не лопались барабанные перепонки, и все равно едва слышал музыку.
Из окна в палате Натана смотреть было почти не на что. Сидя в кресле, в котором Томас провел прошлую ночь, Эмили видела окна других крыльев больничного корпуса и крышу того, что, должно быть, представляло собой вестибюль, на несколько этажей ниже. Крыша была засыпана камешками, почти как стоянка для автомобилей, – с подобной практикой Эмили не раз сталкивалась и никогда ее не понимала. Какой смысл покрывать крышу здания слоем мелких камешков? Это раздражало ее.
И смотреть на нее было скучно. Непростительный грех. Даже разглядывать автостоянку и то было бы веселее. Она хотя бы видела, как люди приходят и уходят.
Щеки Эмили внезапно залила краска вины, и она повернулась к Натану. Никаких изменений. Он лежал, такой трогательный, словно просто спит. Ох, если бы это было так! Она вспомнила Натана малышом, пушистые каштановые волосенки, которые были у него в младенчестве, то, как его живое личико становилось ангельски невинным, когда он засыпал. Чуть приоткрыв беспрестанно лепечущие губки, ужасно уморившись от усилий, которые уходили на то, чтобы быть младенцем.
У него до сих пор были ямочки на щеках. Когда Натан улыбался, эти ямочки кого угодно могли заставить расплыться в улыбке вместе с ним. Но сейчас он не улыбался. И не спал. Он застрял в каком-то ужасном промежуточном состоянии, здесь, но одновременно и где-то еще, где-то далеко-далеко.
Эмили ничего не могла сделать, лишь следить, как грудь ее сына вздымается и опадает с каждым вздохом, смотреть кошмарные дневные телепрограммы по больничному телевизору или разглядывать из окна гравий, непонятно зачем рассыпанный по крыше. А когда Эмили слишком долго смотрела в это окно, слишком долго и слишком бесплодно тревожилась о Натане и уставала от собственного беспокойства, ей больше всего хотелось вырваться отсюда.
Она уронила голову, терзаемая чувством вины, и светлые волосы рассыпались по ее лицу.
Снова и снова она твердила себе, что это ее сын, что ее место здесь, рядом с ним. Эмили знала, что это так, и ради Натана она пошла бы на все. Но какая-то часть ее хотела сбежать, хотя бы совсем ненадолго. Очутиться в другом месте.
– Прости, малыш, – прошептала она Натану и присела на краешек кровати, не обращая внимания на трубки.
Это глупо, честное слово. Она знала, все сказали бы то же самое. В конце концов, ни один человек не может безвылазно сидеть в больничной палате, ни с кем не общаясь, ничего не делая и не испытывая никаких чувств, кроме страха за будущее. Но чувство вины не отпускало.
Эмили поднялась и вышла в маленькую уборную при палате. Она сходила в туалет, потом вымыла руки и ополоснула лицо. Когда с этим было покончено, она оперлась о раковину и принялась пристально вглядываться в свое отражение в зеркале. С опаской. Эмили наоборот, как она всегда думала, то забавляясь этой мыслью, то испытывая к ней отвращение. Ее карие глаза окружали «гусиные лапки», правда, не очень много. И хотя темные круги выглядели особенно непривлекательно, она знала, что обычно все обстоит не так скверно.
Глядя в зеркало, Эмили наконец начала приходить в себя. Освобождаться от отупляющего тумана, который окутывал ее с вечера воскресенья. Она в больнице со своим сыном, и он нуждается в ней так сильно, как не нуждался ни разу с того дня, когда покинул ее лоно. Все остальное не имеет значения.
Но чтобы как следует заботиться о Натане, находиться рядом с ним и быть готовой справиться со всем, что бы еще на них ни свалилось, Эмили должна продолжать жить. Продолжать быть Эмили, женщиной в зеркале. Как-то раз, в одну из нечастых своих вылазок на чуждую территорию философии ее покойный отец сказал ей, что люди оценивают себя по тому, как они отражаются в глазах других. Эмили нуждалась в моральной и мысленной поддержке окружающих: бывшего мужа, матери – если бы только та могла вынырнуть из тумана болезни Альцгеймера, – врачей Натана, коллег – и Джо. Джо тоже был ей нужен.
Расчесывая пальцами немытые волосы, Эмили вернулась обратно в палату. Она присела на край постели, поцеловала сына в лоб и посмотрела на часы.
Томас отсутствовал уже почти три часа. Довольно долго, подумала она, надеясь, что он скоро вернется. Ей нужен перерыв, пропади все пропадом, и к черту чувство вины, которое порождала эта мысль.
Почему-то даже без душа, без возможности переодеться и выспаться, чего ей так страстно хотелось, Эмили ощутила прилив сил. Она протянула руку к телефону и после нескольких неудачных попыток сообразить, как подключиться к городской линии, набрала свой рабочий номер.
Эмили была начальницей отдела кадров «Сентинел Софтвер». В сложившихся обстоятельствах она вдруг осознала, как ей повезло занимать такую должность, где у нее есть два заместителя, которые отлично разбираются в своем деле. Это давало ей возможность работать неполный день, так что она могла каждый день забирать Натана из садика в три часа и заниматься им. А теперь компетентность ее подчиненных дает ей возможность быть рядом с сыном, когда он больше всего в ней нуждается.
– Отдел кадров, Лорена.
– Это Эмили, – сказала она в трубку.
– Господи, Эмили, ну как он? – нетерпеливо спросила Лорена, и один только звук ее голоса нарисовал перед глазами Эмили встревоженное лицо молодой коллеги.
– Без изменений – призналась Эмили, усаживаясь чуть прямее, – физическое свидетельство ее решимости быть сильной ради сына. – Ему еще в воскресенье вечером сделали компьютерную томограмму – это что-то вроде компьютерной карты мозга. Вчера делали МРТ, она показывает намного больше деталей, но что с ним такое, пока непонятно. Но я надеюсь, что это лишь дело времени. Как там у вас дела?
– Мы увольняем Марка Калигьюри или нет? – спросила Лорена.
– Увольняем. Можешь показать ему его личное дело, если он захочет. Только подожди конца рабочего дня. Не хватало только, чтобы он прихватил с собой что-нибудь секретное. Свой «Ролодекс» он может оставить себе, но без единой клиентской карточки, – задумчиво ответила Эмили. – Мы получили ответ от этой, Полы, как там ее?
– Полетт, – поправила ее Лорена, – Полетт Хобсон. Да, она сделала нам встречное предложение. Запросила семь тысяч сверху, соответствующую премию и дополнительную неделю к отпуску.
– Предложи ей шесть, – сказала Эмили. – Это укладывается в установленные руководством рамки для принятых на работу в третьем квартале. Еще что-нибудь?
– Нет.
– Я пока побуду здесь, Лорена, – сказала Эмили. – Вернее, буду курсировать между больницей и домом Я захвачу с собой сотовый, когда поеду домой принять душ, тогда я смогу быть все время на связи.
– Я буду звонить только в самом крайнем.
– Звони, – быстро сказала Эмили. – Если возникнут вопросы, если я зачем-нибудь понадоблюсь, если у тебя не будет уверенности в чем-то, звони. Если будет нужна моя подпись на каких-нибудь документах, отправь их мне с курьером или дай мне знать, и я заеду за ними, когда будет возможность.
Я не собираюсь устраниться от дел на всю жизнь, Лорена. Но сейчас я нужна здесь.
– Ну конечно, – ответила Лорена. – Просто я хотела сказать, что…
– Я знаю. Спасибо тебе. Я сейчас поеду домой. В ближайшие несколько часов можешь звонить мне туда, но к двум я должна вернуться обратно. К трем самое позднее.
Они попрощались, и Эмили повесила трубку, благодаря судьбу за то, что у нее есть такая добрая и сведущая Лорена, на которую можно положиться. Непременно надо не забыть сказать ей об этом, когда они в следующий раз будут разговаривать. Но она почему-то подозревала, что забудет.
Дверь за спиной у нее щелкнула.
– Прости, – сказал Томас.
Эмили поджала губы, собираясь устроить ему взбучку за долгое отсутствие. Но потом увидела его извиняющееся лицо, и сердце у нее дрогнуло. Однако в его выражении было нечто большее, нежели просто извинение. Он пересек палату и опустился в кресло, и глаза его принялись смущенно блуждать по сторонам. Он не хотел встречаться с ней взглядом, как будто в чем-то перед ней провинился. Но это было не так. Эмили знала это, потому что видела Томаса с виноватым лицом раньше. Сейчас вид у него был расстроенный.
Загнанный.
– Я заехал в парк на насколько минут, просто для того чтобы собраться с мыслями, – сказал он торопливо. – Наверное, я просто задумался.
И все-таки его что-то тревожило. И Эмили не преминула отметить, что ей не потребовалось уточнять, какой парк Томас имеет в виду. В округе их были десятки. Но когда близко знаком с человеком так долго, многие вещи перестают требовать объяснений. Интересно, на самом деле это хорошо или, наоборот, подтачивает отношения? Какая-то часть ее жаждала найти вот такое простое объяснение краху их с Томасом брака: мы просто не смогли найти общий язык. Как удобно было бы подвести всему такой итог. Как сейчас.
– В чем дело, Томас? – спросила она, разглядывая его нахмуренный лоб, заметную седину на висках. Он был на два года ее младше, но Эмили видела, что с возрастом Томас будет становиться лишь красивее, и при мысли об этом ее кольнула зависть. – Что тебя гложет?
Он бросил на нее удивленный взгляд, затем нахмурился, затем робко и застенчиво улыбнулся и тряхнул головой, и Эмили сказала себе, что на самом деле понимает Томаса куда лучше, чем считала. Она знала его. А поскольку она его знала, то тревожилась.
– Томас?
Он снова поднялся, не в силах усидеть на одном месте, и подошел взглянуть на Натана. Их сын лежал в неуютной белой постели, такой же невыразительной и стерильной, как и вся палата. Томас тыльной стороной ладони прикоснулся ко лбу мальчика, как будто проверяя, нет ли у него жара. Потом он повел себя совсем странно: принюхался. В конце концов он обернулся к Эмили, все еще отсутствующий, но слегка более собранный.
– Ты не замечаешь ничего странного? – спросил он.
– Разве что твое поведение, – ответила она твердо. – Что тебя напугало, Томми?
В ответ на это ласковое имя он сморщил нос, но не поправил ее, тем самым превратив подозрение Эмили, что что-то не так, в полную уверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Она немного помолчала в трубке. Когда она заговорила, сомнение в собственном здравом рассудке было не только в душе Томаса, но и в голосе его агента тоже.
– Я еду на встречу в «Фокс», – сообщила она. – Просто то, что у них здесь, в городе Ангелов, называется завтраком. А потом это дело начнет приносить тебе уйму денег. Я действительно не знаю, справлюсь ли со всем этим без тебя.
– Ты выколотишь из них больше денег, если меня там не будет, и тебе об этом известно, – сказал он легкомысленно.
– Возможно, – отозвалась она. – Послушай, я не хочу показаться бездушной, Томас, но, может, у тебя будет возможность устроить совещание по телефону через некоторое время? И мне нужно знать, что говорить, если спросят, когда ты сможешь подъехать для уточнения деталей. Даже если они согласятся заключить сделку, возможно, они все равно захотят встретиться с тобой лично.
Сначала Томас ничего не ответил. Потом, когда он уже открыл рот и даже издал первый звук, Франческа немедленно перебила его.
– Послушай, я знаю, что Натан для тебя на первом месте, – сказала она быстро. – И для меня тоже. Правда. Но врачи же сказали тебе, что он поправится…
– Они не опасаются, что он умрет, Фрэнки, – сказал Томас; щурясь, он потирал виски и смотрел, как старики играют в шахматы. – Это не значит, что ему лучше. Это не значит, что он не останется таким на всю жизнь, черт побери. Да что с тобой такое?
Фрэнки поперхнулась. Томас расслышал это даже по телефону.
– Я здесь работаю ради тебя, Томас. Может быть, тебе следовало бы подумать о том, чтобы хоть иногда тоже работать ради Натана. Послушай, ты хочешь, чтобы я все отменила? Поверь, у меня уйма друзей в Сан-Диего, которые будут рады провести эту неделю со мной, и я вполне могу устроить себе отпуск.
– Нет, – немедленно ответил Томас. – Прости, Франческа. Просто ты должна понять…
– Я и так понимаю. Хотя ты так и не считаешь. Но жизнь должна продолжаться, Томас. Мир не перестал крутиться, как бы тебе того ни хотелось. Серьезно, ты сейчас, возможно, нужен Натану как никогда. Я понимаю. Честное слово. Но «Фокс» хочет заключить сделку сейчас. Через день или через неделю это им может быть уже неинтересно. Такой уж это бизнес. Ты же знаешь. Здесь замешаны деньги, гарантии. И если ты перестанешь работать хотя бы ненадолго, мне не надо будет тебе напоминать, что субправа на «Обманный лес» – это все, на что ты живешь.
Все это было справедливо. Томас признавал это. Франческа не принадлежала к числу агентов-кровопийц, которые щелкают хлыстом только ради того, чтобы выжать свои комиссионные. Она была его другом и, как это ни ужасно, она была права.
До определенной степени.
– Послушай, в ближайшие несколько часов я не могу. Мне нужно отпустить Эмили, чтобы она могла помыться и переодеться. Если они захотят поговорить со мной днем, мы это устроим. Но прямо сейчас – никак. И я никуда оттуда не уеду.
– Томас.
– Прости, Фрэнки, нет. Если они хотят меня увидеть, могут приехать на Манхэттен, – решительно ответил Томас. – Я уже и так испоганил моему ребенку жизнь и здоровье своим разводом. Если они не понимают, что я сейчас нужен своему сыну, пускай катятся к черту. Я намерен быть с Натаном, когда он очнется.
– Позвони мне, если что-нибудь изменится, – только и сказала Франческа после недолгого молчания. – Я сообщу тебе, как пройдет встреча.
В трубке щелкнуло, и она отключилась. Томас сложил телефончик, сунул его в карман джинсов и снова похромал к берегу, морщась от боли в колене. На ткани проступило небольшое пятнышко крови, размером с мелкую монетку. Ладно, до свадьбы заживет. В этом сумасшедшем доме, в который превратилась его жизнь, Томас не придал какой-то ссадине особого значения.
Еще раз бросив взгляд на шахматистов – старший из них, щеголеватый латиноамериканец, явно одерживал верх, – Томас поковылял по лужайке к грунтовой дорожке, которая вела на стоянку. Хотя за последние минут двадцать он заметил поблизости только шахматистов, на стоянке было еще пять машин, не считая его собственной. Через два места стоял темно-зеленый джип «чероки-ларедо», и Томас залюбовался машиной. Когда-то он тоже хотел такую и знал, что Натан был бы от нее в восторге.
«В самый раз для тебя, дружище», – подумал он – этакое молчаливое обещание сыну. Когда Натан очнется, он купит джип им обоим.
Томас обошел джип и увидел свою «вольво». Она была обляпана птичьим дерьмом. Бело-коричнево-зеленых шлепков было не один-два, а десятки. Можно подумать, машина простояла под деревьями несколько недель, а не полчаса.
– Господи Иисусе! – воскликнул Томас и запрокинул голову, как будто умоляя небеса о помощи. Хотя это небеса так ему подгадили, подумал он. И рассмеялся. Это длилось недолго, но посмеяться было здорово. Даже над своей собственной дурацкой шуткой.
Закатив глаза и покачав головой, Томас снова вытащил ключи из кармана джинсов. Он подошел к дверце и стал открывать ее, когда на крышу машины уселась здоровенная ворона. Вполне возможно, эта птица ничем перед ним не провинилась, но Томас всецело верил в вину по ассоциации, в особенности там, где дело касалось таких злокозненных созданий, как собаки, коты, птицы и маленькие дети.
– Пшла, маленькая дрянь! – сказал Томас – убирайся. Кыш! Давай отсюда!
Ворона лишь недобро смотрела на него блестящими черными глазками, в которых, словно в отполированных драгоценных камнях, отражалось лицо Томаса.
Он вскинул руки, пытаясь спугнуть птицу. Напрасный труд. Тварь даже не шелохнулась. В конце концов, озадаченный дальше некуда, Томас залез в машину за дорожной картой, которую хранил в бардачке, и замахал ей на птицу. Ворона повела себя так, как будто она была Клеопатра, нежащаяся на ветерке от бешено развевающейся карты.
Томас пробуравил птицу взглядом.
– Прекрасно, – процедил он. – Ну и черт с тобой. Посмотрим, удержишься ли ты на пятидесяти пяти милях в час.
Зажав ключи в правой руке, Томас распахнул дверцу и уже почти плюхнулся на сиденье, когда ворона заговорила.
– Ты нужен ему, Наш Мальчик, – сказала она. – Ты – единственный, кто может сейчас ему помочь.
Томас на мгновение застыл. Потом обернулся и в ужасе уставился на ворону. Клюв у нее был закрыт. Она не могла ничего сказать. Никак. Наверное, у него что-то с головой.
Но как она смотрит на него своими большими черными сумасшедшими зеркальными глазами…
Чувствуя себя полным идиотом, Томас склонил голову и посмотрел на птицу. Не ворона – ворон!
– Дэйв? – выдавил он.
– Карр! – крикнул ворон и, взбив воздух широкими черными крыльями, взмыл к небу. Томас провожал его глазами, пока птица не скрылась из виду. Тогда он уселся за руль «вольво», вставил ключ в зажигание и завел машину. Двигатель взревел, и Томас снова выглянул в окно.
– Нет, – сказал он себе. – Ну уж нет.
На пути в больницу он включил радио на полную громкость, так что едва не лопались барабанные перепонки, и все равно едва слышал музыку.
Из окна в палате Натана смотреть было почти не на что. Сидя в кресле, в котором Томас провел прошлую ночь, Эмили видела окна других крыльев больничного корпуса и крышу того, что, должно быть, представляло собой вестибюль, на несколько этажей ниже. Крыша была засыпана камешками, почти как стоянка для автомобилей, – с подобной практикой Эмили не раз сталкивалась и никогда ее не понимала. Какой смысл покрывать крышу здания слоем мелких камешков? Это раздражало ее.
И смотреть на нее было скучно. Непростительный грех. Даже разглядывать автостоянку и то было бы веселее. Она хотя бы видела, как люди приходят и уходят.
Щеки Эмили внезапно залила краска вины, и она повернулась к Натану. Никаких изменений. Он лежал, такой трогательный, словно просто спит. Ох, если бы это было так! Она вспомнила Натана малышом, пушистые каштановые волосенки, которые были у него в младенчестве, то, как его живое личико становилось ангельски невинным, когда он засыпал. Чуть приоткрыв беспрестанно лепечущие губки, ужасно уморившись от усилий, которые уходили на то, чтобы быть младенцем.
У него до сих пор были ямочки на щеках. Когда Натан улыбался, эти ямочки кого угодно могли заставить расплыться в улыбке вместе с ним. Но сейчас он не улыбался. И не спал. Он застрял в каком-то ужасном промежуточном состоянии, здесь, но одновременно и где-то еще, где-то далеко-далеко.
Эмили ничего не могла сделать, лишь следить, как грудь ее сына вздымается и опадает с каждым вздохом, смотреть кошмарные дневные телепрограммы по больничному телевизору или разглядывать из окна гравий, непонятно зачем рассыпанный по крыше. А когда Эмили слишком долго смотрела в это окно, слишком долго и слишком бесплодно тревожилась о Натане и уставала от собственного беспокойства, ей больше всего хотелось вырваться отсюда.
Она уронила голову, терзаемая чувством вины, и светлые волосы рассыпались по ее лицу.
Снова и снова она твердила себе, что это ее сын, что ее место здесь, рядом с ним. Эмили знала, что это так, и ради Натана она пошла бы на все. Но какая-то часть ее хотела сбежать, хотя бы совсем ненадолго. Очутиться в другом месте.
– Прости, малыш, – прошептала она Натану и присела на краешек кровати, не обращая внимания на трубки.
Это глупо, честное слово. Она знала, все сказали бы то же самое. В конце концов, ни один человек не может безвылазно сидеть в больничной палате, ни с кем не общаясь, ничего не делая и не испытывая никаких чувств, кроме страха за будущее. Но чувство вины не отпускало.
Эмили поднялась и вышла в маленькую уборную при палате. Она сходила в туалет, потом вымыла руки и ополоснула лицо. Когда с этим было покончено, она оперлась о раковину и принялась пристально вглядываться в свое отражение в зеркале. С опаской. Эмили наоборот, как она всегда думала, то забавляясь этой мыслью, то испытывая к ней отвращение. Ее карие глаза окружали «гусиные лапки», правда, не очень много. И хотя темные круги выглядели особенно непривлекательно, она знала, что обычно все обстоит не так скверно.
Глядя в зеркало, Эмили наконец начала приходить в себя. Освобождаться от отупляющего тумана, который окутывал ее с вечера воскресенья. Она в больнице со своим сыном, и он нуждается в ней так сильно, как не нуждался ни разу с того дня, когда покинул ее лоно. Все остальное не имеет значения.
Но чтобы как следует заботиться о Натане, находиться рядом с ним и быть готовой справиться со всем, что бы еще на них ни свалилось, Эмили должна продолжать жить. Продолжать быть Эмили, женщиной в зеркале. Как-то раз, в одну из нечастых своих вылазок на чуждую территорию философии ее покойный отец сказал ей, что люди оценивают себя по тому, как они отражаются в глазах других. Эмили нуждалась в моральной и мысленной поддержке окружающих: бывшего мужа, матери – если бы только та могла вынырнуть из тумана болезни Альцгеймера, – врачей Натана, коллег – и Джо. Джо тоже был ей нужен.
Расчесывая пальцами немытые волосы, Эмили вернулась обратно в палату. Она присела на край постели, поцеловала сына в лоб и посмотрела на часы.
Томас отсутствовал уже почти три часа. Довольно долго, подумала она, надеясь, что он скоро вернется. Ей нужен перерыв, пропади все пропадом, и к черту чувство вины, которое порождала эта мысль.
Почему-то даже без душа, без возможности переодеться и выспаться, чего ей так страстно хотелось, Эмили ощутила прилив сил. Она протянула руку к телефону и после нескольких неудачных попыток сообразить, как подключиться к городской линии, набрала свой рабочий номер.
Эмили была начальницей отдела кадров «Сентинел Софтвер». В сложившихся обстоятельствах она вдруг осознала, как ей повезло занимать такую должность, где у нее есть два заместителя, которые отлично разбираются в своем деле. Это давало ей возможность работать неполный день, так что она могла каждый день забирать Натана из садика в три часа и заниматься им. А теперь компетентность ее подчиненных дает ей возможность быть рядом с сыном, когда он больше всего в ней нуждается.
– Отдел кадров, Лорена.
– Это Эмили, – сказала она в трубку.
– Господи, Эмили, ну как он? – нетерпеливо спросила Лорена, и один только звук ее голоса нарисовал перед глазами Эмили встревоженное лицо молодой коллеги.
– Без изменений – призналась Эмили, усаживаясь чуть прямее, – физическое свидетельство ее решимости быть сильной ради сына. – Ему еще в воскресенье вечером сделали компьютерную томограмму – это что-то вроде компьютерной карты мозга. Вчера делали МРТ, она показывает намного больше деталей, но что с ним такое, пока непонятно. Но я надеюсь, что это лишь дело времени. Как там у вас дела?
– Мы увольняем Марка Калигьюри или нет? – спросила Лорена.
– Увольняем. Можешь показать ему его личное дело, если он захочет. Только подожди конца рабочего дня. Не хватало только, чтобы он прихватил с собой что-нибудь секретное. Свой «Ролодекс» он может оставить себе, но без единой клиентской карточки, – задумчиво ответила Эмили. – Мы получили ответ от этой, Полы, как там ее?
– Полетт, – поправила ее Лорена, – Полетт Хобсон. Да, она сделала нам встречное предложение. Запросила семь тысяч сверху, соответствующую премию и дополнительную неделю к отпуску.
– Предложи ей шесть, – сказала Эмили. – Это укладывается в установленные руководством рамки для принятых на работу в третьем квартале. Еще что-нибудь?
– Нет.
– Я пока побуду здесь, Лорена, – сказала Эмили. – Вернее, буду курсировать между больницей и домом Я захвачу с собой сотовый, когда поеду домой принять душ, тогда я смогу быть все время на связи.
– Я буду звонить только в самом крайнем.
– Звони, – быстро сказала Эмили. – Если возникнут вопросы, если я зачем-нибудь понадоблюсь, если у тебя не будет уверенности в чем-то, звони. Если будет нужна моя подпись на каких-нибудь документах, отправь их мне с курьером или дай мне знать, и я заеду за ними, когда будет возможность.
Я не собираюсь устраниться от дел на всю жизнь, Лорена. Но сейчас я нужна здесь.
– Ну конечно, – ответила Лорена. – Просто я хотела сказать, что…
– Я знаю. Спасибо тебе. Я сейчас поеду домой. В ближайшие несколько часов можешь звонить мне туда, но к двум я должна вернуться обратно. К трем самое позднее.
Они попрощались, и Эмили повесила трубку, благодаря судьбу за то, что у нее есть такая добрая и сведущая Лорена, на которую можно положиться. Непременно надо не забыть сказать ей об этом, когда они в следующий раз будут разговаривать. Но она почему-то подозревала, что забудет.
Дверь за спиной у нее щелкнула.
– Прости, – сказал Томас.
Эмили поджала губы, собираясь устроить ему взбучку за долгое отсутствие. Но потом увидела его извиняющееся лицо, и сердце у нее дрогнуло. Однако в его выражении было нечто большее, нежели просто извинение. Он пересек палату и опустился в кресло, и глаза его принялись смущенно блуждать по сторонам. Он не хотел встречаться с ней взглядом, как будто в чем-то перед ней провинился. Но это было не так. Эмили знала это, потому что видела Томаса с виноватым лицом раньше. Сейчас вид у него был расстроенный.
Загнанный.
– Я заехал в парк на насколько минут, просто для того чтобы собраться с мыслями, – сказал он торопливо. – Наверное, я просто задумался.
И все-таки его что-то тревожило. И Эмили не преминула отметить, что ей не потребовалось уточнять, какой парк Томас имеет в виду. В округе их были десятки. Но когда близко знаком с человеком так долго, многие вещи перестают требовать объяснений. Интересно, на самом деле это хорошо или, наоборот, подтачивает отношения? Какая-то часть ее жаждала найти вот такое простое объяснение краху их с Томасом брака: мы просто не смогли найти общий язык. Как удобно было бы подвести всему такой итог. Как сейчас.
– В чем дело, Томас? – спросила она, разглядывая его нахмуренный лоб, заметную седину на висках. Он был на два года ее младше, но Эмили видела, что с возрастом Томас будет становиться лишь красивее, и при мысли об этом ее кольнула зависть. – Что тебя гложет?
Он бросил на нее удивленный взгляд, затем нахмурился, затем робко и застенчиво улыбнулся и тряхнул головой, и Эмили сказала себе, что на самом деле понимает Томаса куда лучше, чем считала. Она знала его. А поскольку она его знала, то тревожилась.
– Томас?
Он снова поднялся, не в силах усидеть на одном месте, и подошел взглянуть на Натана. Их сын лежал в неуютной белой постели, такой же невыразительной и стерильной, как и вся палата. Томас тыльной стороной ладони прикоснулся ко лбу мальчика, как будто проверяя, нет ли у него жара. Потом он повел себя совсем странно: принюхался. В конце концов он обернулся к Эмили, все еще отсутствующий, но слегка более собранный.
– Ты не замечаешь ничего странного? – спросил он.
– Разве что твое поведение, – ответила она твердо. – Что тебя напугало, Томми?
В ответ на это ласковое имя он сморщил нос, но не поправил ее, тем самым превратив подозрение Эмили, что что-то не так, в полную уверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34